Братья Икара, сыны Марса

Продолжение. Начало см. № 45/2004.

Материалы статьи могут быть использованы на уроках по темам: «Мир в первой половине XIX в.», «Балканы — узел противоречий», «Россия в конце XIX — начале XX в.». 8-й класс.

К их шару «Летучий корабль» были приделаны крылья, весла, руль и парашют, по его диаметру — устройство, придуманное старшим Монгольфье для торможения при посадке. Всеми этими приспособлениями Бланшар пытался контролировать и направлять полет, но толку из этого не вышло никакого. Вместе с Бланшаром в корзину «Летучего корабля» сел американец Джон Джеффрис, на денежки которого шла подготовка всего этого предприятия, а Монарди пересек пролив на корабле, чтобы встречать их в Кале, — неаполитанец не попал в состав экипажа из-за опасения перегрузить шар.
После старта «Летучий корабль» пронесся над кораблями у английского побережья, потом поднялся выше, и вскоре аэронавтам открылся вид французских берегов. Шар здорово раскачивало и вращало вокруг оси свежим ветром, который стремительно нес его вперед. Спустя 50 минут после взлета шар стал опускаться, аэронавты выбросили первый мешок балласта — и он снова поднялся. Еще через полчаса дуврский замок исчез из виду, а шар опять пошел вниз. Аэронавты снова выбросили балласт, но это не помогло — падение замедлилось, но «Летучий корабль» снижался. Тогда за борт полетели вещи, инструменты, припасы, все, что могло облегчить шар. Когда половина пути до французского берега осталась позади и он становился все ближе и ближе, шар снова стал опускаться, но балласта уже не осталось. До берега оставалось совсем немного, шар несся уже над волнами Ла-Манша, и Бланшар решил пожертвовать своими приспособлениями для управления — отрубил крылья, руль, весла и бросил в море. Шар снова взмыл в воздух и, подхваченный порывом ветра, вскоре достиг окрестностей Кале. Он вполне удачно опустился на землю. Аэронавты, пережившие столь захватывающее приключение, были живы и здоровы. Вскоре к месту посадки прибыла целая депутация муниципалитета Кале, а вместе с нею Монарди и Пилатр де Розье, который первым пожал руки героев, поздравив их с удачей.
Бланшару немедленно пожаловали звание почетного гражданина Кале, поднеся свидетельство об этом в золотом ящичке, украшенном медальоном. Джеффрису никакого звания не дали, поскольку он был иностранцем. Оболочку шара члены муниципалитета просили оставить в городе, чтобы хранить ее в городском соборе. На башне ратуши подняли городское знамя, а над домом, в котором поместили аэронавтов, — французский флаг. Весь вечер 7-го и весь день 8 января 1785 г. в Кале гремели пушечные салюты и звонили колокола городских церквей.
Бланшара и Джеффриса встречали как триумфаторов, Париж славил их имена, каждый был рад пожать им руку, выразить свое восхищение, просто посмотреть на них! Аэронавтов принял сам король и за заслуги перед Францией положил Бланшару пожизненный пенсион в 12 тыс. ливров в год.

