Имя русского богатыря Ильи Муромца в нашей стране известно каждому с младых ногтей. Да вот беда — то, что скрыто за этим именем, теперь мало кто помнит, в точности же знает, о ком именно идёт речь, только специалист. Для того, чтобы суть проблемы была понятнее, стоит обратиться к примеру другого, весьма популярного исторического персонажа, более близкого нам по времени. Существовал реальный человек — комдив Красной армии Василий Иванович Чапаев; потом появился «былинный герой» — персонаж книги Фурманова и фильма, снятого по ней, — именно таким комдив запомнился и полюбился большинству; наконец, народное творчество породило третьего Чапаева — из множества анекдотов советского времени. Все эти Чапаевы абсолютно разные, но при этом они имеют одно имя, отчество и фамилию. Так сложился исторический образ — общее понятие о человеке и событиях с ним связанных. В точности такая же история произошла с Ильёй Муромцем многими столетиями ранее...

Первое упоминание о великом воине Илье, которое можно считать историческим свидетельством, сделано литовским воеводой Кмитой Чернобыльским в 1574 г. Двадцатью годами позже, в 1594 г., Киев посетил немецкий путешественник Эрих Лясота и, как положено человеку его положения, старательно осмотрев все городские достопримечательности, он аккуратно описал их в своём дневнике. Среди прочего Лясота упомянул, что при осмотре знаменитого монастыря — Киево-Печерской лавры ему показали находившуюся вне церкви «капеллу с гробницей знаменитого героя и богатыря Илии Муровлянина». К этому он присовокупил сведения о том, что «гробница теперь разрушена», а про самого Илию ходит множество рассказов, которые Лясота назвал «баснями». Святым того воина он не называл, но, осматривая монастырь далее, в знаменитых Антониевых пещерах, где покоятся мощи множества усопших киево-печерских монахов, Лясота видел мощи другого Ильи — по прозвищу Чеботок, также славного воина, ставшего монахом. Его Лясота называет боевым товарищем Муровлянина. Эти заметки немецкого путешественника дали повод в своё время говорить о том, что Чеботок и Муровлянин — два разных Ильи, и тот, кого нынче принято называть Муромцем, на самом деле Чеботок, носящий имя друга, тоже славного богатыря. Так произошло соединение двух этих исторических персон в единую личность. Однако ни Лясота, ни сторонники этой версии не могут объяснить — куда же делись останки знаменитого воина Ильи из его разрушенной гробницы? Что стало с ними? И это, в свою очередь, даёт право предполагать, что к тому времени, когда в Киев приехал Эрих Лясота, мощи Ильи Муровлянина из его могилы были перенесены в Антониевы пещеры. Это подтверждается также и свидетельством монаха Афанасия Кальфонийского, который, составляя житие одного из иноков, чьи мощи покоились в пещерах, пишет именно об Илье Муромце, «слывущем в народе Чеботок» — т.е. о личности одного человека, звавшегося по-разному, что не редкость и в наши дни. Этот же монах сообщает, что жил Илья во времена Владимира Мономаха и преставился около 1188 г. Ценность сведений, сообщённых Афанасием Кальфонийским, заключена в том, что, в отличие от записок Лясоты, они не были заметками заезжего человека, а собирались, очевидно, при подготовке канонизации Ильи, что можно предположить, исходя из датировки событий: Афанасий пишет об Илье Муромце в 1638 г., а в 1643 г. происходит его канонизация. Тогда к лику святых были причислены сразу несколько киевских праведников, чей день памяти Русская православная церковь празднует 19 декабря по старому и, соответственно, 1 января по новому стилю¹. Подготовка материалов о тех, кого Церковь предполагает канонизировать, предусматривает высокие достоинства самого их собирателя: изрядную образованность, строгость духовной жизни. Поэтому сведения, полученные от Афанасия Кальфонийского, можно расценивать как весьма достоверные и ссылаться на них как на надёжный источник.

Вид Киево-Печерской лавры и Ближних пещер. Литография. 1860 г.

