9 ноября 1906 г. начались столыпинские аграрные преобразования, которым суждено было сыграть заметную роль в модернизации России начала ХХ в. Хорошо известны их основные этапы и цели: разрешение выхода из крестьянской общины на хутора и отруба (закон от 9 ноября 1906 г.), укрепление Крестьянского банка, принудительное землеустройство (законы от 14 июня 1910 г. и 29 мая 1911 г.) и усиление переселенческой политики (перемещение сельского населения центральных районов России на постоянное жительство в малонаселённые окраинные местности — Сибирь, Дальний Восток как средство внутренней колонизации). Но вот общий социальный, культурный и профессионально-аграрный «фон» этих поистине эпохальных преобразований изучен ещё недостаточно. Рассмотрим как положительные, так и отрицательные факторы, в условиях которых разворачивались столыпинские начинания, на материале губерний Центрального Нечерноземья, обратив основное внимание на те моменты, которые ранее не привлекали внимания историков.

«А как в Италии?»
Мнения профессионалов

Как же реагировали на правительственный указ от 9 ноября специалисты-аграрники и помещики региона? Выражая мнение значительной части местных землевладельцев, один из них, М.Ошанин, писал в редакцию «Вестника сельского хозяйства»: «Мы сначала довольно легкомысленно прочитали этот указ и поняли его в том смысле, что под словом домохозяин должно понимать весь двор, т.е. нераздельную семью, которая и является фактическим и юридическим владельцем. Мы думали, что этот указ положит начало освобождению сельскохозяйственной личности крестьянина, и нам в радужном свете представлялись сотни тысяч благоустроенных крестьянских хуторов…»

В.Р.Вильямс

Однако вскоре стало ясно, что указ от 9 ноября направляет жизнь русской нечернозёмной деревни на новые рельсы, которые, по мнению дворян-землевладельцев, вступали в противоречие как с повседневной аграрной действительностью, так и с традиционным массовым сознанием сельского населения, а также с законодательством, поскольку «народ и закон за экономическую единицу всегда признавал семью, а не лицо».

При этом, подчёркивал М.Ошанин, «понятие о личности, каковое существует в интеллигентном обществе, совершенно отсутствует в крестьянской среде, где выражение мы вместо я совпадает с исторически сложившимся понятием о коллективности сельскохозяйственной единицы». Таким образом, делал вывод автор, «указ 9 ноября, несомненно, открывая новую эру, не может считаться исчерпывающим и для проведения в жизнь нуждается в коренном изменении всей сельскохозяйственной жизни крестьянства, в изменении всех сопряжённых с ним податных и иных законов».

С началом столыпинских реформ существенно повысилась роль аграрной прессы. Прежде всего, это коснулось изданий Московского общества сельского хозяйства. Заметно активизировалась деятельность издаваемого обществом журнала «Вестник сельского хозяйства», в состав редакторской комиссии которого входили выдающиеся отечественные учёные-аграрники В.Р.Вильямс, А.И.Дояренко, Д.Н.Прянишников, А.Ф.Фортунатов и др. Главной целью издания этого журнала являлось «содействие своевременному ознакомлению читателя как с движением вперед агрономической мысли, так и с новыми фактами сельскохозяйственной действительности». На передний план выдвинулись вопросы реорганизации хозяйств в области производства и в сфере сбыта, распространения сельскохозяйственных знаний, организации агрономической помощи населению, а также «разработка научно-хозяйственных вопросов» и анализ «общественно-экономических условий» развития традиционной аграрной экономики России. В журнале ежемесячно публиковались обзоры агрономической деятельности земств, сельскохозяйственные обозрения, а также обзоры деятельности отечественных сельскохозяйственных обществ. Подписчики имели возможность получать со скидкой (25%) восемь изданий.

«Вестник сельского хозяйства» пользовался огромным авторитетом среди всех лиц, заинтересованных в подъёме сельского хозяйства региона. Как отмечалось в прессе, с расширением своей программы путём введения справочно-посреднического отдела и размещением сведений «о спросе и предложении сельскохозяйственного труда» журнал «стал ещё более близок и дорог для каждого земского агронома, чём прежде».

