Анфас и профиль

 

 

Татьяна МАЗЕПИНА

Непрестанно открывающийся мир

Путешествие автостопом через Ближний Восток в Египет

Турция, Курдистан, Сирия, Иордания, Египет: каждая из этих стран — сокровищница древностей, культура каждой неповторима. В этих местах произошёл исход Авраама из Ура Халдейского, здесь был центр Арабского халифата, по этим дорогам путешествовал апостол Павел, в сирийской Антиохии принявший христианскую веру…

Я буду путешествовать по этим странам не иначе, как автостопом, на попутных машинах. Просто выходишь на дорогу, поднимаешь руку, автомобиль тормозит. Я говорю фразу на языке страны, в которой нахожусь, заготовленную заранее.

— Здравствуйте, а можно с вами доехать в…

Сменяя машину за машиной, можно добраться до любого города…

Несмотря на то, что все эти страны на карте появились несколько веков назад, мир приходится открывать снова и снова. Приходится? Нет, скорее это радость, что есть возможность нового познания мира.

 

Русско-турецкая граница. Десять минут назад я вышла из парома, переправившего меня через Чёрное море в турецкий город Трабзон. В очереди за визой меня с большим рюкзаком не могут не заметить.

— А куда вы направляетесь? — обращается ко мне русская женщина лет сорока с чемоданом на колёсиках.

— Сначала в Эрзурум, потом в Диярбакыр, потом в Сирию.

И хоть эта женщина живёт в Турции уже несколько лет, всё равно удивляется и смотрит на меня беззастенчиво, в упор.

— Вы знаете, что в Диярбакыре опасно? — с уверенностью в своём всеведении спрашивает она.

Я вздыхаю:

— Ну, наверное, не так опасно, как говорят по телевизору, — привычно разоблачаю СМИ.

— Это, конечно, правильно, что на вас платок, — снова с видом знатока замечает она, поворачиваясь к остальным женщинам, чтобы рассказать им страшные, необычные истории о тех местах, куда я еду. И сразу находит в них благодарных, замирающих от любопытства слушательниц.

Улыбаюсь про себя, представляя реакцию женщин, если бы я раскрыла им весь намеченный маршрут. Через древние турецкие города Эрзурум и Диярбакыр в Сирию, потом через всю Сирию в Иорданию — в Амман, Акабу, на Мёртвое море. Потом снова на паром и уже через Красное море — в Египет, но подальше от туристических мест, куда-нибудь на самый юг, вдоль по Нилу, — в преддверие настоящей Африки.

Весь путь, не считая Турции, — исключительно по арабским странам. Но это ещё не самое «страшное». Ведь мой способ передвижения — самостоятельное путешествие, без туристических фирм, гидов, забронированных гостиниц, без лоснящихся комфортабельных автобусов, без осмотра достопримечательностей по команде — «на час», «на два часа», «поторопитесь». Не я придумала этот метод, а мои друзья, я только научилась у них, приобщилась самому достоверному и самому интересному способу постижения мира.

В турецкой семье

В Сирии и в Турции я уже бывала. Два года назад, не очень долго и вместе с друзьями. Теперь я одна, и всё может быть по-другому. Особенно здесь, в Турции. За неё я опасалась больше всего. Слишком много настораживающих замечаний в адрес турецких мужчин приходится слышать.

Но опережая события, скажу, что ни тени неуважительного отношения к себе у тех, кого я там встретила, я не заметила. Напротив, всё горело солнцем доброжелательности.

Первый день в Турции, точнее поздний тёмный вечер. Я стою на обочине, но упрямо верю, что кто-то остановится и отвезёт меня в сторону Диярбакыра — столицы турецкого Курдистана, несмотря на то, что машин нет. Эрзурум — город, на выезде из которого я стою — тихонько затихает и готовится ко сну. Ехать в «страшный» Диярбакыр никому не приходит в голову. Никому, кроме меня.

