|
|
Показания
Гольденберга положили начало разгрому
террористов, но в немалой степени успеху
способствовал низкий уровень конспирации,
существовавший в организации. Так, один из
опаснейших террористов-организаторов Александр
Дмитриевич Михайлов, отвечавший в партии
«Народная воля» за множество самых секретных
дел, был арестован 28 ноября 1880 г. при
обстоятельствах почти анекдотических. Живя по
подложному паспорту «отставного поручика
Поливанова», Михайлов имел неосторожность
заказывать в больших количествах копии
фотографий 16 членов «Народной воли», причастных
к устройству взрыва в Зимнем дворце 5 февраля
того же года. Основной исполнитель этой акции
Степан Халтурин скрылся, но соучастники были
арестованы весной—летом 1880 г. после показаний
Гольденберга, данных им «во время переговоров с
правительством». В ноябре их судили в
Санкт-Петербургском военно-окружном суде, и
Михайлов пожелал «увековечить лики героев» в
специальном «революционном альбоме», для чего и
заказал копии фотопортретов в самых шикарных
заведениях города: в ателье Таубе,
Александровского и Кашульского. Личности
политических преступников были опознаны
фотографом Александровским, чье заведение
располагалось на Невском проспекте. Он известил
полицию о необычном заказе, получив от сыщиков
соответствующие наставления. Когда 27 ноября
«поручик Поливанов» пришел за фотографиями,
хозяин, рассыпавшись в извинениях, попросил его
зайти на следующий день, поскольку заказ еще не
готов. Михайлов, ни о чем не подозревая,
отправился от Александровского прямо к себе на
квартиру в Орловском переулке (в доме № 2),
поведя за собою «хвост» тайного наблюдения. На
следующий день Михайлов был задержан при выходе
из ателье Александровского, у него был
произведен тщательный обыск, при котором
обнаружили две динамитные бомбы в жестяных
оболочках, различные прокламации
Исполнительного комитета, палку с вложенным в
нее кинжалом, медный кастет, шифрованные записи и
много фотографий осужденных по «Процессу 16-ти». С
этого начался разгром сети конспиративных
квартир партии «Народная воля» в столице.
Динамит, обнаруженный на квартире Михайлова,
эксперты признали кустарно произведенным: он был
неоднороден по составу. Стало быть, в городе
где-то существовала подпольная лаборатория
взрывчатых веществ. На ее поиск и были направлены
усилия всей полицейской агентуры. В конце января
1881 г. в полицию поступили заявления от
домовладельцев об исчезновении из некоторых
квартир нанимавших их жильцов. При осмотре
квартиры № 27 в доме № 37 по Большой
Подьяческой улице были обнаружены следы
производства динамита, а в квартире № 21 дома
№ 11 на Подольской улице — тайная типография
газеты «Народная воля». Обе квартиры были
брошены их хозяевами, видимо, узнавшими об аресте
Михайлова. Но вопиющая небрежность террористов
позволила быстро напасть на их след — 24 января
1881 г. в распоряжение полиции попали
сведения о том, что на Казанской улице в доме
№ 38, согласно отметке, сделанной в полицейском
участке, проживает некий господин Агачикулов, на
чье имя была прежде снята конспиративная
квартира на Подольской улице. Агачикулова
немедленно арестовали и произвели у него на
квартире обыск, обнаружив прокламации, газеты и
другие издания, отпечатанные в подпольной
типографии, оставленной на Подольской улице.
Задержанный оказался купеческим сыном Григорием
Михайловичем Фриденсоном. На квартире у
арестованного оставили засаду, вокруг дома
установили тайное наблюдение, и уже на следующий
день в эти сети попался живший нелегально по
подложным документам Александр Баранников,
разыскиваемый полицией за соучастие в убийстве
шефа корпуса жандармов генерал-майора Мезенцева
и ряд других преступлений. В свою очередь, и за
квартирой Баранникова установили наблюдение, и 26
января туда пожаловал дворянин Николай
Колодкевич, имевший документы на имя Петрова. Он
был организатором покушения на жизнь императора,
которое предполагалось совершить в Одессе. Но
визит Александра II не состоялся, и за
динамитом, предназначавшимся для закладки в
минную галерею под железнодорожным полотном,
приехал к Колодкевичу его старый знакомый
Григорий Гольденберг, арестованный на обратном
пути в Москву со своим смертоносным грузом.
