«Гости столицы»: кто они?

Окончание. Начало см. № 36/2003

Начало XIX века

Вид на Каланчевскую площадь
с Николаевским и Ярославским вокзалами.

Фото. 1910-е гг.

...Шли годы: опускаемые решетки сменились створчатыми, а затем и совсем исчезли. Исчез и решеточный караул. Суровые наказания — конфискации, галеры — также ушли в прошлое. Однако еще долго дух петровского паспортного законодательства витал над Россией. Нe берусь утверждать, что все в нем было на пользу становящегося гражданского общества. Но, наверноe, через подобное необходимо пройти — только пройти, не задерживаясь.
26 мая 1802 г. московский обер-полицмейстер П.Н. Каверин отправляет военному губернатору И.П. Салтыкову рапорт следующего содержания: «“Высочайшего устава столичного города Москвы” в § 22 сказано: “Каждый обыватель о всяком прибывшем к нему в дом или отбывшем из оного должен немедленно известить квартального поручика под опасением пени в городскую казну за каждого человека двух рублей”. Поелику ныне полиция учреждена паки на точном основании Устава благочиния, где таковой пени за необъявление о приезжающих и выезжающих не полагается, то и выполнение сей обязанности между обывателями приметно ослабевает.
Подтвердив наистрожайше всем квартальным поручикам, чтобы они ежедневно поутру каждый вверенного ему отделения домы обходили без изъятия для собрания как о всех случившихся происшествиях, так и о приезжающих и выезжающих нужных сведений, поставляю долгом почтеннейше представить на разрешение Вашего Сиятельства, продолжать ли вышеписанное по “Уставу столичного города Москвы” с обывателей взыскание в случае необъявления ими о приезжающих и выезжающих, или положение сие оставить без действия, на это и ожидать имею в резолюции повеления»¹.
Павел I, вступив на императорский престол, упразднил ряд важных городских органов (надворный суд, магистрат, градскую думу), а также положений екатерининского законодательства, заменив их своими. 17 января 1799 г. был утвержден «Устав столичного города Москвы», о котором идет речь в рапорте обер-полицмейстера.
Что касается упомянутой Управы благочиния, то она появилась в Москве следующим образом. 5 октября 1781 г. Екатерина II повелела Сенату учредить Московскую губернию к концу следующего года. В начале октября 1782 г. последовал императорский указ Сенату об окончании дел в прежних учреждениях в Москве. Московская полицмейстерская канцелярия была заменена Управой благочиния, устав которой Екатерина II подписала 8 апреля 1782 г. Точнее, это была его первая часть (вторая так и не появилась), называвшаяся «Устав благочиния или полицейский» и вступившая в действие в ноябре того же года. Возможно, Екатерина II и ее сотрудники считали, что термин благочиние, означающий послушание, порядок, спокойствие, приличие, благопристойность, более подходит русскому обществу, нежели используемый с времен Петра I немецкий термин полиция.
В статье 157 Устава благочиния говорилось: «Квартальный надзиратель должен ведать о всех в квартале его ведомства живущих людях, чего ради хозяева домов или их поверенные обязаны всегда давать знать квартальному надзирателю о всех к ним на житье приезжающих или приходящих, отъезжающих или отходящих».
29 мая И.П. Салтыков направил обер-полицмейстеру ответ, в котором, в частности, писал: «Я имею Высочайшее Государя Императора от 26 марта сего года повеление, что Управа благочиния введена была в полное ее действие на точном основании полицейского устава (имеется в виду Устав благочиния. — Авт.) и вновь изданных для обеих столиц положений. Почему относительно помянутого предмета и должно сообразовываться с сим Высочайшим повелением».
...Прошло пятнадцать лет. Московское начальство, однако, не добилось полного законопослушания московских обывателей. Об этом свидетельствует небольшое дело, найденное мной в Центральном историческом архиве Москвы².
