Анфас и профиль

 

Валерий МИЛЬДОН

 

На пути к Великой Федерации

Коллаж В.Солдатенко

 

Материал для подготовки урока по теме “Различные течения в общественной мысли второй половины XIX — начала XX в. Анархизм. П.А.Кропоткин” 8, 9, 11 классы

 

Перечитывая П.А.Кропоткина

Имя Петра Алексеевича Кропоткина (1842—1921) настолько известно, что сам этот факт — уже достаточный повод вспомнить этого выдающегося человека, тем более, что многое в его интеллектуальном наследии и по сей день сохранило какую-то пугающую актуальность, причём не только для нас, хотя для нас в первую очередь. Я имею в виду его социальные и политические взгляды.

Едва ли не до сих пор у большинства образ Кропоткина ассоциируется с матросом-анархистом, который сквозь зубы, стискивающие папиросу, напевает “Цыплёнок жареный...” И хотя для участия в похоронах Кропоткина большевистская власть отпустила именно анархистов из тюрем (под их честное слово, которое они сдержали, вернувшись в камеры), всё же их настроения и взгляды Кропоткина — не одно и то же.

В предисловии 1902 г. к первому русскому изданию “Записок революционера” (1899) П.А.Кропоткин писал: “…Идеал централистов опять ожил среди нас. Опять он увлекает тех, кто считает себя призванным руководить судьбами России; опять он стоит на пути развития местной жизни и местной самостоятельности”¹.

Эти слова оставляют впечатление произнесённых сегодня, и если такое мнение справедливо, спрашивается: что же происходило и происходит в стране, коль скоро суждения столетней давности всё ещё кстати?

“Записки революционера” — одна из тех редких автобиографий, читая которые, невольно отождествляешь себя с автором. Даже сейчас, когда люди избалованы книжными и экранными версиями всевозможных приключений, эта книга воспринимается едва ли не с замиранием сердца — так много невероятного в жизни мемуариста. Чего стоят его путешествия по Маньчжурии и разговоры с мелкими китайскими чиновниками, или побег из Петропавловской крепости, хотя подобных эпизодов десятки. Не будучи беллетристом, Кропоткин создал художественное произведение, хотя такой цели, разумеется, не ставил. Следовательно, перед нами — стихийный дар слова, способность к литературному творчеству, полученная от рождения.

Таких способностей у Кропоткина было столько (правда, их большую часть он постоянно шлифовал), что хватило бы коллективу специалистов, перед нами — писатель, философ, публицист, историк, учёный (социолог, естествоиспытатель, географ, гляциолог). И всем он занимался без внутреннего принуждения, с несомненным интересом и удовольствием. Одно это делает его фигуру привлекательной для очень и очень многих.

Иоганн Фридрих Шиллер некогда заметил: всякий художник — сын своего времени, но горе тому, кто в нём остаётся.

Это верно и когда речь идёт о мыслителе. В самом деле, кому сейчас, кроме историков, интересно читать о проблемах, давным-давно решённых? Например, беспокоивший западноевропейских экономистов конца ХVIII — начала ХIХ в. вопрос о том, следует ли сохранить деньги в качестве эквивалентного средства обмена или их лучше изъять из обращения в интересах народной нравственности и государственного хозяйства, — ныне этот вопрос решён, и его не обсуждают.

Совсем не то идеи Кропоткина. Его сочинения — “Хлеб и воля” (1892), “Анархия, её философия, идеал” (1896), “Поля, фабрики и мастерские” (1899) — подготовили, можно предположить, его главный теоретический труд, своего рода шедевр — “Взаимная помощь как фактор эволюции” (1902). Именно эта книга позволяет понять зарождение и развитие у Кропоткина мысли об анархизме как безгосударственном социализме.

Здесь самое время отметить, что одна из ярчайших особенностей личности Петра Алексеевича состояла в том, что он никогда не становился рабом идеи. Интерес Кропоткина к любому понятию возникал чаще всего в результате практической работы, будь то этнография амурских казаков, орография Восточной Сибири или рабочее движение Западной Европы. Мысль Кропоткина всегда обобщала его жизненный опыт, который после многостороннего обдумывания выходил за рамки личной практики и получал общее (научное) значение.

