Проснувшаяся деревня

Столыпинские аграрные реформы
в Центрально-Нечернозёмной России. 1907—1914 гг.

Окончание. Начало в № 11/2007

Н.Д.Дмитриев-Оренбургский. Пожар в деревне.

«Пожарная эпидемия»

Огромный вред крестьянскому хозяйству региона наносили пожары, зачастую являвшиеся следствием халатности и беспечности деревенских жителей. Крестьянин С.Т.Семёнов, например, отмечал в 1915 г.: «Удивительно не то, что деревни летом много горят, а то, что они не все выгорают». Только в одном Костромском уезде в течение 10 лет (с 1904 по 1913 гг.) сгорело крестьянских строений на 1 млн 354 тыс. руб.

Между тем в качестве вознаграждения погорельцам было выдано всего 575 тыс. руб. Таким образом, страхование от пожаров лишь отчасти предотвращало неизбежное разорение большинства крестьян-погорельцев.

Именно пресловутое крестьянское «авось» являлось одной из главных причин подобных бедствий. «Пожары происходят от нашего нерадения, глупости, пьянства или недобросовестности и преступности», — отмечал в июне 1914 г. журнал «Деревенское хозяйство». При этом выделялись две главные причины «горимости нашей деревни»:

1) бедность крестьянина (заставлявшая его строить не каменные, а пожароопасные «деревяно-соломенные» здания); 2) «психология аутсайдера» (в современном понимании): именно бедность «лишала человека бодрости», превращая его «в неряшливого, беспечного и равнодушного к несчастиям, в том числе и к пожарным». Примечательно, что зажиточные крестьяне, напротив, стремились пожары предотвращать.

Накануне Первой мировой войны на передний план выдвигаются уже иные причины пожаров, связанные с социальными конфликтами. В чём же они заключались? Систематические потравы, порубки и поджоги крестьянами имущества местных землевладельцев становятся печальной нормой аграрной жизни региона. Особенно значительный ущерб наносили поджоги. Только за период с 3 июня по 31 декабря 1907 г. в Смоленской губернии произошло 108 случаев поджога помещичьего и казённого имущества и 148 случаев поджога имущества крестьян и купцов. «Пожарная эпидемия» охватила и другие губернии региона; преобладали именно «землеустроительные поджоги». Пламя пожаров, веками олицетворявшее русский бунт (а чуть позже и «мировую революцию»), разгоралось всё сильнее, становясь зловещим воплощением разгула социальной стихии. Сами же крестьяне относились к поджогам, наносившим огромный ущерб сельскому хозяйству, всего лишь как к наиболее эффективному и безопасному (для себя) средству борьбы с «классово чуждыми» им людьми. Выделявшиеся «на отруба» бывшие общинники становились объектами ненависти своих бывших соседей. Сбывалось мрачное предсказание П.Н.Милюкова о том, что неуступчивость, проявленная П.А.Столыпиным при решении проблемы перераспределения земельной собственности, «будет революционизировать массы больше, чём что-либо другое, ибо… вызовет социальную борьбу богатых и бедных в самых злобных формах». «Вбивание клиньев» между зажиточными и бедными крестьянами принесло свои плоды. «В деревне, — отмечал депутат от Смоленской губернии в III Государственной Думе Н.Н.Опочинин, — сложилась атмосфера человеконенавистничества. Права хозяина никто не уважает, суды завалены бесконечными жалобами о закосах, потравах и захватах… При таком положении нет ничего удивительного, что исправный хозяин бежит из этой атмосферы…»

Историки и сегодня нередко оценивают эти факты как «настроения кулацкой верхушки», отказываясь признавать разрушительное воздействие подобных «форм классовой борьбы» не только на процесс аграрной модернизации, но и на крестьянскую нравственность. Между тем это было началом опасной тенденции: постепенно у крестьян региона складывается «круговая порука» насилия по отношению к проживающим рядом с ними землевладельцам, представлявшим дворянство и купечество. «Необузданный бунт толпы» (по меткому выражению современного исследователя А.Н.Сахарова) превращался в наиболее дестабилизирующий для российского общества фактор.