Исторические сведения

Эрзурум соответствует древнеармянскому городу Кари. Византийский император Феодосий II (408—450) укрепил его и дал ему имя Феодосиополь (421).

В 647 г. его завоевали арабы. В 1047 г. лежавший по соседству древнеармянский город Ардзн был разрушен персами, и жители его бежали в Кари, который с этого времени стал называться Ардзн-Рум, с течением времени это имя превратилось в Эрзурум.

В 1247 г. Эрзурум достался монголам; в 1472 г. он вместе с Великой Арменией перешёл под персидское владычество, а в 1522 г. областью этой овладели турки. Вследствие победы русских над турками на Эрзурумской равнине (в июле 1829 г.) Эрзурум вошёл в состав России, но по Адрианопольскому миру (сентябрь 1829 г.) был возвращён султану.

Во время Русско-турецкой войны этот город посетил Пушкин, описавший поездку в своём «Путешествии в Арзрум».

И вот машина около меня всё же тормозит. Молодой турецкий парень, лет двадцати трёх, долго-долго объясняет мне что-то на турецком. Я объясняюсь, напротив, кратко, так как знаю только несколько слов: «Бэн гидийорум Диярбакыр отостоп» («я еду в Диярбакыр автостопом»). Наконец парень понял, заводит машину и… разворачивается в сторону города. В Диярбакыр я сегодня не еду. Он пригласил меня домой. Там «мама», «баба» (папа по-турецки) — успокоил он меня, объяснил, что я поужинаю, переночую, а завтра он… купит мне билет на автобус. Под конец дотронулся до своего безымянного пальца, показывая, что женат, стараясь рассеять сомнения, которых у меня уже и не было.

«Мама», «баба», жена, а с ними ещё десяток родственников встретили меня в доме, точнее, в квартире. Но квартиры большей площади мне видеть раньше не приходилось. У Нурулы — так звали моего опекуна — очень богатая семья, кроме всего прочего богатая своим гостеприимством. Меня мало кто так встречал — просто и искренно обнимал, откровенно переживая, расспрашивал, трогательно заботился с первой минуты пребывания в доме. В большой, со вкусом обставленной гостиной (семья владеет несколькими антикварными магазинами) меня накормили вкуснейшим ужином, при этом за столом я была единственной женщиной. Только в самом конце трапезы женщины семьи попросили, и им ласково позволили войти и послушать мои рассказы, посмотреть на меня. Мы бы сидели вместе с самого начала, если бы в доме не было гостей-мужчин — исламского учёного, который не раз бывал в России, и Рамазана, дагестанца, который учится в Турции на богослова. Он стал моим переводчиком.

В ароматном запахе супа, в искреннем весёлом смехе, в теплоте маминых объятий я уже забыла, что я далеко от родины. Что вчерашнее утро встречала в облачном Сочи, что час назад стояла на снежной обочине и не предполагала, где буду сегодня ночевать.

Утром Нурула приехал грустный, потому что все билеты до Диярбакыра были уже проданы. Я про себя обрадовалась — ехать в автобусе четыреста километров было бы нелегко — скучно, однако Нурула по-настоящему переживал. Для него Диярбакыр такой же страшный, как и для той русской женщины в аэропорту, как и для остальных турок, как и для, как ни странно, самих курдов…

— Как так получилось, что вы оказались одна, здесь на дороге? — удивление не покидает лицо водителя, который остановился, увидев поднятую руку.

— Я еду в Диярбакыр.

Мы говорим на английском, мой собеседник не так хорошо его знает, поэтому останавливает меня, чтобы успевать понимать.

— Но ведь это очень опасно. Здесь на дороге… вам могут встретиться очень плохие люди.

— Но ведь мне встретились вы.

— Но это вам просто повезло.

