Анфас и профиль

Ирина СУПОНИЦКАЯ

 

Два народа – молодые, свежие...

Материал рекомендуется для подготовки обобщающего урока и ученической конференции по теме «Россия и США в XIX, XX вв.» Заключительная статья цикла. См. также «История». №15, 22/2006; 19/2007; 3, 19/2008. 10, 11 классы

 

Национальный характер и ценности русского и американца

В 1829 г. русский мыслитель и литературный критик И.В.Киреевский писал: «Изо всего просвещённого человечества два народа не участвуют во всеобщем усыплении: два народа, молодые, свежие, цветут надеждою: это Соединённые Американские Штаты и наше Отечество»¹.

«Вы‚ русские‚ и мы‚ американцы‚ — заметил поэт У.Уитмен через полвека (1881), — такие далёкие и такие несхожие с первого взгляда… И всё-таки в некоторых чертах‚ в самых главных‚ наши страны так схожи»².

Однако при внимательном взгляде у русского и американца куда больше различий, да и сходство оказывается лишь внешним.

Но прежде чем говорить об американском характере, возникает вопрос: а существует ли американская нация? Откуда ей взяться в стране иммигрантов, говорящих на английском языке и имеющих англо-протестантскую, т.е. европейскую, культурную основу? Не есть ли Америка своеобразный Ноев ковчег с бежавшими за личной свободой и благополучием представителями почти всех народов мира (сейчас в США говорят на 330 языках)? Наконец, какой целостный национальный характер в стране со столь сильными региональными различиями?

И всё-таки можно утверждать: американская нация состоялась. Из бывших английских колонистов переселенцы превратились в народ со своим образом жизни, мысли, со своей культурой и системой ценностей. Становление новой нации началось уже в колониальный период. Американская среда превратила европейца в американца — «продукт взаимодействия наследия Старого Света и условий Нового».

О его появлении возвестил в конце ХVIII в. французский эмигрант Сент-Джон де Кревекер: «Кто же тогда есть американец, сей новый человек? …Если некто, отбросив свои старые привычки и нравы, взамен приобретает новые под воздействием нового образа жизни, им усвоенного, нового правительства, которому он подчиняется, и нового положения, которое он занимает, сей человек и есть американец. …Из раба какого-нибудь сиятельного деспота сделаться свободным человеком, наделённым землёю, к коей присовокуплены все блаженства гражданского состояния!»³. Таким новым человеком был Б.Франклин, общественный деятель, писатель, учёный и предприниматель.

В борьбе с англичанами колонисты осознали себя американцами. В ХIХ в. укреплялась их духовная самостоятельность. Р.Эмерсон призывал соотечественников не оглядываться на Европу, не заимствовать, «доверять себе». Его речь перед университетским сообществом «Американский учёный» (31 августа 1837 г.) писатель Оливер У.Холмс назвал «интеллектуальной Декларацией независимости». В ней Эмерсон пророчески заявил: «Время нашей зависимости, время нашего длительного литературного ученичества у иных народов близится к концу. …Мы будем крепко стоять на собственных ногах; мы будем говорить то, что рождается в нашей собственной душе»⁴.

Решающий момент в формировании американской нации наступил после Гражданской войны с отменой рабства и укреплением союза штатов, объединением всех регионов страны благодаря новым средствам связи (железным дорогам и телеграфу). Тогда вырабатывался национальный взгляд на мир‚ основанный на собственном опыте, создавалась самобытная культура. Во многих областях науки появились оригинальные идеи. Прагматизм — философское направление, выросшее исключительно на американской почве‚ в отличие от предшествующих‚ основанных на европейской культурной традиции (пуританство‚ просветительство, романтизм). В конце ХIХ в. в американской литературе впервые появился образ типичного американца в облике подростка Гека Финна.

Рационализм и прагматизм выразили основные качества американского национального сознания, а фундаментом характера стала протестантская этика с личной ответственностью, развитым чувством долга, самостоятельностью, стремлением во всём полагаться на себя и на Бога. Реальности освоения новых пространств, постоянная забота пионера об устройстве быта способствовали развитию в американце склонности к конкретному‚ не теоретическому знанию. Он обеспокоен вопросом «как?»‚ а не «почему?», т.е. занят не проблемами самого познания, не гносеологией, но технологией (know how); пользуется познанием как инструментом в своей практической деятельности. Он скорее изобретатель, внедритель технологий, чем теоретик.

В отличие от прямолинейности и рационализма американца, начавшего свою историю сразу в Новое время, русский обладает более сложным характером‚ многослойным сознанием, поскольку постоянно преодолевает традиционные структуры‚ ищет выход в извечном противоборстве старого и нового. Самим климатом‚ социальной системой он приучен к терпению и убеждён‚ что собственными силами не решить своей судьбы, поэтому меньше американца верит в разум‚ человеческие способности (отчего в России долго оставалась неразвитой рациональная философия), в прогресс как возможность изменения жизни к лучшему, а его характерное настроение — созерцательность. С трудом отбиваясь от природных и социальных условий‚ он вынужден думать о выживании.

Давление социальной системы воспитало в нём особый тип стоицизма‚ не известные на Западе формы социального сопротивления: не только побег‚ бунт‚ но так называемая «внутренняя эмиграция» — в себя‚ в семью. Именно постоянное сопротивление нечеловеческим условиям, которое в прошлом было основано на вере в Бога, породило то‚ что называют «русским духом» и что отчётливо выразила русская литература.

