КРАСНЫЕ ОКТЯБРИНЫ
И КВАРТИРНЫЙ ВОПРОС

Демонстрация, посвящённая 1-й годовщине
Октябрьских событий. 1918 г.

Москва становится советской столицей

В марте 1918 г. Москва вновь стала столицей России, передав почётный, но менее значимый неофициальный статус «второй столицы» Петрограду (Петербургу). О причинах этого события имеются самые различные мнения. В школьных пособиях можно прочитать, например, что переездом в Москву советское правительство стремилось подчеркнуть свою приверженность национальной идее, старинным российским обычаям; что оно укрылось за стенами Кремля с тем, чтобы большевистские указы имели в глазах русского народа статус освящённых Богом. Однако наиболее близкой к истине причиной переезда большевиков в Москву видится совсем иная: в феврале 1918 г. создалась угроза захвата Петрограда и расправы с большевистскими лидерами противниками советской власти.

Истинность этой причины подтверждают и официальные документы, в которых указывается, что советское правительство переехало из Петрограда «временно». Выезд большевистских лидеров из Смольного состоялся в обстановке строгой секретности. Организатор переезда В.Д.Бонч-Бруевич вспоминает: «За десять дней до намеченного мною срока, т.е. до 10 марта 1918 г., — об этом сроке решительно никто, ни один человек не знал. (Я) вызвал к себе одного совершенно верного... товарища-коммуниста, бывшего в то время одним из комиссаров Николаевской железной дороги и сказал ему, что предстоит отъезд из Петрограда ответственных товарищей, которым надо ехать на юг через Москву, и что надо их отправить совершенно конспиративно». О перенесении правительственной резиденции в Москву советские граждане узнали уже postfactum.

Гостиница «Метрополь». 1918 г.

Из-за того, что многие московские здания были повреждены, властные структуры заняли на первых порах вовсе не подходящие для административной работы помещения. Так, В.И.Ленин работал тогда в гостинице «Националь», а ВЦИК заседал в здании гостиницы «Метрополь». Будущий известный писатель К.Г.Паустовский, работавший в 1917 г. репортёром, вспоминал: «Заседал он (ВЦИК) в бывшем зале ресторана, где посередине серел высохший цементный фонтан...» (этот фонтан по-прежнему красуется в Большом зале «Метрополя». — Авт.).

К концу весны Совнарком обосновался в Кремле. О подробностях быта советских руководителей можно судить по воспоминаниям Л.Д.Троцкого: «В Кавалерийском корпусе, напротив Потешного дворца, жили до революции чиновники Кремля. Весь нижний этаж занимал сановный комендант. Его квартиру теперь разбили на несколько частей. С Лениным мы поселились через коридор. Столовая была общая. Кормились тогда в Кремле из рук вон плохо. Взамен мяса давали солонину. Мука и крупа были с песком. Только красной кетовой икры было в изобилии вследствие прекращения экспорта. Этой неизменной икрой окрашены не в моей только памяти первые годы революции».

Для большинства москвичей Кремль стал недоступен; вот как описывает его один из очевидцев тех лет, А.А.Борман, побывавший в Кремле по долгу службы в конце весны 1918 г.: «Кремль уже был превращён в осаждённую крепость. Все ворота, кроме Троицких, не только закрыты, но наглухо чем-то завалены... После шумных и многолюдных улиц поражает тишина и пустота... Большая площадь перед зданием судебных установлений завалена ящиками со снарядами... Кое-где стоят пушки».

Скобелевская—Советская— Тверская площадь.

В книге «Россия во мгле» английского писателя Г.Уэллса (1920) есть такие строки: «Я помню Кремль в 1914 г., когда в него можно было пройти беспрепятственно, как в Виндзорский замок; по нему бродили тогда небольшие группы богомольцев и туристов. Но теперь свободный вход в Кремль отменён, и попасть туда очень трудно. Уже в воротах нас ожидала возня с пропусками и разрешениями. Прежде чем мы попали к Ленину, нам пришлось пройти через пять или шесть комнат, где наши документы проверяли часовые и сотрудники Кремля».

