Анфас и профиль

 

Валерий ЯРХО

 

Промышленные магнаты —
эмигранты — лишенцы

О русских семейных фирмах XIX в.

Материал для подготовки урока по теме «Экономическое развитие России после крестьянской реформы. Промышленный подъём в конце XIX в. Формирование классов индустриального общества — буржуазии и пролетариата». 8, 9,11 классы

В когорте пасынков и падчериц отечественной истории, неизбалованных вниманием исследователей, совершенно незаслуженно оказались русские семейные фирмы XIX столетия, так много сделавшие для развития отечественной промышленности. Основателям промышленных компаний и их потомкам за множеством хлопот заниматься увековечиванием своих деяний было недосуг, при советской же власти их огулом обвинили во всех грехах. Теперь сведения об этих компаниях и создававших их людях приходится собирать буквально по крупицам, извлекая их из разного рода мемуаров, семейных хроник, опубликованной переписки.

Прежде всего, начиная рассказ о семейных фирмах, стоит заметить, что многие из них были основаны выходцами из низших классов русского общества, нередко даже крепостными крестьянами. Наиболее подходящий для изучения пример подобного рода — фабриканты Ермаковы, предки которых принадлежали графам Шереметьевым. Своё дело они начали в имении Мещерино Коломенского уезда Московской губернии, где четверо братьев Ермаковых — Семён, Иона, Кирилл и Яков Яковлевичи, подкопив деньжат и договорившись с управляющим, взяли в аренду барскую водяную мельницу, стоявшую на реке Северке возле их родного села. Надо сказать, что мельница — это фактически двигатель для любых машин с даровой, природной энергией, и братья сполна воспользовались всеми её возможностями. Сначала они открыли маслобойню, а потом, собравшись с силами, устроили при мельнице небольшую ткацкую фабрику, выпускавшую «понёву» — грубую шерстяную ткань, из которой крестьяне шили одежду.

Сначала Ермаковы работали на фабрике вчетвером с семьями, а когда дело пошло, стали нанимать людей, сами же занялись новым делом. Устроив при ткацкой фабрике красильню, они стали скупать материи у «мастерков» — крестьян-кустарей, работавших по домам на ручных станках; затем, выкрасив эти ткани в синий цвет, торговали ими с большой выгодой. Увидев тут перспективу, Ермаковы, прекратив выработку понёвы, занялись «набойками» — при помощи особых резных досок и молотков с «клеймами» они наносили узоры и рисунки на ситце. Такими занятиями предприимчивые крестьяне заработали большие деньги, которые вложили в устройство ситценабивной фабрики. Однако на этом этапе интересы братьев разошлись — Семён и Иона предпочли довольствоваться тем, что уже имели, а Яков и Кирилл хотели развивать дело дальше. После раздела капитала они выстроили другую ситценабивную фабрику — там же, на берегу Северки, поблизости от первой, которая стала принадлежать теперь Ионе и Семёну. Своего ткацкого производства у Ермаковых не было: они скупали у крестьян пряжу и раздавали её всё тем же «мастеркам», а полученный от них грубый миткаль на своей фабрике перерабатывали уже в пёстрый ситец, который отправляли на продажу.

Политическая ситуация в начале XIX в. неожиданно «подыграла» фабрикантам из простонародья. После того как Россия вынуждена была, подписав Тильзитский мирный договор, присоединиться к антибританскому пакту — т.н. «континентальной системе», отказ от британских товаров породил на внутреннем рынке острейший дефицит текстиля, и товар русских полукустарных фабрик и фабричек оказался как нельзя более кстати. В точности по русской поговорке — «кому война, кому мать родна» — на руку Ермаковым пришёлся и пожар Москвы 1812 г., уничтоживший предприятия их прямых конкурентов — московских фабрикантов. Спрос на ткани, произведённые в Подмосковье на фабриках вроде той, что была в Мещерине, достиг огромных размеров, и начинающие промышленники, воспользовавшиеся этим ажиотажем, в короткий срок нажили огромные деньги. К началу 1818 г. Ермаковы считались самыми богатыми людьми во всём Коломенском уезде. Жители целых сёл подавались в «мастерки», работая для поставок на их фабрику, но, несмотря на большие коммерческие успехи, господа мещеринские фабриканты ещё лет двадцать оставались крепостными. Только в 1838 г., когда барину понадобилось срочно и сразу много денег, Ермаковы, отвалив Шереметьевым солидный выкуп, получили вольную для всех членов семьи.