Пилатр де Розье

Пилатр де Розье, даже утратив первенство, от своего замысла не отказался, решив хотя бы повторить этот подвиг, перелетев пролив с французского берега. Но ему с самого начала не везло — ветер дул совсем не в ту строну, куда было нужно. Свою штаб-квартиру де Розье разместил в прибрежном городе Булонь, расположенном возле самого узкого места Ла-Манша — до английского берега всего 30 км. По-прежнему подходя к делу с основательностью опытного ученого, де Розье и его помощник Ромен запускали пробные шары и ждали известий из Англии. Но ни один из беспилотных шаров не пересек Ла-Манш — на английском берегу их не находили. Время шло, и помимо этих неприятных известий де Розье стали беспокоить враги, о которых сначала никто и не подумал, — на складе, где хранились оболочки шаров, завелись крысы, прогрызавшие в них здоровенные дыры. Для борьбы со зловредными грызунами пришлось закупить целую свору кошек и собак. Публика, заинтригованная обещаниями перелета, стала проявлять нетерпение, и пошли уже в парижских газетах карикатуры да шуточки: дескать, де Розье в Булони решил заняться разведением собак и кошек, а вовсе не лететь в Англию. Тягостное ожидание длилось полгода, но всему бывает конец, и к лету ветер изменил свое направление. Больше тянуть было нельзя, и ранним утром 15 июня 1785 г. де Розье и Ромен поднялись в воздух. С ними хотел лететь маркиз де Меденфор, но его отговорили, сказав, что шар нельзя слишком перегружать. Позже маркиз благодарил тех, кто его удержал.
Шар де Розье медленно и величественно поднялся на 1 700 футов ввысь, но никак не мог удалиться от берега — свежий западный ветер гнал его обратно. Когда он оказался едва ли не в миле от побережья, все собравшиеся поглазеть на старт увидели, как по оболочке шара пробежало странное, лилового цвета пламя. Шар мгновенно сморщился, и гондола ринулась вниз, рухнув на берег в 300 м от кромки моря. Когда к ней подбежали люди, Пилатр де Розье был уже мертв. Ромен еще дышал, но вскоре умер и он. Так первый человек, совершивший полет на воздушном шаре, стал и первой жертвой аэронавтики.
Несмотря на гибель де Розье и Ромена, полеты на шарах продолжали оставаться популярными — более того, как только выяснилось, что полеты действительно опасны, ажиотаж только усилился. И раз была публика, желавшая видеть «смертельный номер», нашлись те, кто желал демонстрировать его за хорошую плату. Конкуренция в аэронавтике возросла, но «старая гвардия» не сдавалась. На первопроходцев «работало имя» — неаполитанец Монарди летал в Англии, Италии, Испании и Португалии, а Бланшар с успехом гастролировал по всей Европе.
В июле того же 1785 г. он совершил полет в Голландии, в присутствии герцога Оранского. Затем, в апреле 1786 г., состоялся полет в Лилле: с Бланшаром полетел де Лепинар. Принц де Тистель презентовал им в дорогу бутылку вина. На бутылке имелась специальная наклейка: «Калабрское вино. Предназначено быть выпитым в небесах воздухоплавателем мсье Бланшаром и кавалером де Лепинаром». В этот раз шар за 58 минут поднялся на большую высоту и попал в холодный поток воздуха. Температура за бортом была «всего на три градуса выше точки замерзания, а потом опустилась ниже ее». Воздушные путешественники завернулись в плащи и клацали зубами от холода. К приборам и инструментам нельзя было прикоснуться голой рукой. Чернила замерзли, и делать записи стало невозможно. Очень болели уши. Вино из бутылок вытряхивали в стакан с частичками льда, так что выпить удалось всего несколько глотков. Но, несмотря на эти трудности, Бланшар и его спутник были совершенно счастливы: «Мы поднялись туда, где человек испытывает блаженство, — под нами была бездна, а над нами великолепное небо. Громады нагроможденных друг на друга облаков казались горами, над которыми мы парили. Зрелище было чарующим» — так описали они свои впечатления. Полет продлился более 11 часов и завершился возле города Меца в Шампани.