В последующие годы режим посещения Кремля только ужесточался; для рядовых граждан он был замком «за семью печатями». Лишь в хрущёвскую «оттепель» — в июле 1955 г. — был разрешён свободный доступ в Кремль. Трудящиеся наконец-то смогли собственными глазами увидеть Грановитую палату, залы Большого Кремлёвского дворца и другие достопримечательности. Здесь проводились балы для молодых рабочих, учителей, новогодние ёлки для детей и т.п. Через несколько лет эти помещения, за исключением Музеев Кремля, открытых в 1966 г., опять стали недоступны для рядовых граждан и такое положение сохраняется до настоящего времени. Более того, разрабатываются проекты строительства новых музейных зданий для Музеев Кремля вне крепостных стен, в то время как президентский аппарат, по-видимому, спаян с Кремлём навсегда.

Но вернёмся в 1918 год, когда Москва вынуждена была принять у себя государственные управленческие структуры. Карательный орган советской власти — Всероссийская чрезвычайная комиссия (ВЧК) — с самого начала своей деятельности располагалась на Лубянской площади и на улице Большая Лубянка (д. 11 и д. 13); в середине 1920-х гг. площадь и улица стали носить имя Ф.Э.Дзержинского, возглавлявшего работу чекистов.

Уже в апреле 1918 г. Московскую ЧК составляли пять рот бойцов по 125 человек в каждой; чекисты получали высокую зарплату — 400 рублей (для сравнения: зарплата красноармейца составляла 150 рублей, а семейного красноармейца — 250 рублей в месяц) и наделялись практически неограниченными полномочиями. Репрессивная деятельность внутренних органов советской власти (в просторечьи их называли «чрезвычайками» и «чрезчурками») надолго окутала тёмным, зловещим ореолом район Лубянки. Именно в те годы родился мрачноватый московский анекдот:

«На Лубянской площади человек обращается к прохожему:

— Не знаете ли вы, где тут Госстрах?

— Госстрах не знаю, а госужас — вот! Прохожий указывает на здание ВЧК, принадлежавшее до революции страховому обществу “Россия”».

Стела в Александровском саду

О том, чем обернулся переезд большевистского правительства для московских домовладельцев, можно судить по дневниковым записям современника, Н.Окунева:

«1/14 марта. ...С переездом обожаемых в Москву здесь в спешном порядке, порой в 24 часа, реквизируются особняки, гостиницы, магазины, целые небоскрёбы, или частью, чтобы разместиться всем “правительственным” учреждениям и служащим в них. Многие семьи буквально выбрасываются на улицу со всем своим скарбом. Что церемониться с бездарными, глупыми и подлыми буржуями?

3/16 марта. ...Беспощадно реквизируются московские особняки и некоторые даже в драку — большевиков с анархистами. Последние, когда захотят — первым не уступят. Так было с особняком А.В.Морозова в Лялином переулке (правильнее во Введенском. — Авт.). Там картины знаменитых художников, там редкое собрание старого фарфора¹, и сам Морозов просил, чтобы в особняке поселились какие-нибудь влиятельные большевики. Так и было сделано: начали переезжать чины Комиссариата путей сообщения, но прикатили на броневике анархисты² и выгнали из особняка самого Морозова и его квартирантов-путейцев. Устраивают в особняке общежитие безработных, а фарфор обещают передать в “Национальный музей”, который они предполагают устроить».

В.И.Ленин в Александровском саду. 1918 г.

Одному из реквизированных тогда большевиками особняков — дому Берга в Денежном переулке (ныне д. 5) — суждено было в дальнейшем стать ареной важных событий российской истории. Этот дом был отдан под резиденцию Германской дипломатической миссии во главе с графом Мирбахом. Один из немецких дипломатов, К.Ботмер, вспоминал об июльских днях 1918 г.: «Мы разместились в доме Берга в Денежном переулке, выходящем на Арбат... Дом Берга — огромный, ещё довольно новый, построенный богатым сахарным королем Бергом. Его вдова с многочисленными детьми должна была срочно освободить свой дом, что она сделала, как говорят, охотно, так как его новое предназначение защищало её имущество от коммунистической практики конфискации...» Именно в этот роскошный особняк 6 июля 1918 г. вошли два незнакомых посетителя, которые представили фальшивые документы за подписью Дзержинского и попросили аудиенции у посла. Раздавшийся вскоре взрыв потряс сотрудников посольства, один из которых вспоминал впоследствии: «Внизу невообразимая сумятица. Стеклянный потолок вестибюля почти полностью обрушился... Всё покрыто пылью и заполнено дымом, особенно танцзал, в котором мы нашли лежащего в крови графа Мирбаха... Все окна выбиты взрывом бомбы... Убийцы исчезли». Как известно, убийство Мирбаха и другие события 6 июля 1918 г. повлекли за собой ликвидацию левоэсеровской партии.