Одной из главных причин асоциального поведения крестьянства стали непродуманные формы столыпинского землеустройства. Писатель и революционер И.К.Коновалов, хорошо изучивший повседневные нужды деревни, отмечал, что «непосредственная экономическая безвыходность» не играет главной роли в недовольстве основной массы крестьян: больше всего их мучило «отсутствие всякой надежды на будущее». Крестьяне, вышедшие на хутора, испытывали сильное озлобление деревенской бедноты, причиной которого были «и зависть вконец разорённых людей, и злоба на то, что отдельные люди приобрели себе всю землю, тогда как её мог бы приобрести весь мир».

Автор отмечает быструю смену психологического климата в русской деревне с 1907-го по 1910 г.: резкое увеличение количества драк, воровства, поджогов и конокрадства. Он пишет, что «озлобленность друг против друга приняла затяжной, постоянный характер». Главной причиной этого явления стало перераспределение земельной собственности, «покровительство богатым людям деревни, в ущерб и без того разорённым беднякам».

Отрицательное воздействие на аграрный прогресс оказывало и традиционно свойственное крестьянству Центральной России стремление к непременному расширению своих земельных угодий, тесно связанное с экстенсивным хозяйствованием: «слепая вера в спасительность пространства», по выражению известного государственного деятеля С.И.Шидловского. Крестьяне, исходя из норм бытового права, всё более склонялись к «захватно-силовым» средствам решения указанной проблемы. При этом даже увеличение земельного надела отнюдь не сопровождалось позитивными сдвигами в крестьянском сознании. «Было бы ошибкой думать, что прирезка земли сейчас же преобразит психику мужика», — отмечал исследователь А.И.Чупров.

Наиболее рельефно негативные черты традиционного менталитета проявлялись в использовании крестьянами сельскохозяйственных машин. Так, к концу первого десятилетия ХХ в. в крестьянских хозяйствах Волоколамского уезда Московской губернии широко использовались лёгкие пароконные молотилки. Однако сельские общества покупали их крайне редко. Причина была проста: в случае покупки «у машины не бывает хозяина, некому за ней ... присмотреть… вследствие чего происходят частые поломки». При обслуживании большого числа домохозяев между ними происходили постоянные столкновения по вопросу, «кто должен вначале обмолотить свой хлеб». В итоге купленные всем сельским обществом молотилки затем продавались одному либо нескольким домохозяевам. К 1908 г. во всём уезде в пользовании сельских обществ находилась только одна молотилка, в чём наглядно проявилось неумение и нежелание крестьян вести совместные хозяйственные работы, их стремление к личному обогащению.

Приведённый пример — лишь крошечная часть «коллективного бессознательного» (по классической терминологии К.Г.Юнга), когда в 1907—1914 гг. происходила кардинальная переоценка ценностей в крестьянской среде. Культурно-психологические установки, характерные для коллективного общинного сознания крестьян, по-прежнему являлись преградой на пути введения новаций. «Крестьянин не понимает того, что в хозяйстве называется рентабельность, — отмечал выдающийся учёный и просветитель князь С.М.Волконский. — Риск в хозяйстве ему чужд, и всё имеет цену лишь с точки зрения единовременной наживы. Единовременность — вот гнусный и пагубный принцип крестьянского хозяйства, а следовательно, и хозяйственной жизни всей крестьянской России. Ничто не зиждется на прошлом, ни в чём нет расчёта на будущее; посев — дальше не видит хозяйское око крестьянина…»

Крестьяне-практиканты в Чехии

Однако было бы ошибкой оценивать крестьянский менталитет этого периода исключительно как архаичный и невосприимчивый к новациям. О новых положительных сдвигах в его развитии свидетельствуют многочисленные письма и отчёты крестьян центрально-нечернозёмных губерний, посланных обществом «Русское зерно» на практику в образцовые российские и зарубежные хозяйства. Все они оставили интереснейшие сравнительные характеристики аграрного быта увиденного ими зарубежья и Центрально-Нечернозёмной России. Наибольший интерес вызывают общие выводы крестьян-практикантов, касающиеся условий проведения эффективных аграрных реформ в России. По мнению одного из владимирских крестьян, «улучшение будет возможно начать тогда, когда будем иметь личную собственность, общественная земля очень неприятна и удабривать её хорошо неохота, так как она перейдёт при развёрстке в другие руки». Ярославец Н.И.Крылов в письме от 23 мая 1910 г. отмечал: «Всё зло нашего русского народа заключается не в малоземелье и не в других каких-либо неблагоприятных для него условиях. А всё дело — в неумении обрабатывать землю. Вот для примера я возьму Мораву; здешние имеют земли ещё меньше русских, но живут не в пример лучше нас, а всему причиною являются культура, энергия, трезвость и трудолюбие».