Озгюр, так зовут моего нового собеседника, подобрал меня на половине пути до Диярбакыра, среди величавых отливающих на солнце белизной гор. Наивное удивление не покидает его лицо. Он тоже боится за меня, несмотря на то, что сам курд. Правда, наполовину. Вторая половина — турецкая, может, она и не даёт ему покоя. У турок к курдам давнее недоверие. И есть на это основание: курды — самый большой в мире народ, не имеющий своей страны. Они живут в четырёх государствах: Турции, Ираке, Иране, Сирии. По крайней мере, в Турции периодически возникают сепаратистские выступления, которые турецкие власти довольно жёстко подавляют. До недавнего времени на курдской территории Турции был запрещён курдский язык, курдская музыка. И по сей день регион заполонён турецкими военными частями с дерзко алеющими турецкими флагами.

В противоположность всем предостережениям и устрашениям меня везёт туда наполовину курд, наполовину турок, с неподдельным интересом расспрашивая о моём путешествии. Узнаёт, что я ещё не обедала и давит на газ, чтобы поскорее доставить меня в лучшее кафе.

А в Диярбакыре, уже погрузившемся в мирную вечернюю темноту, он долго возит меня, показывая город. Вот здание университета, вот больница. Улицы отлично освещены, поэтому я замечаю на тротуарах людей в традиционных костюмах. У мужчин брюки очень похожи на галифе — широкая верхняя часть и очень узкая нижняя, на голенях. Женщины завёрнуты в тёмные платки, у некоторых видны одни глаза. Дома в основном многоэтажные, ярко светятся витрины магазинов. У многочисленных парикмахерских на сушилках колышутся полотенца...

Потом Озгюр завозит меня в кафе, чтобы угостить традиционными сладостями. И, наконец, несмотря на протесты, покупает билет до следующего пункта моего маршрута — Мардина — городка на границе с Сирией.

По дороге в Мардин мне пришлось, наконец, встретиться с настоящими курдами. Я вспомнила все предостережения, но...

В маршрутке, куда посадил меня Озгюр, и где я уж точно не нахожусь «в гостях», как это бывает в машине, меня всё же пригласил в гости школьный учитель религии.

Вместе с мамой он возвращался из Анкары — ехал к своему брату в Мардин.

В доме брата учителя я впервые во время этого путешествия ем на полу, без ненужных здесь вилок и ложек. Просто отрываешь кусочек домашнего свежеиспечённого хлеба, берёшь им с тарелки рис или кусочек мяса, окунаешь во что-то типа нашей простокваши и с удовольствием отправляешь в рот…

Могла ли я подумать два дня назад…

Христианская Сирия

Цитировать высказывания о том, какую угрозу представляют арабы-мусульмане для христиан остального мира, даже не возьмусь. Большинство этих высказываний откровенно нелепы. Для начала расскажу об арабах, которые исповедают христианство.

В Ливане — маленькой арабской стране, граничащей с Сирией — христиан-арабов не меньше пятидесяти процентов. Здесь даже действует интереснейший закон, по которому если президент — христианин, то премьером должен быть мусульманин.

В Египте христиан — двадцать процентов, в Иордании немного — около пяти. А в Сирии — процентов десять.

Я не знала, где в Сирии проживают христиане, на встречу с ними даже не надеялась.

И вот, миновав турецкую границу, я уже в Сирии, снова темно, а мне снова куда-то необходимо ехать. Поэтому я безудержно, безропотно, и безрезультатно поднимаю руку на главной сирийской магистрали Алеппо—Дамаск. Машины проносятся молниеносно, как этого и требуют законы магистрали. А вот освещение отнюдь не блещет качеством, вялый тусклый свет еле-еле освещает меня, водители могут и не заметить мою поднятую руку.

Я уже оглядываюсь вокруг в поисках места для палатки, как вдруг замечаю впереди, по ходу движения, призывно горящие «стопы» грузовичка. Бегу к нему, не чувствуя тяжести рюкзака.