Герб Москвы. 1924 г. Решётка Каменного моста с гербом Москвы.

Размещение государственного аппарата в Москве стоило ей потери немалого количества жилой площади. В первые годы советской власти «квартирный вопрос» решался, в основном, за счёт «уплотнения». Один из москвичей записал в дневнике в апреле 1921 г.: «Бедные “середняки — московские буржуйчики”... ошеломлены постановлением московского Совдепа: в кратчайший срок освободить 471 дом от лиц, “не занимающихся физическим трудом”, для предоставления их рабочим. Причём выселяемый может взять с собой лишь кровать или диван, стол письменный, два стула или два кресла на одно лицо, а на семью в общем ещё обеденный стол, буфетный шкаф, а остальную обстановку, стало быть, брать не моги и оставляй её в пользование новых квартирантов».

Художница А.А.Андреева вспоминает о том, как тяжело воспринимался процесс уплотнения учёными, музыкантами, поэтами: «Издевательское “уплотнение”, лишавшее людей умственного и творческого труда всякой возможности таким трудом заниматься, привело к самоубийству очень известного скрипача Крейна (я могу путать фамилию...). Это самоубийство и оставленная скрипачом записка, объяснявшая причины ухода из жизни, послужили поводом для образования ЦЕКУБУ — Центральной комиссии по улучшению быта учёных...» По нормам этой комиссии людям творческих профессий полагалась льгота — 20 кв. м дополнительной площади. Однако ЦЕКУБУ мало изменила ситуацию. Вот в каких жилищных условиях (и ещё не самых худших) оказался, например, поэт Борис Пастернак, писавший в конце 1920-х гг. в анкете Союза писателей: «Старая отцовская казённая квартира² переуплотнена до крайности. Двадцать человек, шесть семейств, постоянно живущих. К этому надо добавить частые посещения родных и знакомых по шести самостоятельным магистралям».

Лишь к концу 1925 г. количество жилой площади в городе почти сравнялось с довоенным уровнем, но все равно её катастрофически не хватало. Недостаток жилья вплоть до сегодняшнего времени стал постоянным фоном московской повседневности. Здесь можно вспомнить знаменитую фразу Воланда из романа М.А.Булгакова «Мастер и Маргарита» — москвичи «обыкновенные люди... квартирный вопрос только испортил их». И, как теперь понятно, превращение Москвы в советскую столицу сыграло далеко не последнюю роль в возникновении и особой роли в жизни горожан «квартирного вопроса».

Дом генерал­губернатора, перестроенный в здание Моссовета

Вид Москвы стал постепенно меняться, подвергаясь активной советизации. Уже в апреле 1918 г. был разработан масштабный проект преобразования внешнего облика российских городов и деревень в соответствии с идеологическими установками новой власти. Его назвали План монументальной пропаганды³, учредив специальным декретом Совнаркома. В первую очередь этот план стал осуществляться в Москве. Много наскоро сделанных памятников (оказавшихся недолговечными) было воздвигнуто в нашем городе в 1918 г., к годовщине октябрьских событий. Отделом изобразительных искусств Наркомпроса был составлен список из 67 фамилий, обладателям которых надлежало установить памятники в Москве. Среди них К.Маркс, Ф.Энгельс, М.Робеспьер, Т.Шевченко, революционеры С.Перовская и С.Халтурин (на Миусской площади). Также были установлены монумент «Человеческой мысли» (скульптор С.Д.Меркуров), мемориальная доска «Павшим в борьбе за мир и братство народов» (скульптор С.Т.Конёнков) на Кремлёвской стене, под сенью которой похоронены жертвы октябрьского восстания и т.п. Тогда же на Воскресенской площади у входа в Александровский сад был открыт памятник И.П.Каляеву, о котором современник отметил в дневнике: «На одной стороне пьедестала написано: “Уничтожил великого князя Сергея Романова”. На других сторонах ничего нет. Значит, нет и других заслуг, кроме “уничтожения” (?!)...». Этот монумент просуществовал недолго, Каляевская же улица, у станции метро «Новослободская», была переименована только в начале 1990-х гг. (теперь она опять стала Долгоруковской).