По мнению многих практикантов, одной из главных причин отставания русских крестьянских хозяйств было неумение жить «по расчёту».

Крестьянин Владимирской губернии И.К.Морозов в своём отчёте обществу от 12 октября 1910 г. писал: «Чешский народ живёт очень расчётливо, много работает, имеет мало праздников. …Водки не пьют, а только пиво и то в умеренном количестве, от чего пьяных совершенно не бывает, а также скандалов и шумных безобразий». Если расходы чешских крестьян на свадьбу редко превышали 50 руб., то в России «самый бедный крестьянин… расходует больше 100 рублей», нередко закладывая своё последнее имущество, а затем и продавая его с торгов. Отмечалась и традиционная для русских крестьян склонность к длительным (часто по неделе) престольным праздникам, сопровождавшимся «безумным пьянством», ссорами, скандалами, драками и убийствами.

Общий же вывод И.К.Морозова был неутешителен: «Далеко отстала наша жизнь от заграничной. Там, благодаря чрезвычайному трудолюбию, знанию и правдивой законности… весь народ состоятелен. Нигде там не приходилось видеть людей в безделии. …А если находится свободное время, то они используют его для чтения… их всё стремление обращено на то, как бы из чего извлечь пользу. Благодаря этому желанию чехи в 40 лет подняли культуру своей страны наравне с другими западными государствами».

Крестьяне, возвратившиеся в Россию, как правило, выступали в роли пропагандистов рационального сельского хозяйства и хуторской системы среди своих односельчан.

Практически ни в одном отклике крестьян центрально-нечернозёмных губерний, посетивших зарубежные хозяйства, не встречаются попытки объяснить отставание русского крестьянского хозяйства «тяжёлым» климатом. Напротив, изучавшие сельский быт Моравии крестьяне отмечали схожесть природно-климатических условий Чехии и Центральной России. По их мнению, успехи чешских земледельцев связаны не с более благоприятным климатом, а с умением расчётливо и рационально вести хозяйство, создавать «союзы, артели, кооперативные предприятия», и этот опыт, прежде всего, нужно перенимать. Это был важный шаг в развитии крестьянского самосознания: крестьяне приходят к выводу, что нельзя надеяться лишь на правительственную поддержку: «мы… будем бедны, если сами не придём себе на помощь».

Культурнохозяйственные гнёзда
и разбавленное молоко

Усадьба Ясюнинских

Отметим перемены, происшедшие в отечественном законодательстве. Прежде всего, нужно упомянуть глубокие изменения в области права, связанные с владением землёй и имущественными отношениями в крестьянской семье (указы от 9 ноября 1906 г. и 14 июня 1910 г.). Японский историк Д.Чой на основе тщательного анализа условий крестьянского завещания и наследования сделал важный вывод о том, что вплоть до конца столыпинских аграрных реформ продолжал действовать архаичный в своей основе дореформенный обычай равного раздела между наследниками, что в итоге привело к дроблению крестьянских хозяйств и резкому увеличению количества домохозяев, что не отвечало первоначальным намерениям реформаторов.

Сдерживала аграрные преобразования в Центральном Нечерноземье и архаичная система управления на местах.

Одним из наиболее эффективных путей развития аграрной модернизации региона становится в эти годы кооперация, с помощью которой крестьянство стремилось избежать капиталистического расслоения. Выделялись успехи артельного маслоделия в Вологодской и Ярославской губерниях – лидерах в этой отрасли хозяйства в регионе. По техническому уровню крестьянские маслодельни, деятельность которых активно пропагандировалась земцами, заметно превосходили частные предприятия. Вологодское масло с артельных заводов считалось лучшим на рынке

В Ярославской губернии первый артельный маслодельный завод возник в 1907 г. в селе Веретее Мологского уезда. В 1909 г. село уже представляло собою одно из немногих как в губернии, так и в регионе в целом «культурно-хозяйственных гнёзд». Кроме завода, в нём действовали земская школа, двухклассное министерское училище, лавка Общества потребителей, фельдшерский пункт. В селе был организован ряд аграрных опытов в крестьянских хозяйствах. С 1909 г. в Веретее действовало и местное сельскохозяйственное общество; работала народная библиотека-читальня, а в 1907 г. было открыто и кредитное товарищество. Характерно, что главным инициатором всех этих хозяйственно-культурных начинаний был местный священник.