Размышляя над подобными выводами, Кропоткин формулировал законы, позволявшие предсказывать ещё не известные факты и проникать в области, недоступные личному опыту. К примеру, изучая движение льдов Баренцева моря, он высказал предположение о том, что севернее Новой Земли должна существовать какая-то суша, и спустя два года австрийские исследователи подтвердили его гипотезу, открыв землю, названную именем Франца-Иосифа.

Он изъездил Северную Маньчжурию, Восточные Саяны, в ту пору неизвестные, центральную часть Восточной Сибири и открыл Патомское и Витимское нагорья. За отчёт об Олекминско-Витимской экспедиции Русское географическое общество наградило его золотой медалью, в 1870 г. избрало секретарём Отдела физической географии. Позже его именем назвали горный хребет на юге Патомского нагорья, посёлок севернее Бодайбо и хребет в Восточных Саянах.

Уровень интеллекта Кропоткина вызывали доверие к его суждениям даже в тех случаях, когда материал явно не благоприятствовал выведению законов. Такова его социология, во многом, хотя и не во всём, оправданная последующими историческими событиями.

Принадлежа древнейшей русской династии Рюриковичей (будучи потомком Ростислава Мстиславовича Удалого), он, ещё в Пажеском корпусе став камер-пажом Александра II, предпочёл придворной карьере работу в Сибири. После окончания Корпуса Кропоткин уехал туда в 1863 г. казачьим офицером, став чиновником особых поручений при генерал-губернаторе Восточной Сибири Н.Н.Муравьёве-Амурском.

Это была пора общероссийских реформ, которые должны были коснуться и Сибири. Со всем пылом высокоодарённого молодого человека (ему шёл 22-й год) он принял участие в разработке планов административных преобразований в громадном крае, в том числе и местного самоуправления, осознавая, что каждодневная жизнь территории, равной нескольким европейским государствам, не может целиком регулироваться из центра. Это может привести лишь к развитию коррупции и неэффективному использованию её природных богатств. Кроме этого, Кропоткин составил проект изменения существовавшей в России тюремно-ссыльной системы, предполагавший гуманизацию бесчеловечных условий содержания осуждённых.

Однако вскоре он убедился, что все благие намерения увязают в непроходимой рутине имперской бюрократии. Острый ум, природный дар исследователя позволили Кропоткину быстро установить причину чиновничьего кошмара — абсолютно централизованную систему правления страной.

“Если местные жители задумывали что-нибудь для блага края, на это смотрели подозрительно, с недоверием. Попытки немедленно парализовывались не столько вследствие дурных намерений (вообще я заметил, что люди лучше, чем учреждения), но просто потому, что сибирские власти принадлежали к пирамидальной, централизованной администрации. Уже один тот факт, что они были ветвью правительственного дерева, коренившегося в далёкой столице, заставлял сибирские власти смотреть на всё с чиновничьей точки зрения. Раньше всего возникал у них вопрос не о том, насколько то или другое полезно для края, а о том, что скажет начальства там…” (ЗР, с. 215—216).

Кропоткин приходит к убеждению: так будет всегда, пока не появится сила, противостоящая инерционному механизму государственной бюрократии. Такую силу он видел в местном самоуправлении, которое всячески душилось властью. Осознав это, Кропоткин бесповоротно поставил крест на государственной карьере, поняв заодно, что такой системе могут служить или бездарности, или беспринципные карьеристы, одержимые манией набивания карманов. Людям с умом и искренним интересом к делу в ней нечего делать, она их выталкивает.

Кропоткин в “Записках революционера” повторяет — словно независимо от своей воли — строки из стихотворения Петра Вяземского “Русский Бог”: “К глупым полон благодати,//К умным беспощадно строг.//Бог всего, что есть некстати,//Вот он, вот он русский Бог”.

“Сибирское” убеждение Кропоткина, его вражда к такому “русскому Богу” с годами лишь крепли, и уже зрелым человеком, написав “Современную науку и анархию” (1913), он определил: Российская империя — только идеальный образец абсолютно-государственной власти как таковой. Бюрократическая инерция свойственна любому государству, в том числе, западноевропейскому, пусть в ослабленном виде, а потому оно, государство как таковое, не годится, ему на смену должно прийти небюрократизованное или минимально бюрократизованное общество. Отношения в нём будут построены на местном самоуправлении, регулируемом центральными органами — таков смысл анархизма и его главное отличие от социализма.

