Жрецы и жертвы террора

Народовольцы — «устроители» народного счастья

Провал первой русской террористической организации — фракции социально-революционной партии «Народная воля» — начался с ареста пассажира, привлекшего внимание патруля железнодорожной жандармерии 14 ноября 1879 г. при пересадке на вокзале в Елисаветграде. Он нес тяжелый чемодан, от которого исходил странный аптекарский запах. Пассажира попросили показать документы, и тот предъявил паспорт, показавшийся жандармам фальшивым. Когда же его попросили открыть чемодан, он, уже поняв, что попался, попытался бежать, на ходу вытащив из кармана револьвер и стреляя по патрулю, но был скоро настигнут и обезоружен. При обыске в багаже обнаружили полтора пуда динамита. На все вопросы арестованный отвечать отказывался (и даже назвать себя), но вскоре его инкогнито было раскрыто. Он был опознан как бежавший из ссылки, находящийся в розыске Григорий Давидович Гольденберг, родившийся в Бердичеве 3 декабря 1855 г. в семье торговца сукном, купца 2-й гильдии Гольденберга.
В 1865 г. семья Гольденбергов перебралась в Киев, там будущий революционер поступил в киевско-подольскую классическую гимназию. Однако учеба не задалась — до 18 лет он осилил лишь четыре класса, после чего вообще бросил занятия. Засим молодой человек отправился в Петербург, имея целью подготовку и поступление в Технологический институт, но в столице увлекся революционными идеями, и ему стало вовсе не до учения: Григорий Давидович решил «идти в народ». Для этой цели в августе 1875 г. он поступил учеником в слесарную мастерскую «для обретения ремесла и изучения жизни народа». В 1876 г. его впервые арестовали на квартире у студента, члена их революционного кружка, и выслали на родину, в Киев. Там он устроился в слесарную мастерскую, которая была открыта на деньги революционеров и служила прикрытием их явки.
Гольденберг пробовал «сходить в народ» еще разок — на этот раз в деревню, но вскоре вернулся в Киев, чтобы заняться там, а также в городах и местечках черты оседлости распространением социалистической газеты «Эмес» («Правда»), издававшейся на идиш. Однако вся эта пропаганда и агитация были делом долгим, кропотливым, не приносящим немедленного результата, что разочаровывало нетерпеливого Гольденберга, и не одного его. Многие знакомые Григория Давидовича хотели боевого дела, склоняясь к террору. Впоследствии мало кто задумывался о том, что превращение этих людей из мирных агитаторов в жрецов террора и одновременно в «жертв, павших в борьбе роковой» происходило, по сути, от постигшего их глубокого разочарования. Все они пытались «ходить в народ»: агитировали, политически просвещали, заводили «хитрые разговоры», а простые люди видели в этом лишь барское баловство, не понимали их, «боялись Бога и начальства». Частенько сами же агитируемые вязали смутьянов и тащили их к жандармам! Обида, горькая обида «на темноту народа» и в то же время ощущение собственной избранности подвели революционеров-народников к идее «смазывания революционного механизма кровью». Убийство царя, помазанника Божия, должно было «открыть глаза темной народной массе», продемонстрировать, что «начальство» состоит из обыкновенных смертных, которых можно убивать совершенно безнаказанно. Террором они собирались развеять мистическое обаяние самодержавия, уничтожить веру в его всесилие, вездесущность, предназначенность к управлению земными делами свыше.