Пожалуй, этим и исчерпываются сведения о реально жившем богатыре Илье Муромце, доблестном воине дружины киевского князя Владимира. Добавить к этому можно разве то, что его воинская слава гремела по всей Европе — об Илье Русском упоминается даже в германских героических поэмах и норвежских сагах. На старости лет, израненный и не исчерпавший запас, пусть даже богатырский, физических сил, он принял постриг и стал монахом. Но прежде у Муромца была семья, и после него остались сыновья, от которых пошёл род киевских дворян Чеботковых. Это тоже весьма похоже на правду, поскольку именно таким и был обычный жизненный путь средневекового русского воина — те немногие из них, что доживали до старости, уходили в монастырь: им трудно было оставаться «в миру», после бурно прожитой жизни принять обыденность, жить «при детях». То, что Илья умер старцем, утверждают эксперты, в середине 70-х гг. прошлого века проводившие исследования мощей монаха-богатыря — именно они высказали предположение, что в момент смерти ему было около 50 лет — до такого возраста тогда доживали единицы.

Разобравшись с историей реального былинного прототипа, перейдём к рассмотрению куда более запутанной истории, связанной с самими былинами. В них образ, имя и биография нашего героя претерпевали трансформации по мере того, как менялась сама жизнь на Руси. В самых ранних из зафиксированных былин Илью называли боярским сыном, а иногда и побочным сыном киевского князя. Потом, после страшного разгрома татарами, когда киевские былины стали рассказываться уже в других местах, куда переместилась жизнь русских людей, Илью стали называть крестьянским сыном из села Карачарова, что под городом Муромом.

Тогда не один он сменил место рождения: черниговский богатырь Добрыня Никитич стал рязанцем, а Алёша Попович ростовчанином. Но этим дело не кончилось...

Былина — жанр живого устного творчества, и со временем появлялись новые сюжетные ходы, новые персонажи, очередные подробности биографий их героев. В большинстве позднейших былин, собранных в северных районах Руси, Илью называют уже «старым казаком», хотя реальный Илья жил в те времена, когда ни о каких казаках и слыхом не слыхивали. Название этого особого военного русского сословия пришло вместе с ордынцами, двумя веками позже. Но при нынешней, внезапно вспыхнувшей повсеместной «казакофилии» именование Муромца казаком позволяет всякого рода фальсификаторам размахивая как знаменем сборником былин, рассуждать об исторической роли древнейшего казачества в деле строения государства Российского. Основываясь на источниках ещё менее надёжных, чем былины о богатырях, они доказывают, что казаки — главные собиратели земель русских, раздвигавшие их границы и их же охранявшие, а стало быть, радетели о государственности и величии России, что очень ловко иллюстрирует нынешние некоторые модные политические теории. В этом смысле тема казачества столь благодатна, что поспекулировать на ней пытаются совсем уж неожиданные «политические старатели», вроде новообращённых исламистов, превратившихся из обычных безбожных «совков» в ревнителей джихада. Эти «искатели особого пути России» трактуют былины более чем своеобразно: Илью следует звать Илиасом, а Алёшу Поповича — ибн-Муллой. Они хладнокровно препарируют название родного села Ильи Карачарова и находят, что в его основе лежит тюркское слово «кара», что значит чёрный — а это, по их мнению, многое проясняет. Правда, вторая часть слова — чарово — в тюркских языках лишена всякого смысла, но что за беда, например, слова «богатырь» и «казак», там и сям встречающиеся в былинах, по мнению младоисламистов — злокозненно изменённые исконные звания военной доблести: «батыр» и «казах». То, что русские «батыры» сражались с язычниками, не будучи мусульманами, нисколько их не смущает — это неважно в свете главной идеи — осуществления джихада, как и предписывает Священная Книга.

В 1988 г. комиссия Минздрава УССР произвела экспертизу мощей преподобного Ильи Муромца. Она определила, что он скончался в возрасте 40—58 лет от обширной раны в области сердца. Кроме того, обнаружен дефект костей позвоночника — причина паралича конечностей в юности. Всё это подтверждает факты из его жития, а также сюжеты былин.

Оставив подобные рассуждения на совести «новейших мусульман», зададимся другим вопросом: почему в более «молодых» былинах старинного богатыря так «понизили»? «Казаками» в Золотой Орде называли чернь, низшее воинское сословие, а на Руси так называли главным образом легковооружённых служилых людей, воинскую вольницу, которая по своему статусу была много ниже княжеских дружинников.