Водитель ни слова не понимал на английском, а я хотя немного могу говорить по-арабски, но понимать — никак. Мы общались жестами, выражением лиц, улыбками. Из всего этого я поняла, что сегодня мне снова будет, где ночевать. Мы ехали не меньше двух часов, и я нечаянно заснула в машине. Открываю глаза — яркие красные неоновые кресты горят на стенах домов.

— Christian? — Христианин? — спрашиваю на английском.

Водитель кивает.

Салим, так зовут араба-христианина, привёз меня в свою деревню неподалёку от города Хама, в дом своего старшего брата, в большую семью, которая быстро становится и моей семьёй.

Одна из сестёр — восемнадцатилетняя Ханоуф — говорит по-английски.

— Когда ты едешь дальше? — спросила она, переводя главный из сыпавшихся на меня вопросов, когда, окружив тёплую железную печку, мы сидели за ужином.

— Завтра, — ответила я.

— Нет, — чуть испуганно и бескомпромиссно заявила она. — Завтра ты будешь с нами.

Я согласилась и, конечно, ни капли об этом не пожалела.

Деревня оказалась христианской — католики и православные живут здесь, ничем, кроме традиции, друг от друга себя не отличая.

Было Рождество. В одном из домов, куда мы зашли с Ханоуф, я неожиданно столкнулась с православным священником. Он традиционно на этот праздник освящал дом, но когда увидел меня, кропило замерло в его руке, и обряд на время прекратился. С помощью Ханоуф он расспросил, откуда я и куда направляюсь. Потом освящение продолжилось, и я услышала мелодичное пение молитв на арабском языке.

А вечером я присутствовала на богослужении в православном храме. В большой деревне, в пятнадцати километрах от нашей, куда привёз нас отец Ханоуф, мы случайно попали на службу. Несколько священников вместе нараспев читали молитвы, и отчётливо слышалось слово «Бог», которое звучит на арабском не иначе как «Аллах».

Внутри храм больше похож на католический, чем на православный. Несколько рядов скамеек, не так много, как в России, икон и позолоты. И архитектура совсем другая: церковь больше похожа на обычный высокий дом.

В церковной лавке, куда мы после заглянули с Ханоуф, я заговорила на английском с мужчиной и, узнав, что он священник, спросила:

— Вы араб?

— Да, — улыбнулся он.

Хотя чего удивляться — христиане жили в Сирии задолго до крещения Руси. Зато иконы теперь привозят в Сирию именно из России. В лавке было много наших икон с надписями на церковнославянском языке.

А несколькими минутами позже у меня в руках оказались церковные предметы: чаша и лжица для причащения. По просьбе священника я вслух прочла церковно-славянские надписи на них. Когда в церковную лавку заглянул ещё один священник, Ханоуф узнала в нём настоятеля новой большой православной церкви, которую мы не смогли посмотреть, потому что она была заперта. И вот он охотно согласился нам её показать. Это четвёртый храм в этой деревне.

— Много приходит прихожан? — поинтересовалась я, оборачиваясь на обширное пространство, занятое скамейками.

— Полный храм, — ответил священник.

Мы говорили довольно долго. Но как бы удивительно всё вокруг ни было, с собой я уносила вещественное доказательство — Евангелие на арабском языке. Его мне подарили в церковной лавке.

Христианскую деревню отделяет от мусульманской пара метров. Заканчиваются дома с нарисованными на дверях крестами и начинаются с изображённой на стене Каабой — зданием кубической формы, главной святыней мусульман.

Христиане ходят в гости к мусульманам, у мусульман среди христиан есть друзья. Но нет смешанных браков, и школы тоже разные, в каждой деревне своя. Хотя в больших городах — в Хаме, Хомсе, Дамаске — есть и смешанные школы, и смешанные браки.