К первомайскому празднику трудящихся в 1918 г. Скобелевская площадь стала называться Советской (ныне Тверская площадь). Полгода спустя, к годовщине Октябрьской революции, на месте памятника М.Д.Скобелеву был воздвигнут монумент Советской Конституции (архитектор Д.П.Осипов); летом 1919 г. этот обелиск украсила статуя Свободы (скульптор Н.А.Андреев). Этот образ скульптор ваял с известной актрисы МХАТа Е.А.Хованской.

«Прекрасная, с сияющими глазами женщина в развевающихся одеждах, с крыльями за спиной, бережно держа в руках земной шар, несётся с ним вперед», — такой увидел эту скульптуру современник, будущий писатель Л.Разгон.

Монумент Советской Конституции со статуей Свободы на Советской площади

Обелиск Свободы на два десятилетия стал символом новой Москвы: его изображение было вышито на знамени Моссовета, вошло оно и в герб города. Сегодня этот герб (утверждённый в 1924 г.) можно увидеть в повторяющемся элементе решётки Большого Каменного моста. Вошел этот памятник и в городской фольклор тех лет. По городу ходила такая небезопасная «острота»:

«— Почему Свобода против Моссовета?

— Потому что Моссовет против свободы».

В 1939 г. монумент Свободы был взорван в связи с реконструкцией Советской площади. В 1950-х гг. на его месте возведен памятник Юрию Долгорукому.

К празднику 1 мая 1919 г. у Лобного места появилась скульптурная группа «Разин с ватагой» (скульптор С.Т.Конёнков). По сути, это была пластическая иллюстрация песни «Из-за острова на стрежень...», выполненная в наивной, лубочной манере. Правда, этот памятник простоял на Красной площади недолго: через две недели его перенесли в Первый пролетарский музей (располагавшийся в д. 24 по Большой Дмитровке), а затем — в Музей Революции (ныне Музей современной истории России).

В целом от созданных в первые годы советской власти новых памятников почти не осталось следа. Уже весной 1920 г. очевидец записывает в дневнике: «...памятник Марксу куда-то исчез, как и многие другие памятники, расставленные по Москве “сгоряча”. Некоторые развалились сами, некоторые разбиты, попорчены или уничтожены не то хулиганами, не то “контрреволюционерами”». Действительно, уничтожение советских памятников стало делом чести противников новой власти. Например, бетонный памятник Робеспьеру, установленный в Александровском саду в ноябре 1918 г., простоял один день и был ночью взорван.

Чуть ли не единственными сохранившимися с тех времён свидетелями воплощения в Москве Плана монументальной пропаганды являются памятники А.И.Герцену и Н.П.Огарёву (скульптор Н.Андреев, архитектор В.Кокорин) в сквере перед старым зданием Московского университета на Моховой.

План этот подразумевал не только создание новых монументов, но и уничтожение «идеологически вредных — воздвигнутых в честь царей и их слуг». Судьбу памятника Скобелеву разделили памятники Александру II (разрушен в 1918—1920 гг.) и Александру III (уничтожен в 1918 г.), великому князю Сергею Александровичу и др. В первые годы советской власти был переделан установленный в Александровском саду Романовский обелиск (арх. С.И.Власьев). Первоначально он представлял собой стелу с высеченными на ней именами представителей царствующей династии Романовых. Стела была превращена в памятник революционным мыслителям, каковым она и является до сих пор. Однако сначала она стояла у входа в Александровский сад, а в 1960-х гг. в связи с сооружением Могилы Неизвестного солдата её перенесли и установили на площадке у грота.

Эсер Я.Г.Блюмкин, один из удийц Мирбаха.	Дом Берга, в котором был убит германский посол

Изменились не только памятники, но и звуковой фон города: восстановленные после большевистского артобстрела Кремля (в октябре 1917 г.) Куранты на Спасской башне в полдень играли «Интернационал», а в полночь — «Вы жертвою пали в борьбе роковой» (до этого в полдень звучал гимн «Коль славен наш Господь в Сионе», а в полночь — «Преображенский марш»).