“…Социалисты, дойдя до отрицания капитала и общественного строя, основанного на порабощении труда капиталом, остановились на этом. Они не восстали против того, что составляет… истинную силу капитала, — государства и его главных оплотов: централизации власти, закона… и суда…”². Анархизм “поднимает свою…руку не только против капитала, но также и против его оплотов: государства, централизации и установленных государством законов и суда” (НА, с. 13).

Убеждённый в мертвящей силе государства, Кропоткин отказался от предложения А.Ф.Керенского занять министерский пост в его правительстве. По той же причине он, сначала поддержав большевистский переворот, позднее оказался критиком большевиков, увидев, что те лишь воссоздавали ослабевшую при царизме централизованную власть.

“…В России вот уже второй год (написано в 1919 г. — Авт.) происходит попытка… перестроить всю хозяйственную жизнь… на коммунистических началах. И крупные ошибки, сделанные в этой попытке, вследствие государственного, централизационного, чиновничьего характера, приданного перестройке…”³. “…Общество свободное, взявшее в свои руки… землю, фабрики, капиталы, — должно будет искать новой политической организации, соответствующей новой хозяйственной жизни, — организации, основанной на свободном союзе и вольной федерации” (ХВ, с. 57).

Об анархизме как политической системе Кропоткин впервые задумался на государственной службе в Сибири. Эти годы, писал он, “научили меня многому, чему я вряд ли бы научился в другом месте. Я быстро понял, что для народа решительно невозможно сделать ничего полезного при помощи административной машины. С этой иллюзией я распростился навсегда”. И далее: “Я понял разницу между действием на принципах дисциплины или же на началах взаимного понимания <…> Я утратил всякую веру в государственную дисциплину: я был подготовлен к тому, чтобы сделаться анархистом” (ЗР, с. 217, 218).

Анархизм, толкуемый Кропоткиным как безгосударственный социализм, союз самоуправляющихся общин, исходит из идеи взаимопонимания, откуда следует практика взаимопомощи. В реальности этой последней Кропоткин удостоверился, занимаясь естественнонаучными исследованиями.

По его признанию, он был поражён мыслью русского зоолога К.Ф.Кесслера: “Для прогрессивного развития вида закон взаимной помощи имеет гораздо большее значение, чем закон взаимной борьбы” (НА, с. 35). Кропоткин объясняет: “Эту идею я распространил на человека в книге “Взаимная помощь””; “Я видел, что анархизм должен быть построен теми же методами, какие применяются в естественных науках…” (ЗР, с. 393).

Но прежде, чем Кропоткин познакомился с работами Кесслера, он сам пришёл к подобным выводам во время путешествий по Восточной Сибири и Северной Маньчжурии. Наблюдения над животными заставили его усомниться в истинности утверждения, будто всюду в биологическом мире действует закон войны каждого против всех. Напротив, чем выше на эволюционной лестнице стоит вид, рассуждал Кропоткин, тем сложнее формы взаимопомощи организмов, пока не приобретают осознанного характера у человека.

“В практике взаимной помощи… мы… находим положительное и несомненное происхождение наших этических представлений, и мы можем утверждать, что главную роль в этическом прогрессе человека играла взаимная помощь, а не взаимная борьба. В широком распространении принципа взаимной помощи, даже и в настоящее время, мы также видим лучший задаток ещё более возвышенной дальнейшей эволюции человеческого рода”⁴.

Уверенность Кропоткина в такой исторической перспективе основывалась на том, что при взаимопомощи индивидуальная борьба сохраняется, но отходит на второй план как менее успешное средство выживания, ибо приспособление людей — новой биологической формы общемировой материи — состоит в культивировании индивидуальных качеств, их наличие и делает одного человека жизненно необходимым другому. На этом понимании держится взаимопомощь. Биологически прогрессивна социальная система, поощряющая развитие индивидуальности. “…Сила анархизма именно в том и состоит, что он считается со всеми человеческими способностями, со всеми стремлениями, не оставляя без внимания ни одного из них” (ХВ, с. 116).