В сравнении с холодным рыночным рационализмом американца русскому свойственна душевность‚ сострадательность. «Среди формальной строгости европейского быта, — отмечал мыслитель Г.П.Федотов, эмигрант первой волны, — не хватало нам привычной простоты и доброты‚ удивительной мягкости и лёгкости человеческих отношений‚ которые возможны только в России»⁵.

Но у русского характера есть оборотные стороны, начавшие формироваться в петровскую эпоху: отсутствие уважения к личности своей и другой, слабое развитие индивидуальной ответственности, отсюда небрежность к данному слову, обязательству; категоричность суждений, нетерпимость, отношение к другому как к «чужому», врагу; неспособность к диалогу и компромиссу, что мешает в политике, предпринимательстве, — всё это наследие крепостничества, отсутствия личной свободы.

Весь ХХ в. россияне находились в состоянии классовой и национальной борьбы. «Мы — заложники культуры борьбы», — заметила белорусская писательница С.Алексиевич. Накопившаяся ненависть и агрессия вызывают вспышки насилия и вандализма, что, кстати, характерно и для афроамериканцев, также не изживших последствий рабства. Бедность и чувство безнадёжности — социальная база для преступности.

Русский — человек крайностей, подобно своей природе (то сильная жара, то сильные морозы). В нём нет меры, середины. Он душевен и одновременно жесток, безжалостен; хлебосолен и жаден (мироед); коллективист, оставаясь в душе крайним индивидуалистом. Полярности русского характера описал В.Ф.Тендряков в рассказе «Люди и нелюди».

Французский путешественник и литератор маркиз А. де Кюстин, автор книги «Россия в 1839 г.», отметил «унылость» развлечений русских, «они не могут веселиться». Через сто лет эта хмурость, усиленная прессом тоталитарного режима («на улицах почти не слышно смеха, не видно улыбок»), бросилась в глаза американскому писателю Дж.Стейнбеку, побывавшему в СССР в 1947 г.⁶. В наши дни русский иммигрант признался, что на курсах маркетинга в Америке, где учили искусству общения, советским людям не удаются определённые навыки, такие, к примеру, как умение прямо смотреть в глаза и при этом улыбаться. Им не хватает естественной доброжелательности, открытости и доверия, расположения к человеку, свойственных американцам.

Однако открытость и общительность американца тоже лишь внешняя форма поведения, он дорожит своей частной жизнью (privacy) и не рассказывает о своих проблемах, как русский. Россиянам, привыкшим к задушевным беседам, тяжело в Америке; они жалуются, что с американцами трудно сблизиться. Душевная закрытость, контроль разума над эмоциями характерны вообще для западного человека, поэтому так привлекала Запад русская литература, изображавшая душу человека. «Великим русским писателям, — заметил Бердяев, — раскрывались такие бездны и пределы, которые закрыты для западных людей, более ограниченных и закованных своей имманентной душевной дисциплиной»⁷. Американцы в силу приверженности протестантской этике особенно скованы её нормами и дисциплиной.

Протестантизм отрицает посредника между верующим и Богом; отказ от исповеди — своеобразной отдушины, когда человек может выговориться, облегчить душу, оставляет его наедине со своими проблемами. Протестантская этика требует строгой регламентации душевной жизни человека, подавления чувств и эмоций. Подобное воспитание вырабатывает рационализм поведения, самостоятельность, организованность, личную ответственность, что содействует успеху в любом деле, особенно в бизнесе. Именно протестантские страны, как заметил М.Вебер, добились наибольших достижений в предпринимательстве. Душевной замкнутости американцев, крайнему индивидуализму способствовал также исторический опыт обособленной жизни на изолированной ферме, необходимость самозащиты. Они не знали деревни как места общего проживания.

Рыночное хозяйство сформировало и рыночный социальный характер: целью людей, работающих «с максимальной эффективностью», становится «надлежащее функционирование». «Преобладание рассудочного, манипулятивного мышления неразрывно связано с атрофией эмоциональной жизни», — полагал Э.Фромм. Такие люди «не умеют ни любить, ни ненавидеть», у них нет «самых близких», они не дорожат даже собой⁸. В этом философ увидел «дегуманизацию» характера, даже «кризис идентичности» современного Запада: «члены этого общества стали безликими инструментами». Упрёк Фромма, конечно, справедлив, но не следует забывать, что ни один тип культуры не освобождал человечество от противоречий, которые и движут его развитие. Пока приходится признать: рыночной экономике и рациональному сознанию, основанному на индивидуалистических ценностях, нет достойной альтернативы, ибо традиционное общество с коллективистскими ценностями и преобладанием эмоциональной жизни явно исчерпало себя, что видно на примере России; тогда как индивидуалистическая культура при всех её минусах доказала свою жизнеспособность и гибкость.

Вытеснение чувств, «душевная дисциплина», постоянная узда разума над эмоциональной жизнью нередко оборачиваются психологическими проблемами. Американцы чаще страдают от одиночества, обращаются к психоаналитикам, их этические нормы не позволяют «отвести душу», выговориться в открытой беседе, задушевном разговоре. Эмоциональная сдержанность препятствует развитию художественных наклонностей, эстетического восприятия.

Русский, напротив, открыт и расположен к «задушевным» беседам настолько, что порой забывает о деле; чувства в нём преобладают над разумом (поэтому порой ум с сердцем не в ладах), отчего ему трудно на Западе, в том числе и в Америке, где ему не хватает «лёгкости человеческих отношений».