Салим увозит меня из деревни снова на трассу и вежливо указывает на платок у меня в руках. Я послушно одеваю. В христианской деревне женщины не покрывают голову. А вот в остальной мусульманской Сирии по-другому, и я, уважая традиции, тоже надеваю платок.

«Христианин» по-арабски будет «масыхи», а «церковь» — «книса».

Вопрос о религии второй после вопроса о том, замужем ли я. Конечно, вначале они удивляются, что я одна, спросят, откуда и куда еду. Но вопрос о религии (и замужестве) будет непременно.

— Анта муслим? — Ты мусульманка? — спросят они, указав взглядом на мой платок.

— Ля — Нет.

— Масыхи? — Христианка?

— Айва — Да.

— Муслим ва масихи — садык (мусульмане и христиане — друзья), — предупредительно заметят они.

— Айва! — убеждённо кивну я.

А они что-нибудь благожелательно заметят про Ису, так в Коране зовут Иисуса, и Мариам (Деву Марию), которая в том же Коране названа женщиной, получившей от Бога больше всего благодати.

А ещё обязательно вспомнят, что в соседней с ними деревне есть христианская церковь, или в городе, где они живут, их целых четыре.

Но чаще всего повторяется в разговоре фраза, простая, коротенькая, понятная, независимо от того, на каком языке произносится:

— The God is one — Аллах уахед — Бог один.

Как здесь не согласиться и с радостью не закивать в ответ?

Процветающая Иордания

Здание таможни у сирийской деревни Дыра сияет непривычной для Азии чистотой, радует комфортом, таможенник обязательно предлагает чай. Да-да, я с удивлением приняла из рук огромного таможенника в военной форме маленькую рюмочку со сладким дымящимся чаем.

Безупречная форма отлично сидит на иорданских пограничниках. Береты игриво заломлены набок, усы ровно подстрижены. Все говорят на английском.

К таможне то и дело подъезжают шикарные джипы, из которых в белых одеяниях до пят, в красно-белых платках — арафатовках, как мы их называем, выходят иорданцы. Всё это подтверждает известное мнение об Иордании как о богатой, процветающей стране.

И первая же машина, в которую меня посадили пограничники (пешком в Амман отпускать не захотели), была как раз таким же сверкающим чистотой и новизной джипом, в котором сидели два серьёзных араба-бизнесмена в белых рубашках, кожаных куртках, с дипломатами и ноутбуками. Скоро один из них вышел, остался другой и водитель — в такой же кожаной куртке, с густой длинной бородой.

«Въезжать в большой город вечером, если вам негде остановиться, не стоит», — вспоминаю я цитату из одной книги про путешествия автостопом. Когда мы въезжаем в Амман — столицу, самый большой город Иордании, сумерки неуклонно завоёвывают бледно-голубое пространство неба. А я сижу в машине, которая не сама остановилась, люди, ехавшие в ней, просто отозвалась на просьбу пограничников.

И всё же бизнесмен с переднего сиденья проявил ко мне внимание, расспрашивая спокойно и довольно заинтересованно. Было очевидно, что ему нередко приходится общаться с иностранцами, по телефону он отвечает на отличном английском. Когда он узнаёт, что я собираюсь ночевать в палатке где-нибудь в парке (как я делала, путешествуя по Европе), вызывается меня проводить и показать парк. К сожалению, он оказывается закрытым.

— Вы можете остановиться у меня дома, — повторяет араб приглашение, которое уже делал по дороге.

Сначала я отказалась, подозревая в приглашении простую вежливость. Теперь задумалась.

— Поужинаете, примите душ. Если хотите, — продолжает араб.

— Я-то, конечно, хочу, но, наверное, для вас это будет проблемой.

— Нет, для меня никаких проблем, — мотает он головой.

— Тогда я с удовольствием, — отвечаю я.