Вопрос этот основательно проработал и исследовал знаменитый русский историк Д.И.Иловайский², который утверждал, что «казаками» в Поволжье называли также тех, кто нанимался на торговые суда, ходившие по реке. Широкое распространение вольного казачества началось в XVI в., а серьёзной военно-политической силой казачье войско было признано ещё позже, после укрепления позиций Запорожской Сечи в Украине, походов Ермака и прочих событий, т.е. спустя не одно столетие после появления богатырских былин. На самом деле разгадка тайны «казачества» Ильи Муромца и его боевых друзей довольно проста — в былинах сказались позднейшие наслоения, след, оставленный эпохой Смутного времени. В былинах позднейшего периода у богатырей (вместо привычных степняков, с которыми они бились прежде) появляются враги со странным названием «люторы» — лютеране, которых, конечно же, не могло быть во времена Киевской Руси. Зато в период польско-литовского нашествия, в конце XVI  — начале XVII в., Реформация процветала в Польше и Западной Руси — достаточно припомнить то, что «кальвинистами» были Радзивиллы, знатнейшая польская фамилия, которая оказывала покровительство своим единоверцам. Тогда же в былины проникла «колдовка Маринка» — память о Марине Мнишек, и ещё целый ряд персонажей.

Но всё же, почему Илья попал не в бояре, не в чёрную сотню, не в дворяне, а именно в казаки? Иловайский дал ответ и на этот вопрос: именно в пору Смутного времени, в первом десятилетии XVII в. неожиданно прославилось имя другого Ильи Муромца — полного тёзки былинного богатыря, который вёл жизнь озорную и лихую, «казакуя» в Терской области. Об этом авантюристе известно больше, чем о других «Муромцах», вместе составивших известный, так сказать, «исторический бренд», что и не удивительно, ибо его дело было подробно разобрано в судебных инстанциях, о чём сохранились документальные записи.

Всё в его жизни вышло как-то ненароком — действительно, родители нарекли мальчика Илюшкой, родился он в Муроме. Вот вам и более позднее прозвище! Мать, Ульяна, была вдовой торгового человека Тихона Юрьева, жила же невенчанной с неким Иваном Коровьевым, от которого и родила мальчика. После того как Иван помер, Ульяна, исполняя его завет, постриглась в муромском Воскресенском девичьем монастыре с именем старицы Улиты. Как и где в это время жил Илья, неизвестно, но, видимо, как-то всё-таки был устроен, потому что главные беды начались, когда умерла мать-монахиня — после этого он стал скитаться «меж дворов». Сначала мальчика взял к себе нижегородский купец Тарас Грозильников, с которым он уехал в Нижний Новгород. Там, в лавке купца, Илья три года торговал яблоками и горшками, а потом нанялся на судно ярославского торгового человека Козьмы Огнева «кормовым казаком» — другими словами, стал корабельным коком. Служа в этой должности, Илья доплыл до Астрахани, где остался зимовать, торгуя на тамошнем татарском базаре кожами и сапогами, а весной, снова нанявшись на струг ярославца, поднялся с ним до Казани. Там он прожил три месяца, перешёл на струг уже вятского купца, у которого прослужил около полутора лет, покуда снова не пошёл с хозяйским товаром в Астрахань, где остался на зиму, торгуя на том же Татарском базаре. Он занимался тем, что в позднейшие времена назовут «спекуляцией»: брал у купцов-корабельщиков холсты и кожи «на реализацию», продавая их с надбавкой цены — запрошенную стоимость товара возвращал хозяевам, а разницу оставлял себе.

Мощи преподобного Ильи Муромца в Ближних пещерах

Илья немало поплавал по Волге, доходя до Нижнего Новгорода, бывал в Царицыне и других местах — так продолжалось до тех пор, пока по торговым делам своего очередного нанимателя он не попал в Терки — городок терских казаков. Там он сделался воином-наёмником: «нанялся в служилые и ратные люди к стрелецкому пятидесятнику Пятому», чтобы вместо заболевшего племянника Пятого идти под началом этого царского воеводы против Тарковского шамхана. Здесь его впервые стали назвать «Муромцем».