Причина «загадочной русской души» не только в неблагоприятных для человека природных и социальных условиях, когда нужно сочувствие и поддержка друг другу, чтобы выжить; но и в неразвитости рыночных отношений, не позволившей выработать рациональное сознание. В России не сложилась культура рационального контроля над чувствами, победившая в Западной Европе с Реформацией. Жёсткими этическими правилами обладали староверы, из которых вышли многие русские предприниматели (Морозовы, Рябушинские и пр.). Но в целом элементарные нормы деловых отношений — умение держать слово, выполнять обязательства, вести переговоры, уважать партнёра и заключать компромиссы, прививались трудно. Не привились протестантская бережливость и накопительство, свойственные американцу. Русский тратит всё, что зарабатывает; не планирует свой бюджет, не откладывает на чёрный день, а расчётливость западного человека принимает за жадность. Впрочем, у большинства населения доходы слишком малы, и откладывать попросту нечего, но россиянин и не стремится (во всяком случае так было в прошлом) заработать больше.

По характеру русский и американец антиподы: первый пассивен, терпелив, вынослив, ему свойственна душевность, он — пессимист; второй энергичен, социально активен, самостоятелен, рационален, практичен, толерантен, оптимист. В отличие от мобильного американца, россиянин малоподвижен, не склонен к перемене работы, места жительства.

Русскому ближе афроамериканец отзывчивостью, господством чувства над разумом, эстетизмом; традиционализмом сознания; сходством исторической судьбы (рабство и крепостное право). Эмигрант из России рассказал, как однажды в Америке, когда он вёз жену в больницу, у него сломалась машина, только чёрный американец остановился на дороге и помог ему.

Американцу недостает качеств, которыми обладает русский. Н.А.Бердяев же призывал к «перевоспитанию» русского характера‚ «усвоению некоторых западных добродетелей». Он имел в виду «эмансипацию личности»‚ «пробуждение творческой активности человека, выход из состояния пассивности»⁹. По сути, философ призвал к воспитанию черт, развитых у американца.

Но и в характере американца есть тёмные стороны. Едва ли не все европейские наблюдатели, от А.Токвиля до К.Гамсуна, отмечали тягу американцев к материальному благополучию, ради чего и приехало большинство в Новый Свет, и к чему обращена американская мечта. «Недостаток, в котором чаще всего обвиняют американцев, — писал англичанин лорд Д.Брайс в конце ХIХ в., — заключается в преклонении перед богатством».

Стремление к предельной полезности заставляет американца во всём искать целесообразность, рациональное начало. А поскольку человек, его жизнь не расчисляются до конца, то крайний практицизм, материализм американца превращают его в своеобразного «прагматического идеалиста». «Это Дон Кихот здравого смысла, ибо практичен до такой степени, что совершенно оторван от действительности», — заметил О.Уайльд¹⁰.

Американец не любознателен‚ у него узкий кругозор‚ неглубокая психология, он увлечён количественным результатом (богатство‚ успех) — «критерий дикаря», по определению немецкого философа Г.Кайзерлинга. «О красоте он судит по массе, превосходство определяет размерами… Он не восторгается Искусством, не ценит Красоту, равнодушен к Минувшему. Он полагает, что цивилизация началась с изобретения паровой машины, и с презрением косится на прошедшие века, когда в домах отсутствовало паровое отопление»¹¹.

Уайльду вторит философ Дж.Сантаяна: «Если вы приехали на Ниагарский водопад, то наверняка узнаете от экскурсовода, сколько кубических футов или метрических тонн воды низвергается с водопада каждую секунду, сколько больших и малых городов (с указанием численности населения каждого) получают от этого водопада свет и энергию, а также о том, какова ежегодная стоимость продукции, произведённой на предприятиях, работающих на его энергии». Любовь американцев к количеству Сантаяна объяснил «недоверием к качеству», которое трудно измерить, тогда как «числа не могут лгать».

Длительная изолированная жизнь американцев на континенте сделала их провинциалами. Они до сих пор мало знают об остальном мире, да и не интересуются им, не понимают другой культуры, обычаев (их легко отличить в толпе иностранцев по громкой речи и излишней весёлости), и не хотят учить иностранные языки, полагая, что мир должен знать английский. Любовь к своей стране порой переходит в самомнение. К.Гамсун, побывавший в США в конце ХIХ в., жаловался на «грубое чванство» и провинциализм американцев, считавших, что «есть одна-единственная стоящая страна — Америка», и все изобретения принадлежат ей. Всех скандинавов они называли шведами и с удивлением узнали, что и в Норвегии есть почта и телеграф.

Из-за короткой истории, без Средневековья и рыцарской культуры, в Америке отсутствует историческое сознание. Г.Форд назвал историю чепухой. Для американца история — эволюция материального мира, технологический прогресс. В России, несмотря на многовековую историю, вместо накопления и усвоения постоянно происходит разрушение традиции — своеобразное «отцеубийство». «Мы живём одним настоящим…Исторический опыт для нас не существует…», — писал П.Чаадаев¹². В Нижнем Новгороде А.Кюстин с удивлением узнал, что старый храм с могилой К.Минина разрушен и заменён новым, а могила перенесена на другое место. Такое отношение сохранилось до наших дней. В 2000 г. калифорнийские полицейские привезли горсть земли с почитаемой американцами могилы красавицы Консепсьон на могилу её возлюбленного, русского дипломата Н.П.Резанова, главы Российско-Американской компании, инициатора первого кругосветного путешествия. Он поехал в Испанию за разрешением на женитьбу на католичке, чего требовали её родители, но умер в дороге около Красноярска. Его могилу не нашли, власти для совершения ритуала срочно сделали её подобие, несмотря на возмущение краеведов.