У Джозефа есть жена и маленькая дочка. Он и его семья из Ливана, о котором Джозеф дома много и вдохновенно рассказывал. Кроме Ливана он знал много интересного и о других странах, где успел побывать по работе. И несмотря на то, что ему довелось длительное время жить в США и в Европе, традициям своего гостеприимного народа он остался верен.

Когда встречаешься с чем-нибудь необыкновенным, начинаешь искать этому объяснение. Почему люди здесь такие? Откуда у них такое щедрое гостеприимство и доброжелательность? И в глубинке, там, где иностранцы — редкость, и в небогатой, с простым укладом жизни Сирии, и в процветающей, богатой Иордании. И понимаешь, что гостеприимство здесь — это не поиск выгоды, не интерес, это прежде всего непреодолимое желание оказать помощь нуждающемуся в ней человеку (не только иностранцу).

Широкий чёрный «мерседес» довёз меня до селения, а до Мёртвого моря (западный берег которого находится в Израиле, а восточный — в Иордании) оставалось пятнадцать километров. Но мне как раз к самому морю пока и не нужно. Иду по обочине, справа — украшенные пальмами домики простой деревушки. «Вот бы встретить человека, хорошо говорящего по-английски, и чтобы он подробно объяснил, где находятся горячие источники». В Мёртвом море, кроме специально устроенных пляжей, купаться можно лишь около сбегающих с гор горячих ручьёв с пресной водой. В них после купания можно отмыть с себя разъедающую кожу соль.

На дороге, примыкающей к главной, тормозит машина. Из неё выходит иорданец в вечном шоколадном загаре и на отличном английском обращается ко мне:

— Здравствуйте! Что мы, жители Иордании, можем сказать, когда видим какого-нибудь иностранца?.. Добро пожаловать! Могу ли я чем-нибудь вам помочь?

Вильям, так звали иорданца, согласился объяснить мне, где находятся источники, при условии, что я заеду к нему домой, познакомлюсь с женой и детьми и попью чая.

После чая он не только рассказал об источниках, но и отвёз меня к ним. А так как солнце, видимо следуя моему примеру, тоже собиралось искупаться в Мёртвом море, я решила воспользоваться предложением Вильяма и заночевать у него.

Вильям работает на химическом заводе, но не простым рабочим. У него неоконченное высшее образование — но он хочет его завершить дистанционно через Интернет. А по-английски говорит хорошо, потому что работал в фирме с канадцами.

На следующий день мы отправились осматривать горное ущелье с необыкновенными красно-оранжевыми каменными стенами. Но интереснее пейзажа был наш разговор. И здесь я очередной раз удостоверилась, что с этими до недавнего времени незнакомыми мне арабами можно говорить о таких же важных вещах, как и с самыми близкими друзьями в Москве. О смысле человеческой жизни, о религии, о состоянии общества в разных странах.

— Скажи, — спрашивает меня Вильям, — а правда, что у вас в стране есть люди, которые сдают своих старых родителей в специальные дома?

— Правда, — отвечаю я, зная, что в арабских странах отказаться от престарелых родителей, больных или здоровых новорождённых детей — невозможно. Невозможно оставить без помощи нуждающихся.

Что мне ему ответить? И я рассказываю о том, что в нашей стране была разрушена и теперь только восстанавливается нравственная и религиозная опора человека...

Неожиданный Египет

А вот об этой стране даже от моих друзей-путешественников приходилось слышать в основном нелестное. В Египте официально запрещено ездить автостопом, ночевать в гостях у местных жителей, которым, соответственно, запрещено приглашать иностранцев, также нельзя ночевать в палатках. Все эти законы служат якобы для безопасности туристов, а на самом деле, для процветания туристического бизнеса.

Плыву на пароме через Красное море, отделяющее Азию от Африки, и с ужасом думаю о том, как сейчас на меня накинутся предлагатели ненужных услуг, таксисты, носильщики и т.д.