Вернувшись из похода, Илья зазимовал в Терках, служа у некоего Григория Елагина, а летом снова ушёл в Астрахань, где пристал к волжским казакам. К концу царствования Бориса Годунова наш «Илейка Муромец» находился в казачьем отряде, в составе войска воеводы князя Ивана Хворостинина. С этим отрядом Илейка выступил на службу в Терки, что и предопределило всю его дальнейшую судьбу. Как раз в это время там произошло возмущение волжских и терских казаков, среди которых кто-то пустил слух о том, что-де «государь было хотел пожаловать казаков великим жалованием, но то жалование “лихие бояре” им не дали, а себе присвоили». Этого было вполне достаточно для бунта и отказа подчиняться воеводам. Казаки на своём кругу решили компенсировать потери от неполученного жалования, отправившись походом к устью Куры, чтобы «громить там турских людей», а если добыча будет не велика, идти на службу к «Кизилбашскому (персидскому. — Авт.) шаху Аббасу». И как раз в это самое время до них дошла весть о свержении и смерти Годунова, воцарении Лжедмитрия и донских казаках, которые помогли «царевичу» взойти на трон и «были богато одарены и премного награждены». Распалённые слухами об удаче донцов около трёх сотен терских казаков решили и сами попытать счастья в подобном деле. Отколовшись от войска, собиравшегося в поход на Куру и далее в Персию, они составили заговор. Суть его была незатейлива: они собирались выдвинуть из своей среды самозванца, который претендовал бы на самое высокое положение, идти в Москву Волгой, а по пути громить торговые суда. Итак, составившие заговор казаки объявили, что нашёлся, дескать, «царевич Пётр Фёдорович», сынок последнего царя из рода Рюриковичей, Фёдора Ивановича. Известно было, что у последнего была только дочь, умершая во младенчестве, но терских заговорщиков это не смутило — они изобрели историю о том, как царственный младенец (из опасения козней Годунова и его приближённых) был предусмотрительно подменён какой-то девочкой, которую и отравили враги Отечества. Мальчик же был вывезен из Москвы, надёжно укрыт и воспитан тайно. Для той смутной поры басню сложили довольно ловко, да неожиданно возникла загвоздка: кого выбрать на роль Петра Фёдоровича? Быть царевичем, хоть и самозваным, дело тонкое — одним не вовремя сказанным словом или неловким жестом можно было вызвать подозрения и погубить всё дело. Среди примкнувших к заговору молодых людей подходящих летами предполагаемому царевичу и более или менее благообразной наружностью отыскалось лишь двое — Илейка Муромский и стрелецкий сын Митька Астраханский. Но Митька честно признался, что всю жизнь прожил в Астрахани, в Москве не бывал и «тамошних бытностей» совсем не знает, а вот Илья вместе со своим первым хозяином, нижегородцем Тарасом Грозильниковым, по торговым делам в столицу ездил и прожил там целых полгода от Святок до Петрова дня. Он хорошо знал город, столичные порядки и даже имел некоторое представление о том, как ведутся государственные дела, т.к. жил с хозяином в доме подьячего Тимофеева, служившего в приказе, ведавшем делами Устюга и Вятки. Эта давняя поездка в Москву предопределила выбор товарищей — Илью Муромца и объявили царевичем Петром Фёдоровичем.

Илья Муромец. В.М.Васнецов. 1898 г.

Управившись с выбором «царевича», казаки разослали в разные места гонцов с известием — «объявился законный государь Пётр Фёдорович», собирающий верных ему людей, которым обещает великие милости после возвращения ему престола.

Заговорщики тайком от воеводы Петра Головина ушли на нескольких стругах из городка Терки и, спустившись до Каспийского моря, встали у острова, лежавшего напротив устья Терека. Туда со всех сторон стали прибывать разного рода авантюристы, отлично понимавшие суть игры, но готовые рискнуть головой. Тогда, после удачи дела «царевича Дмитрия», многим казалось, что возможно всё — нужно только действовать умно и решительно.

Когда на острове собралось достаточное войско, Лжепётр морем, на стругах, пошёл к Астрахани, но в город эту вооружённую до зубов компанию не пустили, а сил захватить царскую крепость у них не было. Тогда они проследовали вверх по Волге мимо Астрахани.