23 августа 1817 г. московский обер-полицмейстер А.С. Шульгин направил полицмейстеру I отделения А. Ровинскому записку, в которой сообщал, что посылает ему 250 экземпляров печатного объявления о порядке въезда и выезда из Москвы. Вот что в нем говорилось: «Объявление от московского обер-полицмейстера. Неоднократно уже объявлено было от меня, дабы каждый из владельцев домов через управляющих или дворников, а не имеющих оных, сами о всех приезжающих из разных мест и останавливающихся в домах, а равно и о выезжающих тотчас давали знать квартальному надзирателю квартала того, с представлением видов, какие и кто из приезжающих имеет.
Невзирая на сие, а равно и на неоднократные напоминания от чиновников полиции о соблюдении такового предписанного главным начальством порядка, многие из обывателей, а особливо управляющие господскими домами, никакого на таковые объявления не обращают внимания, отчего нередко случается, что отыскиваемые по требованиям правительства не были объявлены в частях и, находясь в неизвестности, остаются неотысканными.
Почему необходимым нахожу обратиться вновь с покорнейшею просьбою ко всем вообще, как имеющим дома свои, так и живущим по найму квартирами во оных, о непременном исполнении относительно приезжающих и выезжающих отсюда, а равно и принимаемых к [себе] для услуг разного звания людях, изъясненного порядка. В противном случае за каждого необъявленного полиции будет без всякого послабления с хозяина дома взыскан узаконенный штраф, а управляющие, сверх того, отданы будут как ослушники предписанного порядка суждению по законам. Августа 18 дня 1817 г. Обер-полицмейстер генерал-майор Шульгин».
Особенно много проблем доставляли московским градоначальникам бродяги, нищие, а также прибывающие в город с целью найти какую-либо работу. Вот несколько любопытных документов из упомянутого московского архива.
20 октября 1814 г. московский генерал-губернатор А.П. Тормасов направил официальное письмо обер-полицмейстеру П.А. Ивашкину. В нем говорилось: «Бродяжничество нищих всегда и везде строго было воспрещено законом, что и Вашему Превосходительству, как начальнику полиции, должно быть небезызвестно. Но со всем тем и вопреки неоднократным подтверждениям предместников моих, тунеядцы сии во множестве слоняются по улицам, не обращая, по-видимому, никакого внимания со стороны полиции. Беспорядок сей тем менее может быть терпим в столице, что правительство к отвращению онаго предначертало все нужные меры, и что здешняя полиция имеет возможнейшие средства к приведению их в исполнение. Следовательно, беспорядок сей не иначе существовать может, как по слабости надзора или небрежению правил, законом предписанных.
Вследствие чего я рекомендую Вашему Превосходительству немедленно предписать частным приставам, чтобы они неослабное имели смотрение за бродящими нищими и, забирая их в съезжие домы, делали следующий им разбор: отставные солдаты увольняются от службы не иначе, как с паспортами для жительства в таком-то месте, и следовательно, ни по какому праву не могут вести жизнь скитающуюся, а должны неотменно быть где-либо водворены, исключая, впрочем, которые добровольно употребляются в разные должности.
Другие же воинской службы нижние чины отставляются для определения в инвалидные домы или подобные им заведения. Казенные же крестьяне всякого наименования, помещичьи и мещане, состоя в полной зависимости обществ и владельцев, должны от них иметь себе пропитание и потому [их] содержание милостынею не может быть терпимо правительством.
На таком основании, сделав нищим разбор, отсылать их в настоящие места их жительства с осязанием подписками кого следует, дабы они впредь выпускаемы не были — за чем Ваше Превосходительство и не оставьте со стороны Вашей строжайше наблюдать».