Потом были полеты в Бельгии, Польше, Швейцарии и Германии. Всюду на невиданное прежде зрелище приходили полюбоваться огромные толпы народа. В Нюрнберге к месту старта сошлись более 90 тыс. человек, а когда шар поднялся и полетел, люди сорвались с мест и побежали за ним. «Эта толпа, — писал Бланшар в своих заметках, — бежала за шаром, не замечая преград. Они перепрыгивали их или ломали все, что вставало на их пути, а падения людей вызывали взрывы хохота бегущей толпы, и вообще сверху казалось, что весь Нюрнберг впал в помешательство».
В 1788 г., совершая подъем в швейцарском Базеле, Бланшар потерпел первую крупную аварию: шар был наполнен недостаточно, чтобы поднять гондолу, и Бланшар обрезал веревки, ее удерживающие. При этом он сидел на кольце, к которому сходились четыре каната, прикрепленные к гондоле. Сам полет прошел удачно, но при приземлении аэронавт сильно расшибся и после этого две недели пролежал в постели.
Тем временем во Франции свершилась революция, и многие из тех, с кем Бланшар начинал летать, с жаром кинулись в политику, бросив полеты. Например, старший из Монгольфье сделался в Париже «администратором Консерватории искусств и ремесел» и «членом совещательного бюро по искусствам и мануфактурам». Бланшар же продолжал полеты, словно ничего не замечал вокруг. Зато замечали другие: в 1793 г., во время его выступлений в Тироле, аэронавта заподозрили в том, что он тайный революционный агитатор, и упрятали в Куфштейнскую крепость. Выйдя оттуда после того, как это недоразумение разрешилось, Бланшар почувствовал себя весьма неуютно в воюющей Европе. И тут как раз подоспело приглашение правительства США. Бланшар со своими шарами отправился за океан и совершил в тогдашней столице США Филадельфии свой 45 полет, а в Нью-Йорке 46-й. Американцы встречали его восторженно, а президент Вашингтон выдал ему американский паспорт за своей подписью, и этот документ обязывал любого американца оказывать аэронавту всяческое содействие.
Бланшару довольно долго везло, хотя несколько раз случались, как нынче говорят, «нештатные ситуации», но он отделывался довольно легко. Лишь совершая свой 66-й полет в 1807 г., он получил столь серьезные травмы при приземлении, что не смог больше летать. Его парализовало, аэронавт, наверное, помер бы с голоду, но «семейное дело» продолжила его супруга, бывшая на сорок лет моложе Бланшара.
Мари Мадлен Софи Бланшар была не первой дамой, поднявшейся в воздух, но она летала не пассажиркой, а аэронавтом, управлявшим полетом! Даже после смерти супруга, последовавшей 7 марта 1809 г., Мари продолжила летать и в конце концов превзошла своего мужа на один подъем. Но поистине какой-то рок преследовал это семейство: в 1819 г., во время праздника в Париже, Мари поднялась в воздух в 67-й раз и в ее шар угодила ракета фейерверка. Пробитая оболочка лопнула, и Мари, упав с небес на грешную землю, разбилась насмерть.
В биографии семейства Бланшар имеется один факт, на который мало обращают внимания историки: когда аэронавт совершал показательные полеты в Париже, один кадет военной школы попросил Бланшара взять его с собой, но у молодого человека не нашлось той суммы, которую потребовал Бланшар, и полет не состоялся. Кадета этого звали Наполеон Бонапарт, и ему тогда здорово досталось от старшего офицера, которому доложили о попытке кадета полетать. В те времена считалось, что полеты на шарах — ярмарочное шутовство и участие в нем марает честь мундира. Позже к полетам на шарах Наполеон относился с большим предубеждением, и как знать, не был ли тот случай с Бланшаром началом этой неприязни. Как бы то ни было, но когда весной 1812 г. у императора попросил аудиенции человек, назвавшийся последователем Бланшара и предложивший план построения управляемого воздухоплавательного аппарата, Наполеон выслушал его, но отказал.

