Задание по теме

 

Патриарх Никон
в деле исправления церковных книг и обрядов

Отрывок из статьи Макария (Булгакова), митрополита Московского

Первое главное дело, или даже главнейшее из дел патриаршествования Никона — исправление богослужебных книг и церковной обрядности началось ещё во дни Патриарха Иосифа, и тогда же обозначились те два начала или правила, которыми потом Никон постоянно руководствовался, занимаясь этим делом.

Богослужебные книги исправлялись у нас при всех доселе бывших Патриархах, когда приготовляемы были к печати. Но правились только по славянским «добрым переводам» или спискам (не упоминаем о несчастной попытке преп. Дионисия и его сотрудников). А так как и добрые славянские списки, даже самые древние, не чужды были погрешностей и немало разнились между собою в частностях, то очень естественно, что и в печатных книгах, появившихся при первых наших Патриархах, повторились все эти погрешности и разности, доходящие иногда до противоречий. Под конец жизни Патриарха Иосифа у нас наконец ясно сознана была мысль, что исправлять церковные книги по одним славянским спискам недостаточно, а нужно вместе исправлять и по греческому тексту. И вот сам Царь Алексий Михайлович обратился в Киев с просьбою — прислать в Москву учёных мужей, знавших греческий язык, чтобы они исправили по тексту семидесяти толковников славянскую Библию, которую тогда намеревались вновь напечатать. Учёные люди скоро прибыли в Москву, и хотя некоторые встретили их здесь неприязненно за самую их учёность, хотя им не было поручено тотчас же приступить к исправлению Библии, но они успели, ещё при жизни Патриарха Иосифа, исправить по греческому тексту одну уже оканчивавшуюся печатанием книгу «Шестоднев» и напечатали свои исправления в конце книги, чтобы всю её не перепечатывать. Это была первая напечатанная в Москве церковная книга, исправленная не по славянским только спискам, но и по греческому тексту, и в этом выразился первый принцип, которого потом держался Никон: править богослужебные книги по «добрым» славянским спискам и вместе по греческому тексту.

В отправлении богослужения у нас с давнего времени допускалось крайнее бесчиние, происходившее от многогласия и от хомового пения. Службы совершались разом многими голосами: один читал, другой в то же время пел, третий говорил ектений или возгласы, а иногда читали разом двое или трое и совершенно различное. А при господствовавшем хомовом пении слова растягивались до бесмыслия, с переменою в них ударений, с переменою полугласных букв на гласные, с прибавлением новых гласных. Против такого бесчиния восставали ещё Стоглавый собор и Патриарх Гермоген, а теперь, при Патриархе Иосифе, восстали некоторые даже из светских людей, каков был Фёдор Ртищев, и два самых авторитетных московских протоирея: Казанский — Неронов и Благовещенский — Вонифатьев, царский духовник. К ним присоединились Новгородский митрополит Никон и сам Царь. А Патриарх Иосиф сначала колебался, но потом обратился с просьбою к Цареградскому Патриарху Парфению, чтобы он вместе с другими греческими иерархами решил: «Подобает ли в службах по мирским церквам и по монастырям соблюдать единогласие?» И когда из Царьграда получен был ответ, что чтение в церквах должно совершаться единогласно и певцам подобает петь согласно, а не рыканием неподобным, тогда Патриарх Иосиф с собором своих русских архиереев в присутствии самого Государя и его синклита постановил, чтобы по всем церквам пели чинно, безмятежно и единогласно и читали в один голос, тихо и неспешно. В этом выразился второй принцип, которого также постоянно держался Никон: во всех важных и недоумённых случаях при исправлении церковной обрядности просить совета и решения Восточных Первосвятителей.