«Первый блин» терроризма вышел для Гольденберга комом: за соучастие в подготовке покушения на товарища прокурора Котляревского его арестовали и выслали в Холмогоры. Однако неудача не поколебала взглядов Григория Давидовича, и потому он сбежал с места ссылки, стал нелегальным, чем окончательно «перешел на путь террора в отношении представителей царской администрации». Именно Гольденберг был инициатором акции в отношении харьковского генерал-губернатора князя Кропоткина — 9 февраля 1878 г. Григорий Давидович убил его самолично. Он же готовил покушение на императора Александра II, попытку которого осуществил 2 апреля 1879 г. психопатический тип А.К. Соловьев, позже казненный.
Даже не зная большинства подробностей биографии арестованного ими беглого ссыльного, жандармы решили взяться за перевозчика динамита всерьез: слишком велика была масса обнаруженной взрывчатки, явно готовился какой-то крупный акт. Гольденберга перевели из Елисаветградской тюрьмы в Одессу, где им занялись лучшие специалисты тайной полиции. К нему в камеру подсаживали ловких агентов, но все было тщетно — ни угрозы, ни посулы не смогли сломить волю террориста: до февраля 1880 г. он молчал.
Но и с другой стороны баррикады люди не лаптем щи хлебали! Подробно изучив материалы, имевшиеся на него в полиции, по отношению к арестованному решили применить другую тактику: Гольденберга «разговорили», предложив ему начать переговоры между правительством и террористами. Его убедили в том, что правительство прекрасно осведомлено о необходимости реформ, но резко изменить что-либо не имеет возможности. «Лучшие люди страны, — твердили Гольденбергу, — вместо того чтобы помогать правительству в этом деле, норовят вызвать бунт. А ведь нужно подготовить народ — народ-то ведь не готов к реформам! Не так ли?!» И он принужден был согласиться: не готов народ, сколько его не агитируй, толку мало! Гольденбергу предложили разъяснить, насколько серьезны террористы как партнеры по переговорам. И тогда, в марте 1880  г., он заговорил! Позже многие народовольцы назовут это «каким-то гипнотизмом», и по сию пору иногда высказывается предположение, что к Гольденбергу применялись элементы внушения — ничем другим столь резкую перемену поведения опытного конспиратора революционеры объяснить не могли.
Знал Гольденберг многое. Он был участником липецкого и воронежского съездов движения «Земля и воля», где окончательно решился вопрос организованного террора в России. Во время съезда революционеров, проходившего на одном из липецких постоялых дворов летом 1879 г., группа так называемых городских агитаторов (к тому времени уже совершивших убийство шефа жандармов Мезенцева и покушавшихся на Александра II) заявила о своем выходе из рядов народников в виде особенной фракции, взявшей название партии «Народная воля». Своею целью они ставили, согласно полицейскому протоколу, «систематическое повторение, с помощью взрывчатых веществ, посягательств на цареубийство до тех пор, пока злодейский умысел не будет удачно приведен в исполнение». На липецком же съезде сформировали органы управления этой первой в России сугубо террористической организации: Распорядительную комиссию и Исполнительный комитет. Распорядительная комиссия выступала в роли Центрального революционного бюро, члены которого должны были жить в Петербурге. Предполагалось, что они будут координировать действия партии, распоряжаться средствами и держать под своим контролем все революционные акции. Сами же акции осуществлять должен был Исполнительный комитет. Люди, входившие в него, собой уже не распоряжались, они лишь точно выполняли указания. Кроме того, в организацию входила редакция печатного органа «Народной воли», руководитель которой был членом Распорядительной комиссии. У этой партии была сеть агентов, состоявшая из членов различных революционных кружков, которых привлекали для исполнения отдельных поручений.