Гибель Пилатра де Розье

Этим человеком был механик Франц Леппих, изобретатель нового музыкального инструмента «панмелодина». По обычаю того времени, он гастролировал со своим изобретением по Европе, демонстрируя его за деньги. Однако Леппих мечтал создать управляемый летательный аппарат и, взяв за основу опыты Бланшара, теоретически разработал (насколько можно судить по фрагментам описаний), очередной тупиковый вариант так называемого «махолета». По его замыслу, шаром с гондолой экипаж должен был управлять при помощи машущих крыльев, для чего Леппих собирался использовать оригинальную систему пружинных механизмов. Во время аудиенции у Наполеона Леппих обещал, что его аппарат «сможет поднимать такое количество разрывных снарядов, что посредством их можно было бы истребить целые армии».
Опыты использования воздухоплавания в военных целях были предприняты во Франции еще в 1783 г. Практически сразу же после первых полетов Монгольфье и Шарля известный математик и изобретатель, военный инженер Жак Менье представил французской Академии наук свое сочинение «О применении аэростата в военных целях» и проект дирижабля — управляемого аэростата (дирижабль в переводе означает управляемый). Менье предлагал улучшить аэродинамические свойства оболочки аэростата, сделав ее вытянутой, веретенообразной, а чтобы он не терял форму во время полета, изобретатель предлагал поместить внутри аэростата еще одну полую, небольшую оболочку, накаченную газом, так называемый «баллонет». Газ можно было бы по мере надобности выпускать внутри большой оболочки, регулируя высоту полета основного аэростата. Двигаться этот дирижабль должен был при помощи пропеллера. Вот в этот-то пропеллер все и уперлось — тогда не было еще двигателей, способных вращать «мельницу Менье» с должной скоростью.
Проект отложили до лучших времен. Но, будучи человеком военным, Менье был вынужден отказаться от своих планов, поскольку начался целый ряд войн, в которых он принял участие. К мирной жизни и проекту дирижабля ему вернуться было не суждено — Менье погиб в одном из сражений.
Первую попытку применить аэростат на войне предприняли в 1793 г. при осаде Валенсии, но особой помощи осаждавшим это не принесло. Однако неудача не остановила французское военное командование и 2 апреля 1794 г. капитану инженерного корпуса, химику по образованию Кутелю было поручено устроить воздухоплавательную школу в Медоне. Курсантами этой школы стали несколько офицеров и 24 нижних чина: их учили строить аэростаты и управлять ими. Первые военные воздушные шары изготовлялись из шелка, покрытого лаком, и помещались в каучуковую оболочку. В разработке программы для медонской школы «аэростьеров» принимал участие профессор Шарль, под руководством которого были устроены (по методу, открытому Лавуазье) особые газодобывательные печи. Шар поднимался в воздух, закрепленный двумя канатами в экваториальной части. Эти канаты на земле крепились к вороту, при помощи которого шар опускался и поднимался на нужную высоту. Из выпускников школы были сформированы два специальных отряда «аэростьеров», принявших участие в франко-австрийской войне; один отряд приписали к Маасской армии, другой к Самбрской.
Офицеров-аэростьеров использовали как наблюдателей и рекогносцировщиков: они осматривали местность с высоты, выявляя передвижения войск противника, уязвимые места его позиций и то, что снизу разглядеть было невозможно. Наблюдатели, снабженные сильными подзорными трубами, поднимались на высоту 250—270 м над землей, а при проведении рекогносцировок на 600—800 м. Один отряд «аэростьеров» мог работать на линии протяженностью в 150 миль, держа всю местность под наблюдением. Об увиденном наблюдатели сигналили вниз флажками или спускали на веревочках записки. Боевое крещение аэростаты и «аэростьеры» получили в сражениях, развернувшихся при осадах крепостей Мобежа, Шарлеруа, Люттеха и в битве при Флерюсе. Всюду «аэростьеры» действовали удачно, помогая штабам французских армий.
Довольное их действиями командование собиралось даже увеличить число аэроотрядов с тем, чтобы в каждой армии было по одному. С этой целью Кутель прибыл с новым шаром в Рейнско-Мозельскую армию, стоявшую перед Майнцем в 1795 г. Но тут случилось несчастье — налетевшая буря разорвала шар, и после этой неудачи отношение к «аэростьерам» изменилось, к тому же в них разочаровался главный военный авторитет того времени, Наполеон Бонапарт, и приказал расформировать отряды. Правда, спустя несколько лет, во время египетского похода в 1798 г., Наполеон пытался использовать беспилотные «монгольфьеры» в качестве устрашающего средства воздействия на противника: 11 ноября 1798 г. он приказал поднимать шары, пугая осажденные им гарнизоны. Но 14 января 1799 г. «монгольфьер», запущенный в полный штиль, улетел и приземлился на позициях египтян, доставшись им в качестве трофея. Тогда великий полководец окончательно разочаровался в этом средстве ведения войны.
Как уже говорилось, спустя 13 лет Леппих предложил императору построить усовершенствованный аналог «Летучего корабля» Бланшара, но Наполеон не соблазнился этой заманчивой перспективой. Тогда Леппих предложил свой проект противникам Бонапарта, явившись весной 1812 г. к русскому посланнику при Штутгардском дворе господину Аллопиусу.
В России полеты на воздушных шарах не были диковинкой. Почти сразу же, как начались подъемы на воздушных шарах во Франции, подобным зрелищем побаловали петербургскую публику заезжие гастролеры. 24 ноября 1783 г. на набережной, возле Эрмитажа, в день рождения императрицы Екатерины, в небеса был запущен небольшой шар. Спустя год француз Мениль поднял беспилотный шар, который продержался в воздухе целых 6 часов.
В 1802 г. состоявший на русской службе итальянский профессор Черни открыл подписку для сбора средств на построение воздушного шара. Было собрано 1735 рублей и назначена дата полета — 16 ноября 1802 г. Однако полет отложили из-за технических проблем, а потом скончался его инициатор, профессор Черни. Собранные деньги пошли в качестве платы французскому аэронавту Андре-Жаку Гарнерену, совершившему 10 июня 1803 г. удачный полет. Он поднялся в небо вместе со своею супругой в присутствии царской четы и многочисленной публики и, совершив перелет, приземлился в лесу на Малой Охте. Эти полеты сразу же заинтересовали русских военных, и 18 июля 1803 г. в полет с Гарнереном отправился русский генерал Сергей Львович Львов. За этот полет Гарнерену было уплачено 2 тыс. рублей. Потом чета Гарнеренов со своим оборудованием перебралась в Москву, и здесь 20 сентября 1803 г. ими был устроен демонстрационный полет, продлившийся 7 ч. 15 мин.