Явились новые обстоятельства, которые нудили не только не прекращать, но и, напротив, с большею энергиею продолжать начатое дело исправления церковных книг и обрядов. При благочестивом Царе Алексие Михайловиче ещё чаще, чем прежде, приходили в Москву греческие иерархи и другие духовные милостыни и иногда оставались у нас довольно долго. Присматриваясь с любопытством к нашей церковности, они не могли не замечать и действительно замечали в нашей Церкви некоторые разности от чинов и обрядов Греческой Церкви и некоторые новины или новшества, каким особенно казалось им употребление двуперстия для крестного знамения, так как это новшество, несмотря на решение Стоглавого собора, доселе слабо проникавшее в народ, который издревле oт предков привык креститься тремя перстами, теперь именно, при Патриархе Иосифе, будучи внесено в некоторые учительные и богослужебные наши книги, наиболее стало распространяться и утверждаться и наиболее бросаться в глаза приходившим к нам с востока единоверцам. В числе других пришельцев к нам находился и Иерусалимский Патриарх Паисий, принятый в Москве с величайшим уважением. Заметил и он наши новшества и с укором указывал на них царскому любимцу Никону и другим. Встревоженные Царь и Патриарх Иосиф, прощаясь с Паисием, отпустили с ним на восток своего старца Арсения Суханова, чтобы он изучил там церковные чины и обряды и составил о них сведения. Но Арсений, двукратно возвращавшийся с пути, по поручению Паисия, остановившегося в Молдавии, в последний раз (8 дек. 1650 г.) привёз с собою в Москву статейный список, в котором подробно изложил свой жаркий спор с греками о двуперстии для крестного знамения и о некоторых других церковных предметах, которыми русские разнились тогда от греков, и вместе привёз достоверное, им самим обследованное известие, что на Афоне монахи всех греческих монастырей, собравшись воедино, соборно признали двуперстие ересью, сожгли московские книги, в которых напечатано о нём, как книги еретические, и хотели сжечь самого старца, у которого нашли тe книги. Всё это ещё более должно было встревожить Царя и церковные власти в Москве и показать им, до чего могут довести те обрядовые разности, которые находили у нас греки и прямо называли новшествами. Вместе с Арсением прибыл в Москву с письмами от Иерусалимского Патриарха Паисия к Царю и к Патриарху Иосифу Назаретский митрополит Гавриил, которого очень полюбил Алексий Михайлович и всячески старался оставить на житьё у себя в России; и этот митрополит также высказал свои укоризны на наши церковные новшества. Что же оставалось делать нашему церковному правительству? Патриарх Иосиф был уже дряхл и слаб и скоро скончался. Но Никон, столько могущественный и при Патриархе Иосифе, а теперь сделавшийся его преемником, мог ли Никон быть спокоен и не отозваться со всею ревностию на все эти укоризны греков? И он действительно отозвался. Тотчас по вступлении на патриаршую кафедру Никон, как рассказывается в предисловии изданного им Служебника, «упразднился от всех и вложися в труд, еже бы Святое Писание разсмотрети, и входя в книгохранильницу, со многим трудом, многи дни в разсмотрении положи». В книгохранильнице он нашёл подлинную Уложенную грамоту об учреждении Патриаршества в России, подписанную Патриархами — Иеремией Цареградским и Иовом Московским и многими другими святителями русскими и греческими; нашёл также подлинную грамоту или книгу об утверждении Патриаршества в России, подписанную и присланную в 1593 г. всеми Восточными Патриархами со множеством греческих епископов. В последней грамоте он прочёл, что Московский Патриарх есть брат всех прочих православных Патриархов, единоличен им и сопрестолен, а потому должен быть согласен с ними во всём. Наиболее же остановили на себе в этой грамоте внимание Никона следующие слова: «Так как Православная Церковь получила совершенство не только в догматах боговедения и благочестия, но и в священно-церковном уставе, то справедливость требует, чтобы и мы потребляли всякую новину в ограде Церкви, зная, что новины всегда бывают причиною церковнаго смятения и разделения, и чтобы следовали мы уставам св. отцев и чему научились от них, то хранили неповреждённым, без всякаго приложения или отъятия».

Прочитав всю эту грамоту, Патриарх Никон впал в великий страх, не допущено ли в России какого-либо отступления от православного греческого закона, и начал прежде всего рассматривать Символ веры. Он прочёл Символ веры, начертанный греческими буквами на саккосе, который за 250 лет пред тем принесён был в Москву митрополитом Фотием, и сравнил с этим Символом славянский, как он изложен был в новых московских печатных книгах, и убедился, что в славянском Символе есть несогласия с древним греческим. Рассмотрел затем точно так же св. Литургию, т.е. Служебник, и нашёл, что иное в нём прибавлено, другое отнято или превращено, а после служебника узрел и в других книгах многие несходства. После этого, проникшись сознанием своего долга быть во всём согласным с Восточными Патриархами и не потреблять всякие новины, которые могут вести к несогласиям в Церкви, смутам и разделению, и убедившись лично, что такие новины у нас действительно есть в печатных церковных книгах и в самом даже Символе веры, Никон решился приступить к исправлению наших богослужебных книг и церковных обрядов.