Итак, круг арестов, начатый с Гольденберга,
замкнулся на Колодкевиче, но тем дело не
кончилось: через два дня засадой, оставленной на
квартире Колодкевича, был арестован совсем
неожиданный визитер — чиновник Департамента
Государственной полиции Николай Васильевич
Клеточников. Еще через день там же задержали
народовольца Златопольского.
Позже, уже в феврале, будет обнаружен и
фактический руководитель террористов Андрей
Желябов, арестованный на квартире Тригони, члена
организации, жившего легально, по своим
документам. Также будут схвачены еще несколько
второстепенных фигур организации, но арест
Клеточникова необходимо выделить особо из всей
этой череды. С остальными легальными и
нелегальными членами террористической
организации все было более или менее ясно: они
занимали позиции разной степени важности и
ответственности по одну сторону баррикад.
Клеточников же был их глазами и ушами по другую
сторону. Он стал первым специально внедренным в
систему государственной полиции агентом
революционного подполья, действовавшим в
интересах террористической организации, или,
изъясняясь на жаргоне спецслужб, был «кротом».
|
|
|
|
С.Н. Халтурин |
А.И. Баранников |
Н.Н. Колодкевич |
А.А. Квятковский |
Сразу же после задержания на квартире
«Петрова»-Колодкевича, когда агенты, сидевшие в
засаде, обнаружили, что Клеточников — их коллега
и состоит младшим помощником делопроизводителя
Департамента государственной полиции, а прежде
служил в упраздненном к тому времени Третьем
отделении собственной Его Императорского
Величества канцелярии, его едва не отпустили.
Однако когда «коллегу» спросили, что он,
собственно, забыл в квартире опаснейшего
террориста, тот не нашел ничего лучше, чем
промямлить: «Я здесь совершенно случайно».
Конечно же, «в случайность» никто не поверил, и
его задержали.
Поначалу Клеточников все отрицал, настаивая на
своей версии случайности. Но ответить, куда он
шел и зачем, так и не смог, да к тому же при нем
нашли копии с секретных бумаг департамента, а во
время обыска на квартире обнаружили ставшую
потом знаменитой «коленкоровую тетрадь», записи
в которой, сделанные рукой арестованного,
указывали на то, что он систематически добывал
секретные сведения, копируя вверенные ему
документы. Клеточникова, что называется, взяли в
оборот. С ним, как с предателем, жандармы
церемонились гораздо меньше, нежели с
остальными. Судя по некоторым намекам,
прозвучавшим во время судебного процесса,
обращались с ним жестко, если не сказать жестоко.
Видя свою обреченность, а также всех, с кем имел
дело, арестованными, Клеточников дал показания.
Если бы не служба в полиции, судьбу его можно было
бы назвать типичной для многих деятелей
революционного террора. Родился Николай
Васильевич Клеточников в Пензе, в семье
интеллигентов. Там же он окончил гимназию. Как
известно, в те годы пензенское землячество
Московского университета породило из своей
среды тайное общество «революционеров-мортусов
(смертников)», назвавшееся «Адом». Выходец из
«Ада» Каракозов совершил в 1866 г. неудачное
покушение на жизнь императора Александра II, за
что лишился своей. Был ли Клеточников связан с
«мортусами», неизвестно, но то, что воспитывался
он в той же идейной атмосфере, сомневаться не
приходится. По окончании гимназии Клеточников,
как и многие его земляки «с претензиями»,
подался в Москву поступать в университет. Там он
посещал лекции как вольнослушатель, а потом,
перебравшись в Санкт-Петербург, поступил на
факультет естественных наук, однако проучился
недолго — у него открылась чахотка, и Николай
Васильевич вернулся под отеческий кров. Врачи
настаивали на перемене климата, и в 1870 г.