Но этим дело не ограничилось — Илья отправил гонцов с грамотами к Лжедмитрию, и, надо отдать должное ему и его советчикам, компания проходимцев ловко «отлила колокол»: в тех грамотах Илья себя называл «царевичем Петром», а Лжедмитрия величал дядей, тем самым признавая его истинным сыном Ивана IV. Но... требовал того же и в отношении себя. Столкнувшись с коллегой-мошенником, Лжедмитрий схитрил: он богато одарил гонцов и дал им грамоты, в которых отвечал «племяннику» ласково, приглашая к себе в Москву.

Преподобный Илья Муромец. Современная икона

Эту ответную грамоту Илья-самозванец получил уже под Самарой и приказал идти к столице. Неизвестно, готовил ли «дядя» своему «племяннику» ловушку или у него имелись другие планы в отношении Муромца и его людей, но, когда караван Лжепетра миновал Свияжск, до него дошло известие о разразившемся в Москве бунте и гибели «царя Дмитрия». Посовещавшись со своими атаманами, Муромец приказал разворачивать струги — они пустились в обратный путь вниз по Волге, грабя по дороге встречные суда и прибрежные селенья. Из Волги пиратская флотилия перешла в Дон, а из него в Донец — очевидно, они искали местечка потише, чтобы отсидеться, поделить добычу после волжских грабежей и погулять вволю. Но тут, в очередной раз, им пришлось поменять свои планы: там, на Донце, их отыскал гонец с грамотой от князя Григория Шаховского, человека, замешанного во множество интриг Смутного времени.

Этот московский дворянин пережил в своей жизни столько приключений, что их хватило бы на целую серию романов. При сменявших друг друга на русском троне царях Иване Грозном, Фёдоре Ивановиче, Борисе Годунове он немало повоевал, был в плену в Польше, потом служил в разных пограничных городах и острогах. Когда в 1605 г. в российских пределах впервые появился Лжедмитрий, князь Григорий Шаховской воеводствовал в Рыльске. До сих пор не известно, по каким причинам он так поступил, но факт остаётся фактом: Григорий Петрович перешёл на сторону самозванца и вместе с ним сражался с войсками московского царя, а потом, после победы, занял видное место при его дворе. Но тот, на кого сделал ставку Шаховской, на вершине власти продержался недолго — после того, как в результате боярского заговора Лжедмитрий был свергнут и убит, на трон взошёл Василий Шуйский. Все приближённые прежнего правителя были изгнаны со своих должностей, но обошлись с ними довольно милостиво. Возможно, так произошло оттого, что многих тогда «бес попутал», и сами заговорщики, свергнувшие Лжедмитрия, были не без того же греха, совсем ещё недавно признавая самозванца законным государем. Как бы то ни было, князя Шаховского просто изгнали из столицы, отправив воеводой в город Путивль, что на реке Сейм. В этот отдалённый от столицы край (тогда по сути пограничный рубеж государства) ловкий Григорий Петрович отправился не с пустыми руками, а прихватив одну из важнейших державных регалий — государственную печать, которую он в страшную ночь разгрома царского дворца и убийства Лжедмитрия сумел вынести и спрятать, воспользовавшись общей суматохой и полнейшей неразберихой. Притихнув на время в Путивле, князь вовсе не собирался смиряться со своим положением, и как только пошли слухи о том, что царь Дмитрий остался жив, вовремя скрывшись от своих врагов, он начал действовать, благо что Путивль был для того очень удобным местом.

Илья Муромец и Соловей-разбойник. Гравюра XIX в. Неизвестный художник

Жители города одними из первых присягнули самозванцу, признав его царём, а потому они, как и князь, не без основания опасались, что со временем им припомнят эту измену. Князь Григорий Петрович созвал путивльцев на площади и торжественно объявил, что любимый государь Дмитрий жив, а изменники-бояре убили совсем другого. Весть вызвала в народе ликование, но князь, продолжая, сказал, что радоваться рано, ибо теперь Путивль и весь край ждёт лютая кара царя Василия — в качестве исторического примера он привёл расправу Ивана Грозного с новгородцами. В своих речах князь был столь убедителен, что Путивль восстал, а вслед за ним поднялась и вся округа. Слух о спасшемся царе и князе Григории, объявившим себя его уполномоченным, разнёсся быстро, и к Путивлю потянулись люди, из которых Шаховской составил ополчение.