С этой точки зрения политическая история человечества есть борьба между самоуправлением — средством взаимопомощи и централизованной государственной властью — якобы единственной формой социальной защиты населения. Однако при долгом господстве монопольной государственной власти наблюдается умаление индивидуальной жизни, нравственное ухудшение человеческого типа, ибо происходит уничтожение местного почина и личной предприимчивости.

Эти соображения П.А.Кропоткин подтверждает историческими примерами.

“И вот в одиннадцатом и двенадцатом столетиях по всей Европе вспыхивает с замечательным единодушием восстание городских общин, задолго до того подготовленное федеративным духом эпохи и выросшее на почве соединения ремесленных гильдий с сельскими общинами и клятвенных братств ремесленников и купцов. В итальянских общинах восстание началось ещё в девятом веке.

Это… спасло Европу от грозившей ей опасности. Оно остановило развитие деспотических и теократических монархий, в которых наша цивилизация, вероятно, погибла бы после нескольких веков… Этой революцией началась новая полоса жизни — полоса свободных городских общин” (НА, с. 161).

 

Как известно, именно в ту пору сделаны многие научные и технические открытия, созданы образцы искусств, ремёсел.

Однако, с ХVI в. начинается упадок, вызванный ослаблением самостоятельности городов и усилением централизованной власти. Исходя из этого, Кропоткин строит теорию анархии. Основой взаимопомощи людей является творчество индивида, невозможное при всевластии государства, которое делает второстепенными как раз индивидуальные отличия, оно их попросту не может взять в расчёт, ибо оперирует понятием “народ”, а не “человек”. Вот почему эти отличия постепенно хиреют как социально значимые, и усиление бюрократии — неизбежное следствие растущего государственного присутствия в жизни общества — неуклонно ведёт к преобладанию посредственностей и ослаблению государства. Именно бюрократия погубила Римскую империю, а не варвары. Те лишь подобрали сгнивший внутри плод.

Наиболее продуктивным для развития и человеческого типа, и человеческого сообщества является небюрократическая (анархическая) социальная организация, основой которой становится осознанный и потому добровольный коллективизм. Сложившиеся институты государственной власти такая система рассматривает частью ненужными, а частью подлежащими использованию лишь в качестве инструментов, тогда как в теперешнем политическом порядке России и Западной Европы, наоборот, человек оказывается инструментом государства. Так считал Пётр Алексеевич.

Здесь коренится радикальное отличие взглядов Кропоткина и М.А.Бакунина, хотя кое в чём они совпадали. Бакунин был решительным противником социологии Маркса, считая, что диктатура пролетариата неминуемо выродится в тотальный деспотизм, ибо её сторонники будут озабочены лишь одним — удержанием власти любой ценой.

Кропоткин тоже был противником диктатуры, поэтому критиковал первые меры большевистского правительства, обращая внимание руководителей страны (увы, безуспешно) на то, что все известные революции всегда заканчивались террором, уничтожением разномыслия, а заодно и несогласных с господствующей доктриной. Только по этой причине ни одна революция не выполнила своих обещаний и окончилась крахом. Если, исходя из суждений Кропоткина, придерживаться мысли, что революция — локомотив истории, как думал К.Маркс, то весь поезд неминуемо приедет в исторический тупик. Этим (если отбросить некоторые оговорки) исчерпываются совпадения взглядов двух мыслителей.

Бакунин, вопреки собственной ненависти ко всем формам государственного принуждения, до конца своих дней был убеждён в необходимости революционного насилия как единственного средства создания справедливого общества. Для этого он был готов на любые жертвы, его идеалом были Разин и Пугачёв — руководители общенародных бунтов против всех форм государственного насилия. Разрушение — вот что соответствует инстинктам русского народа, инстинкт же никогда не ошибается. Никаких планов дальнейшей работы, если не считать суждения о коллективной собственности — экономической основы грядущего строя, у Бакунина не было. Писавший его портрет Н.Н.Ге отозвался о нём так: “Он производил впечатление большого корабля без мачт, без руля, двигавшегося по ветру, не зная куда и зачем”.