Прошло девять месяцев, но положение в Москве не изменилось, скорее, стало еще хуже. В связи со сложившимися обстоятельствами А.П. Тормасов направляет в конце июля 1815 г. новое предписание в Московское губернское правление, а его копию — обер-полицмейстеру. Среди прочего в нем сказано следующее: «Видя множество нищих, калек, юродивых и даже отставных солдат, толпами скитающихся по церквам, улицам и площадям столицы, Высочайше мне вверенной, я нужным признаю в предупреждение подобных случаев впредь Губернскому правлению предложить, дабы оно, сообразив многие существующие в рассуждении таковых большею частью праздношатающихся бродяг узаконения ... сделало свое постановление и немедленно строжайше предписало как градским, так и земским полициям, и особенно московской Управе благочиния принять самые деятельные меры к уменьшению и даже самому истреблению подобных бродяг, кои из ленности и празднолюбия, принимая виды убожества и юродливости, на счет легковерия честных граждан, большею частию ведут распутную жизнь и, скрывая рубищем бедности гнусное нередко преступление злодея, наполняют храмы и наносят беспокойство молящимся, и шатаясь во множестве по улицам, делают одно лишь безобразие столице».
Выведенный из себя московский главнокомандующий (с 30 октября 1816 г. он назывался уже военным генерал-губернатором) предупреждал, что если кто из бродяг совершит преступление, то «допустившие праздношатательство оных подвергнутся строжайшему законному взысканию».
Прошел еще год. Место Ивашкина занял А.С. Шульгин. 28 июля 1816 г. А.П. Тормасов направил к новому обер-полицмейстеру письмо, в котором говорилось: «Предместнику Вашему поставлено было в обязанность, чтобы, сделав строжайшее частным приставам предписание о приведении всех нищих в их частях в известность и об удалении оных по силе 110 и 120 статей Устава благочиния, представил мне в свое время отчет, сколько таковых нищих по всем частям города в известность приведено будет и куда они им для удержания от праздношатательства распределены и разосланы будут. А как по сие время предписание сие осталось без всякого исполнения, то возобновляя оное Вашему Превосходительству, я ожидаю от деятельности Вашей лучшего в исполнении сего успеха, который тем более нужен, что Государь император намерен удостоить столицу Высочайшего своего посещения».
Через некоторое время А.С. Шульгин рапортовал московскому главнокомандующему. «На предписание Вашего Высокопревосходительства имею честь донести, что бродяги, калеки и нищие по сделанному мною распоряжению чрез чиновников полиции почти все по принадлежности из города удалены или препровождены в Дом градского общества (орган самоуправления купцов, мещан и ремесленников. — Авт.). Если же доныне и остается какая-либо самомалейшая часть оных, то и о сих скрывающихся взяты подобные же меры». Однако ведомости, которую требовал Тормасов, обер-полицмейстер, по-видимому, не представил — в деле ее нет³.
Несмотря на проявленное в начале своей деятельности усердие, А.С. Шульгин все же не смог навести требуемого порядка в Москве. Об этом свидетельствует официальное отношение к нему А.П. Тормасова от 30 ноября 1817 г.: «Частая встреча пьяных людей на улицах, а иногда лежащих без чувств, доказывает, что полиция не обращает на сию часть должной бдительности. Я предписываю Вашему Превосходительству взять строжайшие и бдительнейшие меры, чтобы, как скоро пьяный человек усмотрен будет на улице кем бы то ни было из служащих в полиции, то немедленно взят и доставлен был в ближайший частный полицейский дом, и, ежели в случае нужды для исполнения сего в пособии, то ближайшей будки требовать и посылать, смотря по надобности, одного или двух ночных стражей.
Принимая таковых пьяных людей в частные полицейские домы, иметь попечение, чтобы они до другого дня там оставались, а потом, по узнании их состояния, возвращать в домы или для исправления употреблять на три сутки в работу. Для точного же и непременного [исполнения] по сему наблюдению, сделать оное известным всем служащим в полиции». Через три дня Шульгин отрапортовал генерал-губернатору об извещении всех полицейских чиновников.
Возможно, чувствуя недостаточность своих мер, в июле 1818 г. А.С. Шульгин представил генерал-губернатору А.П. Тормасову аналитический, как сказали бы теперь ученые люди, доклад о праздношатающихся в Москве⁴. В этом любопытном документе говорилось: «Стараясь изыскать ближайшие причины на счет непорядков в простом народе со стороны худой нравственности и поведения, я нахожу, что таковая испорченность происходит большею частию от влияния посторонних обстоятельств. Столица есть, так сказать, точка, куда всякого состояния люди стекаются из разных губерний для бесчисленных видов.