Гибель Мари Бланшар

Летом следующего, 1804 г. действительному члену российской Академии наук, химику Ловицу, удалось добиться ассигнования 2100 рублей на устройства полетов в России. Он пригласил бельгийского аэронавта Робертсона, который привез с собою более сотни пудов химикалий и приборы, необходимые для выработки водорода, а также воздушный шар.
Опытами Робертсона заинтересовались молодой русский ученый, член Академии наук Яков Дмитриевич Захаров и бывший моряк, ставший впоследствии также членом Академии и директором главной обсерватории, Михаил Александрович Рыкачев. Каждый из них совершил полеты с Робертсоном, производя научные наблюдения. Захаров летал 30 июня 1804 г. и написал в своем рапорте: «Главный предмет сего путешествия состоял в том, чтобы узнать с большей точностью о физическом состоянии атмосферы и о составляющих ее частях. Инструменты, кои для вышеупомянутых испытаний взяли с собою, суть следующие: двенадцать склянок с кранами в ящике с крышкою, барометр, термометр, два электрометра с сургучом и серою, компас и магнитная стрелка, секундные часы, колокольчик, рупор, хрустальная призма, известь гашеная и некоторые другие вещи для физических опытов». По окончании полетов Академия приобрела у Робертсона инструменты, но шар «по недостатку средств» купить не удалось.
На рапорт посланника о встрече с Леппихом обратил внимание император Александр, и Леппиха с помощниками пригласили для работы в Россию, прикрыв его пребывание в стране завесой глубокой тайны. О предполагавшихся работах Леппиха сообщили лишь московским высшим чиновникам: гражданскому губернатору Обрескову и главнокомандующему графу Федору Ростопчину. Им поручалось, сохраняя все в глубочайшем секрете, организовать работу и исполнять все просьбы человека, которому для конспирации выправили бумаги на имя Шмидт. Переписка по этому вопросу с императором велась только лично, без секретарей, а доставляли письма фельдъегеря, курсировавшие между императорской ставкой в Вильне и Москвой.
Когда Шмидт-Леппих и семь его помощников 30 мая 1812 г. прибыли в Москву, их встретили на дальней окраине города и поместили в Тюфелевой роще за Симоновым монастырем. Потом проселочными дорогами отвезли в село Воронцовку, где были устроены мастерские, объявленные фабрикой земледельческих орудий. Имение окружили воинским караулом в составе 160 гренадер и 12 драгун, которые верхом патрулировали запретную зону вокруг Воронцовки. Внутри же мастерских за всеми работниками присматривала команда из пяти проверенных унтер-офицеров.
Когда Леппиху понадобились несколько рабочих: два кузнеца и три слесаря — нанять их в Москве Ростопчин не решился, а отправил в Петербург своего подчиненного Жордана. В столице тот нанял рабочих, которым сказал, что собирается устроить в своем имении мельницу.
Материал для шара заказали на московской фабрике Кирькова, а чтобы отвести лишние вопросы, объяснили фабриканту, что некий немец собирается выпускать пластыри. Ткань для шара обошлась в 20 тыс. рублей, но с расходами не считались: Леппиху сразу выдали 5 тыс. на устройство мастерских и все необходимые для этого материалы, и потом любые требования механика удовлетворялись немедленно. Финансирование проекта шло через московское отделение государственного банка, директору которого, господину Баркову, было велено выдавать деньги Ростопчину без лишних вопросов.