Клеточников уехал в Крым, бывший тогда «Меккой
для чахоточных». Там он устроился на службу
письмоводителем ялтинского уездного
предводителя дворянства, занимая одновременно
место секретаря ялтинского съезда мировых судей.
Прослужив таким образом около трех лет и получив
в 1873 г. небольшое наследство после умерших
родителей, Николай Васильевич, исхлопотав на
службе отпуск, отправился в Европу, имея целью
прежде всего посетить Вену, где в ту пору
проходила Всемирная выставка. За границей он,
переезжая с места на место, живо интересовался
политическим устройством разных стран и
вернулся в Россию преисполненным либеральных
идей. Прослужив еще немного в Ялте, в 1876 г. он
перебрался в Симферополь, поступив на службу в
Общество взаимного кредита. Удовлетворения от
своего размеренного образа жизни Клеточников
явно не получал и через год, в сентябре 1877 г.,
оставил службу вовсе, переехав в Петербург, где
хотел завершить образование.
Вторую попытку штурма «Олимпа знаний»
Клеточников предпринял, став вольнослушателем
Медико-хирургической академии, но учение скоро
ему прискучило: он отвык от учебников и
регулярных занятий. К тому же Николай Васильевич
был уже много старше основной массы студентов, и
вскоре, бросив Академию, он опять уезжает на
родину, в Пензу. Но провинциальная жизнь ему тоже
была не по душе, он отправляется в Петербург, где
появляется в октябре 1878 г. в поисках места для
службы. Именно тогда-то и произошла встреча с
Михайловым, перевернувшая всю его последующую
жизнь.
 |
Н.В. Клеточников |
Сошлись они в гостях у одного их общего
знакомого по университету: Клеточников обходил
старых друзей, ища в них сочувствия и помощи с
определением «на место», Михайлов прочесывал те
же адреса, ища людей, готовых участвовать в
терроре. Непосвященным Михайлов представлялся
Петром Ивановичем. Новый знакомый, несмотря на
то, что был на несколько лет моложе, произвел на
Клеточникова сильнейшее впечатление — обаяние
личности «Петра Ивановича» совершенно его
покорило. Они стали часто встречаться,
беседовать на разные темы, и, как водилось у
интеллигентов того времени, разговоры их, с чего
бы ни начинались, неизменно «съезжали» на
политику. Поначалу «Петр Иванович» вставлял в
общие рассуждения округлые фразы о тяжести
народной доли и Клеточников, как и полагалось
человеку его воспитания, сочувственно
кручинился. Бывая в компаниях, певали они
«Дубинушку», а в разговорах тет-а-тет постепенно
переходили на Стеньку Разина и Пугачева,
припоминали Болотникова с декабристами.
Совершенно естественно от прошлых времен
обращались они к событиям дней недавних,
обсуждая аграрные беспорядки и бунты. При этом
милейший «Петр Иванович» выказывал редкую
осведомленность о жестокостях, творившихся при
их подавлении. Очень скоро Клеточников стал
высказываться о жестокости администрации «не по
уму», о том, что одними наказаниями дела не
исправишь. Делясь впечатлениями о заграничном
вояже, он рассказывал своему молодому другу, как
умно устроено дело управления за границей, как
там решают подобные проблемы. «Петр Иванович» с
сомнением качал головой и говорил, что в России
так не будет до тех пор, пока во власть вцепились
руки родовой аристократии: сами они ее не
отдадут... Вот если бы отнять... устроить
социальный переворот... как во Франции когда-то...