Арест. И.А. Шурыгин

Еще до съезда члены группы «городских агитаторов», призвав на помощь вора-профессионала, сделали подкоп под херсонское губернское казначейство, похитив 1,5 млн рублей и множество бланков документов. И хотя большую часть краденного полиция отыскала, деньги у этой небольшой террористической организации все же имелись. Кроме того, многие члены «Земли и воли» были отнюдь не босяки и вносили «на дело» собственные деньги. Основным финансистом группы стал Дмитрий Андреевич Лизогуб, которому перепало большое наследство. Его усадьба на Черниговщине соседствовала с поместьем родителей другого члена «Народной воли», Колодкевича. Позже Колодкевич стал одним из ведущих деятелей «Народной воли», путь же Дмитрия Андреевича в террор был несколько более замысловатым.
Отец его был черниговским помещиком «из либеральных». Он кончил курс в Женевском университете и стал членом губернского комитета по освобождению крестьян. Воспитание своих детей (трех сыновей и дочери) родители Лизогуба предоставили гувернеру-французу, а раннее детство Дмитрий, что было обычно для сына помещика, провел в деревнях Листвене и Седневе Черниговского уезда. Когда ему исполнилось 11 лет, болезнь старшего Лизогуба заставила семью уехать во Францию, в Монпелье. Там Дмитрий поступил в «коллегию», в которой и окончил курс. После смерти отца Дмитрий с матерью вернулся в Россию, но вскоре скончалась и мать. В Екатеринославе он выдержал выпускной экзамен гимназического курса и в 1870 г. поступил в Петербургский университет. Имея обширные родственные связи, он по окончании курса мог бы далеко пойти, но Лизогуб мечтал о науке и выбрал математический факультет, правда, перешел потом на юридический. Первое время своего студенчества он жил, как полагалось человеку его положения: занимал хорошую квартиру, имел лакея и повара. Но вскоре в университете познакомился с радикально настроенными студентами, примкнул к членам организованного ими кружка, и все в его жизни изменилось. В богатстве он стал видеть помеху своему главному делу — он желал бороться за справедливость, а это плохо стыковалось с материальным достатком, заставляя его чувствовать себя чужим в той среде, которую выбрал.
Лизогуб был девственником, никогда не пил вина и не курил. Вскоре он наложил на себя и «финансовые вериги», в частности перестал брать уроки музыки, увидев в этом барское баловство. Дальше — больше! Запретив себе тратить больше, чем 150 рублей в год, он съехал с квартиры и, рассчитав прислугу, стал ютиться в комнате за 5 рублей в месяц, питаться по трактирам самого низкого пошиба, часто по несколько дней не позволяя себе съесть миску горячих щей, обходясь хлебом, печеными яйцами и чаем. Лизогуб совершенно безразлично относился к своему костюму, ходил в обносках, едва ли не оборванцем. Вернее, у него была своя теория на этот счет: хорошая одежда не должна занимать мысли настоящего социалиста, щегольство допустимо только в качестве маскировки. Путешествовал помещик Лизогуб только третьим классом.
При всем том имения ежегодно приносили ему более 4 тыс. рублей прибыли, и он мечтал избавиться от связывавшего его состояния. Из Дмитрия Андреевича, возможно, получился бы хороший монах — кроткий, воздержанный, нестяжательный и углубленный в себя. В детстве он даже мечтал стать миссионером, но его воспитатели постарались внушить ему отвращение к «обрядовой стороне религии», и потом Лизогуб все пытался приспособить «евангельские истины к насущным потребностям достижения справедливости и гармонии на Земле». Это закономерно привело его к атеизму, и, вместо того чтобы стать миссионером-священником, кроткий Дмитрий Андреевич стал одним из жрецов террора.

Д.А. Лизогуб

В 1874 г. Лизогуб не внес платы за слушание лекций и был исключен из университета, — получить диплом он не захотел, потому что не видел больше нужды в юридическом образовании. Вместо учебы он по заданию своего кружка выехал с товарищем за границу, чтобы установить связь между русскими социалистическими кружками и европейскими, преимущественно сербскими. Лизогуб провел за границей около 8 месяцев, жил в Париже, Лионе, Лондоне и Сербии, а по возвращении в Россию поселился в своей деревне Листвено, откуда выезжал по заданиям кружка. Но вскоре полиция раскрыла эту организацию, и многие ее члены были арестованы. В деревне у Лизогуба произвели обыск и, хотя ничего не нашли, взяли под надзор полиции. Это сильно повлияло на его взгляды, и Дмитрий Андреевич, как и многие другие, стал задумываться о бесполезности мирной пропаганды. Он пришел к выводу о необходимости «объявления войны правительству» и в конце концов вошел в организацию террористов, считавших необходимым развернуть партизанскую войну в городах.
При деятельном участии Лизогуба началась организация центрального и местного кружков с террористическим направлением. Их члены попытались наладить выпуск революционной газеты в Одессе. Кроме того, надо было думать об образовании денежного фонда, чтобы финансировать всю эту деятельность, вот тут-то и пригодилось наследство Дмитрия Андреевича. Теперь он знал, на что его пустить!