Успешно развивавшееся в губернии «артельное дело», по признанию современников, не только означало конец «произволу кулаков», но, главное, пробуждало «самодеятельность крестьян», вызывая у них интерес к общественной жизни и понимание необходимости хозяйственного объединения на почве общих интересов.

К 1909 г. кооперативное производство в области «северно-русского молочного хозяйства» сделало огромный шаг вперед. Лучшие фирмы Москвы и Санкт-Петербурга платили местным крестьянским артелям за «первосортное масло» «отнюдь не дешевле, чем… частным заводам». Эти успехи объяснялись, прежде всего, вниманием крестьян к повышению качества производимого ими молока.

Однако конкуренция и большой спрос на молочную продукцию, стимулируя развитие артелей и способствуя «зажиточности» крестьянства, приводили и к негативным последствиям. Специалисты отмечали: «…Крестьяне знают, что всегда найдут сбыт своему молоку и, желая выручить за него возможно больше, начинают разбавлять молоко водой, снятым молоком». Такой способ «хозяйничанья» быстро становился привычкой. Давали о себе знать и такие типичные для отечественных кооперативов конца XIX – начала ХХ в. особенности, как «отсутствие общественных навыков, опыта и вековое недоверие в народе к барству; и главное, отсутствие… свободы, необходимой, как воздух, каждому общественному делу». Однако, хорошо понимая все недостатки этих организаций, крестьяне видели, прежде всего, «выгоды артелей, которые одни несут им освобождение от вечной кабалы».

Негативно влиял на развитие сельской кооперации в регионе и произвол со стороны местной администрации. Так, в 1909 г. в Грязовецком уезде Вологодской губернии полиция произвела многочисленные обыски среди крестьян, являвшихся руководителями местных кооперативов; обыски, по признанию современников, «произвели подавляющее впечатление» на сельское население.

Ярославские кооперативные учреждения накануне Первой мировой войны развивались необычайно быстрыми темпами. К 1 января 1913 г. их насчитывалось, по неполным данным, уже 286; в их состав входило свыше 80 тыс. членов. 49% из этих учреждений составляли кредитные кооперативы, 19% - сельскохозяйственные общества, 12% - потребительные общества, 10% - маслодельные артели и 4% - артели по сбыту сушёных овощей. Такие успехи во многом объяснялись эффективной поддержкой местного земства.

Ускоренными темпами развивалось кооперативное движение во Владимирской губернии, в которой на 1 октября 1909 г. действовало 116 кредитных товариществ, 16 ссудо-сберегательных товариществ, 17 сельских вспомогательных касс, 38 потребительных обществ, а также 22 сельскохозяйственных общества и обществ пчеловодства, садоводства и огородничества.

Отметим и ряд недостатков. Согласно уставу потребительного общества при фабрике Ясюнинских во Владимирской губернии, членами общества не имели права быть женщины. В губернии действовало даже потребительное общество черносотенного «Союза русского народа», что нарушало традиционную «политическую нейтральность» российских потребительных обществ.

Н.А.Ясюнинский

Большую роль в развитии животноводства региона сыграли особые кооперативные организации – контрольные союзы, в основу деятельности которых был положен строгий контроль за «производительностью коров» – один из важных элементов рационального молочного хозяйства, приспособленного к рынку.

Сложные природно-климатические условия периодически ставили большинство крестьян Центрального Нечерноземья на грань разорения, объективно подталкивая к антиправительственным выступлениям под лозунгом «земли и воли» и одновременно способствуя консолидации общинной системы взаимоподдержки. Однако существовала и противоположная тенденция. В целом, благоприятные погодные условия 1909–1910 гг. не только обеспечили хорошую урожайность, но и оказали прямое воздействие на аграрные реформы: сократилось число переселенцев, заметно ослабело желание крестьян закреплять общинную землю в личную собственность.