Понятное дело, об этом говорили уже совсем
конспиративным шепотом, как бы в знак полного
доверия другу к другу. Как-то раз «Петр Иванович»
открылся Николаю Васильевичу, сообщив, что он
социалист, участвует в подготовке социального
переворота, живет нелегально по чужим документам
и по-настоящему зовут его вовсе не Петром
Ивановичем. Ему и его товарищам нужны помощники
— агенты революционного движения, готов ли
Николай Васильевич вступить в их ряды? Николай
Васильевич был готов, но сразу же предупредил,
что здоровье его совершенно расстроено, и потому,
если товарищи сочтут нужным, желал бы
пожертвовать своею жизнью, совершив какой-нибудь
террористический акт, дабы не гнить в казематах,
угасая в безвестности и страданиях. На это
искреннее предложение «Петр Иванович» ответил
горячим пожатием руки, но тут же принялся
убеждать Николая Васильевича в том, что
подготовка социального переворота — это не
героический порыв, а долгая, кропотливая работа,
которую необходимо правильно организовать.
«Все прежние революционные организации, —
втолковывал Михайлов Клеточникову, — терпели
неудачи из-за того, что действовали разобщенно,
без предохранения от полицейского шпионажа, и
вот вы, голубчик Николай Васильевич, можете нам
тут очень помочь. Не шумно, тайно, старясь быть
совсем незаметным, вы можете оказать партии
огромные услуги. Это очень хорошо, что все знают о
том, что вы ищете места для службы, вот я вам и
подскажу, где такое место вполне можно обрести».
На том и порешили.
Путь внедрения в полицию для своего
подопечного Михайлов, наверное, уже давно
придумал. Для начала Клеточникову
порекомендовали поселиться в доме Яковлева на
углу Невского проспекта и Надеждинской улицы. В
нем жили много чиновников Третьего отделения, и
первым заданием Клеточникова было сблизиться с
кем-нибудь из агентов полиции. Николай
Васильевич снял комнату в этом доме, поселившись
у вдовы жандармского полковника Анны Кутузовой.
Квартирант приглянулся вдовице — тихий,
скромный, непьющий. Он частенько навещал свою
хозяйку, помогал коротать вечера за картишками
«по маленькой», умудряясь проигрывать весьма
приличные суммы денег. Деньги ему давал «Петр
Иванович», но каждый раз, платя проигрыш,
Клеточников вздыхал и все жаловался, что никак не
может отыскать места. И Кутузова, сжалившись над
этим приятным человеком, замолвила словечко
перед сослуживцем покойного супруга своего,
неким господином Кирилловым, статским
советником, служившим когда-то чиновником особых
поручений в Третьем отделении собственной Его
Величества канцелярии. К тому моменту этот
чиновник возвысился до заведования 3-й
экспедицией Отделения и стал, что называется,
крупной фигурой. Рекомендации старой знакомой
для него оказалось вполне достаточно, и
Клеточникова в январе 1879 г. «на пробу» взяли в
секретные агенты с жалованьем 30 рублей в месяц.
В марте он пошел на повышение, став
«чиновником для письменных занятий»:
Клеточников покорил новое начальство
аккуратностью, трудолюбием и каллиграфическим
почерком. Теперь переписывание всех секретных
бумаг доверяли только ему, а содержание этих
бумаг немедленно становилось известным
Михайлову. В течении двух лет, с 1879 по 1881 г.,
Клеточников имел доступ к делам и распоряжениям
по розыску государственных преступников. Ему
поручали составлять или переписывать секретные
записки о результатах агентурных наблюдений,
шифрование и дешифровку секретных телеграмм.
Кроме того, он ведал всей перепиской о лицах,
содержащихся в Петропавловской и
Шлиссельбургской крепостях. Сведения эти
касались политического сыска по всей Российской
империи.
Клеточников рос по службе, получал уже более 100
рублей в месяц и стал помощником
делопроизводителя. Для связи с ним Михайлов
подключил четырех агентов Исполнительного
комитета: сначала Аарончика, потом Квятковского,
Колодкевича, Баранникова. Все эти люди были
нелегалами и жили по подложным документам.