Первая попытка в этом роде сделана была Никоном спустя около семи месяцев после вступления его на патриаршую кафедру и касалась только двух новшеств. Но при первой же этой попытке обнаружились и ярые противники Никона и начатого им дела. Пред наступлением Великого поста в 1653 г. Никон разослал по всем Московским церквам следующую память: «По преданию св. апостол и св. отец, не подобает в церкви метания творити на колену, но в пояс бы вам творити поклоны; ещё и тремя персты бы есте крестились». В таком сжатом виде передаёт память протопоп Аввакум, но относительно поклонов передаёт неясно и неточно, конечно, не без намерения. Никон, в чём мы убедимся впоследствии, указывал вовсе не то, чтобы православные не клали вообще земных поклонов в церкви, а то лишь, чтобы в святую Четыредесятницу при чтении известной молитвы св. Ефрема Сирина не клали православные одних земных многочисленных (числом до 17) поклонов, как делалось у нас тогда, а клали поклоны поясные, кроме только четырёх земных. Память эта прислана была и в Казанский собор протопопу Ивану Неронову. Неронов тотчас пригласил к себе протопопа Аввакума, который проживал у него, и других своих близких. «Мы же, — рассказывает Аввакум, — задумалися, сошедшеся между собою; видим, яко зима хощет быти: сердце озябло и ноги задрожали. Неронов мне приказал идти в церковь (т.е. Казанский собор), а сам един скрылся в Чудов, седмицу в полатке молился. И там ему от образа глас бысть во время молитвы: “время приспе страдания, подобает вам неослабно страдати”. Он же мне, плачучи, сказал; таже Коломенскому епископу Павлу, потом Даниилу Костромскому протопопу; таже сказал и всей братии. Мы же с Даниилом, написав из книг выписки о сложении перст и о поклонех, и подали Государю: много писано было. Он же не вем, где скрыл их, — мнится, Никону отдал». Вот кто явились противниками Никона и как они начали борьбу с ним! Что ж подвигло их на эту роковую борьбу? Ужели одна привязанность к тем двум обрядам или обычаям, которые хотел изменить Никон? Мы уже упоминали, что протопопы, Казанский Неронов и Благовещенский Вонифатьев, были при Патриархе Иосифе самые авторитетные люди в Московском духовенстве, сильные пред Патриархом и Царём и что к ним и под их покровительство стекались и другие, преимущественно иногородние протопопы, каковы были: Аввакум Юрьевский, Даниил Костромской, Логгин Муромский, составлявшие вокруг них «братию». В числе своих близких и друзей временщики-протопопы считали и Никона, нового царского любимца, пока он был архимандритом и даже Новгородским митрополитом. Но когда Патриарх Иосиф скончался, эти мнимые друзья Никона, воспользовавшись его отсутствием в Москве, повели козни, чтобы не допустить его до патриаршества. Никон по возвращении в Москву узнал о кознях, и как только сделался Патриархом, то не стал, по выражению протопопа Аввакума в его автобиографии, пускать к себе бывших друзей своих и в крестовую. Такого унижения и оскорбления не в силах был перенести Неронов с своими приближёнными, и они ждали только случая отомстить Никону. Случай, как им казалось, представился. Никон разослал «Память» духовенству: они написали на неё опровержение из книг, выставляя её, конечно, еретическою, и подали свою рукопись Государю, рассчитывая уязвить Никона и повредить ему. Но ошиблись в расчёте: Никон остался в полной силе, а только ещё более раздражился против бывших своих друзей. И началась борьба преимущественно из личных побуждений, которая потому, как скоро увидим, в самом уже начале своём приняла с обеих сторон самый резкий характер. Но достойно замечания, что Никон в этот раз как бы не обратил внимания на поступок своих врагов, не потребовал их на суд за оказанное сопротивление архипастырскому распоряжению и вовсе их не преследовал. <...>

 

10 июля 1658 г. Никон оставил Патриаршую кафедру, удалившись в Воскресенский монастырь, и деятельность Никона по исправлению церковных книг и обрядов навсегда окончилась.