В 1909–1914 гг. впервые в истории Центрального Нечерноземья была организована широкомасштабная и достаточно эффективная агрономическая помощь сельскому населению. Создаётся слой зажиточных крестьян, которые после выхода из общины, как правило, смогли значительно улучшить и усовершенствовать свои хозяйства. Прежде всего это выразилось в рационализации производства – переходе к четырёхполью, экономии рабочего времени в результате ликвидации земельных полосок, внесении удобрений. В 1910 г. многополье применялось уже почти в каждом третьем земельном обществе Московской губернии. К началу же Первой мировой войны, по подсчётам историка Д.В.Ковалёва, уже более трети земельных обществ губернии отказываются от трёхпольной системы и переходят к передовому многопольному хозяйству. Качественно улучшились условия землепользования. Большинство крестьянских хозяйств региона вышло из общин не на хутора, а на отруба, оставив при этом коллективное пользование пастбищами и сохранив традиционный деревенский культурно-хозяйственный уклад. Вместе с тем и хуторские хозяйства, создаваемые в Центрально-нечернозёмных губерниях, несмотря на ряд хозяйственных проблем, показали высокий производственный потенциал.

По мнению историка П.Н.Зырянова, община региона в условиях столыпинских реформ проявила гораздо большую гибкость (способность к хозяйственной трансформации) по сравнению с общиной Центрального Черноземья, что также способствовало аграрному прогрессу.

Но перспективы экономически наиболее эффективного перераспределения земельного фонда, открывшиеся вследствие оттока крестьян региона на посторонние заработки, по-прежнему жёстко ограничивались уравнительным характером общинного землепользования. Кроме того, воспитываемый и регулярно воспроизводимый в общине хозяйственный менталитет, как правило, «не вписывался» в систему рыночных координат.

Аграрную модернизацию региона тормозило слабое развитие местной транспортной системы, и, прежде всего, плохое состояние дорог. Так, в Вологодской губернии на 1 января 1913 г. было лишь 32 версты шоссейных и 7 вёрст замощённых дорог, а грунтовых – 5980,8 версты. Лидером по строительству современных дорог в регионе являлась к началу 1913  г. Московская губерния – 1681,1 версты шоссейных, 436,9 версты – замощённых и 1216 вёрст грунтовых дорог. Отсутствие хороших дорог сдерживало развитие как рационального сельского хозяйства, так и местной инфраструктуры в целом, препятствуя успешному сбыту продукции.

Коллективное добро и индивидуальное зло

Основным тормозом аграрной реформы стало сопротивление крестьянских общин. Слабую активность в рационализации сельского хозяйства региона по-прежнему проявляли местные дворяне-землевладельцы. Правительственный агрономический персонал слабо взаимодействовал с местными земствами. Коллективные переходы крестьян к многопольным севооборотам всячески тормозились администрацией, «не вписываясь» в официальную доктрину аграрной реформы.

В отличие от США, где в эти же годы была детально разработана и применена на практике концепция государственного вмешательства в экономику как инструмента расширения демократии, в России аграрные реформы проводились, прежде всего, в целях укрепления стремительно ветшающего здания самодержавной монархии, что во многом и обусловило их отрицательные издержки.

Отметим и значение поддержки Николаем II деятельности П.А.Столыпина в начале проведения реформ. В то же время поистине роковую для судьбы аграрной модернизации роль сыграли такие личные качества последнего русского императора, как нерешительность, безволие, недооценка роли аграрных и социальных новаций, постоянное упование на «Божью волю» вместо активного действия.

Последнее из указанных качеств было издавна присуще и крестьянскому менталитету. Не случайно у большинства выделившихся на хутора и отруба крестьян отсутствовало корпоративное сознание, базирующееся на понимании общности хозяйственных интересов: характерно, что объединившая бы их разрозненные усилия единая общественная организация так и не была создана ни в общероссийском, ни в региональном, ни в губернском масштабе.