Избавившись от «барской руки», они развернулись с новой силой и энергией: в начале 1840-х, приобретя 18 десятин земли за московской Трёхгорной заставой, Ермаковы стали строить новую фабрику, в которой разместили набивное и красильное производства. В это время на сцену вышло второе поколение семьи — распорядителем дел при строительстве новой фабрики стал старший сын Якова Ермакова, Флор Яковлевич. Он не получил образования, поскольку никаких училищ для детей крепостных во всей округе тогда и помину не было, а потому учиться пришлось старинным способом, заведённым на Руси от веку, — ходил заниматься к дьячку мещеринской церкви. Подлинным училищем для него стала фабрика, которую он с малых лет облазил вдоль и поперёк, приставая к рабочим и мастерам с вопросами, пытаясь во всё вникнуть, всё понять.

Вскоре после того, как московская фабрика заработала, 4 марта 1845 г. умер главный деловой партнёр Якова Ермакова, его брат Кирилл Яковлевич, сын которого не захотел вести дела с дядей и двоюродными братьями, а предпочёл получить долю капитала. После его выхода из дела фирма стала называться «Я.Я.Ермаков и сыновья», и под этим названием она прогремела на всю Россию. Ситец Ермаковых получил собственное имя — «ермак», а его качество было особенно отмечено казной: на каждой штуке товара, выпущенного Ермаковыми, красовалась бирка с казённой печатью и надписью — «полезный товар». Слава о продукции этой семейной фирмы достигла даже отдалённых уголков Сибири, где северные племена расплачивались за куски «ермака» пушниной.

Кроме Флора, помощником в делах для Якова Яковлевича стал его младший сын Александр, которому повезло больше, чем старшему брату — он подрастал в те времена, когда деньги отца позволяли получить изрядное домашнее образование. Молодой человек оказался весьма способен к языкам, а главное, обладал предпринимательской жилкой. Будучи младшим партнёром в семейной фирме, Александр Ермаков, не выезжая в Америку лично, а только переписываясь и используя поверенных в делах, сумел завести деловые контакты с американскими производителями хлопка. Заключив прямые контракты с плантаторами и перевозчиками, компания «Я.Я.Ермаков и сыновья» стала получать сырьё из США, минуя посредников, что немедленно отозвалось на цене «ермака» — конкуренты не могли продавать так дёшево. Старая семейная фирма всё более уверенно захватывала рынок, ограниченная лишь возможностями производства.

В 1856 г. за границей появились паровые машины-прядильни, увеличивавшие объём производства миткаля, что одновременно снижало его себестоимость. На семейном совете Ермаковы решили закупить это оборудование, отправив Александра Яковлевича в Англию.

Провернуть такую операцию было не просто, поскольку с середины 1840-х гг. у английских фирм, производивших машины для текстильной отрасли, в России был эксклюзивный представитель — контора Людвига Кнопа. Но Александр Яковлевич обошёл эту преграду. Съездив в Великобританию, младший Ермаков привёз оттуда не только новые машины, но и мастеров-наладчиков, которые установили их на фабрике, выстроенной в Вышнем Волочке. На тот момент эта фабрика стала лишь шестой в России, где стояли такие бумагопрядильные машины. К великому горю всей родни, столь блистательно начавшаяся карьера Александра Ермакова оборвалась очень рано — он умер 24 марта 1858 г. в возрасте 25 лет, не оставив после себя потомства.

Вообще, процветание этого промышленного клана подкосили ранние смерти большинства мужчин семьи — в середине 1880-х гг. Флор Яковлевич, оставшись фактически один во главе дела, потрясённый потерями, утратил интерес к бизнесу и, продав свои фабрики Прохоровым, обратил капитал в ценные бумаги, на проценты от которых занялся весьма масштабной филантропией.

Примечательной особенностью в становлении и развитии русской промышленности стала принадлежность многих русских купцов и фабрикантов к различным течениям старообрядчества, что не только объединяло их, но и обособляло от общества. В них сильна была та спайка, которая выработалась за века гонений на раскольников, когда от взаимной поддержки зависело выживание во враждебном окружении.