Беспризорники.

Фото начала XX в.

В числе таковых стекающихся сюда людей отставные и исключенные за дурное поведение и пороки из разных присутственных мест приказные и чиновники, как статские, так и военные чины имеющие. Находясь здесь в совершенной праздности и не имея ни родства, ни состояния, ни постоянного пристанища, ни способов к занятиям, свойственным благородному человеку, лишь только стараются наполнять собою трактиры, герберги, харчевни, кабаки и прочие места и, ведя жизнь пьяную, развратную, изыскивают разные способы проживать на счет простого народа, занимаясь то сочинением разных просьб и жалоб, кои по большей части бывают выдуманы и несправедливы, то выдают разные нелепые новости и толкуют в противную сторону самые даже постановления правительства, вселяя сим подобный же буйственный дух в простом народе, рассеивающем разные таковые вредные нелепости и в других губерниях.
Многие из сих праздношатающихся пришельцев за пьянство и разные пороки и шалости, нарушающие в городе общее спокойствие, были в приводах по Управе благочиния, и хотя отпускаемы были, дабы шли в свои губернии, но сделав привычку к праздной здесь жизни, возвращались обратно, ведя прежнюю пьяную, праздную и безобразную жизнь в столице.
Желая водворить, сколь возможно, спокойствие в столице и вместе с сим прекратить вредное празднословие людей, развращающих добрую нравственность в простом народе, и не осмеливаясь сам собою на счет их сделать какое-либо распоряжение, я представляю о сем начальственному Вашего Сиятельства благоуважению, испрашивая, не благоугодно ли будет всех подобных праздношатающихся людей удалить отсюда в те места и губернии, где кому по рождению ли их, или же по другим обстоятельствам окажется быть приличнее».
На рапорте А.С. Шульгина генерал-губернатор Тормасов написал следующую примечательную резолюцию: «Прежде, нежели удалить из столицы праздношатающихся людей, я желаю иметь список им с показанием имен, фамилий, чинов, лет, где служили и за какой порок исключены из службы, объясняя при том, имеют ли здесь домы и родственников, а между тем усугубить за ними надзор полиции, чтоб удалить того из них, кто здесь заслужит сие наказание, ибо иной мог быть выключен из службы безвинно, притом и то должно иметь в виду, что люди еще больше вредны будут обществу в других малых городах и селениях, где меньше будет за ними надзор и где они удобнее могут укрываться и внушать другим свои развратные правила». К сожалению, ни списков праздношатающихся, ни бумаг о примененных к ним мерах после столь глубокомысленного отзыва генерал-губернатора в деле нет.
Теперь пришло время рассказать об одном учреждении, которое возникло еще до наполеоновского нашествия и просуществовало почти 80 лет. 15 октября 1809 г. императорским указом была учреждена Контора адресов⁵. О сущности ее будущей деятельности в указе сказано вполне определенно: «Желая привести в известность многочисленный класс людей, отправляющих разные должности в частных домах обеих столиц по найму или другим условиям, и имея особенно намерение обязать оный к доброму отправлению различных званий домашних...»
Подчеркивая связь с екатерининским законодательством, составитель указа писал, что главнейшие основания для Конторы адресов почерпнуты в Уставе благочиния и лишь дополнены некоторыми распоряжениями, заимствованными из разных полицейских установлений. Очевидно, что создавалось дополнительное полицейское учреждение. Сам законодатель не скрывает этого обстоятельства: «Контора адресов есть отделение полиции, в коем всякого рода обоего пола люди, в частных домах какие-либо должности по найму или другим условиям отправляющие, обязаны записываться...»
В указе от 15 октября предполагалось, что штат конторы будет состоять из двух правителей — одного русского, а другого иностранца или русского, владеющего французским, немецким, английским и итальянским языками, двух секретарей, двух переводчиков, казначея и четырех писарей.
Желающий устроиться на службу в столицах — Петербурге и Москве — должен был представить в контору паспорт или вид на жительство, а также сообщить свое имя, возраст, место рождения, время прибытия, сословие, место жительства и род службы, которой он собирался заниматься.
Весь контингент конторы адресов разделялся на два отделения. К первому отделению принадлежали «домовые доктора, лекаря, аптекари, учителя, учительницы, капельмейстеры, регенты, компаньоны, компаньонки, гувернеры, гувернантки, дядьки, няньки, надзиратели, надзирательницы, архитекторы, стряпчие, комиссионеры, приказчики, конторщики, письмоводители, писари при маклерских и купеческих конторах, дворецкие, управители и управительницы, кондитеры, официанты, экономки, ключницы, горничные, берейторы, коновалы, цеховые и, словом, все, не исправляющие так называемой черной работы».