Ещё в порту иорданской Акабы встретилась со знакомым — Игорем из Москвы, который тоже направлялся в Египет автостопом. Из Нувейбы — города, куда нас доставил паром — до Каира решили ехать на маршрутке. Еле-еле удалось сбить цену до той, о которой Игорь уже знает, поскольку бывал в Египте. В столицу нас привезли вопреки обещаниям поздно ночью, до дома друзей мы решаем всё же добраться автостопом. Машина останавливается, мы объясняем, что едем автостопом, водитель соглашается. Игорь по-русски говорит мне, что водитель, наверняка, сейчас будет требовать деньги. У дома мы благодарим, вылезаем из машины, а водитель спокойно прощается и уезжает. Мы даже опешили.

Это только кажется, что Египет — изъезженная и изученная русскими страна. На самом деле, есть несколько «резерваций» — Шарм-эль-Шейх, Хургада, где отбывают свой отпускной срок русские туристы. Когда я проезжала мимо подобных мест, сама собой замечалась чужеродность шикарных отелей на берегу пустынных пляжей, их разительное отличие от густонаселённых деревушек на берегу цветущего Нила, где и течёт настоящая египетская жизнь.

В одном месте мне с русскими туристами всё-таки пришлось встретиться. Я решила побывать на горе Синай. Хотя и понимала, что будет нелегко добраться автостопом до Сан Катрин, как называют посёлок у горы египтяне в честь монастыря Святой Екатерины. Но как не побывать на горе, где Моисей получил знаменитые Скрижали с Десятью заповедями?

Вдоль дороги на Синай почти нет населённых пунктов, поэтому мимо меня, шагающей по обочине под жарким январским солнцем, проносятся лишь сверкающие туристические автобусы. «Ну что ж, даже если пешком придётся дойти до Синая, — думаю я, — всё равно это будет интересно». Скоро появляется машина, я поднимаю руку. Водитель-бедуин везёт в Сан Катрин немецкую пару. К моей радости он легко соглашается подвезти и меня.

После того как немцы оказались у своей гостиницы, Сулейман — так звали бедуина — обернулся ко мне:

— Вы хотите есть?

Я опрометчиво ответила «Да», а надо было говорить: «Чуть-чуть».

Пытаюсь хоть как-то расправиться с многочисленными блюдами. Сулейман сидит напротив и смотрит:

— Сегодня вечером я веду на гору группу румын. Если хотите, можете пойти с нами.

И тут же добавляет:

— Это совершенно бесплатно для вас.

До подъёма ещё куча времени, и Сулейман ведёт меня показать камень с «глазами Моисея». Я не могла понять, что это значит, пока не увидела камень с несколькими вертикальными углублениями. Именно из этого камня Моисей, по преданию, извлёк ударом посоха воду для жаждущих израильтян.

В этот день у меня был самый ранний подъём в жизни — в первом часу ночи. Дорога, ведущая на гору, похожа на Арбат — люди движутся толпой, мигают многочисленные фонарики, и беспрестанно раздаётся: «Camels, camels! Верблюды, верблюды!». Кроме английского бедуины здесь довольно хорошо знают русский, т.к. наши туристы, как правило, английским не владеют.

У вершины «верблюды» и «одеяла» мне так надоели, что когда я присела у последнего кофе-шопа подождать свою группу, решила не признаваться, что я из России. А парни-бедуины сразу меня заметили:

— Откуда вы?

— Не скажу, — ответила я.

— Из России? — догадался один с повязанной на голове арафатовкой.

— Нет, — вовсе не хотелось, чтобы здесь мне снова попытались впарить одеяла или ещё что-нибудь ненужное, но дорогое.

Моё инкогнито стало темой шуток. Парень в арафатовке подсел ко мне.

— У вас не русский акцент, — заметил он. — Но где-то близко от России. Литва?

— Вы работаете здесь? — в свою очередь поинтересовалась я.

— Да. Это мой кофе-шоп.