В Москве их главным объединяющим центром стало старообрядческое Рогожского кладбище, основанное в 1771 г., вокруг которого с того времени выросли храмы, часовни, богадельни, школы и т.д. Более двух сотен многочисленных семейств московских купцов и фабрикантов, являвшихся «рогожскими прихожанами», составляли своеобразный «пул», объединение «своих», помогавших друг другу вести дела. Братья по вере готовы были кредитовать наличными без документов и процентов тех, кому это требовалось, у кого же дела шли хорошо, те не скупились на пожертвования, внося в общинную кассу огромные деньги. «Рогожскому пулу» было выгодно появление всё новых и новых торговцев и промышленников, на первых порах получавших поддержку от «своих» — чем больше предприятий принадлежали их кругу, тем больше пожертвований поступало в кассы, тем значительнее было влияние старообрядческого сообщества, имевшего огромный опыт ведения дел с русской светской властью.

Ярчайшими представителями рогожского купечества стали Хлудовы, появившиеся в Москве пять лет спустя после «московского огненного разорения». Они пришли из Гуслиц, местности, раскинувшейся в тех местах, где соприкасались своими окраинами Богородицкий уезд Московской, Покровский уезд Владимирской и Егорьевский уезд Рязанской губерний — в этом глухом краю жили сплошь староверы разных толков и течений. Прежде они были крепостными разных монастырей, но после того, как Екатерина Великая произвела секвестрование церковных земель и имущества, крестьян-гусляков приписали к казённому ведомству Коллегии экономии, после чего их стали называть «экономическими».

Уроженец деревни Поливановой Егорьевского уезда Рязанской губернии Иван Иванович Хлудов с молодых лет тянулся к коммерции, и по примеру многих других гусляков, решил сделаться «прасолом» — закупать скот в степях у кочевников и гонять его в Москву для продажи. Неизвестно, откуда у него взялись деньги на первые операции такого рода — в семейной хронике сказано лишь о том, что, имея несколько сотен рублей в мошне, Иван с ватагой товарищей отправился в степь, откуда пригнал гурт скота и очень выгодно продал его московским перекупщикам. Потом он сходил в степь ещё и ещё раз, втянулся и вполне успешно торговал скотом несколько лет. Когда беспокойная жизнь прасола ему надоела, Хлудов решил найти какое-нибудь выгодное дельце в Москве, чтобы зажить оседло. Зимой 1817 г. он вместе с женой поселился у своего дяди Афанасия Емельяновича Щёкина, жившего в маленьком домике на берегу Яузы. Присмотревшись к ходу дел в большом городе, Иван Хлудов решил заняться изготовлением пёстрого шёлка для кушаков. Устроив необходимый ткацкий стан прямо на дому, закупив нужный материал, он вместе с мастером Алексеем Егоровым начал работать. Соткав первую штуку товара, Иван сам срезал её со стана, взвесил, завернул в бумагу и сел за расчёты — вышло, что с материалом, работой и прочими затратами шёлк обошёлся ему в 35 руб. Иван Иванович понёс его продавать, зашёл в первую попавшуюся лавку на площади и предложил свой товар. Пока там смотрели да щупали материю, Хлудов очень волновался, и когда лавочник спросил, сколько он хочет за всю штуку, то, скорее от страха, чем от наглости, Иван Иванович бухнул: «100 рублей». Когда купец, услыхав ответ, улыбнулся, Хлудов подумал было, что сейчас его станут бить, но вместо этого, к немалому облегчению, хозяин лавки достал из кассы сотенную и отдал её Ивану Ивановичу, предложив впредь носить товар только ему. Заработав почти втрое против затраченного, Хлудов продолжал ткать кушаки, исправно носил их в лавку и копил деньги. Расширив дело, он набрал людей для работы, а сам, наняв помещение в Гостином ряду, стал торговать. Доходы вкладывал в свою, построенную в родной деревне ткацкую фабрику, выпускавшую нанку. Потом построил ещё одну, потом ещё и ещё. Подросшие сыновья начали помогать Ивану Ивановичу, дело расширялось, и в конце концов развернулось в целую сеть фабрик и торговых складов по всей стране.