Аграрные новации воспринимались большинством крестьян и помещиков Центрального Нечерноземья как покушение на основы привычного миропорядка. В результате сложилась парадоксальная ситуация: попытки усовершенствовать сельское хозяйство, отразившие субъективное желание «верхов» избежать социального взрыва, объективно провоцировали рост не только крестьянского традиционализма, но и аграрных беспорядков, возникавших на базе имущественного и социального неравенства, острой ненависти деревенских маргиналов к более удачливым и энергичным соседям. В жёсткой коллизии внутрикрестьянского противостояния нашёл отражение прочно утвердившийся в массовом сознании миф о победе «коллективного добра» над «индивидуальным злом». Источники свидетельствуют о многочисленных погромах общинниками центрально-нечернозёмных губерний усадеб хуторян и отрубщиков. Отметим также массовые коллективные отказы сельских сходов региона дать согласие на выход односельчан из общины. Неподъёмный груз архаичных традиций тяжким грузом давил на сознание большинства общинников, боявшихся осложнить привычное и убогое, но в целом стабильное существование.

Однако помешать стремлению инициативных домохозяев вырваться из болота уравнительности было уже невозможно. Распад общинного мировосприятия в годы аграрных реформ начала ХХ  в. являлся закономерным и исторически неизбежным процессом, который, однако, сопровождался угасанием традиционно значимых ценностей массового сознания крестьянства: сострадания, взаимопомощи и др. Выделим такой характерный показатель, как сакральное отношение крестьянина к «земле-кормилице», которое также постепенно отмирало. Для многих приверженцев традиционной русской народной культуры это стало огромной личной трагедией.

Начинает стремительно разрушаться и едва ли не главный социальный устой центрально-нечернозёмной общины – традиционная патриархальная семья; учащаются случаи выхода сыновей из-под патриархальной власти отца-«большака». Всё это свидетельствовало о крушении общинного уклада.

Сдерживали аграрную модернизацию и острые межсословные противоречия, разжигаемые революционной пропагандой, а также недоверие значительной части крестьянства к любым правительственным инициативам. Не случайно часть зажиточных крестьян, использовавших внутриобщинную аренду, предпочла остаться в общине.

Вместе с тем многие аграрники тех лет прекрасно понимали необходимость консолидации «соединённых усилий просвещённых людей, разбросанных в разных концах России». По признанию А.И.Чупрова, «чем скорее начнется эта молекулярная работа, тем быстрее воспрянет… ныне обессилевшая деревня».

Были ли положительные результаты
у столыпинских реформ?

В большинстве отечественных исследований ХХ в., посвящённых столыпинским аграрным преобразованиям, как содержание реформ, так и их практические результаты рассматривались сквозь призму пресловутого «классового подхода». Между тем, ещё в докторской диссертации французского социолога-классика Эмиля Дюркгейма «О разделении общественного труда» (1893) было показано, что классовая борьба является патологическим явлением для социума и государства, ибо ключевым фактором общественного развития является профессиональная дифференциация, при которой все социальные группы становятся всё более необходимы друг другу. Рассмотренный нами материал этот вывод подтверждает: патриархальная «механическая солидарность» (Дюркгейм), основанная на слепом подчинении отдельных домохозяев коллективным мнениям и чувствам в рамках общины, неизбежно уступала место «органической солидарности» на почве общих хозяйственных и социокультурных интересов.

Успехи в деле аграрной модернизации региона, достигнутые к концу 1913-го – первой половине 1914 г. и явно преобладавшие над неудачами, были очевидны. Прежде всего, стали видны огромные достижения как крестьянской кооперации, так и хозяйственно-просветительской работы местных земств. При поддержке государства была создана мощная кооперативная сеть сберегательных касс, вклады крестьян в которые за период реформ удвоились. В губерниях Центрального Нечерноземья сельскохозяйственные общества и кредитные товарищества играли важную роль посредников между деревней и земством. Наибольших успехов в этом направлении добились губернские и уездные земства в Московской и Костромской губерниях.

По подсчётам историка А.М.Анфимова, в Центрально-промышленном районе в этот период действовало 557 сельскохозяйственных обществ. Особенностью региона было преобладание специальных обществ, число которых достигло 165. Характерно, что 83% всех местных сельскохозяйственных обществ охватывали своей деятельностью территорию менее уезда, что позволяло максимально учитывать нужды как помещиков, так и крестьян.

Расширяются посевные площади картофеля, овса, ячменя и других культур; повышается урожайность в помещичьих и крестьянских хозяйствах; наметился массовый переход крестьян к многополью и травосеянию; улучшилось их снабжение сельскохозяйственным инвентарём. К 1912–1913 гг. был отмечен значительный рост льняной, картофельной и масло-молочной продукции в Московской, Владимирской и Ярославской губерниях. Всё это создавало прочную базу для подъёма рационального молочного хозяйства и других аграрных отраслей.