Во второе отделение входили «музыканты, певчие, скороходы, лакеи, слуги, кухарки, повара, прачки, служители в разных местах, работники при фабриках и заведениях, мальчики при лавках, ученики при цеховых, цеховые работники и прочие, исправляющие так называемую черную работу».
Принадлежащие к первому отделению мужчины должны были платить в контору 10 рублей, женщины — 5 рублей, ко второму отделению — соответственно 3 и 1 рубль. В дальнейшем эти взносы составили весьма солидные вклады в городской бюджет и использовались в основном на строительстве больниц для чернорабочих.
Желающие устроиться на службу оставляли в конторе адресов паспорт и вместо него получали билет на жительство, который предполагалось менят ь два раза в год (позднее — один раз в год), а также при прекращении действия паспорта. Билет для первого отделения были круглым с зеленой каймой, а для второго — круглым, но без каймы. Людям, не нашедшим еще места, предполагалось выдавать квадратные билеты.
В § 18 Положения о Конторе адресов записано: «Никто не может без сего билета принять человека в какой бы то ни было должности в дом свой, не подвергаясь за содержание беспаспортного взысканию двух рублей за каждый день». Самих же безбилетников обер-полицмейстер должен был тотчас высылать из города.
Впоследствии, по-видимому, в связи с перегрузкой Конторы, безбилетная деятельность была разрешена некоторым категориям вольнонаемных, среди которых были: 1) каменщики, плотники, мостовщики, поденщики, дровосеки, пильщики, штукатуры и прочие им подобные, которые временно проживали в Москве, являясь из окрестных деревень; 2) извозчики, получающие ездовые номера из Думы; 3) проживающие у частных лиц из человеколюбия.
Полученный билет должен был сразу регистрироваться в той полицейской части города, где собирался жить нанимающийся на службу. При потере билета последний должен был заявить об этом в Контору и напечатать извещение об этом в газете. При окончании службы билет сдавался в Контору адресов, после чего ею выдавался паспорт.
При перемене места службы, согласно § 17 Положения, Контора не имела права выдать новый билет без «одобрительного аттестата» на старом, который предполагалось оставлять как документ в Конторе.
Законодатель вместе с тем предусмотрел и возможность защиты нанимающегося от несправедливой аттестации. В § 20 говорится: «Буде бы кто живший при должности в частном доме не получил аттестата несправедливо, т.е. без важного проступка или дурного поведения, то таковой может принести жалобу военному губернатору, и по усмотрению основательности оной, получить билет по особенному предписанию военного губернатора от Конторы адресов».
Аттестация, предложенная с целью улучшения нравственности поступающих на службу (особенно по второму отделению), в действительности не реализовывалась. Причина была в том, что при огромном числе выдаваемых билетов (в 30-е годы в Петербурге, например, их выдавалось до 150 000 ежегодно и, конечно, немногим меньше в Москве) оказалось практически невозможным переносить прошлые аттестации на новые билеты и вообще как-то фиксировать их.
Да и с этими аттестациями возникли проблемы. Вот что пишет знаток вопроса К. Кавелин: «Все эти меры оказались неудобоисполнимыми и не достигли своей цели. Сперва нанимателям предоставлено было право помещать в адресных билетах одобрительные и неодобрительные аттестаты о лицах, бывших у них в услужении; но получившие дурные аттестации обыкновенно подавали жалобы, по которым проводилось следствие. Чтобы избегнуть неприятностей и не быть причастными к следствию, все наниматели стали писать одни одобрительные аттестации, которые вследствие того и превратились в пустую формальность. Тогда был установлен другой порядок: нанимателю предоставлено или писать одобрительный аттестат, или, если он не доволен слугою, отмечать только в билете, что последний находился в услужении в продолжение такого-то времени. Но и эта мера не достигла своей цели...»⁶.
Крайне затруднительной оказалась и процедура получения и переоформления адресного билета. Прибывший в столичный город на работу должен был прежде всего прописать свой паспорт в одном из кварталов, после этого явиться в адресную контору и получить билет, который также должен был отметить в квартале. При истечении срока билета на нем помещалась аттестация нанимателя, подпись которого свидетельствовалась в полиции, после чего билет возобновлялся в конторе. Дополнительные трудности вносило и то, что срок действия паспорта, как правило, не совпадал со сроком действия адресного билета: при перемене паспорта вся сложная процедура выдачи билета возобновлялась.