Кропоткин знал “куда и зачем”, поэтому ошибочно считать его последователем, а тем более, учеником Бакунина. Совершив в 1876 г. побег из Петропавловской крепости (он был арестован в 1874 г. за распространение социалистических взглядов), Кропоткин свыше сорока лет прожил за границей — в Швейцарии, Англии, Франции, где, к слову, тоже сидел в тюрьме за пропаганду анархизма; во французской тюрьме Клерво он продолжал научные исследования — причины оледенения Европы — и впоследствии опубликовал свой труд. К тому времени имя Кропоткина уже было известно в научных кругах Запада, и в его поддержку выступили многие известные учёные, философы, литераторы, среди них Г.Спенсер, В.Гюго, К.Фламмарион; им удалось добиться досрочного освобождения Кропоткина.

Пётр Алексеевич хорошо узнал западноевропейскую жизнь. Сопоставив её с порядками в России, он пришёл к мысли: историческое развитие Запада подошло к рубежу, требующему признать все формы буржуазного государства отживающими. Они лишь подавляют индивидуальные особенности человека. Современная история нуждается в переходе к анархической форме социально-политической жизни, т.е. к взаимопомощи — такова, по его убеждению, главная задача настоящего и будущего: не укреплять централизованную государственную власть, а развивать взаимопомощь.

Этим, в частности, объясняется, почему Кропоткин выступил против Генерального совета I Интернационала, руководимого К.Марксом и Ф.Энгельсом. “Он (Совет — Авт.) стремился захватить всё [рабочее] движение в свои руки… Когда началось восстание Коммуны в Париже… Генеральный совет непременно хотел руководить ходом дел, сидя в Лондоне. Он требовал ежедневных рапортов, отдавал приказы, делал внушение и, таким образом, наглядно доказывал, как невыгодно иметь правительственное ядро <…> Многие увидели тогда всю нежелательность правительства, как бы демократично ни было его происхождение. Так начинался современный анархизм…” (ЗР, с. 271—272).

Опыт, приобретённый Кропоткиным в России, свидетельствовал, что русское государство — если отбросить особенности, вызванные национальной спецификой каждой европейской страны, — тоже проделало путь от самоуправляемых городов и областей к абсолютной государственной власти. Однако западноевропейская история на этом не остановилась, и Кропоткин наблюдал, как в ряде стран Европы возрождаются процессы самоуправления; распространяется сознание того, что государство — не самоцель, оно лишь призвано содействовать индивидуальному развитию человека.

Однако, смысл анархизма заключался вовсе не в том, чтобы разрушить государство, такое толкование ложно по двум причинам. Во-первых, Кропоткин по натуре не был разрушителем. Его, в первую очередь, занимали мысли о возможности созидания. Если же речь шла о чём-то отжившем, Кропоткин не был категоричен в его отрицании, но тщательно взвешивал, что из прошлого может пригодиться в новой жизни. Революцию как некий исторический инструмент Кропоткин считал непригодным и допускал в самых крайних случаях. Во-вторых, он не писал о разрушении государства, его мысль состояла, повторяю, в том, чтобы использовать государство, бюрократию (там, где без неё нельзя обойтись) в интересах самоуправления — социальной разновидности общего закона взаимопомощи, и только.

Прошедшие после смерти Кропоткина годы подтвердили верность многих его суждений как о России, так и о Западной Европе. Прежде всего это касается будущности большевистского режима.

“…Строительство коммунистической республики по принципу строго централизованного государственного коммунизма, под железным правлением партийной диктатуры закончится крахом”⁵.

“Рано или поздно партии, находящейся сейчас у власти, придётся уйти в отставку”⁶.

“…Метод, которым большевики думают совершить переворот, из центра, якобинской властью и террором, я считаю безусловно ложным, не достигающим своей цели, и я убеждён, что он неизбежно ведёт не только к неудаче, а и к суровой реакции, которая может продлиться не только у нас, но и вообще в Европе десятки лет”⁷.

“Западная Европа не может понять, каким образом могло случиться, что в России оказались две силы, работавшие на помощь завоевательным планам императорской, капиталистической Германии: партия при царском дворе и — преследуя при этом революционные социалистические цели, — партия крайних социал-демократов”⁸.