Что же должно сказать о всей этой деятельности, от её начала до конца, если смотреть на неё без предубеждения. Никон не затевал ничего нового, когда решился приступить к исправлению наших церковных книг: исправление этих книг совершалось у нас и прежде, во время печатания их, при каждом из бывших Патриархов. Никон хотел только исправить книги лучше, чем исправлялись они прежде.

Прежде книги правились по одним славянским спискам, которые теми или другими справщиками признаваемы были «добрыми». Никон пожелал исправить наши церковные книги не по одним славянским, но и по греческим спискам, и притом по древним славянским и греческим спискам; — чтобы очистить эти книги от всех погрешностей, прибавок и новшеств, какие вкрались в них с течением времени, особенно в последние два столетия, и для многих уже не казались новшествами, — чтобы восстановить у нас Богослужение в том самом виде, в каком существовало оно в Древней Русской и Греческой Церквах; — чтобы привести нашу Церковь в полное согласие с Греческой и вообще со всей Восточной Православной, даже по церковным обрядам. И за такое исправление книг Святейший Патриарх Никон принялся не по прихоти или злонамеренности, а по настоятельной нужде: его укоряли иерархи, приходившие к нам с Востока, в разных отступлениях нашей Церкви от Греческой, каким особенно казалось им двуперстие в крестном знамении. Он сам лично убедился вскоре по восшествии на Патриаршую кафедру, что такие отступления действительно встречаются в наших печатных книгах и даже в Символе веры. Он знал, какую важность приписывали некоторым из этих отступлений греки, как признали они еретическими и сожгли на Афоне московские книги, в которых было напечатано учение о двуперстии для крестного знамения. Необходимо было устранить все этого рода несогласия нашей Церкви с Греческой, чтобы они не повели к серьёзным столкновениям и даже к разрыву между обеими Церквами. И Никон начал своё великое дело — исправление наших церковных книг, но не сам собой, а по решению и указаниям двух Соборов, Московского и Константинопольского.

Никон исправил книгу Служебник, но не прежде напечатал, как подвергнув её тщательному рассмотрению целого Собора. Напечатал книгу «Скрижаль», но не выпускал её в свет, пока она не была вся пересмотрена и одобрена Собором. Приготовил к печатанию книгу Требник и до напечатания подверг её также внимательному обсуждению на Соборе. Никон изрёк анафему на непокорных, не повиновавшихся Церкви в сложении перстов для крестного знамения, но изрёк не один, а вместе с Собором русских архиереев, и уже после того, как на этих непокорных изрекли анафему известные Восточные иерархи. Никон предал анафеме Неронова и его единомышленников, сопротивлявшихся церковной власти, но предал с согласия всего Собора, на котором находились и Восточные святители, в том числе Антиохийский Патриарх, и следуя наставлению Цареградского Патриарха и Собора относительно Неронова. Выходит, что вся деятельность Никона по исправлению церковных книг и обрядов совершалась не им единолично, а с согласия, с одобрения и при живом участии представителей не только русского, но и восточного духовенства и всей Церкви. На Никона нападали, что он был крайне строг к своим противникам. Но он мог быть слишком строгим и даже несправедливым, мог иметь и другие недостатки, мог вредить своей горячностью успехам своего дела; а само дело исправления церковных книг тем не менее оставалось чистым, законным и святым, — не говорим уже, что строгие и суровые наказания вообще были в духе того времени и что противники Никона, по своей дерзости против него заслуживали такой строгости.