Конспиративные встречи агентов с Клеточниковым
происходили в трактирах, гостиницах, на
конспиративных квартирах. В особо же важных
случаях «Петр Иванович» навещал Николая
Васильевича прямо у него на квартире, в доме
Яковлева.
Со временем поток информации от Клеточникова
стали сортировать, давая ему конкретные задания
«по выбору». Особенно же террористов
интересовало то, что открывал жандармам во время
«переговоров» Гольденберг. Это позволило
вывести из-под удара основные силы организации,
отсрочив разгром почти на год, а в конечном итоге
— осуществить главную цель народовольцев —
убийство императора.
С Клеточниковым они работали по классической
агентурной схеме: от него требовали информации,
взамен не открывая почти ничего. Лишь по обрывкам
разговоров ему удалось догадаться, что его
руководители имеют прямое отношение к террору, а
из документов розыска, шедших через его руки,
Клеточников узнал даже о запасах взрывчатки
партии: по оценкам полицейских экспертов,
динамита в распоряжении террористов имелось
около 6 пудов.
Когда Третье отделение упразднили, Клеточников
был переведен в Департамент государственной
полиции на аналогичную должность. Он продолжал
исправно поставлять информацию, даже когда узнал
об аресте Михайлова, которого знал как Петра
Ивановича. Он попытался продолжить работу с
Баранниковым, но дела по розыску государственных
преступников в Петербурге были переданы из
ведомства Департамента государственной полиции
в особенную канцелярию при санкт-петербургском
градоначальнике, и оперативная информация для
Клеточникова сделалась недоступной. Сразу после
этого начались провалы в организации. Террористы
убеждали его попытаться перейти в новое
розыскное ведомство или внедрить туда своего
человека — в условиях, сложившихся к началу
1881 г., сведения о действиях полиции были
необходимы как воздух: рушилась вся система
конспирации. Роль Клеточникова становилась для
организации решающей, ему готовили встречу с
высшим руководством партии. Об этом
свидетельствует то, что на следующий день после
его ареста, 29 января, на квартиру Клеточникова
пришло с городской почтой письмо, не имевшее
подписи. Его изъяла полицейская засада, ждавшая
«гостей». В послании, написанном накануне, 28-го,
некто назначал ему на 5 часов вечера встречу на
Невском проспекте. Позже полицейская
графологическая экспертиза установила, что
почерк принадлежал Андрею Желябову.
Начав давать показания, Клеточников пожелал
делать это письменно. Вот что он, например, писал,
объясняя мотивы своего поступка: «Не сделавшись
социалистом, я, тем не менее, не могу не сознаться
в том, что начал сочувствовать некоторым их идеям
и стал считать их дело своим». Судя по этим
запискам, изначально немалую роль играли для
него деньги, которыми снабжал его «Петр
Иванович»: «Мне не чужды были корыстные цели и
желание разнообразить свою жизнь в столице, но
более всего у меня вызвали сочувствие идеи,
высказываемые Александром Михайловым, после
того как он открыл мне свое настоящее имя, его
слова о необходимости развития и обогащения
народа. Этим идеям служил он сам, его сподвижники,
с которыми он меня знакомил, к тому же служению
призывали они и меня». Далее Клеточников писал о
том, что, когда познакомился с показаниями
Гольденберга и узнал об истинных целях «Народной
воли» и тех социалистов, с которыми был знаком, он
стал уже бояться, не сомневаясь, что при любой
попытке выйти из игры его убьют.