— Наверное, ужасно надоедают все эти туристы.

— Днём их нет. Днём тут тихо, а я люблю тишину.

— А как вас зовут? — спросила я.

— Иосиф, — ответил он и добавил, — хотите чая?

— Он у вас слишком дорогой.

— Я приглашаю.

У меня в руках оказался дымящийся сладкий крепкий чай. И я снова в гостях у гостеприимного египетского народа, и не стоит бояться неправильного к себе отношения. Ничто не смогло поломать древние традиции этого народа. В чём же секрет этой стойкости?

Около пятнадцати дней я провела в Египте. По кольцу оазисов добралась до юга страны, к самому преддверию настоящей Африки. И в Асуане — уже встретила почти чёрных нубийцев — местный народ.

А как же те препятствующие вольному путешествию законы? А вот как. Ездить в машинах местных жителей запрещено, поэтому полицейские останавливали для меня пустые автобусы или дорогие машины своих же начальников. Или сами везли в «пазиках», передавая из рук в руки другим полицейским, когда заканчивался их участок. Иногда они выдёргивали из проезжавшей гружённой телеги сахарный тростник, чистили его, как и полагается, зубами и протягивали мне, предлагая отведать это лакомство.

Люди даже и не вспоминали про закон, запрещающий принимать иностранцев, как будто его и не было.

В Люксоре меня пригласила в гости православная арабская семья. Вокруг горящих, точнее, уже тлеющих поленьев в железном чане — целый круг людей. И я — одна среди них. На лицах свет от огня, от радости, и от симпатии друг к другу. На меня внимательно смотрит пожилая женщина — на лбу у неё маленькая татуировка — крестик (почти у всех христиан в Египте наколот крестик на внешней стороне кисти, реже на лбу). Эта женщина — самая старшая здесь, в кругу — и несколько её взрослых детей. Её сын подвозил меня и привёз в дом своей сестры. Вот она подаёт мне зелёную палку сахарного тростинка. Маме — женщине с крестиком на лбу — не хочется отпускать меня, но я должна ехать дальше. Я обещаю, что вернусь.

Да и как можно не вернуться в сверкающую изумрудным цветом долину вдоль Нила, в замечательный музей в центре Каира, в этот город, который, чтобы осмотреть, не хватит, наверное, и года — так изобильно он наполнен историческими достопримечательностями, да и современными тоже? Здесь вы не будете знать, куда деться от машин, их пронзительных сигналов, потому что автомобильный сигнал во многих странах Азии это не то, что у нас. Собирается обгонять — «бип», обгоняет — «бип», обогнал — всё нормально — снова «бип». По узкой, заполненной людьми улочке будет нестись мотоциклист, не снимая руки с гудка, ему же нужно проехать. А парень с огромной плетёной конструкцией на голове, наполненной лепёшками хлеба, напротив, дорогу будет просить еле слышным: «Тсс, тсс, тсс». И, удивительно, люди будут давать ему пройти.

Невозможно перечислить всех чудес, которыми полон этот мир. И если собраться и войти в него, то самые оптимистичные ожидания не только сбудутся, но и будут превзойдены. А если у вас по отношению к миру есть предрассудки, то здесь вы с ними расстанетесь. И сделаете это с удовольствием.

Но самое интересное — это секрет истинного гостеприимства и подлинной доброжелательности. Секрет простой чистой жизни, которая приносит людям, живущим в этих странах, столько радости. Когда разносится неповторимое пение муэдзина и перед мечетями стелют ковры, потому что внутри не хватает места молящимся, когда коптские, католические, православные церкви каждое воскресенье наполняются народом, то кажется, это действуют те самые Десять заповедей, которые давным давно были даны Моисею на горе Синай. И люди получают от этого кучу радости. И этой радостью делятся с другими.

Т.МАЗЕПИНА,
студентка филологического факультета МГУ

Фото Академии вольных путешествий