Наибольшей популярностью среди сельского населения Центрально-Нечернозёмной России пользовались и такие «столичные» специальные аграрные издания, как «Сельский хозяин», «Нужды деревни», «Земледелец», «Молочное хозяйство и скотоводство», «Крестьянское хозяйство», «Деревня».

В 1907—1914 гг. российская экономическая печать широко публиковала материалы, пропагандирующие передовой аграрный опыт, как Европы, так и Северной Америки. При этом принимались во внимание не только глубокие хозяйственные и социокультурные различия между Россией и зарубежными странами, но и общие элементы традиционного деревенского уклада и его буржуазной эволюции.

Вызывают особый интерес работы, посвящённые сравнительно-историческому анализу условий агрономической деятельности в России и Италии. Чем же было обусловлено обращение к этой, казалось бы, достаточно «узкой» теме? В прессе отмечалось, что в России «в широких общественных кругах о земской агрономии… знают так мало… пожалуй, меньше, чем об итальянских кафедрах земледелия». Поэтому учёные-аграрники стремились «трезво оценить» условия отечественной работы в области аграрной модернизации, — с тем, чтобы «с большей верой в любимое дело искать общественного признания и поддержки».

В чём же заключались отличия? В России общественная агрономия была создана земскими учреждениями «под влиянием более прогрессивной части местных деятелей», и в результате отношение к самой необходимости аграрных новаций в земских собраниях постоянно менялось в зависимости от перемены состава земских гласных». Всё это заметно осложняло работу русских агрономов на местах: зачастую им приходилось рассчитывать «в наших медвежьих углах, при бедности интеллигентными силами», исключительно на себя. В Италии же, напротив, кафедры общественной агрономии были созданы «широкой местной инициативой», что изначально предполагало «известную культурность общества, известную степень политической свободы и привычки к самостоятельности», и в итоге благотворно повлияло на развитие местной агрономии.

Другим важным отличием было решение финансовой проблемы. Итальянские кафедры агрономии изначально располагали определённым бюджетом, который постоянно увеличивался, что позволило им сразу же приступить к планомерно организованной агрономической работе. Русские же агрономы, как правило, не имели необходимых для успешной хозяйственно-просветительской деятельности финансовых средств, которые нужно было всячески «завоёвывать» на местах.

«Более свободный политический строй» в Италии позволял отчасти нивелировать и «сглаживать» «классовую рознь» в крестьянской среде. В России же крестьянство «китайской стеной отгораживалось от всех более культурных слоёв населения», нередко относясь к земскому агроному как к «барину», агенту «попечительной власти».

Имели немаловажное значение и особенности экономического положения русских и итальянских крестьян. Последние в основном являлись к началу ХХ в. либо арендаторами, либо мелкими собственниками, что означало высокую заинтересованность в технических улучшениях в целях повышения доходности мелкого хозяйства. Русские же крестьяне традиционно привыкли «дополнять недостаток сбора» от своего земледельческого хозяйства либо дополнительной арендой земли, либо подсобными промыслами. В этих условиях вопрос о технических улучшениях в хозяйстве стоял «на последнем плане».

Способ пользования землей также играл важную роль. При «личном пользовании» в Италии (исключавшем принудительный севооборот) улучшение полевого хозяйства было доступно, прежде всего, отдельным крестьянским хозяйствам, а затем — путём личного хозяйственного примера — распространялось и на соседей. В России, напротив, «для коренного улучшения» необходимо было переубедить всю общину, что гораздо труднее.

Район деятельности итальянского агронома, как правило, был небольшим, что заметно облегчало его близкие хозяйственные контакты с земледельцами.

В России же ситуация была прямо противоположной: так, в 1897 г. Звенигородский уезд Московской губ., в котором насчитывалось более 7 тыс. крестьян, обслуживал всего один агроном. Такое же положение существовало в отдельных уездах региона повсеместно.