Ростопчин систематически сообщал императору сведения о ходе дел в мастерских Шмидта-Леппиха. Граф присутствовал при всех опытах механика и был уверен, что к генеральному сражению аппарат будет готов. Предполагалось поднять в небо команду из 50 человек, которые должны были управлять крыльями и сбрасывать вниз снаряды огромной мощности. Свой аппарат Леппих собирался вооружить ракетами, а также двумя огромными бомбами, которые он рассчитывал сбросить на позиции Наполеона в разгар решающего сражения и полностью уничтожить всю живую силу. Франц Леппих, фанатически уверенный в своем изобретении, неутомимо работал вместе с доктором медицины Шефлером, приехавшим вместе с ним из Вюрцбурга, и сотней рабочих, нанятых по его просьбе: «Я видел Леппиха, — писал Ростопчин императору, — этот человек весьма искусный и опытный механик. Он разъяснил мне устройство пружин, приводящих в движенья крылья этого поистине дьявольского снаряда, который мог бы нанести со временем более вреда роду человеческому, нежели сам Наполеон».
В конце июля 1812 г. в Воронцовке были проведены испытания, и они дали обнадеживающий результат —аэростат поднялся над землей! Только после этого о готовящемся сюрпризе для Наполеона известили Кутузова — изобретение скрывали и от него, опасаясь французских шпионов. Ростопчин же распорядился начать подбирать людей в экипаж летучего корабля. Он очень беспокоился о том, как бы Леппих не вздумал на шаре перелететь на сторону противника во время затевавшихся боевых испытаний под Витебском, о чем и сообщал императору в очередном своем донесении.
Всего русское правительство издержало на работы по созданию летательного аппарата 168 тыс. рублей, но с расходами никто не считался. Ведь в случае удачи этого смелого проекта Россия становилась обладательницей супероружия, которому ничего было противопоставить.
В самом начале работ Ростопчин писал императору, что изобретение Леппиха сделает бесполезным ремесло военного — противостоять «летучему истребителю» будет невозможно. «И тогда, — писал граф, предаваясь восторженным мечтаниям, — вы, Государь, станете вершителем судеб других государей и всех государств, став, таким образом, вершителем судеб человечества». Ни больше ни меньше.
Но мечты мечтами, а физика физикой: вторичное испытание махолета привело к неудаче — не удалось поднять в воздух при помощи аэростата ту самую машину с пружинными крыльями, что должна была направлять этот аппарат в требуемом направлении. С планами применить «истребитель» в бою под Витебском, а потом при Бородино пришлось расстаться. Неприятель грозил занять Москву, и в конце августа все имущество мастерских пришлось спешно эвакуировать. Обоз из 130 подвод ушел в Нижний Новгород под командой работавшего с Леппихом отставного генерала Чесменского, горячего сторонника идеи построения летательного аппарата. Сам Леппих и его ассистенты с другим обозом отправились под Петербург, в Ораниенбаум, где в покоях дворца разместилась лаборатория, просуществовавшая до конца 1813 г. Потом нужда в «истребителе» отпала, и что стало с Леппихом, точно неизвестно, но наследство его московской лаборатории сыграло свою роль в российской истории.
В конце октября 1812 г. Ростопчин написал императору: «…Тайна шара строго сохранилась, все, что можно было разобрать и сжечь, было уничтожено специальной командой унтер-офицеров, которым я это поручил». На месте остались лишь огромные запасы химических реактивов, из которых Леппих вырабатывал смеси для будущих ракет и готовил начинку для бомб, кои он рассчитывал обрушивать на наполеоновских солдат. Эти химикаты очень пригодились — в последние дни перед вступлением в город войск Наполеона мастера-фейерверкщики, мобилизованные Ростопчиным, под руководством Леппиха наделали множество различных зажигательных механизмов. Потом в материалах французского трибунала, судившего пойманных поджигателей Москвы, их назовут «фосфорными замками» и «пузырями». Во все дни, предшествующие сдаче города, кипела работа: в казенные учреждения, дома и лавки, склады, тайно закладывались горючие материалы и механизмы. И когда в город вошел неприятель, заполыхали в разных частях Москвы пожары, в пламени которых сгорели и планы Наполеона превратить древнюю русскую столицу в свой опорный пункт, зимний лагерь, из которого можно было бы руководить ходом дальнейших боевых действий.

Валерий ЯРХО