Поворотным для русской текстильной промышленности стал 1846 г., когда заработала Никольская мануфактура Морозовых, оборудованная по последнему слову техники. Это был дебют частной предпринимательской деятельности господина Кнопа, контора которого была причастна к масштабной модернизации всей отрасли. Уроженец Бремена Людвиг Кноп являл собой своего рода уникум, полностью адаптировавшись к русской жизни. Он довольно рано начал самостоятельную жизнь, ещё мальчиком поступив работать в контору торговой фирмы в своём родном городе, а через несколько лет уехал в Англию, где был принят на работу в знаменитую текстильную компанию «Ди Джерси и К^о». Помимо всего прочего «Ди Джерси» занималась поставками пряжи на русские текстильные фабрики, и в 1839 г. восемнадцатилетний Людвиг Кноп в качестве помощника представителя фирмы отправился в Россию. Патрон юноши не смог как следует приспособиться к русским реалиям и местной специфике ведения дел, Кноп же, наоборот, весьма в этом преуспел, сумев завязать самые тесные связи с русскими промышленниками, совершенно вписавшись в их среду как «свой человек». Сделать это было очень не просто — нужно было не только в совершенстве выучить русский язык, но и абсолютно погрузиться в «среду обитания», в которой деловые переговоры велись за пирушкой в загородных трактирах и ресторациях, а сделки на огромные суммы заключались где-нибудь «у цыган».

На какое-то время главной штаб-квартирой сотрудника «Ди Джерси» Кнопа стал винный погребок Бодега на Лубянской площади в доме Бауэра. Немецкий молодец обладал завидным здоровьем, выдерживавшим титанические загулы его русских приятелей — в искусстве «заложить за галстук» Людвигу трудно было найти равного. Поговорка: «Что русскому хорошо, то немцу смерть» была сложена совсем не про него — о Людвиге Кнопе в Москве говорили: «Немец русского перепил, а тот и помер», имея в виду безвременную кончину его приятеля, Савелия Ивановича Хлудова, действительно умершего с перепою после совместного с Кнопом загула у Бодега. При этом безудержные возлияния никак не сказывались на предпринимательских инстинктах Кнопа, а ясность головы не терялась, даже когда он был «в очень большом градусе». Дела у пославшей Кнопа фирмы в начале 1840-х г. шли ни шатко, ни валко, и когда (через знакомых) Людвига Густавовича свели с Саввой Васильевичем Морозовым, главой известной семейной компании, хотевшим модернизировать производство на своей фабрике, герр Кноп весьма заинтересовался его предложением.

Заказать новейшие оборудование можно было только в Англии, но пользуясь техническим превосходством собственной текстильной отрасли, британцы совсем не хотели создавать конкурентоспособную промышленность в других странах. И всё же Кноп взялся получить у англичан большой долгосрочный кредит и организовать закупки машин со всем необходимым. Прибыв в Великобританию, успеха он добился далеко не сразу, однако предпринимательский и дипломатический таланты всё же позволили Кнопу убедить владельцев нескольких заводов Манчестера в том, что поставки машин в Россию — крайне выгодное дело, учитывая масштабы предполагавшихся закупок и открывавшиеся коммерческие перспективы в стране, не имевшей на тот момент своего собственного машиностроения. Добившись кредита у англичан и разместив заказы, Людвиг Густавович навербовал специалистов для сборки и наладки оборудования и даже добился эксклюзивного права на представительство машиностроительных компаний, с которыми имел дело. Вернувшись в Россию с командой механиков и других специалистов, он оборудовал морозовскую фабрику по последнему слову техники, получив по контракту хорошие деньги.

Вскоре после того, как Кноп сорвал свой первый серьёзный куш, фирма «Ди Джерси» объявила себя банкротом, и её бывший представитель открыл в Москве собственную контору. К нему валом повалила клиентура — фабриканты быстро смекнули, что тот, кто промедлит с модернизацией производства, в скором времени вылетит в трубу. Дело было поставлено отлично и очень умно — каждый получал то, что хотел: промышленники — новейшие фабрики, а господин Кноп… часть их доходов. Денег со своих заказчиков Людвиг Густавович не брал — с ним рассчитывались паями в деле. Владельцы компаний увеличивали уставной капитал за счёт выпуска новых паёв, которые передавали конторе Кнопа, вводившей в состав правления компании своих представителей и получавшей, соответственно, долю от прибыли.