Сравнительные данные оттеняли эту разницу ещё более рельефно. Например, в Московской губ. в начале ХХ в. на каждого из 13 уездных агрономов в среднем приходилась площадь в 2250 кв. вёрст, что составляло около 79% площади всей Пармской провинции в Италии.

Крестьяне читают брошюры

Важную роль в распространении идей аграрной модернизации в крестьянской среде Центрального Нечерноземья играла доступная населению популярная сельскохозяйственная литература. Именно простые и доступные крестьянам издания вызывали у сельских тружеников наибольший интерес. В то же время цены на плакаты (от 30 до 10 коп. без пересылки) признавались современниками «непомерно высокими» для крестьян. Земледельцы крайне бережно относились к подобным изданиям, хорошо понимая их хозяйственную значимость. Крестьяне проявляли всё больший интерес к популярной сельскохозяйственной литературе; при этом решающим моментом являлась для них «практическая осуществимость предлагаемых им советов и рекомендаций». Всем этим требованиям отвечала специально написанная известным аграрником К.А.Кофодом популярная брошюра для крестьян (изданная огромным для России тиражом в 500 тыс. экз.), частично распроданная по 5 коп. за штуку, частично розданная бесплатно в 1907 г. 14 млн крестьянских хозяйств.

П.А.Столыпин осматривает хуторские огороды близ Москвы в апреле 1910 г.

Решающий вклад в аграрную модернизацию Центрального Нечерноземья и на этот раз внесли помещики-рационализаторы, учёные, просветители. Многие из них обладали теми же качествами, которые отличали их предшественников в XIX столетии: удивительной работоспособностью, предприимчивостью, патриотизмом, великолепным знанием природно-климатических и хозяйственных особенностей своего уезда. К сожалению, и в этот период большинству из них приходилось надеяться только на собственные силы. Тем поразительнее успехи, достигнутые ими при отсутствии ощутимой поддержки со стороны как общества, так и государства. «Движение поражениями не русская находка, — отмечал историк М.Я.Гефтер. — Оно изначально в историческом человеке. В России же, раздвинувшись масштабом, укоренилось в особом человеческом типе. Обречённом на поражение и превозмогающем эту предопределённость — нравственным максимализмом, из которого нет прямого переворота в Дело…»

Действовавшие в регионе сельскохозяйственные общества не всегда работали эффективно. Главными причинами, по мнению современников, являлись неудовлетворительное экономическое и правовое положение крестьянства, «бесконечная зависимость его от бесчисленных элементов власти», вследствие чего крестьяне редко принимали активное участие в работе обществ, а «чисто крестьянские» общества встречали огромные препятствия в своей практической деятельности.

Из числа успешно действовавших сельскохозяйственных обществ отметим Московское, Ярославское, Смоленское и Владимирское.

В губерниях Центрального Нечерноземья на одно сельскохозяйственное общество в 1910 г. приходилось, в среднем, 117 руб. членских взносов, а правительственных пособий — 291 руб. Таким образом, на 1 руб. членских взносов приходилось около 2,5 руб. пособий (для сравнения: в чернозёмной полосе соотношение составляло 1 руб. : 13,7 руб.), что было явно недостаточно для эффективной работы.

Специалисты-аграрники выделяли следующие отличительные черты сельскохозяйственных обществ «мелкого района». Во-первых, крайняя малочисленность состава — в среднем менее 100 человек на одно общество (для сравнения: в кредитных товариществах количество членов составляло более 420 человек). Во-вторых, «смешанный состав» членов малых обществ: крестьяне (в основном «среднего достатка»), сельские учителя, землевладельцы-дворяне, агрономы, врачи, лица «духовного звания», купцы, мещане, чиновники и земские служащие. Все мелкие сельскохозяйственные общества испытывали острую необходимость в кредите, однако в большинстве случаев их члены обращались не к государственному банку, а к частным займам у зажиточных крестьян, зачастую на крайне невыгодных, ростовщических условиях.

В целом же по развитию кредитных учреждений Россия значительно уступала западноевропейским.