Можно поражаться исторической интуиции Кропоткина, ибо в дальнейшем большевизм приложил руку к распространению фашизма в Европе. Безусловно, не русские большевики ответственны за его возникновение в Италии и Германии, не об этом идёт речь. Но прогерманская политика Ленина и в большей степени Сталина, какими бы соображениями она ни диктовалась, немало содействовала укреплению нацизма. Хотя сейчас этот факт достаточно известен, масштабы советского сотрудничества с гитлеризмом, влияние этих связей на общеевропейскую ситуацию ещё предстоит оценить.

Суждения Кропоткина о большевистском перевороте свидетельствуют, что он был лишён каких-либо романтических иллюзий о событиях 1917—1918 гг., отдавая себе ясный отчёт в том, что справедливое в своём основании дело, ведущееся подобными средствами, безусловно, обречено. И причина не только в том, что сами по себе средства негодны: нельзя созидать свободное общество с помощью террора, казни заложников, т.е. невиновных людей, внесудебных расправ и т.д. Главную причину будущей неудачи Кропоткин объяснял тем, что большевики вернулись к принципу государственного строительства (жёсткая централизация), который на их же глазах рухнул из-за своей исторической непригодности. В одном из писем Ленину он говорил, что нельзя создать новое общество без участия местных сил, без работы снизу.

В отказе от этих принципов, по мнению Кропоткина — основная причина грядущего краха большевизма, происшедшего уже на наших глазах. А это заставляет внимательнее отнестись к идее Кропоткина об обществе с ограниченными функциями государства (безгосударственном обществе).

Ещё один урок, который может усвоить современная социальная мысль России, перечитывая Кропоткина, состоит в том, что лишь развитое местное самоуправление станет фундаментом сильного государства. Не власти, а государства, это — разные понятия.

В России власть испокон века отождествляла себя с государством, хотя наша история свидетельствует — чем сильнее власть, тем слабее государство. Дважды в течение ХХ столетия властные структуры, построенные на таком основании, рушились. Причины слишком очевидны: в многонациональной стране, занимающей громадные пространства, централизованная власть не в силах контролировать всё, поэтому контролирует лишь себя. “Всякая нация, хотя бы самая передовая, представляет собою не одно целое, подведённое под один общий уровень. Напротив того, различные её части стоят всегда на весьма различных степенях развития” (ХВ, с. 18).

Вот почему фикция — считать, будто централизованная власть заботится о стране, о народе. Даже допустив, что она этого хочет (чего никогда не было), власть просто не может этого сделать. При этом и людям не позволяют позаботиться о самих себе — вот единственная причина всевластия бюрократии и хронического, из века в век, народного неблагополучия. Один общий уровень — единственный принцип такой власти.

Тут может последовать возражение: стоит ослабеть центральной власти, как страна погружается в хаос, и лишь появление “сильной руки” способно положить этому предел. Такое положение тоже наблюдалось дважды в течение ХХ столетия. Но о чём это говорит? Только о том, что сильная власть, повторяю, и сильное государство — не одно и то же. Ослабление центральной власти никогда не вызовет хаоса, если та поддержана сильным (т.е. самостоятельным) самоуправлением, которого в императорской России по-настоящему никогда не было, если не брать в расчёт кратковременные периоды во второй половине ХIХ в., в конце 1910-х и начале 1920-х гг. Кстати, о формах этого самоуправления — фабрично-заводских комитетах — написал Д.Рид в книге “Десять дней, которые потрясли мир”.

Известно, какую жестокую борьбу вело русское правительство с земствами, возникшими в результате реформы 1864 г. Известно, что позже уже большевики использовали Советы как разновидность местной власти лишь в качестве ширмы, и так называемая советская власть никогда не существовала. На самом деле власть принадлежала партийной бюрократии. Роль Советов не изменилась и в годы перестройки, а в 1993 г. их попросту распустили.

И это как будто предвидел П.А.Кропоткин. В 1918 г. он писал Ленину, что для создания нового, социалистического строя диктатура партии “безусловно, вредна. Нужно, необходимо местное строительство, местными силами, а его нет. <…> Наплыв и верховодство людей “партии”… уже уничтожили влияние… этого многообещавшего учреждения — Советов”⁹.