Кроме машин, закупаемых в Англии, русским «семейным фирмам» приходилось приобретать и сырьё, причём не в России, а за океаном — хлопок поступал с американских плантаций. На пути следования товар несколько раз менял хозяев и, пройдя через руки посредников, многократно увеличивался в цене, что отражалось на стоимости готовых товаров. Русские фабриканты не собирались сидеть сложа руки. Наиболее предприимчивые пытались найти новые источники поставок, завязать прямые связи с производителями. Так, если Ермаковы установили деловые отношения с американскими плантаторами путём переписки, то Хлудовы отправили в Америку своего представителя. Это был внук и тёзка «отца-основателя» семейной компании Ивана Ивановича Хлудова — Иван Алексеевич. К тому времени он уже успел окончить санкт-петербургское Петропавловское училище, продолжив образование в Бремене, где хорошо изучил конъюнктуру рынка и постиг тонкости международной торговли. Ему было только 24 года, но семья доверила ему труднейшую миссию — наладить прямые поставки хлопка в Россию в обмен на готовый текстиль. Первая часть плана вполне удалась — Иван Алексеевич доставил партию товара на (ни много ни мало) миллион долларов, получив в обмен на эту сумму хлопок. Однако в эту радужную картину неожиданно вмешалась политика — в Америке вспыхнула Гражданская война, и «северяне», стремясь лишить Конфедерацию Южных штатов главных источников финансирования, решили пресечь торговлю хлопком, установив морскую блокаду портов «южан». Корабли, перевозившие товар, полученный Хлудовым по бартеру, были перехвачены военными судами «янки», которые объявили их груз «морским призом» и конфисковали. При этом на берегу оставался ещё хлопок, уже готовый к отправке, но во время боевых действий портовые склады, на которых он хранился, сгорели, а сам представитель русской фирмы едва выбрался из этой переделки, к счастью, вернувшись домой живым и невредимым.

Война в Америке пагубно отразилась на судьбе многих фирм — из-за дороговизны сырья наступил спад производства, некоторые хозяева разорились, иные ушли в другие виды промышленности, остальные едва держались. Исправил дело Людвиг Кноп, кровно заинтересованный в том, чтобы русские фабрики работали без простоев. Он, используя свои английские связи, сумел наладить поставки хлопка сначала из английских колоний, а потом из Америки, на какое-то время целиком монополизировав этот рынок. Дела конторы Кнопа шли столь успешно, что её шеф принял русское подданство, перешёл в православие, став Львом Герасимовичем, и даже был причислен к прибалтийскому дворянству. За заслуги перед новым отечеством Кнопа в 1877 г. пожаловали титулом барона, возвели в чины и наградили орденами. После его смерти, последовавшей в 1894 г., дело перешло к сыновьям, но им было далеко до отцовской хватки, и через 15 лет наследников Кнопа «выдавили» из правлений всех текстильных компаний. В результате они вынуждены были продать свои паи представителям банковского капитала.

Основу рабочей силы на фабриках Морозовых, Хлудовых, Ермаковых, Прохоровых составляли крестьяне центральных губерний, где невозможно было прожить, занимаясь лишь сельским хозяйством. В XVIII в. работа на фабриках приравнивалась к каторге, и владельцы предпочитали использовать крепостных, но ими владели только дворяне, а потому у фабрикантов из других сословий работали наёмные рабочие. Это были всё те же крестьяне — частью «экономические», частью крепостные, но отпущенные барином на оброк, а потому даже после отмены крепостного права ещё многие десятилетия нравы и порядки на русских фабриках оставались самыми патриархальными, так сказать, со многими «пережитками».