Однако даже в этой тяжелейшей ситуации общества становятся своеобразными «культурно-хозяйственными гнёздами» отдельных волостей и уездов региона. В качестве типичного примера отметим деятельность Почилковского сельскохозяйственного общества, открывшегося по инициативе крестьян 6 апреля 1908 г. в деревне Почилки Московской губернии и охватывавшего местную волость. При обществе был открыт склад сельскохозяйственных машин и орудий. Члены общества получали журнал «Нужды деревни» и газеты. Примечательно, что у общества было не только опытное поле, но даже своя метеорологическая станция; за счёт учредителя П.А.Морозова содержался агроном. В то же время техники явно не хватало: имелись лишь трёхконная молотилка и веялка «Крестьянка».

Взгляды многих российских аграрников в этот период заметно «полевели», что стало закономерным результатом не только общественно-политической, но и хозяйственной эволюции России начала ХХ в. С одной стороны, в 1907  г. русское общество охватил явный духовный кризис, вызванный апатией и разочарованием после краха либеральных надежд. «В столице упадок духа большой, — писал В.Я.Брюсов в июне 1907 г. — Правительство закрывает чуть ли не все профессиональные союзы… Столыпин на всё наступил пятой и ждёт, скоро ли ему воздвигнут чугунный монумент». С другой стороны, недостатки традиционной социально-экономической политики самодержавия, сдерживавшей подъём частной и общественной инициативы и оставлявшей сравнительно мало шансов для развития аграрной модернизации, становились всё рельефнее, вынуждая специалистов занимать более радикальные позиции. Вместе с тем здесь был и негативный аспект: аграрники (как и большая часть интеллигенции начала ХХ в.) зачастую неоправданно стремились переложить ответственность за все неудачи сельского хозяйства Центральной России как на верховные и местные власти, так и на помещиков, используя при этом характерную для «левого лагеря» лексику пресловутого «классового подхода».

При этом, справедливо отмечал философ С.Л.Франк, «источник бедствий народа усматривался всецело в дурном общественном строе, в злой и порочной власти»; тогда как «любовь к народу, сочувствие к его страданиям» оттеснялись на задний план «эмоциями ненависти к “врагам народа» и революционно-разрушительной ярости». Разумеется, подобная психологическая и «идейно-политическая» установка не несла в себе позитивного заряда, препятствуя объективному анализу аграрных проблем, а главное, — консолидации сельского общества региона в практической работе по решению этих проблем на местах.

Веками крестьяне вели обмолот зерна цепами, но в начале XX в. в хозяйствах появились машины для обмолота зерна

Характерно, что сама лексика многих крестьянских приговоров и наказов Центрального Нечерноземья 1905—1907 гг. («бюрократический режим», «отживающая свой век бюрократия», «административный произвол и насилие») отнюдь не крестьянская, что свидетельствует о явных попытках радикалов возглавить народное движение, внушить сельским труженикам мысль о невозможности любых компромиссов с властью, а заодно и с земствами. В основе же подобных действий лежала, прежде всего, противоречивость сознания самой интеллигенции, её враждебность любым правительственным инициативам. Выделим также глубокое непонимание большинством интеллигентов души русского крестьянина, на что позже обратил внимание А.А.Блок в статье «Народ и интеллигенция». Великий поэт писал: «Не значит ли понять всё и полюбить всё — даже враждебное… — не значит ли это ничего не понять и ничего не полюбить?» По его глубокому убеждению, полюбить мужика означало перейти на его позиции, что было немыслимо для русского интеллигента. Не случайно попытки народников организовать «интеллигентские общины» в русской деревне ещё в XIX в. потерпели неудачу (опыт А.Н.Энгельгардта и др.).

В чём же проявились отмеченные особенности в годы аграрных реформ начала ХХ в.? Прежде всего, обращает на себя внимание бесспорная идеологическая предвзятость и ангажированность отечественной прессы этого периода. Как справедливо отмечал историк В.Г.Тюкавкин, в 1906—1917 гг., когда были сняты цензурные ограничения, подавляющая часть российских газет занимала антиправительственные позиции, публикуя на своих страницах лишь критические материалы и заметки, авторы которых не стремились разобраться в причинах аграрных проблем, ибо их главной задачей была «борьба с самодержавием» и «разоблачение» внутренней политики властей.