А.К. Соловьев

От родителей трем братьям Лизогубам достались поместья, общая стоимость которых оценивалась до 150 тыс. рублей, и для относительно малочисленной революционной организации эти деньги представляли куш немалый. Правда, наличных было немного, все имущество находилось в Черниговской губернии и заключалось в землях, лесах, векселях и долговых расписках, которые еще предстояло продать, взыскать или другими способами «обернуть» в деньги. Дмитрий Андреевич начал реализовывать свое наследство, но опасался продавать все имения разом. Для того чтобы превратить все это в наличные суммы, он предпринял ряд операций, но такие дела быстро не делаются, на «обналичивание» имущества у Лизогуба ушло четыре года. В 1878 г. удалось извлечь 20 тысяч, потом суммы потихоньку росли.
За ним следили, приходилось придумывать разные комбинации, поэтому ему удалось получить и внести в центральный кружок только около 50 тыс. рублей. Официально живя в деревне, Дмитрий тайно совершал деловые поездки в Петербург и в другие города с риском попасть в руки полиции. В конце лета 1878 г. он приехал в Одессу, а в сентябре того же года был арестован в пивной Дурьяна на Херсонской улице вместе с Попко и Колтановским. Его выдал некто Вилерицкий, под вексель которого Лизогуб взял 3 тыс. рублей, передав их в распоряжение революционеров.

Около года он просидел в тюрьме и, уже находясь в заключении, через своего адвоката выдал полную доверенность на распоряжение своим имуществом некоему господину Дриго. Этот поверенный согласно желанию доверителя должен был ликвидировать его имущество, однако спешить с этим делом не стал, так что для разъяснения ему «положения дел» как представитель Лизогуба и руководства «Земли и воли» в имение был направлен Александр Михайлов, большой специалист по щекотливым поручениям.
Этот совсем еще молодой человек, которому было только 22 года, уже имел определенную репутацию решительного революционера, шутить с которым никому не рекомендовалось. Весною 1879 г. он, побывав дома у Дриго, высказал ему недовольство организации и самого Лизогуба тем, что дела идут медленно и денег в распоряжение доверителей поступает совсем мало. Перепуганный Дриго стал уверять, что он делает все, что можно, но из-за запутанности дел распорядиться имуществом революционного помещика совсем непросто. Он клялся, что верен Лизогубу, помнит свои обещания и что в течение ближайших месяцев все наладит.