Общих законов и правил для такого рода предприятий не существовало — многое зависело от личности владельцев, их воспитания, вероисповедания, того, откуда они были родом. Скажем, Морозовы, убеждённые раскольники-беспоповцы, первое время на свои фабрики брали только членов секты, к которой принадлежали сами, а Хлудовы предпочитали «земляков» из Егорьевского уезда. Хозяева-староверы, не терпевшие пьянства и табака, пытались бороться с ними «по-свойски»: чтобы оградить рабочих от соблазнов, они при найме оговаривали условия, по которым работникам запрещалось покидать территорию фабрики, чтобы покурить, на всё то время, пока они будут на ней работать. Нанимали рабочих по-разному. На одних фабриках после пасхальных праздников с ними договаривались сразу на год — до страстной недели следующего Великого поста. На других только «до Успенья», а потом «от Покрова» на всю зиму. Работать ткачи начинали очень рано, «до свету» — где в 5, а где и в 4 часа утра, и рабочий день продолжался 14—15 часов. Не имея возможности вести своё хозяйство, питались рабочие в фабричных харчевнях, рассчитываясь «марками» — специальными бирками, выдававшимися фабричными конторами в качестве аванса. Этими же «марками» платили в лавках, пивных и трактирах, владельцы которых потом меняли их на наличность в конторах фабрик. «Живые деньги» выдавались только при расчёте, в конце месяца, и случалось, что после вычетов за всё купленное рабочий получал рубль с копейками, и принуждён был снова брать «марки» в конторе. Хозяева и торговцы, желая «снять с кипятка сметану», устанавливали такой «курс марок» по отношению к номиналу, что с каждого рубля «отжиливали» в свою пользу несколько копеечек, из которых складывались очень порядочные куши. Доходило до того, что в иных местах «марки» принимали на четверть дешевле, по 75 коп. за рубль. Помимо хозяев свои интересы имели управляющие и приказчики. Они придумывали свои правила: устраивали лотереи, билеты которых рабочих обязывали покупать под страхом увольнения, товары в фабричную лавку закупали у тех, с кем «входили в долю», платя хозяйскими деньгами много больше, чем следовало, и обязывая рабочих покупать продукты и товары только в этой лавке, где всё стоило дороже.

В казармах царили скученность и антисанитария, а там, где их не было, приходилось селиться «на частных» — домовладельцы вокруг фабрик отдавали под ночлег несколько комнат в доме, стараясь набить их как можно больше. На нарах, а то и просто на полу раскладывали засаленные тюфяки, на которых спали вперемешку мужчины и женщины. Немудрено, что при таких условиях среди фабричных процветали самозабвенное пьянство и самый циничный разврат, которые, вдобавок, подпитывались такими «промыслами», как тайное шинкарство и копеечная проституция. В больших городах именно в окраинных кварталах, выраставших вокруг заводов и фабрик в последней четверти XIX в., появились первые молодёжные банды хулиганов — мелких уголовных преступников, занимавшихся уличными грабежами, кражами, вымогательством у местных торговцев и своих же рабочих, требуя в день получки с каждого где двугривенный, где больше. Не желавших подчиняться били, выживали с фабрики.

Все эти обстоятельства никак не улучшали фабричные нравы — уйдя из деревни и не обретя надёжного дома на фабрике, рабочие всюду чувствовали себя «временными людьми», которым нечего стесняться. Многие из них словно махнули на себя рукой и жили «как-нибудь», день за днём совершая то, на что никогда бы не решились в родном краю, опасаясь мнения соседей и позора родственников.

Фабриканты первых поколений, понимая, что их благополучие зиждется на эксплуатации, видя, как живут рабочие, желали по-своему «искупить вину», становились благотворителями, много жертвовали на Церковь, в пользу арестантов в тюрьмах, строили богадельни, больницы, столовые для бедных. Их потомки пытались хотя бы на своих предприятиях создать сносную жизнь для работников, но получавшиеся в результате островки относительного благополучия окружало море социальной несправедливости, косности и бесправия. Многие текстильные магнаты уже в третьем и особенно четвёртом поколениях вполне ясно сознавали, что созданием социальных резерваций, отдельными, пусть и масштабными благотворительными проектами исправить общую ситуацию невозможно. Понимая, что сохранение столь ненормального положения рабочих и неэффективность управления русской экономикой рано или поздно приведёт к глубокому кризису и революционному взрыву, многие из крупных российских буржуа перешли в политическую оппозицию к самодержавию.