С закрытием церквей и монастырей Москва постепенно лишалась своего знаменитого колокольного звона. В период индустриализации колокола сбрасывали с колоколен и использовали как металлолом. По словам современника, профессора А.Ч.Козаржевского, «в 1930 г. колокольный звон в Москве был запрещён. Поскольку Воробьёвы горы были за чертой столицы, москвичи ездили туда послушать незатейливый звон скромной Троицкой церкви, существующей и теперь около смотровой площадки. Но вскоре звон был запрещён повсеместно». Вместо привычного колокольного звона «над городом разносились заводские гудки, — вспоминает писательница И.Токмакова. — Вполне возможен был такой разговор:

— Который теперь час?

— Да двенадцать ещё не гудело».

Идеологический диктат входил в московскую повседневность и через многочисленные плакаты, лозунги, транспаранты. «Улица... относится к прохожему, как к школьнику, уча его истинам о новой России, — свидетельствует современник. — Картины и инструкции, висящие повсюду, касаются всех мыслимых тем, как-то: приготовление еды, стирка, физические упражнения, уборка дома, борьба с грязью и блохами, упаковка фруктов и овощей для перевозки и хранения, смешивание различных видов зерна для потребления скотом или человеком, возрождение автомобиля, уход за лошадью, подготовка крыш к зиме...» и т.п.

Большевистские идеологи не оставляли москвичей и в их частной жизни. Так, например, в дневнике современника (январь 1919 г.) читаем: «...Бежишь домой, целый день не евший, а хвать — выходные двери на запоре, и у них строгая охраняющая выход личность, возвращающая нашего брата в какую-нибудь большую комнату, а там 2—3 наших начальника из коммунистов один за другим упражняются в рассказывании того, что мы читаем без передышки в советских известиях целых пятнадцать месяцев и что, собственно, у нас уже в зубах завязло. Вообще, делается день ото дня всё “слободнее”...»

В первые годы правления большевиков, на волне революционного романтизма и борьбы с церковью, всячески поощрялась традиция гражданских крестин, именовавшихся звездинами или октябринами. Впервые «красные крестины» стали совершать в 1922 г. Подобному обряду, например, был подвергнут в младенческом возрасте Б.Ш.Окуджава, в автобиографической повести «Упразднённый театр» поэт рассказывает: «Он (отец Б.Окуджавы. — Авт.), конечно, не присутствовал в цехе Трёхгорной мануфактуры, украшенном кумачовыми полотнами, где состоялись октябрины его сына. Кто придумал этот обряд — остается неизвестным». Мама Б.Окуджавы с сыном на руках «вступила в цех под звуки заводского духового оркестра, игравшего не очень слаженно “Вихри враждебные веют над нами...” Станки были остановлены. Работницы стояли плотным полукругом. Пожилой представитель партийного комитета сказал пламенное слово: “Мы исполняем наш красный обряд. Мы отвергаем всякие бывшие церковные крестины, когда ребёнка попы окунали в воду, и всё это был обман. Теперь мы будем наших детей октябрить и без всяких попов. Да здравствует мировая революция!”»

Наряду с новым обрядом вступления человека в жизнь, приобщения его к советскому сообществу, большевики выработали и новый похоронный обряд, получивший, правда, меньшее распространение в сравнении с октябринами, — красные похороны. Свидетельствует посетивший Москву в середине 1920-х гг. немецкий культуролог В.Беньямин, записавший в дневнике: «Ещё более странным впечатлением этих дней была встреча с “красной” похоронной процессией. Гроб, катафалк, лошадиная упряжь были красными...». Получили в то время распространение и красные свадьбы, заменившие обряд венчания.

Переименования улиц, практиковавшиеся с первых лет советской власти, также были направлены на внедрение коммунистической идеологии, прославление новой политической элиты. Так, уже в 1919 г. на месте старинной Рогожской заставы появились Застава Ильича, на месте Рогожско-Сенной площади — площадь Ильича, вместо Николо-Ямской — Ульяновская улица и улица Бухарина — вблизи Спасо-Андроникова монастыря, на месте Золоторожской улицы. В последующие годы увековечивание имён советских руководителей в названиях московских улиц стало обычной практикой.

Ярким примером «идеологических» переименований является изменение в 1924 г. названия Протопоповского переулка (в районе современного Проспекта Мира) на Безбожный. Курьёз состоит в том, что первое название переулка прямого отношения к православию не имело: фамилию Протопопов носил один из бывших местных домовладельцев.

Таким образом, превращение Москвы в 1918 г. в советскую столицу привнесло в её облик значительные изменения, вросшие в плоть и кровь города и далеко не изжитые сегодня.

Примечания