Однако минули май и июнь, а никаких подвижек в делах не наблюдалось. Тогда Михайлов тайком стал собирать сведения об имуществе Лизогуба и вскоре выяснил, что его и организацию надувают, как детей: Дриго, войдя в сговор с братом Лизогуба, Ильей Андреевичем, служившим председателем Черниговского окружного суда, пытался передать собственность в распоряжение последнего и, надо думать, делал это не бескорыстно. Дриго купил на свое имя у старшего брата Дмитрия Андреевича имение за 40 тыс. рублей, не заплатив ни копейки, но уничтожив вексель на гораздо большую сумму, имевшийся в распоряжении Лизогуба-младшего.
С этими сведениями Михайлов поспешил в Одессу, где через адвоката связался с Лизогубом. Тот из своего узилища передал письмо для Дриго, в котором извещал, что отстраняет его от ведения дел и требует передать все распоряжение имуществом господину Михайлову: «В противном случае, — писал Лизогуб, — я сочту вас вероломным злодеем, злоупотребившим моим доверием и дружбой, который присвоил себе имущество, на которое не имел никакого права»! Все эти заклятья из тюрьмы, когда речь шла о таких суммах, не имели бы большого значения, кабы дело не вел человек, который даже в организации, затевавшей массовые убийства и покушения на жизнь царя, считался одним из самых отпетых. Господин Дриго, понимая, с кем имеет дело и чем рискует, подготовился к новому свиданию основательно: он донес в полицию о визите Михайлова, жившего тогда нелегально, по чужим документам.
Прибыв в Чернигов 20 июня 1879 г., Михайлов не застал Дриго на городской квартире и поехал к нему в то самое «благоприобретенное» имение Довжик, но и там его не оказалось: по словам слуг, барина забрали в полицию. Вернувшись в Чернигов, Михайлов, бродя возле дома, в котором находилась городская квартира Дриго, вскоре увидел его самого, идущего по улице. Осторожно к нему подойдя, Михайлов задал несколько вопросов, но тот сказал, что разговаривать на улице не совсем удобно, и перенес встречу на вечер, у одного их общего знакомого. Там Дриго крайне взволнованно сообщил, что за ним, видимо, следят: едва он пришел из полиции домой, к нему нагрянул полицмейстер и стал расспрашивать, с кем он встречался только что на улице. Дриго просил Михайлова уехать, и тот согласился, но перед отъездом все же пожелал увидеться еще раз, чтобы покончить с делами, и назначил встречу на площади перед почтовой станцией, когда стемнеет. Будучи опытным конспиратором, Михайлов, заподозривший со стороны Дриго игру, явился к месту свидания много раньше назначенного срока. Он, укрывшись в самой отдаленной части большой площади, наблюдал за тем, как к назначенному часу туда прибыл большой наряд полиции. Спрятав свои экипажи, полицейские устроили в здании почтовой станции засаду. Поняв, что это «по его душу», Михайлов тихонько ушел, нанял еврея-возчика за хорошие деньги и выехал из Чернигова другой дорогой, спеша к ближайшей железнодорожной станции.
Потом стало известно, что Дриго заключил с III Отделением сделку: он обязался выдавать всех революционеров, которые будут являться к нему за деньгами Лизогуба, а в награду оставался попечителем вверенного ему имущества. Но жандармы крепко надули господина Дриго: арестовали с его подачи несколько человек, а потом самого взяли под стражу. Продержав в тюрьме полгода, Дриго судили военно-окружным судом и приговорили к каторге на 4 года.
Несчастного же филантропа Дмитрия Лизогуба, непосредственно не причастного ни к каким террористическим актам, казнили 10 августа 1879 г., повесив в Одессе вместе с товарищами по партии Чубаровым и Давиденко, оказавшими вооруженное сопротивление при попытке захвата жандармами нелегальной типографии. Его же денежками «Народная воля», постепенно реализуя имущество Лизогуба, переданное в распоряжение «надежных товарищей», оплачивала террор: начав с 20 тысяч в 1878 г., эти суммы росли и в 1881 г. достигли 50 тысяч в год.
Возвратимся к Гольденбергу... Рассказывая о состоянии финансов организации, о ее внутреннем устройстве, взаимоотношениях членов Исполкома и агентов, он назвал состав Распорядительной комиссии: Александра Михайлова, Михаила Фроленко, редактора газеты «Народная воля» Николая Морозова, а также тридцать имен членов Исполнительного комитета, в который входил и он сам. Выдав свою невесту, многих близких друзей, Гольденберг рассказал о планах покушения на императора летом того года — в Одессе, Александровке и Москве, о попытке взорвать полотно железной дороги во время прохождения царского поезда, о подготовке взрыва в Зимнем дворце. Рассказал и о том, как в 20-х числах сентября 1879 г. он и Колодкевич принимали участие в харьковской сходке революционеров, на которой присутствовал подлинный лидер террористической фракции Андрей Желябов. На сходке было принято решение о подготовке цареубийства, рассмотрены несколько вариантов. Остановились на подрыве железнодорожного полотна при помощи минного подкопа, подведенного под насыпью. Затем Николай Колодкевич с Пресняковым привезли в Харьков около трех пудов динамита, половину которого отправили в Одессу — там готовились нанести основной удар. Гольденберг активно участвовал в этой подготовке.