Крестьяне. Начало XX в.

Вместе с тем многие авторы статей, опубликовавших свои труды на страницах российской экономической печати в рассматриваемый период, знали нужды сельского хозяйства Центрального Нечерноземья отнюдь не «понаслышке». Это были, прежде всего, земские агрономы, землевладельцы, священники, просветители. Большинству из них были чужды радикальные взгляды; главное внимание в своих работах они уделяли хозяйственным и социокультурным аспектам аграрной модернизации. Окружающая этих людей деревенская действительность определяла не узкую сферу индивидуального сознания, связанного с городским мещанско-буржуазным бытом, а широту кругозора, глубокое понимание ключевых хозяйственных и культурных задач аграрного возрождения и региона, и России в целом. Они ясно осознавали, что только путём напряжённой многолетней работы по внедрению рациональных методов в традиционный архаичный сельский уклад можно было достигнуть возрождения сельского хозяйства. Деятельность этих людей, руководствовавшихся, прежде всего, идеей служения обществу с отказом от личного обогащения и следования жёстким клановым канонам «партийности», как правило, носила подвижнический характер, воплощая одно из лучших качеств российской провинциальной интеллигенции.

Характерно, что выдающиеся учёные-аграрники И.А.Стебут, А.В.Чаянов, А.Ф.Фортунатов и А.И.Чупров во время работы над вопросами рациональной организации крестьянского хозяйства диаметрально разошлись с выводами экономистов марксистского направления об аграрном развитии России в целом и Центрального Нечерноземья в частности. Прежде всего, это касалось их заключения об ограниченных возможностях капиталистической эволюции крестьянского хозяйства в конце XIX — начале ХХ в. Вместе с тем, по их мнению, тормозом для развития крестьянского предпринимательства было отнюдь не сохранение поземельной общины, а экономическая неэффективность капиталистической организации труда в сельском хозяйстве.

Н.И.Вавилов	А.Г.Лорх	А.В.Чаянов

Большое хозяйственное значение для рационализации земледелия Центрального Нечерноземья имела работа Московской селекционной станции, учреждённой «отцом русской селекции» Д.Л.Рудзинским при Московском сельскохозяйственном институте в 1909 г. Первоначально бюджет станции составлял всего 3000 руб. Д.Л.Рудзинский работал на ней, а с января 1913 г. стал её заведующим. Станция являлась образцом для организации селекционной работы на других опытных станциях России. В 1911—1914 гг. на ней проводил свои первые научные исследования по иммунитету культурных растений Н.И.Вавилов (результаты опытов опубликованы в «Трудах» станции в 1913 г.). С целью разработки теоретических основ селекции Д.Л.Рудзинский организовал на станции химическую, цитологическую и мукомольно-хлебопекарную лаборатории; проводил биологические и генетические исследования по многим культурам. Он вывел два сорта озимой пшеницы (Московская 2411 и Московская 2453), отличавшиеся хорошей урожайностью и впоследствии районированные в Московской, Калужской и других областях. Д.Л.Рудзинский вывел и ряд сортов других культур (овёс Московский А-315, горох Московский В-559 и др.), долгие годы находившиеся в сельскохозяйственном производстве. Всего за 20 лет работы на станции им было выведено 13 сортов озимой пшеницы, 18 — картофеля, 11 — овса, 11 — гороха и один сорт льна-долгунца. На станции работали специалисты, ставшие в дальнейшем крупными учёными: Н.И.Вавилов, Л.И.Говоров, Е.Н.Синская, А.Г.Николаева, А.Г.Лорх.