Памятник Илье Муромцу в Муроме

Распускал же эти слухи о спасении Лжедмитрия давний знакомец князя, московский дворянин Михаил Молчанов — ещё один человек «затейливой» судьбы: битый кнутом чернокнижник, он впутался в политические заговоры и был одним из участников убийства сына Годунова, Фёдора, который должен был наследовать шапку Мономаха от отца. После воцарения самозванца Михаил Молчанов был включён в его свиту для занятий магией в интересах своего патрона. После убийства Лжедмитрия Молчанов сбежал из Москвы и, двигаясь к литовской границе, всюду распускал слухи о его спасении. Осев в Польше, чернокнижник продолжил свои россказни, причём так активно, что дал шанс Шаховскому поднять восстание. Но одних слухов было мало — соборному ополчению нужно было представить живого царя, и князь Григорий, войдя с Молчановым в переписку, предложил ему самому исполнить эту почётную, но дьявольски опасную роль. Однако премудрый маг и чародей на приманку честолюбия не клюнул, но, отказавшись сам, прислал в помощь князю другого авантюриста — Болотникова³, которого снабдил поддельными грамотами, объявлявшими его «главным царским воеводой». И вот тут очень пригодилась краденая из дворца государственная печать, которую приложили к грамотам Болотникова, придав им солидный вид подлинных документов. Прибытие Болотникова в Путивль сначала рассматривалось как временная мера, чтобы оттянуть время, дать Молчанову возможность найти человека, подходящего для исполнения роли «чудесно спасшегося царя». Но приезд «главного воеводы» словно придал новые силы восставшим, кроме того, Болотников прекрасно проявил себя: разбив царских воевод, он подступил в Москве и осадил столицу. Однако вскоре в лагере мятежников пошли несогласия, часть ополчения переметнулась к Шуйскому, и воспрянувшие духом царские войска под командованием Скопина-Шуйского разгромили ослабевшее ополчение Болотникова. Тот отступил к Калуге, выдержал осаду, разбил царское войско, а потом ушёл в Тулу. К тому времени в рядах повстанцев началось брожение: люди желали видеть царя, а Михаил Молчанов всё никак не мог подыскать «подходящего» человека. Возникла серьёзная угроза, что после всех этих неудач восстание, лишённое лидера, вокруг которого можно было собирать людей и от звонкого имени которого вершить политику, само собой прекратится.

Джигитовка терских казаков

В этот-то самый момент Шаховский и узнал, что тот, кто писал «царю Дмитрию» от имени «царевича Петра Фёдоровича», ходит где-то по Дону с отрядом казаков и разноплеменного сброда, занимаясь грабежом купцов.

Царь Василий Шуйский. Титулярник. 1672 г.	Царь Фёдор Иванович

Шаховской, адресуясь непосредственно к «царевичу Петру» и величая «по титулу», извещал его, что Божией милостью царь Дмитрий снова, в который уж раз, сумел избежать смертельной опасности и теперь зовёт к себе на помощь своего племянника и его товарищей-казаков. Эта грамота была заверена той самой государственной печатью, Илья стал ездить с нею по Дону, собирая войско, говоря, что поведёт его «на выручку законному государю». Многие ему верили или делали вид, что верят. Как бы то ни было, усилия Муромца не пропали даром, и скоро в его лагере собралось до 10 тыс. хорошо вооружённых человек со всеми необходимыми припасами. С ними он выступил в поход, направляясь к Путивлю, по дороги захватив и разграбив множество городов.

Людям нравился их предводитель: он и сам был не прочь «пошерпать товары» и им не запрещал. К тому же, как всякий простолюдин, навидавшийся в жизни всякого лиха, Илейка не любил аристократов и теперь имел полную возможность проявить эту нелюбовь. Попавших в его руки бояр он казнил затейливыми способами, зверски мучая перед смертью к вящему восторгу наслаждавшейся зрелищем черни, среди которой Лжепётр своими садистскими выходками снискал популярность и славу «народного заступника». Как гласит летописец, «многих воевод и дворян различными муками мучили: иных с башни кидали, иных с моста в ров, иных вверх ногами вешали, иных по стенам распинали, руки и ноги гвоздями прибив, и из пищали расстреливали». Расправившись с князем Андреем Бахтияровым, «народный герой» тем не унялся и, растоптав боярскую честь, изнасиловал его дочь, а потом подарил несчастную княжну ребятам из своего конвоя, которые замучили её до смерти.