В общей крестьянской массе, традиционно апатичной, всё активнее проявляла хозяйственную и общественную инициативу креативная группа предприимчивых зажиточных крестьян, интересы которой вполне оправдывали аграрные преобразования. Не случаен и рост цен на подмосковную землю в 1908–1913 гг., во многом обусловленный возросшим интересом местного крестьянства к её производственному использованию. А.А.Зубрилин, лично посетивший в 1911-1912 гг. ряд губерний региона, отмечал везде сходную ситуацию: «Народ и его хозяйство проснулись; люди бережно, ощупью, иногда спотыкаясь и толкая друг друга, а всё-таки идут вперёд, стараясь попасть на торную дорогу своего нравственного и материального благополучия». Отметим и огромную роль отечественной экономической печати, неустанно пропагандировавшую теорию и практику аграрной модернизации; позитивное значение деятельности Крестьянского поземельного банка.

Координирующую деятельность Министерства земледелия и государственных имуществ также не следует недооценивать. Примечательна чёткая концентрация материальных сил на приоритетных, наиболее эффективных направлениях: опытных и показательных учреждениях, отдельных отраслях сельского хозяйства, а также развитии сельскохозяйственного образования. Тем самым закладывались основы единого централизованного механизма аграрного сектора экономики, исключавшие, однако, его полную унификацию и стандартизацию за счёт предоставления определённой автономии местной земской работе.

В результате проведённых преобразований в 1907–середине 1914 г. были достигнуты серьёзные успехи в области рационализации сельскохозяйственного производства Центрального Нечерноземья. Наибольших результатов в деле аграрной модернизации добились в регионе Московская, Ярославская и Вологодская губернии, где местные земства, сельскохозяйственные общества и крестьянские кооперативы сотрудничали наиболее сплочённо и эффективно. Московская губерния, не случайно прозванная современниками «русской Данией», вышла на лидирующие позиции в развитии торгового земледелия и животноводства. Именно здесь вышло из общин наибольшее в регионе количество крестьянских дворов – почти треть, при том что ещё 22% заявителей так и не получили разрешения на выход. Вологодская губерния, уступавшая по количеству сельского населения большинству губерний Европейской России, становится вплоть до рокового для страны 1917 г. крупнейшим производителем и экспортёром продукции молочного животноводства. Явно отставали по сравнению с другими губерниями региона Нижегородская, Костромская и Тверская губернии, в которых старые традиции оставались ещё сильны.

Однако прочный фундамент для дальнейших аграрных преобразований центрально-нечернозёмных губерний уже был создан. По мнению известного учёного-аграрника П.Р.Слёзкина, «глубокая перестройка сельскохозяйственной жизни на новых началах» есть убедительное свидетельство того, что «жизнь русская решительно перешагнула через остатки отжившего строя и пошла тем путём, каким идут другие европейские страны». В этом контексте усилия по усовершенствованию сельского хозяйства региона являлись важным этапом на пути цивилизационного прогресса России начала ХХ  в., ярко отразив стремление к улучшению условий жизни, к автономному и рациональному хозяйственному существованию в условиях рынка.

Достижения аграрной модернизации Центрального Нечерноземья, достигнутые в 1907-м – середине 1914 г. и не имеющие аналогов в истории региона, заложили прочный фундамент в новое здание стремительно реформирующегося сельскохозяйственного сектора страны. Однако реализовать накопленный обществом в аграрной сфере экономики мощный созидательный потенциал помешали трагические события Первой мировой войны и Гражданской Смуты в России, вновь реанимировавшие архаичные элементы традиционного крестьянского культурно-хозяйственного уклада.

Сергей КОЗЛОВ,
доктор исторических наук
(Институт российской истории РАН)

Советуем прочитать

Зырянов П.Н. Крестьянская община Европейской России в 1907 – 1914 гг. М., 1992.

Тюкавкин В.Г. Великорусское крестьянство и столыпинская аграрная реформа. М., 2001.

Бунин И.А. Деревня. Повести и рассказы. М.: Художественная литература, 1981.

Работа выполнена при поддержке РГНФ
(проект № 05-01-01054а).