Американцы тоже не ценят старины. Один из них сказал С.Есенину: «Слушайте, я знаю Европу. Не спорьте со мною. Я изъездил Италию и Грецию. Я видел Парфенон. Но всё это для меня не ново. Знаете ли вы, что в штате Теннесси у нас есть Парфенон гораздо новей и лучше?»¹³ Правда, американцы бережно относятся к своему прошлому, стараясь сохранить его для потомков. В 1994 г. около 30 историков объединились в организацию «Защита истории Америки» и выступили против проекта строительства компанией «Уолт Дисней» парка развлечений в штате Вирджиния, поскольку на этой территории во время Гражданской войны произошло 16 сражений.

Русский полагает, что история ничему не учит; американец как западный человек уверен в обратном, ибо делает выводы из неё, стремится не допустить ошибок в будущем. «Великая депрессия невозможна, — заявили американские экономисты, — у нас есть история, помогающая нам избежать повторений».

Американцев и русских часто называют подростками, хотя за плечами первых четыре столетия, у вторых — тысячелетняя история. Но природа их инфантилизма разная. Русский напоминает незрелого человека слабостью рационального начала, пассивностью, привычкой к патернализму; американец — отсутствием культурных корней и традиций, «примитивизмом» сознания.

Европейские, в том числе и российские, интеллектуалы придерживаются весьма невысокого мнения об американской духовности. Поэт Евгений Рейн, преподававший в 40 американских университетах, однажды заявил, что американские студенты — «глупые, абсолютно невежественные, дикие люди», ничего не знающие о России.

«Примитивизм» американского сознания исторически объясним, в первую очередь, уже самим человеческим материалом, отправлявшимся за океан. Большинство переселенцев ехало за материальным благополучием, легко порвав со своим прошлым и традициями. «Счастливые, глубоко укоренённые и ленивые оставались дома», — заметил Сантаяна. «Любовь к отеческим гробам» оставляла человека дома. Исключением были только религиозные и политические диссиденты, бежавшие от преследований, и афроамериканцы, привезённые насильно.

Длительное освоение континента, борьба с природой, индейцами, тяжёлый труд также не способствовали развитию чистого мыслительства, созерцательности, склонности к духовному творчеству: «В бревенчатой хижине не было места для фортепиано, а у пионера — времени на искусство». Протестантизм тоже не поощрял эстетических интересов. Пуритане считали их забавой, праздностью, и не признавали чувственной культуры — театра, живописи, изображавшей обнажённое тело. Подобное отношение сохранилось у американцев до наших дней. Большинство смотрит на занятия искусством как на хобби, удел богатых. В Америке в почёте точные науки, юриспруденция, медицина.

Постоянная забота о материальном благоустройстве, рыночно ориентированное сознание превратились в национальную черту. В США долго не ценился интеллект‚ если он не давал бесспорных внешних результатов, страна стала неблагоприятной средой для писателей, художников. Некоторые из них бежали из атмосферы грубого материализма в Европу (Г.Джеймс, Т.Элиот). «Мы, американцы, — писал Г.Джеймс в 1873 г., — люди, лишённые эстетического наследия! …Мы обречены довольствоваться дешёвкой. Для нас закрыт магический круг. Почва, питающая наше восприятие, — скудные, голые, искусственные напластования. Да, мы повенчаны с посредственностью. Американцу, чтобы добиться совершенства, надо познать в десять раз больше, чем европейцу. Нам не дано глубинного чутья. У нас нет ни вкуса, ни чувства меры, ни силы воображения. Да и откуда им взяться? Грубость и резкие краски нашей природы, наше немое прошлое и оглушительное настоящее, всё это так же лишено того, что питает, направляет, вдохновляет художника… Нам, бедным подмастерьям в святилище искусств, ничего не остаётся, как жить в вечном изгнании»¹⁴.

В Америке писатель не почитаем и отнюдь не пророк, как в России. «Я чувствую себя здесь изгнанником из-за материальности, утилитаризма американской жизни», — признавался Г.Мелвилл. О том же писал в ХХ в. У.Фолкнер: «В Америке мало читают. У американцев не хватает времени на чтение. Наша культура основывается на производстве и успехе»¹⁵. Лучших американских писателей, таких как У.Фолкнер‚ Т.Уильямс, больше ценят и знают за границей, в том числе, и в России, чем в своей стране.

По своему духу и мышлению, полагал Г.Кайзерлинг, побывавший в 1928 г. в США, Америка осталась в ХVIII в., сохранив взгляды Просвещения: склонность к морализму, оптимизм, отсутствие веры в личное превосходство, чрезмерно высокая оценка общественных ценностей, убеждение во всемогуществе воспитания¹⁶. Он призывал к «радикальной смене образа мышления» американцев и сделал пессимистический прогноз относительно духовного будущего этой страны. Ещё более категоричным был через полвека диагноз французского философа Ж.Бодрийара: «Пустыня навсегда. …В этой стране нет надежды»¹⁷.

Отсутствие исторического опыта традиционного общества, столь благоприятно повлиявшее на экономику и социальные отношения в Европе, отрицательно сказалось на американской культуре, поскольку культура основывается на традициях и создаётся в постоянной борьбе и противоречиях между старым и новым. Американская культура приобрела преимущественно материально-вещественный характер. Соединённые Штаты стали родиной массовой культуры (кино, мюзикл), агрессивно распространившейся по всему миру.

Русская культура стала своеобразной формой сопротивления государству, выполняя отчасти ту роль, которую на Западе играло само общество. Вот почему так чтимы поэты и писатели в России, они — народные заступники‚ пророки‚ помогающие выжить в среде‚ мало пригодной для человека.

Различны и другие ценности. Об этом рассказывалось в предыдущих статьях нашего цикла.