Стечение обстоятельств хранило русского царя: из Крыма в Одессу он не попал из-за плохой погоды — море сильно штормило и визит отложили. Тогда террористы решили нанести удар под Москвой, и Гольденберг 9 ноября выехал в Одессу за динамитом. По дороге в Елисаветграде он встретил Кибальчича, везшего проволоку Желябову в Александровку. Коротко переговорив с товарищем, Гольденберг отправился дальше в Одессу, дав прежде Колодкевичу телеграмму за подписью Максим. Прибыв в Одессу, он забрал динамит и 13 ноября выехал обратно, но на следующий день был арестован в Елисаветграде.
Под Александровкой все было готово, и во время прохождения царского поезда покушавшиеся замкнули цепь, ведшую от гальванической батареи к мине... но по неизвестной причине она не взорвалась.
Сверхценный источник информации берегли как зеницу ока! Гольденбергу льстили, уверяли, что от его показаний никто не пострадает. С большими предосторожностями в апреле 1880 г. Григория Давидовича перевезли в Петербург. В поезде при нем неотлучно находились три вооруженных охранника, а сам он был закован в кандалы. Гольденберга поместили в камеру № 35 Трубецкого бастиона Петропавловской крепости, отделенную от остальных восемью пустыми камерами и лестницей. Арестант совершенно искренне считал, что в тюрьме ему лучше, чем где-либо, о чем сообщал в письмах к родственникам. С ним велись переговоры на самом высоком уровне — камеру посещал премьер-министр Лорис-Меликов и иные первые лица империи! Эти визиты убеждали Гольденберга, что у него в руках оказался ключ к решению всех проблем, а посетители сулили и ему, и его товарищам ответственные посты во время осуществления правительственных реформ. Ни один из «постояльцев» Трубецкого бастиона за всю его историю не находился в состоянии такой эйфории, в которой непрерывно пребывал арестант из камеры № 35! Что ж, уроженец черты оседлости, отца которого самый обыкновенный полицейский пристав мог просто так, «от чувств-с», оттаскать за бороду, вел переговоры с премьер-министром русского царя, строя с ним вместе (!) планы «обустройства Российской Империи к лучшему». Было от чего ликовать! А то, что происходило это в мрачных стенах самой грозной политической тюрьмы, нравилось Гольденбергу еще больше: этот убежденный жрец террора был очевидный мазохист, находивший величайшее удовольствие в процессе принесения себя в жертву. В тех же письмах, в которых он восхваляет камеры Петропавловской крепости, Григорий Давидович признается в своей извращенческой привязанности к кандалам и тужит о том, что их сняли. «...Браслетики давно с меня сняли — к сожалению прибавляю я. Тебе покажется это странным, как хочешь, но мне в них как-то приятнее, лучше, нравственно удовлетвореннее, чем без них. Когда с меня их снимали, то так неприятно было, что хотел попросить не снимать и не сделал этого только из-за боязни того, что за это удовольствие меня могли бы отправить в сумасшедший дом», — писал он сестре!
Вскоре в Трубецкой бастион стали прибывать первые террористы, выданные Гольденбергом. Там же уже находился Аарон Зунделевич, тоже весьма осведомленное в делах «Народной воли» лицо. Тип революционера-фанатика, борца-практика, аскета в личной жизни, Зунделевич был непревзойденным в среде народовольцев организатором подпольной деятельности. Именно он наладил связи с контрабандистами и переправку через кордон нелегальных грузов. Зунделевич основал первую в Петербурге подпольную типографию, в которой вполне успешно печаталась газета «Земля и воля», а позже «Народная воля». Он принимал деятельное участие в организации побега Кропоткина из Николаевского военного госпиталя, в подготовке покушения на шефа жандармов генерала Мезенцева, которого убил Кравчинский, и непосредственно подготавливал вместе с Гольденбергом покушение Соловьева на Александра II. Зунделевич же предложил изменить террористическую тактику и перейти от использования револьвера и кинжала при покушениях к динамитным бомбам. Это свое предложение он подкрепил, наладив производство динамита в тайных лабораториях, развернутых в России, прямо на конспиративных квартирах, где одновременно монтировали разрывные снаряды. Таким образом, отпала необходимость с риском и затратами перевозить этот опасный груз через границу. Его арестовали даже раньше Гольденберга, взяв так же случайно, как и Григория Давидовича, в конце октября 1879 г. Однако в отличие от Гольденберга Зунделевич «игр» правительства категорически не принимал.
Он вообще всегда отличался особым мнением. Так, Зунделевич крайне отрицательно относился к «хождению в народ» и к попыткам вызвать агитацией крестьянский бунт, который потом революционеры мечтали раздуть в полновесную революцию. Смеялся он и над анархическими фантазиями своих товарищей, желавших уничтожить государство как таковое и создать «анархическую федерацию». Сам он считал необходимым добиваться при помощи динамитного террора политических прав и свобод в рамках государственности, беря в качестве примера подлинной демократии Северо-Американские Соединенные Штаты.