Кто же были эти противники Никона? Первым и главным противником был протопоп Московского Казанского собора Неронов, с небольшим кружком своих единомышленников и друзей, в состав которого входили три иногородних протопопа: Костромской Даниил, Муромский Логгин, Юрьевский Аввакум, один епископ — Коломенский Павел. Но деятельность этих единомышленников Неронова была не обширна при Никоне и непродолжительна. Они восстали вместе с Нероновым собственно только против двух первых распоряжений Никона о поклонах и о троеперстии для крестного знамения, когда Никон ещё не начинал исправления книг, и немедленно сосланы были все в разные заточения. Протопопы сосланы были ещё в 1653 г.: Даниил в Астрахань, где и скончался в темнице; Логгин в Муром, где также, вероятно, скоро скончался, так как о деятельности его не сохранилось более никаких известий; Аввакум — сперва в Тобольск, а потом ещё далее в глубь Сибири на Лену, где и оставался, пока Никон занимал Патриаршую кафедру; а епископ Павел заточён был около половины 1654 г. в новгородские пределы, и более никаких известий о нём у самих раскольников не сохранилось: вероятно, скоро скончался. Один Неронов, хотя также сослан был ещё в 1653 г. в Спасо-Каменский монастырь, а потом в отдалённый монастырь Кандалакшский, не переставал постоянно ратовать против Никона во всё время исправления им церковных книг и обрядов и своими письмами в Москву и другие места, своими устными беседами приобретал себе многих последователей и единомышленников, из которых известны по именам Златоустовский игумен в Москве Феоктист и Даниловский игумен в Переславле Тихон. Другие деятели раскола тогда ещё не выступали: они сделались известными уже по удалении Никона с Патриаршей кафедры. Как значительно было число сочувствовавших Неронову, особенно в Москве, — это обнаружилось после бегства его из Кандалакшского монастыря, когда все старания Никона отыскать и схватить беглеца оставались тщетными, и он несколько месяцев безопасно скрывался в столице.

В 18-й день мая 1656 г. Никон с собором русских и некоторых греческих архиереев изрёк, наконец, анафему на Неронова и его единомышленников и получил начало русский раскол глаголемого старообрядства. Но это начало было непрочно, потому что через семь с небольшим месяцев сам Неронов, глава раскола, присоединился к Православной Церкви, принял троеперстное крестное знамение, покоряясь голосу Восточных Патриархов, похвалял книгу «Скрижаль», изданную Никоном, и даже убеждал к тому же своих последователей. Правда, Неронов и по присоединении к Церкви желал держаться старых печатных книг, но Никон вместе с Собором, предав проклятию не покорявшихся Церкви из-за старых книг и обрядов, отнюдь не проклинал самих этих книг и обрядов, и потому позволил Неронову, когда он покорился Церкви, держаться и старопечатных книг, назвал их даже добрыми и сказал, что всё равно по старым ли или по новоисправленным книгам служить Богу; позволил, в частности, и двоить и троить аллилуию в самом Успенском соборе за одними и теми же службами. Отсюда можем заключать, что если бы продолжилось служение Патриарха Никона и он скоро не оставил своей кафедры, то он, может быть, дозволил бы и всем единомышленникам Неронова, приверженцам старопечатных книг, то же самое, что дозволил Неронову, лишь бы только они покорялись Церкви и церковной власти. И тогда, сохраняя единство православной веры и подчиняясь одной и той же церковной иерархии, русские одни совершали бы службы по ново-исправленным книгам, а другие — по книгам, исправленным и напечатанным прежде, несмотря на все разности между ними, подобно тому, как до Никона одни совершали у нас службы по старым Служебникам и Требникам, правленным и напечатанным при Патриархах Иове, Гермогене и Филарете, а другие — по вновь исправленным Служебникам и Требникам, напечатанным при Патриархах Иоасафе и Иосифе, хотя между теми и другими Служебниками и Требниками есть значительные разности. Таким образом раскол, начавшийся во время Патриарха Никона, мало-помалу прекратился бы и на место его водворилось бы так называемое ныне единоверие.

К крайнему сожалению, по удалении Никона с кафедры обстоятельства совершенно изменились. Проповедники раскола нашли себе в наступивший период междупатриаршества сильное покровительство; начали резко нападать на Церковь и её иерархию, возбуждать против неё народ, и своей возмутительной деятельностью вынудили церковную власть употребить против них канонические меры [а государственную власть — репрессивные. — Прим. сост. В.Шмидта]. И тогда-то вновь возник, образовался и утвердился тот русский раскол, который существует доселе и который, следовательно, в строгом смысле, получил своё начало не при Святейшем Патриархе Никоне, а уже после него.

1881

Из книги: Патриарх Никон.
Труды. М.: Издательство МГУ, 2004

 

О митрополите Макарии (Булгакове)
см. «История». № 17/2005.