Крестьянское «авось»
и деревенское хулиганство

На процесс аграрной модернизации региона в 1907—1914 гг. продолжали оказывать влияние особенности архаичного крестьянского менталитета и, прежде всего, упорное стремление многих крестьян следовать отживающей традиции. Так, в печати отмечалось, что «мужское население Владимирского уезда очень мало расположено ко всяким меровведениям и стойко держится старинных... приёмов обработки и совсем не хочет с ними расстаться». Вместе с тем «главной рабочей силой» в уезде и во всей Владимирской губернии являлась «местная крестьянская женщина», выполнявшая почти все сельскохозяйственные работы (кроме вспашки), причём «ничуть не с худшим успехом сравнительно с мужчинами, а в некоторых случаях… даже лучше работы, выполненной мужчиной-наёмником». Поэтому на передний план в земской хозяйственно-просветительской работе во Владимирской губернии выдвинулась пропаганда сельскохозяйственных знаний среди местных крестьянок, менталитет которых отличался особой приверженностью к архаичным семейным и хозяйственным традициям.

Отъезд П.А.Столыпина с хуторов близ Москвы в августе 1910 г.

Примечательно, что даже в хуторских хозяйствах пресловутое патриархальное «авось» по-прежнему давало о себе знать: крестьянин и на новом месте стремился, прежде всего, «обставить себя с внешней стороны»; в результате он нередко тратил все имевшиеся у него деньги на постройку, а на семена денег уже не хватало.

Тормозил аграрную модернизацию и правовой нигилизм. Как в сельских школах, так и в крестьянских семьях России зачастую отсутствовало воспитание уважения к труду и человеческой личности; крестьянская молодёжь не понимала ключевого для буржуазной эпохи положения о взаимосвязи прав и обязанностей, о праве частной собственности. Именно этот фактор во многом предопределил не только юридическую безграмотность большинства сельских тружеников, но реализацию на практике идеи «чёрного передела» (уравнительного распределения земли), горячо поддержанную люмпенизированными слоями крестьянства. Так, историк Г.А.Герасименко приводит примечательный факт: когда 1 октября 1913 г. в с. Темяшево Нижегородской губернии прибыл земский начальник с конными стражниками, чтобы обеспечить выделение местным отрубщикам надельной земли, общинники встретили их возгласами: «Топите землемера и выделяющихся!»

Результаты такой социокультурной установки, основанной на неуважении к праву частной собственности и человеческой личности, дали о себе знать задолго до трагических событий Русской Смуты 1917 и последующих годов. Уже в 1907—1914 гг. в деревнях Центрального Нечерноземья наблюдался острейший конфликт поколений, ставший результатом кризиса традиционного общинного миропорядка. Современники отмечают появление «особого типа молодёжи» — подростков 14—16 лет с ярко выраженными «нигилистическими» жизненными установками и агрессивным поведением, отвергавших традиционные семейные и общественные устои. Именно они создавали группировки деревенских хулиганов, зачастую терроризировавшие местное население.

«…Всюду в деревне слышится вопль: “От молодёжи нет житья”», — отмечал в 1909 г. председатель Московского училищного совета П.Базилевский. Потребность молодых деревенских парней выскочить из окружавшего их социально-культурного пространства, бесспорно, можно было бы оправдать, однако за этим явлением отнюдь не стояло позитивное начало. Их «нонкоформизм» был направлен исключительно на разрушение, а не на созидание.

Этот конфликт поколений, во многом спровоцированный аграрной реформой, коренным образом отличался от столкновений деревенской молодёжи со «старейшинами-патриархами» в конце XIX в., когда молодые люди часто выступали в качестве представителей аграрного прогресса: в начале ХХ столетия на передний план выступают негативные черты — жестокость, агрессивность, неуважение к личности и к основным государственным институтам, фактическое отрицание православной веры. Это был зловещий симптом дегуманизации всей русской крестьянской жизни: к социальным противоречиям добавлялись и культурные конфликты. Центрально-Нечернозёмная деревня уже спокойно воспринимала насилие, и именно эта «возможность возмущаться» становится для многих россиян наиболее тревожной стороной деревенской жизни.