Суд над первомартовцами. Рисунок очевидца

Григорию Давидовичу, когда ему рассказали «о глупом запирательстве товарища», пришла в голову «блестящая» мысль: он сам ему растолкует все, что они надумали с премьером. Ему-то Зунделевич поверит быстрее! Свидание дали прямо в бастионе, и при встрече Зунделевич, выслушав Гольденберга, рассмеялся ему в лицо! Он растолковал, что не посты в правительстве ждут выданных им членов Исполнительного комитета, а виселицы, не «работа на реформы», а каторжные работы. Что страшное судилище ждет уже взятых под стражу 16 участников подготовки взрыва в Зимнем дворце, во время которого царь уцелел, но погибло много часовых Финляндского полка: караульное помещение во дворце находилось прямо под каморкой Халтурина, устроившегося во дворец плотником и натаскавшего в нее динамит небольшими порциями. Количество жертв взрыва определяло суровость грядущего наказания: «Будет суд, — зловещим тоном говорил Зунделевич, обращаясь к поникшему головой Гольденбергу, — и на том суде ты будешь выступать как предатель, обличающий товарищей. Они будут пытаться спастись, а ты, подтверждая свои показания, загонишь их всех на эшафот. За это тебе подарят жизнь, но как же ты будешь жить после этого? А если все же сможешь, то поверь, найдутся люди, которые покарают предателя!» После этого свидания былая веселость покинула обитателя камеры № 35. Он сделался тих и задумчив, пребывая в таком состоянии две недели, а утром 15 июня 1880 г. Григорий Давидович Гольденберг был обнаружен надзирателем в своей камере мертвым. Он окончил свою жизнь весьма символично: повесился, как Иуда Искариот, умудрившись приладить веревку, свитую из разодранного на полосы полотенца, к крану умывальника. Он понял, что проиграл, что его обманули, как мальчишку, но сделанного было уже не вернуть. На нем первом опробовали жестокую полицейскую игру «в обоюдовыгодное сотрудничество с полицией»; он первым из народовольцев погиб в петле, только в отличие от остальных приговорил и привел приговор в исполнение сам.

Окончание следует

Валерий ЯРХО