Ветви разных купеческих семейств роднились между собой, составляя огромные кланы с разветвлёнными связями во всех сферах русской жизни. Бывший «рогожский пул» в конце XIX и начале XX в. перешёл на качественно новый уровень отношений, увеличив свои возможности практически до способности соревнования с официальной властью. Огромные деньги текстильщиков участвовали в строительстве железных дорог, создании банковской системы, тяжёлой промышленности, играли важную роль на русских биржах. Они владели свободными капиталами в зарубежных банках, имели широкие деловые связи с иностранными промышленниками и финансистами, что позволяло им через своих партнёров оказывать давление на царскую администрацию извне — мнение европейской «княгини Марьи Алексевны» всегда было важно для российской власти.

В ХХ в. с промышленниками уже нельзя было обращаться «как бывалыча» — неугодных по первому капризу могли сослать «куда Макар телят не гонял». С началом Первой мировой войны выходцы из семейных фирм, ставшие заправилами на бирже, вошли в военно-промышленные комитеты, которые за два последующих года набрали такую силу, что уже не соревновались с властью, а диктовали ей. Как известно, это «политическое соревнование» окончилось революцией, которую поначалу русские промышленники восприняли с восторгом, полагая, что пришёл их час «всему царствовать и всем володети». Однако впереди было горькое разочарование. После Октября 1917 г. многие подались в эмиграцию, оставшиеся же влачили довольно жалкое существование в годы военного коммунизма.

Последней попыткой реванша стала их деловая активность в годы нэпа. Тогда в руководство «Серпуховской мануфактуры» были приглашены несколько «спецов» из «бывших» — все как один выходцы из семейных фирм. Они пытались наладить производство, создали сеть сбыта, названную ими «Первым объединением», в котором приняли участие оставшиеся в Москве бывшие владельцы Глуховско-Богродицкой, Егорьевской и ряда других мануфактур: Хлудовы, Найдёновы, Морозовы, Новиковы и др. Часть их родственников пребывала в эмиграции, но тогда контактировать с ними ещё не возбранялось, поэтому стоявший во главе дела гражданин В.И.Чердынцев (бывший директор Богородско-Глуховской мануфактуры, принадлежавшей Морозовым) исхлопотал у наркома внешней торговли Леонида Красина командировку в Лондон и, выехав туда, встретился с братьями Кноп, наследниками Льва Герасимовича, через которых связался с родственниками Морозовых и Хлудовых. Те согласились войти в советское дело, но захотели знать, в каком оно состоянии, а для начала подкинули денег для оплаты работ на серпуховских фабриках. Во время следующей командировки Чердынцев привёз зарубежным партнерам бизнес-план и аналитическую справку о состоянии фабрик с перечнем нужного для их работы и модернизации. Для всех этих людей было вполне естественно встретиться со старыми знакомыми, обсудить дела, заключить сделку, начать зарабатывать… но совсем по-иному на подобные затеи взирало ОГПУ, арестовавшее всех участников бизнеса и обвинившее их в связях с контрреволюционерами и экономическом шпионаже. Весной 1924 г. состоялся большой процесс, на котором в качестве обвинителя выступил председатель Верховного трибунала ВЦИК товарищ Н.В.Крыленко. По его собственному признанию, формально, с юридической точки зрения, «бывшие» действовали вполне законно, в чём Крыленко видел особо утончённое издевательство над советским правом. Пятерых подсудимых приговорили к смертной казни, остальным дали по десять лет. Однако после кассации расстрелы заменили разными сроками заключения, а спустя год всех вообще выпустили. Впрочем, ненадолго — гражданин Чердынцев снова попал на скамью подсудимых по «процессу Промпартии», а многих его знакомых арестовали за связь с ним — достаточно было найти у несчастных старые письма арестованных по этому делу. На сей раз приговорённых действительно расстреляли, а те, кому удалось увернуться, забились в дальние углы и кое-как прозябали, радуясь, что до них не дошёл черёд. Но пришли и за ними, а следом за их детьми — пятое и шестое поколения семей фабрикантов сполна испытали все «прелести» советской жизни с клеймом «лишенцев» — людей, ограниченных в правах. Многим из них выпали лагеря, ссылки, ранняя смерть, погубленные таланты. Выжили и сумели себя хоть как-то реализовать лишь считанные единицы из некогда громадного сословия, игравшего столь важную роль в нашей Отчизне.

В статье использован иллюстративный материал из книги Е.Б.Новиковой
«Хроника пяти поколений. Хлудовы, Найдёновы, Новиковы...» М., 1998.