Философ Н.О.Лосский справедливо связывал «угрожающие размеры» хулиганства «среди простого народа» в начале ХХ в. с многолетней пропагандой революционеров против Русской православной церкви и религии в целом. Характерно, что сами крестьяне возлагали вину за такое положение исключительно на сельскую школу. В свою очередь, лидеры революционного лагеря (как и многие современные историки) стремились оправдать «хулиганство» и вандализм в деревне необходимостью классовой борьбы крестьянства.

П.А.Столыпин разговаривает с хуторянином Лащенковым и старостой

Отношение крестьянства региона к представителям других сословий в большинстве случаев было подозрительным и даже враждебным. Не случайно агрономическая деятельность земств, так и оставшихся преимущественно дворянскими учреждениями, не встретила поддержки крестьян, которые относились к земской служащей интеллигенции либо с ненавистью, либо индифферентно.

Крестьяне, стремившиеся использовать любые возможности для получения хозяйственной выгоды, как правило, применяли все средства для оказания давления на своих соседей «некрестьянского звания», признавая лишь разговор «с позиции силы». Приведём характерный пример, свидетельствующий о результатах подобной «психологической установки». Офицер А.И.Лютер 24 февраля 1918 г. записывал в своём дневнике о том, как рыбинский купец купил за 200 руб. две пушки с зарядами у солдат проходившего эшелона, привёз их в своё имение, поставил у дома, направил на деревню, созвал местных крестьян и сказал им: «Вот две пушки… обе заряжены. Вернувшиеся с фронта сыновья умеют стрелять. Вы можете со мною делать, что хотите: жечь, громить, что угодно, но знайте, что от вашей деревни ничего не останется». Итог же был закономерен: «…с тех пор у купца с крестьянами хорошие отношения».

Переходя в поисках заработка в города, крестьяне переносили и туда радикальные и агрессивные формы социокультурного поведения.

Железнодорожная станция Фото начала XX в.

Спустя несколько лет, в период общенациональных революционных потрясений, эта культурно-психологическая установка станет (наряду с бедствиями войны, кризисом «верхов» и пр.) одним из факторов, которые приведут сельское хозяйство региона к хозяйственному и социальному краху, а страну в целом — к системному кризису и цивилизационной катастрофе.

Вместе с тем следует учитывать, что крестьянство Центрального Нечерноземья находилось в начале ХХ в. в крайне тяжёлом положении. Заслуживают внимания приведённые историком А.М.Анфимовым материалы, касающиеся тяжелейшего налогового пресса, который государство обрушило в этот период на крестьян. Согласно его данным, с крестьянства Европейской России в период столыпинских реформ было взыскано (в виде прямых и косвенных налогов, а также промысловых и таможенных сборов) 3,7 млн руб. В итоге это привело к тому, что в распоряжении крестьян оставался незначительный душевой доход, не позволявший многим из них эффективно внедрять аграрные новации.

В северных уездах региона по-прежнему преобладали отсталая техника и архаичная аграрная технология. Сельские жители фактически были отрезаны от современной цивилизации. Эту особенность отсталого деревенского быта (сохранившуюся в ряде мест вплоть до середины ХХ в.) в художественной форме отметил поэт Борис Слуцкий:

Деревня, а по сути дела – весь.
История не проходила здесь.
Не то двадцатый век, не то двадцатый
до Рождества Христова, и стрельчатый
готический седой сосновый бор
гудит с тех пор и до сих пор.

Разумеется, крестьяне, задавленные нищетой, бесправием и невежеством, крайне болезненно реагировали на любые проявления социальной несправедливости, что во многом и обусловило ожесточенную борьбу «слабых» крестьян против «сильных». Имела место и элементарная зависть местных маргиналов к более удачливым и «оборотистым» соседям.

Однако понять причины социального протеста крестьян отнюдь не значит оправдать те антигуманные для человеческой личности и губительные для хозяйства формы, в которых этот протест зачастую выражался.

Сергей КОЗЛОВ,
доктор исторических наук
(Институт российской истории РАН)

Окончание следует