Что же касается земств, о них Кропоткин знал по личному опыту: “Правительство дало слабое подобие самоуправления некоторым губерниям и сейчас же путём урезок приняло меры, чтобы реформа потеряла всякое жизненное значение и смысл <…> Каждый раз, когда земство брало на себя инициативу в устройстве народных школ… в заботах о народном здравии, в земледельческих улучшениях, оно встречало со стороны правительства подозрительность и недоверие, а со стороны “Московских ведомостей” — доносы и обвинения в сепаратизме, в стремлении устроить “государство в государстве”, в “подкапывании под самодержавие”” (ЗР, с. 294).

Заменим “земство” и “самодержавие” на “местное самоуправление” и “центральную власть” и получим характеристику сегодняшних административных взаимоотношений.

Сильная власть в России — это прожорливая бюрократия (“чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй”) и бесправное население, следовательно, слабое государство. Причина же, повторяю вслед за Кропоткиным, только в одном: на первом месте всегда власть, а не государство, ибо фундамент его силы — в самостоятельности областей, т.е. в местном самоуправлении. Заблуждение — думать, будто укрепление местных органов власти ослабит управление страной. Наоборот, многократно умножит, при условии, что центральная власть сама будет развивать местную, взаимодействовать с нею. Но для этого надо осознать такую необходимость.

Если подобное вдруг случится, идеи Кропоткина могут быть полезны. Нынешние западноевропейские страны, где развито самоуправление, достигли таких социальных результатов, каких никогда не знала ни одна централизованная власть (империя), и Кропоткин предвидел это: “Если мы присмотримся к современному развитию образованных народов, то мы ясно увидим, как в них всё более и более растёт движение с целью ограничить область действия правительства и предоставить личности всё большую и большую свободу. В этом именно направлении совершается современное развитие, хотя ему и мешает весь хлам унаследованных от прошлого учреждений и предрассудков” (ХВ, с. 52).

В этом направлении движется Западная Европа. А вот Россия, Европа Восточная, нет. В речи, посвящённой двухсотлетию со дня рождения Петра I, С.М.Соловьёв говорил: “Ничто так не омрачало жизнь Петру, как борьба с противообщественными привычками, вкоренившимися в древней России… Славного победителя врагов внешних… осаждали вопиющие жалобы на страшные злоупотребления... жалобы на страшное взяточничество, казнокрадство и насилия везде, где только сильные сталкивались с слабым”¹⁰. Люди современной России могут лишь подтвердить эти слова, а ведь прошло несколько столетий (считая от времени петровских преобразований).

Не следует забывать и ещё одного исторического обстоятельства. Все империи без исключения — от Вавилона и Ассирии до Рима и Византии; от империи Наполеона I до Османской; от колониальных империй европейских держав до империи советской — все оказались нежизнеспособны, и чем ближе к нашим дням, тем жизненный срок империй делается короче.

Не служит ли это доказательством, что сам принцип имперской, централизованной власти ограничен, содержит в себе причины упадка; в наши дни стало ясно, что у империй нет будущего, более того, у них уже нет и настоящего. Кропоткин видел это как никто.

Что же следует из сказанного? У России, что бы ни говорилось — свой путь, она — своеобразная страна, как, впрочем, и любая другая. Время, начиная с Петра, позволяет описать и её своеобразие, и этот путь. Они состоят в том, что в России и по сей день сохранилась жёстко централизованная форма власти, от которой остальные европейские страны уже отказались как от абсолютно неэффективной для управления страной. Сейчас на повестке дня совсем другой вопрос, над которым в России ещё не начали даже задумываться: до какого предела возможна передача функций государства, функций центральной власти местным властям?

Именно об этом писал П.А.Кропоткин: “Я предвижу в ближайшем будущем такое положение, когда Федерация по своему устройству будет федерацией свободных сельских коммун и вольных городов. Я уверен, что страны Западной Европы скоро предпримут инициативу в этом направлении”¹¹.