Впрочем, на суде он отказался от данных на
предварительном следствии показаний. По
сохранившимся описаниям, Клеточников не
производил впечатления сильного человека, но в
отличие от многих «пламенных революционеров»,
легко кидавшихся человеческими жизнями на воле и
пытавшихся спасти свою шкуру на суде путем
предательства, этот «похожий на обычного мелкого
чиновника», смертельно больной человек держался
твердо. Когда ему дали слово, говорил тихо, едва
слышно, физических сил у него оставалось немного
— он находился, как говорили в то время, в
последнем градусе чахотки. Клеточников знал, что
уже никогда не выйдет на волю. «Я до тридцати лет
жил в глухой провинции, — давал он пояснения
суду, — жил среди чиновников, занятых служебными
дрязгами, попойками, ведущих самую порочную,
бессодержательную жизнь. Живя среди этих людей, я
чувствовал неудовлетворенность, мне хотелось
иной, лучшей жизни. В своих исканиях я попал в
Санкт-Петербург, но и здесь уровень общества был
не выше. Я стал искать причин падения
человеческой натуры и нашел, что есть одно
отвратительное учреждение, которое развращает
общество, заглушает лучшие черты человеческой
натуры и вызывает к жизни черты пошлые и темные.
Это учреждение — Третье отделение личной Его
Величества канцелярии. Тогда, господа судьи, я и
решил поступить на службу именно туда, чтобы
изнутри парализовать его деятельность».
Далее последовал такой диалог между
председателем суда и Клеточниковым:
Председатель: Кому же вы служили?
Клеточников: Я служил Обществу.
П.: Тайному или явному?
К.: Русскому обществу.
П.: И получали жалование в Третьем
отделении?
К.: Да, получал.
П.: Находили возможным получать деньги
от «отвратительного учреждения»?
К.: Если бы я не брал, то это показалось
бы странными, я навлек бы на себя подозрения».
После этой пикировки Клеточников продолжил свои
пояснения: «Оказавшись в Третьем отделении на
службе, среди профессиональных шпионов, я и
представить себе прежде не мог, что это за люди!
Они готовы за деньги отца родного продать,
возвести на человека какую угодно небылицу,
написать донос, лишь бы за это платили. Я
ненавидел это учреждение и подрывал его
деятельность как мог: предупреждал людей об
обысках, передавал сведения революционерам.
П.: Вам платили за это?
К.: Нет.
П.: На дознании вы показали, что вам
платили.
К.: Тогда я находился в руках своего
бывшего начальства, озлобившегося на меня. Они на
меня давили, в таком положении можно было и не
такого наговорить! Я действовал по убеждению и
уверен в том что Россия будет мне благодарна за
то, что я подрывал работу Третьего отделения.
Суд признал деяния Клеточникова тягчайшими,
равными актам террористов, замешанных
непосредственно в убийствах. Приговор также
уравнял его с бывшими руководителями:
Клеточникова, как и виднейших деятелей «Народной
воли», приговорили к смертной казни через
повешение, но при конфирмации приговора
императором в отношении Клеточникова было
проявлено снисхождение — смертную казнь
заменило пожизненное заключение. Его отправили в
Шлиссельбургскую крепость, где он и провел
недолгий остаток дней. Случилось то, чего
Клеточников так хотел избежать: он умер в
камере-одиночке только через два года, угаснув от
цинги и чахотки, в возрасте всего 36 лет.
Несмотря на страшный финал «тайного агента
революции», многие молодые члены революционных
кружков мечтали повторить его подвиг. Для
большинства из них это окончилось весьма
печально: чины охранных отделений, в отличие от
жандармов прежних времен, были куда изощреннее —
тех, кто «пытался проявить агентурную
инициативу», вербовали, а потом ломали, заставляя
доносить на товарищей, которым эти наивные
«герои» хотели послужить. Сопротивлявшихся
уничтожали, годами гноя в казематах и на каторге;
покладистых использовали как провокаторов,
часто делая из них убийц, которых после
использования выбрасывали за борт.
Впрочем, нескольким отчаянным головушкам
удалось пробраться в уездные полицейские органы,
но и их ждала судьба Клеточникова: после
неизбежного разоблачения их вешали или на годы
заточали в тюремные одиночки.
Валерий ЯРХО