Равенство выбирает бедный народ, постоянно испытывающий недостаток, чья цель — выживание; свободу — общество, уже решившее эту проблему. В России принцип равенства исходит от уравнительного принципа общины. Россияне не любят тех, кто выделяется, например, богатых, в чём проявляется не личная зависть как черта характера, но архаический племенной инстинкт. До сих пор раздаются голоса «забрать всё у богатых и поделить поровну», а в деревнях поджигают имущество успешных фермеров.

Американцу, как и любому западному человеку, дорогa свобода, под которой он подразумевает свободу выбора, равенство возможностей, русскому — воля, т.е. вседозволенность, не ограниченная никакими законами (жить как хочется). Такое понятие могло появиться только в несвободном обществе у зависимого человека — крепостного, раба или заключённого. Свобода — категория гражданского общества, воля — традиционного.

Очевидно, что различия в ценностях двух народов — результат разных принципов жизни: для американского общества главная ценность — индивидуум; для российского — коллектив, община. «На миру и смерть красна», — говорит русская пословица.

Индивидуализм и коллективизм — первое противопоставление, которое напрашивается при сравнении двух народов. Об американцах часто говорят как о крайних индивидуалистах. Но меньше известен их коллективизм — общественный дух (community spirit). Кайзерлинг даже обнаружил «существенное сходство Америки и России»: «В американской нации социальные тенденции превалируют над индивидуальными».

Среди трёх признаков американизма Дж.Сантаяна назвал‚ наряду с трудолюбием и стремлением к преуспеванию, «свободный дух кооперации». Это подтверждает Б.Франклин в «Автобиографии»: «Я рано проникся общественным духом»¹⁸.

Даже богатая плантаторша Юга молилась: «Благослови моих детей. Сделай их полезными членами общества».

Этот дух выразился в волонтёрском движении. В США‚ заметил Токвиль‚ как ни в одной стране‚ существует множество добровольных организаций — коммерческих‚ образовательных‚ политических: «Американцы объединяются в комитеты для того‚ чтобы организовать празднества‚ основывать школы‚ строить гостиницы‚ столовые‚ церковные здания‚ распространять книги‚ посылать миссионеров на другой край света…

И всегда там‚ где во Франции во главе всякого нового начинания вы видите представителя правительства‚ а в Англии — представителя знати‚ будьте уверены‚ что в Соединённых Штатах вы увидите какой-нибудь комитет»¹⁹.

Инициатива граждан особенно проявлялась в годы бедствий. В войну за независимость действовали общественные комитеты безопасности‚ отряды ополченцев — «минитмены». На Западе США‚ если местная власть попадала в руки уголовников‚ создавались комитеты бдительности. Они устанавливали порядок‚ проводили новые выборы‚ как было в Сан-Франциско‚ Лос-Анджелесе в 1850-е гг. В наши дни члены волонтёрских организаций бесплатно помогают бедным семьям‚ иммигрантам‚ готовят детей к школе‚ убирают осенью леса.

А во время бедствий (наводнение на Миссисипи‚ землетрясение в Калифорнии 1990-х гг., ураган «Катрина» 2005 г.) на помощь пострадавшим поднимается вся Америка‚ причём общественные организации действуют эффективнее правительственных.

Американский общественный дух отличен от российского коллективизма‚ ибо исходит из естественного стремления людей к совместным действиям по собственной воле и желанию. Это именно свободная кооперация‚ не ущемляющая интересов отдельного человека и сохраняющая его независимость‚ в противоположность российскому и советскому коллективизму‚ принудительному‚ подавляющему индивида ради неких общих интересов.

Одно из радикальных отличий двух народов — отношение к труду. «У американца труд в почёте, а у нас в презрении», — горестно заметил наблюдатель пореформенной российской деревни А.Н.Энгельгардт²⁰. Труд в России не приносит ни богатства, ни положения, ни независимости. Многие из русских пословиц убеждают в необходимости труда: «без труда не выловишь и рыбки из пруда», но едва ли не преобладают другие: «всех работ не переработаешь», «работа не чёрт, в воду не уйдёт», «от трудов праведных не нажить палат каменных», «от работы не будешь богат, а будешь горбат». В сказках отразилась мечта россиян — исполнение желаний без труда: «по щучьему велению», с помощью «скатерти-самобранки».

Положение не изменилось и в советскую эпоху. Можно ли говорить о престижности труда в стране с низкой заработной платой, миллионной армией бесплатного труда заключённых? В Конституции СССР труд объявлялся не только обязанностью, но «делом чести» советского гражданина. Он был извлечён из сферы естественных, первоочередных потребностей человека, ему были приданы идеологические, сакральные функции. Люди работали не для того, чтобы прокормить себя, свою семью, но для Родины, прославляя её своим трудом.

В Америке именно труд определяет социальное положение человека. В условиях освоения континента, при постоянном недостатке рабочих рук, когда пионерам приходилось самим добывать всё необходимое, решающую роль играли не знатность и прошлые заслуги, но личные качества. Работник всегда был уважаемой фигурой в американском обществе. Дж.Вашингтон и Т.Джефферсон называли себя фермерами.

Почему же столь различно отношение к труду в двух странах? Очевидна связь с особенностями истории, культуры народов. Помимо протестантской этики, объявившей труд главной добродетелью, немаловажен и характер труда — свободный в США и принудительный в России. Фраза Маяковского «социализм: свободный труд свободно собравшихся людей» (поэма «Хорошо») — скорее пожелание, чем действительность, и больше применима к Америке, не знавшей социализма.