Лжедмитрий I. Гравюра начала XVIII в.	Благоверный князь М.В.Скопин-Шуйский. Парсуна

При этом Илья показал себя действительно дельным атаманом: выросшее ещё больше за время похода войско под его началом одержало несколько побед, дошло до самой Тулы, где и соединилось с армией Болотникова, собранной из множества крестьянских и казачьих шаек. Они стали готовиться к походу на Москву, но в это время царь Василий Шуйский, оценив реальность угрозы штурма столицы армией черни и самозванцев, собрал стотысячную армию, во главе которой лично выступил на Тулу. Будучи не в силах противостоять столь грозной силе в открытом бою, мятежники заперлись в городе, который царские войска обложили со всех сторон плотной осадой.

Изгнание поляков из Московского Кремля. Э.Лисснер

Понимая, что в случае поимки ничего хорошего их не ждёт, осаждённые оборонялись отчаянно и осада Тулы затянулась. В царском лагере даже начали поговаривать о необходимости её снять, чтобы войску не зимовать в поле.

Но тут к царю явился боярский сын Фома Кравков (земляк Ильи-Лжепетра). Он предложил затопить осаждённый город, перекрыв плотиной реку Упу, протекавшую через Тулу, а конкретно — завалив её мешками с землей. После некоторых колебаний согласившемуся ответить головой Фоме дозволили попробовать и, убедившись, что план выполним, прислали ему на помощь собранных со всей округи мельников, опытных в деле устройства плотин.

Очень скоро Фома Кравков преподнёс ужасный сюрприз своему землячку: воды перекрытой Упы затопили город, уничтожив запасы пороха и провианта.

Отражать натиск царского войска теперь стало невозможно, и по требованию своих товарищей атаманы принесли царю повинную голову: они выехали из города верхами, в лагере же осаждавших спешились и безоружными пришли к царскому шатру, перед которым пали на колени, моля о пощаде. Их связали и велели отвести в обоз, где держали под строгим караулом. Самозванца Лжепетра, Болотникова, Шаховского и прочих атаманов доставили в Москву, там их долго допрашивали, а потом судили и приговорили.

Последнего из известных исторической науке Илью Муромца в 1607 г. повесили как самозванца, вора и разбойника.

«Расспросные листы», в которые записывались его показания, стали своеобразным «биографическим свидетельством» — после пыток Илья рассказал о себе, вот уж действительно — «всю подноготную»⁴.

Болотникова сослали в Каргополь, где ослепили и утопили, а вот князь Шаховской, заваривший всю эту кашу с восстанием, спасся. Он был сослан в заточение на Кубенское озеро, но пробыл там недолго — его освободил один из бродячих отрядов польского войска, пришедшего со вторым Лжедмитрием, появившимся на политической арене уже без всякого участия Молчанова и других соратников князя.

Шаховской был весьма активным участником всех событий той эпохи, а потом скрылся, и что с ним стало — в точности неизвестно.

Зато казнённый царём Болотников вошёл во все учебники истории советского времени — в нём, при известном желании, можно было рассмотреть народного вождя, боровшегося с царской властью и боярством, этакого отдаленного предтечу Разина, Пугачёва и пролетарской революции.

Муромский же Илейка после смерти сподобился быть увековеченным в народной памяти как былинный богатырь. «Неприятные моменты», вроде случая с семьёй князя Андрея Бахтиярова, были «опущены», а вот походы против басурман Ильи «со товарищи», морские плавания и прочие подвиги довольно органично вошли в тексты былин, дополнив их новыми сюжетными ходами и сведениями о жизни «казака Ильи Муромца». Этот Муромец стал последним элементом, завершившим формирование «исторического бренда», сложившегося из столь разных, сложных фрагментов, разбросанных во времени и пространстве.

ПРИМЕЧАНИЯ