Кликуша.

Фото начала XX в.

Таким образом, Контора адресов выполняла две важные функции: финансовую и полицейскую. Что касается второй, то министр внутренних дел Д.Н. Блудов в 1837 г. писал в Государственный совет «Отобрание подлинных паспортов примерно почти у 150 000 человек, прибывающих в Петербург и расходящихся в нем по частным должностям, едва ли не имеет весьма важную, в законах не оглашенную цель. Именно, если оставлять паспорты в руках этих людей, то полиция должна встретить более затруднений к преследованию и поимке преступников, и суды затруднятся призывать к себе ответчиков, потому что по паспорту путь открыт всюду, тогда как с адресным билетом нельзя уйти далее городской черты».
Адресные конторы в Петербурге и Москве просуществовали до 1888 г.
Дух петровского паспортного законодательства, несмотря на попытки его смягчить (например, предложения министра внутренних дел С.С. Ланского в 1857 г., а также доклад комиссии, работавшей над паспортным вопросом в 1870—1875 гг.), сохранился вплоть до конца XIX в.
Раскроем XIV том Свода законов Российской Империи издания 1890 г. Начинается он «Уставом о паспортах и беглых». В первой его статье записано: «Никто не может отлучиться от места своего постоянного жительства без узаконенного вида или паспорта». Если же узаконенного вида нет, то, согласно Уставу, такой человек беглый, а если при этом он не может или не желает доказать своего социального положения (состояния), то он бродяга (ст. 317).
Бродяжничество наказывалось отдачей в исправительные арестантские отделения на четыре года с отсылкой по истечении этого срока в сибирские или другие отдаленные губернии.
Закон строжайше запрещал давать беспаспортным пристанище, «кто бы какого звания ни был», и требовал «преследовать его, ловить и представлять немедленно полиции» (ст. 313). В появившемся в 1897 г. XXII томе знаменитого Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона паспорт определяется как «одно из средств для наблюдения за подозрительными лицами в видах охраны государственной безопасности».
Что же касается прибывающих в Москву и убывающих из нее, то они, согласно цитированному Уставу, должны быть записаны в особую книгу, имеющуюся у домовладельца, в течение трех суток по прибытии с указанием имени и фамилии, места, откуда прибыл или куда отправился. Эта книга должна быть представлена в местное полицейское отделение для отметки полицейского чиновника (ст. 206).
Вообще, режим посещения столичных городов был очень жесток. Так, например, даже лица духовного звания были ограничены в этом отношении: «При увольнении в столицы лиц, как из белого духовенства, так особенно из монашествующих, наблюдается, чтобы таковые лица были неопороченного и несомнительного поведения и увольнялись только по самым настоятельным нуждам и на самые умеренные, по роду надобности, сроки» (ст. 66).

Олег ИВАНОВ,
кандидат философских наук

ПРИМЕЧАНИЯ