С момента возникновения английских колоний для них характерен свободный труд, т.е. труд на себя, сыгравший ключевую роль в экономических достижениях Соединённых Штатов. Наёмный труд долго рассматривался как временный, пока человек не станет независимым хозяином. Труд на себя оказался наиболее эффективным и способствовал процветанию всего общества. Привычка интенсивного труда укрепилась в Америке с переходом к рыночному хозяйству.

Россия не знала свободного труда, зато имела почти полутысячелетнюю традицию труда принудительного: от установления крепостного права в ХVI в. до зеков и добровольно-принудительной работы на государство остальных советских граждан в ХХ в. Общинное землевладение и крепостничество не позволили укорениться навыкам производительного труда.

Крепостные и помещики равно ненавидели труд, для одних он был проклятьем, для других — позором. Презрение к любой работе — черта значительной части русского дворянства. В России были редки помещики-хозяева, подобно А.Н.Энгельгардту и А.А.Фету, сделавшие доходными свои имения и доказавшие на своём примере, что можно «наживать палаты каменные трудами праведными».

Рабство тоже прививало плантаторам презрение к труду, в первую очередь, физическому — уделу чёрных невольников. Но принципы протестантской трудовой этики всё-таки брали верх в южанине. Черты, воспитанные рабством, оказались вторичными и исчезли с Гражданской войной. Тогда как барство, сущностная черта русских дворян, не позволила им превратиться в предпринимателей.

Американский фермер привык к регулярному труду, работая более 8 месяцев в году на Севере и почти круглый год на Юге. Как представитель рыночного хозяйства он ценит свой труд и относится к нему как средству дохода. Сжатый цикл сельскохозяйственных работ не способствовал укреплению в русском крестьянине привычки регулярного труда; в отличие от американца, у него, по наблюдению А.Фета, отсутствовала даже «мысль о ценности личного труда»²¹.

Однако даже в условиях принудительного труда, не приносящего работнику достойной жизни, в России всегда было немало умельцев, изобретателей. Русский, поставленный в тяжёлые, порой экстремальные ситуации, отличался необычайной сметливостью и сноровкой, что заметил А.Кюстин. «Вооружённый топором, он превращается в волшебника …в пустыне или лесной чаще. Он починит ваш экипаж, он заменит сломанное колесо срубленным деревом, привязанным одним концом к оси повозки, а другим концом волочащимся по земле. Если телега ваша окончательно откажется служить, он в мгновение ока соорудит вам новую из обломков старой». Об этом же писал Лесков в «Левше», но вместе с тем и о том, как мало ценится труд и талант в России.

Доминирующая роль государства, отсутствие опыта самостоятельного хозяина и свободы частной инициативы у большинства населения лишили мужчину широкого поля деятельности, отчасти поэтому в России много пьют, слаб предпринимательский дух. Работа, как правило, не приносит удовлетворения. Деятельна в России лишь женщина, занятая главным делом жизни — продолжением рода, она — хранительница семейного очага и вынуждена действовать даже вопреки тяжким природным и социальным обстоятельствам.

США, напротив, — страна мужчин, для которых с момента возникновения английских колоний открылись неограниченные возможности для реализации планов в любой области — хозяйстве, бизнесе, политике. Туда и ехали в основном молодые мужчины, они же осваивали Запад, где до ХХ в. не хватало женщин.

Американец верит в себя, в успех как результат упорного труда. Эта вера сделала его оптимистом, сторонником идеи прогресса. Россиянин природой и социальной системой приучен к бессмысленности едва ли не любого расчёта, как и надежды на собственные силы; не полагается на разум и не верит в прогресс. Неблагоприятная среда превратила его в фаталиста. «Бог не без милости», — говорил русский крестьянин. Россиянин верит не в успех, но в удачу, случай, зависящий от внешних обстоятельств.

В России с неприязнью относятся к богатству, непременно отождествляют его с бесчестием: «Пусти душу в ад, будешь богат»; «Богатый совести не купит, а свою погубляет»; «Грехов много, да и денег в волю»; «В аду не быть — богатства не нажить». В укреплении такого взгляда, помимо христианского отношения к богатству, важную роль сыграл дух общинного коллективизма.

Для американцев богатство — результат трудовой деятельности, а деньги — её мера. Они отождествляют богатство с успехом и видят его не во внутреннем самоусовершенствовании, но в достижениях во внешнем мире. Страсть к количественному измерению успеха сделала американцев поклонниками рейтингов, конкурсов; американская мечта свелась к погоне за материальным благополучием. Гипертрофированное стремление к богатству ведёт к деформации личности, ибо из средства для полноценной жизни богатство превратилось в цель. Такова тёмная сторона неудержимого трудолюбия американцев.

Во второй половине ХХ в. на смену англосаксонской протестантской культуре, основанной на пуританских ценностях (упорный труд, бережливость, самопожертвование) в США пришла новая культура с иными ценностями (самореализация, удовольствие, досуг, комфорт, игра). Меняется отношение к труду. Работа теперь нужна не столько для выживания — эта цель уже достигнута, — сколько для самореализации человека. Погоня за деньгами перестала быть абсолютной. Растёт число людей, особенно молодых, предпочитающих независимый образ жизни, творческий труд престижной, хорошо оплачиваемой работе.

Впрочем, пока это лишь тенденция: работа продолжает оставаться на первом месте в американском обществе. По данным Международной организации труда, американцы в конце ХХ столетия работали больше, чем другие нации; почти на две недели в году больше трудолюбивых японцев. В то время как в развитых индустриальных странах рабочие часы сокращались, в США они увеличивались (за 1980—1997 гг. с 1883 до 1966 рабочих часов в год).