Можно возразить Кропоткину и по поводу сельских коммун с вольными городами, и по поводу “скоро”. Во всяком случае, сегодня это решительно не так. Однако он прав в главном. Нынешние страны Западной Европы предпринимают вполне успешную попытку ослабить влияние государства в жизни людей, усилить роль различных форм самоуправления, необходимых, как полагал Кропоткин, “для обеспечения свободного развития общества” (НА, с. 11).

То же произойдёт, по его мнению, и с нашим Отечеством, согласно всеобщему закону взаимопомощи: “Имперская Россия умерла, и ничто не вернет её к жизни”. И далее: “Будущее различных областей, из которых состояла империя, лежит на пути Великой Федерации <…> и все попытки свести отдельные области Российской империи <…> под централизованное управление, несомненно, обречены на провал”¹².

Прошло чуть ли не сто лет с тех пор, как Кропоткин произнёс эти слова, а для России нарисованная им картина — “Великая Федерация” — всё ещё будущее.

В нашем обществе до сих пор не осознали необходимости и важности самоуправления. Хотя кажется очевидным: централизованное руководство давно исчерпало свои исторические ресурсы и столь же давно подтвердилась неработоспособность, а главное — безжизненность такой системы власти.

Но вновь вынужден повторить: в плохо объяснимом пристрастии к отжившим социальным и политическим формам и состоит своеобразие России: она всегда обращена к тому, от чего — ввиду полной непригодности — отказались западноевропейские соседи и что в её собственной истории постоянно приводило к неудачам. Также ясно, что власть не будет реформировать саму себя: все известные из нашей истории реформы управления страной, включая совсем недавние, лишь подтверждают вечное правило: власть в России реформируется, чтобы получить ещё больше власти.

Выход, думается, всё-таки один, и в нём, в сущности, всё социально-политическое творчество Кропоткина: добиться, чтобы власть перестала быть целью для самой себя и превратилась в средство, для развития местного самоуправления.

И последний вывод, следующий из уроков Кропоткина. Или Россия откажется, наконец, от своего индивидуального пути, или по-прежнему будет ему следовать. Во втором случае без всяких оговорок предсказываю: последует медленное, на десятилетия растянутое (из-за размеров, богатых недр, численности населения) историческое угасание. Нации не вечны, это известно. Опыт наших западноевропейских соседей свидетельствует: в ХХI в. свой путь — это путь в тупик. На выход из него не однажды обращал внимание Кропоткин в самых разных сочинениях: “посредством усилий снизу, посредством… действия всего народа” (НА, с. 115); “…не по указам центральной власти, а народным строительством” (ХВ, с. 15).

Для России это значило бы, убеждённо повторяю за Кропоткиным, сокращение объёмов централизованного вмешательства в жизнь страны, развитие самоуправления, превращение власти из своей цели в средство для развития индивида. Рецептура старая, но для нас всё ещё звучащая теория, как и во времена Кропоткина. До широкой практики дело никак не доходит — ещё один, последний, урок Петра Алексеевича.

---

¹ П.А. Кропоткин. Записки революционера. М.: Московский рабочий, 1988. С. 36. Далее цитируется в тексте как ЗР. (Светлый курсив в цитатах везде мой. — Авт.)

² П.А. Кропоткин. Современная наука и анархия. Пб-М., 1921. С. 13. Далее цитируется в тексте как НА.

³ П.А. Кропоткин. Хлеб и воля… М.: “Правда”, 1990. С. 14. Дальше цитируется в тексте как ХВ.

⁴ Взаимная помощь как фактор эволюции. В кн.: П.А.Кропоткин. Анархия. М.: Айрис-Пресс, 2002. С. 114.

⁵ П.А. Кропоткин. Обращение к рабочим и передовым кругам общественности Западной Европы. 1920 // Вопросы философии. 1991. № 11. С. 42.

⁶ Современное положение России, 1919—1920. С. 49.

⁷ Там же. С. 57. Письмо С.Л.Мильнеру, 1919.

⁸ Там же. С. 59.

⁹ Там же. С. 42.

¹⁰ С.М.Соловьёв. Публичные чтения о Петре Великом. М.: “Наука”. 1984. С. 158.

¹¹ Обращение Кропоткина к рабочим // Вопросы философии. 1991. № 11. С. 44.

¹² Там же.