Если Соединённые Штаты и весь западный мир переживают переход к новому взгляду на труд — от труда как христианской добродетели к труду творческому, приносящему удовольствие, о чём, кстати, объявляли коммунисты в СССР, то Россия всё ещё не перешла первый рубеж — от труда как проклятья к труду как важнейшей ценности. Хотя после отмены крепостного права в стране наметился перелом, заговорили об «эмансипации личности и труда», о необходимости трудиться. Однако ростки нового отношения к труду были сметены Октябрьским переворотом 1917 г., и у основной массы населения, крестьян и рабочих, изменения в отношении к труду не произошло.

С переходом в 1990-е гг. к рыночным отношениям традиционные ценности (патернализм, коллективизм) подверглись эрозии, усиливается процесс индивидуализации, всё большее число людей хочет опираться на собственные силы, быть независимыми, понимает важность личной ответственности, прав и свобод человека. Но для закрепления этих черт нужно сохранение условий свободы и личной инициативы.

Обоим народам свойственно развитое чувство национальной гордости‚ вера в особую миссию своих стран. В 1840-е гг. в США появилась доктрина «предопределения судьбы» (Manifest Destiny), провозгласившая за Соединёнными Штатами право распространять свободу и демократию во всём мире; в те же годы славянофилы начали проповедовать философию «избранничества» русского народа. Американцы верят в исключительность своей страны, русские — в особый путь России.

«После народа еврейского, — писал Н. Бердяев, — русскому народу наиболее свойственна мессианская идея, она проходит через всю русскую историю вплоть до коммунизма»²². Истоки русской идеи восходят ко времени образования государства. Вместе с российским монархизмом зарождалось представление о месте и роли страны в мире: Москва — «Третий Рим», преемница Византии, единственное православное государство. Россия тем самым объявлялась последним оплотом христианства, а «русский царь — царём над царями». Поэтому задача России — возглавить все народы на пути к истине.

По мнению славянофилов И.В.Киреевского, А.С.Хомякова, К.С.Аксакова, русский народ обладает уникальными чертами, не свойственными другим народам: сознательным предпочтением общих, народных, государственных интересов личным, индивидуальным; преобладанием интуиции над разумом; только русский народ, «народ-богоносец», призван обновить и спасти от кризиса старую западную цивилизацию. «По милости Божьей, — писал Хомяков, — наша родина основана на началах высших, чем другие государства Европы»²³. Русским, утверждал Ф.М.Достоевский, суждено «внести примирение в европейские противоречия уже окончательно‚ указать исход европейской тоске в своей русской душе‚ всечеловеческой и всесоединяющей»²⁴. Иными словами, на Россию ложится ответственность за судьбу всего человечества.

Мессианская идея была тесно связана с идеей державности, могущества российского государства, и оправдывала его экспансионизм. От задачи объединения всех славян (панславизм ХIХ в.) в ХХ столетии советская Россия перешла к «спасению» всего человечества, русская идея приняла новую форму: «СССР — оплот мира во всём мире», Москва — «надежда мира». Она жива у россиян даже после распада Советского Союза.

Вера в особое предназначение американского народа появилась у основателей первых английских колоний. Пуритане отправились в Новый Свет, чтобы создать «Град на холме» по библейскому образцу — свободное и справедливое общество. Основатели республики полагали, что Провидение доверило американскому народу миссию распространения свободы и естественных прав по всему миру. Т.Джефферсон был убеждён: Америка — «избранная страна», «надежда человечества».

Идея избранности народа и в США соединялась с верой в государство. Россияне утверждали панславизм, американцы — панамериканизм. «Нам предопределено судьбой, — заявил в 1845 г. нью-йоркский журналист Джон О’Салливэн, впервые озвучивший концепцию предопределения cудьбы, — распространить своё владычество на весь континент‚ который дарован нам Провидением для выполнения великой миссии: установить свободу и федеративное самоуправление». В ХХ столетии на смену панамериканизму пришел лозунг Pax Americana, чему в советской России соответствовала идея мировой коммунистической революции.

При внешнем сходстве русской и американской национальной идеи её содержание существенно отличается. Американцы как представители современного общества видят свою миссию в распространении ценностей Нового времени — прав и свобод человека, демократии, самоуправления; россияне, уверенные в своём превосходстве над остальными народами, хотят возглавить их на пути к истине и «высшим нравственным началам». «Ещё пройдёт десяток лет, — писал Гоголь, — и вы увидите, что Европа приедет к нам не за покупкой пеньки и сала, но за покупкой мудрости, которой не продают больше на европейских рынках»²⁵.

С критикой русского мессианизма выступил В.Соловьёв, призвавший «освободиться от национальной исключительности», «усвоить те общечеловеческие формы жизни и знания, которые выработаны Западной Европой». Философ предлагал признать, что Россия — часть христианского мира, «возвыситься до вселенского братства»²⁶. Другой мыслитель, Г.П.Федотов, заметил: «Когда мы, вслед за Достоевским и ориентируясь на Пушкина, повторяем, что русский человек универсален, что в этом его главное национальное призвание, мы, в сущности, говорим об Империи»²⁷. Идея превосходства нации, народа неизбежно связана с идеей превосходства государства над другими, над всем индивидуальным, человеческим, неповторимым, что характерно для традиционного общества.

Сомнения в «особом предначертании» американского народа не раз звучали и в США, дожив до наших дней. «Мы должны отчётливо понимать, — заявил Дж. Кеннеди, — что Соединённые Штаты не всемогущи, не всеведущи, что мы составляем только 6% населения мира, что мы не можем навязывать свою волю остальным 94% человечества, … поэтому не может быть американского решения каждой мировой проблемы». А историк А.М.Шлезингер-младший высказался совсем в духе русских мыслителей: «Мессианство — иллюзия. Ни одна страна, будь то Америка или любая другая, не является священной и уникальной. Все нации равны перед Богом. …Провидение не поставило американцев особняком от других, меньших племен. Мы тоже часть целостной ткани истории».

О конце американской исключительности объявил в 1970-е гг. социолог Д.Белл, сожалея, однако, что больше не существует ни «предопределения судьбы», ни особой миссии США. Всё чаще встречается мысль, что эта концепция устарела, что она является «упрощённым, идеализированным взглядом на американское прошлое», результатом узко националистического подхода историков, не способных поставить историю США в контекст мировой истории. Исследователи больше внимания стали уделять компаративистике, пытаясь выяснить типологию и особенности американского развития.

Но если мыслители отказываются от исключительности развития своей страны, национальной идеи, то политики всё ещё им привержены. Президент Дж.Буш-младший провозгласил целью войны с Ираком, помимо борьбы с международным терроризмом, утверждение в нём, как и во всём мире, демократии, хотя по опросам общественного мнения большая часть американцев не разделяет с ним подобную внешнеполитическую миссию США. В 1996 г. российский президент Б.Ельцин выступил с предложением создать новую национальную идею; снова раздаются голоса сторонников великодержавности, что выглядит особенно архаично в эру глобализации.

Разная историческая судьба и культура России и Соединённых Штатов сделали различными, а порой противоположными, национальный характер и ценности двух народов. Этому немало способствовали и разные фазы исторического развития, в которых находятся две страны. Соединённые Штаты, сразу возникшие как современное общество, не пережили мучительного перехода от традиционного общества к современному, не знали борьбы старых и новых структур в хозяйстве, обществе, сознании людей, что стало важнейшим фактором их экономических и социальных достижений. Россия до сих пор в процессе модернизации, и от того, удастся ли её завершить или нет, зависит будущее страны. Но в не меньшей степени оно зависит и от того, о чём писал Н.Бердяев, — от эволюции национального характера.

Примечания

¹ Киреевский И.В. Обозрение русской словесности 1829 года // Критика и эстетика. М., 1998. С. 81.

² Уитмен У. Письмо о России // Избранные произведения. М.‚ 1970. С. 374.

³ Кревекер Сент-Джон. Письма фермера // У.Брэдфорд. История поселения в Плимуте. Б.Франклин. Автобиография. Памфлеты. Сент-Джон де Кревекер. Письма американского фермера. М.‚ 1987. С. 560, 575.

⁴ Эмерсон Р. Американский учёный //Эстетика американского романтизма. М., 1977. С. 224, 246.

⁵ Федотов Г.П. Лицо России // Судьба и грехи России. Т. 1. СПб., 1991. С. 43.

⁶ Кюстин А. Николаевская Россия. М., 1990. С. 276; Стейнбек Дж. Русский дневник. М., 1989. С. 38.

⁷ Бердяев Н. Духи русской революции // Пути Евразии. Русская интеллигенция и судьбы России. М., 1992. С.102.

⁸ Фромм Э. Иметь или быть. М., 1986. С. 170—173.

⁹ Бердяев Н. Судьба России. М.‚ 1990 (репринт 1918). С. ХIV‚ 23.

¹⁰ Уайльд О. Американец // Избр. произведения в 2 тт. Т. 2. М., 1993. С. 142.

¹¹ Гамсун К. О духовной жизни современной Америки // Гамсун К. В сказочном царстве. М., 1993. С. 152—154.

¹² Чаадаев П.Я. Философические письма. Письмо первое // Статьи и письма. М., 1989. С. 42—43, 47.

¹³ Есенин С. Железный Миргород // Собр. соч. в 6 тт. Т. 5. М.‚ 1979. С. 152.

¹⁴ Джеймс Г. Мадонна будущего // Искусство и художник в зарубежной новелле Х1Х в. Л., 1985. С. 418.

¹⁵ Фолкнер У. Статьи, речи, интервью, письма. М. 1985. С. 145.

¹⁶ Кайзерлинг Г. Америка. Заря Нового мира. СПб., 2002. С. 131.

¹⁷ Бодрийар Ж. Америка. СПб., 2000. С. 197.

¹⁸ Франклин Б. Автобиография // У.Брэдфорд. История поселения в Плимуте. Б.Франклин. Автобиография. Памфлеты. Сент-Джон де Кревекер. Письма американского фермера. С. 332.

¹⁹ Токвиль А. Демократия в Америке. М., 1992. С. 378.

²⁰ Энгельгардт А.Н. Из деревни. 12 писем, 1872—1887. М., 1937. С. 358.

²¹ Фет А. Жизнь Степановки, или лирическое хозяйство. М., 2001. С. 89.

²² Бердяев Н. Русская идея. Основные проблемы русской мысли Х1Х века и начала ХХ века // О России и русской философской культуре. М., 1990. С. 49.

²³ Хомяков А.С. Полн. собр. соч. Т. 1. М., 1911. С. 369.

²⁴ Достоевский Ф.М. Собр. соч. в 15 тт. Т.14. СПб.‚ 1995. С. 439.

²⁵ Гоголь Н.В. Страхи и ужасы России / «Выбранные места из переписки с друзьями // Полн. собр. соч. в 14 тт. Т. 8. С. 345.

²⁶ Соловьёв В. Русская идея // Русская идея. М., 1992. С. 201.

²⁷ Федотов Г.П. Письма о русской культуре // Судьба и грехи России. Т. 2. С. 178.