Анфас и профиль

 

Валерий ЯРХО

 

Друг царя, государственный преступник...

Материал рекомендуется для подготовки уроков и факультативов по темам:
«Возвышение царской власти при Алексее Михайловиче»,
«Россия накануне преобразований». 7 класс

Наметившийся с недавних времён бум отечественных кинофильмов, снимаемых на исторические сюжеты, не может не радовать, но в то же время настораживают те способы, с помощью которых создатели исторических «кинополотен» стараются рассказать нам о прошлом. Авторы сценариев и режиссёры изощряются, создавая вымышленные сюжеты, пытаются во многих случаях облагородить или унизить для пущей «кинематографичности» своих героев, отводя реальным фактам и ситуациям роль второстепенного «исторического фона», используют подлинные события лишь в качестве декораций. Хотя «подгримировывать» реальную историю нет нужды, ведь эта реальность много увлекательнее судьбы разных «бедных Настей» и им подобных кукольных героинь, вписанных в исторический антураж. Возьмём хотя бы боярина Матвеева, которому, можно сказать, «повезло»: единственный раз и только в одном фильме С.А.Герасимова «Юность Петра», снятого по первой части знаменитого романа Алексея Толстого, он появился в амплуа «эпизодического персонажа». По этому примеру можно судить, сколь расточительны те, кто ходит мимо готового сюжета, с которым можно рискнуть отправиться хоть в Голливуд.

Родился Артамон Матвеев в 1625 г. в семье, которую сейчас отнесли бы к «среднему классу»: папаша Артамона, Сергей Матвеев, был крупным чиновником — дьяком Посольского приказа. За заслуги отца, посланного ко двору турецкого султана Магомета IV, а потом к персидскому шаху Аббасу II, сын был «взят на житьё» в Москву в числе детей боярских, хотя Матвеевы боярами не были.

Артамоше тогда было 13 лет, но паренёк сумел показать себя большим охотником к учению, был благонравен и понятлив, так что многие придворные ставили его в пример своим недорослям. Слух о способном мальчике дошёл до самого царя Михаила Фёдоровича, который произвёл шестнадцатилетнего Артамона в стряпчие, повелев ему находиться при наследнике престола великом князе Алексее Михайловиче, бывшем четырьмя годами моложе его. Спустя год Матвеев-младший стал стрелецким головой, а вскоре после того, когда его царственный друг, потеряв отца и мать, вступил на московский престол, Артамон Сергеевич был произведён в придворное звание стольника и получил воинский чин полковника.

Ему было поручено командование рейтарами, первый полк которых был сформирован в 1632 г. Для России это был новый вид войска, созданного по образцу европейского: треть личного состава полка составляли иностранные наёмники, выступавшие в качестве инструкторов, а две трети были набраны из русских добровольцев, получавших за службу деньги — рейтары составляли наиболее мощную, ударную часть русской кавалерии и считались «войском иноземного строя». Командуя рейтарами, Матвеев показал себя смелым и искусным воеводой, побывав во множестве боёв и опасных переделках. Воевал он в Прибалтике и на Украине, и как-то так само собой вышло, что, будучи призван от военной службы к государственным делам, получил Артамон Сергеевич в своё ведение Малороссийский приказ. Чинами осыпан он не был и приказом управлял, будучи в звании думного дворянина, что по тем временам было весьма незначительно.

Но не чины, а дела выдвинули его в первые ряды: Матвеева можно без всякого преувеличения назвать «новым русским» своего века. Будучи обласкан царём и став довольно богатым человеком, Артамон Матвеев своим старанием первым из русских вельмож завёл домашний оркестр и театр, составленные из его собственных дворовых людей, с которыми занимались специально выписанные из немецких земель музыканты, знатоки театра и актёрской игры. Имея возможность породниться с более знатными фамилиями, Артамон Сергеевич предпочёл жениться на Авдотье Григорьевне Гамильтон, дочери шотландского дворянина, с фамилией Хомутов вступившего на русскую службу в начале XVII в. Способный к восприятию всего нового, Матвеев относился к партии убеждённых «западников», хотя это «западничество» принципиально отличалось от того, которое появилось в более поздние времена.

Вопреки довольно распространённому мнению, до Петра русские вовсе не жили в изоляции от остального мира. Через архангельский порт вёлся оживлённый торг с европейскими странами, во всех больших городах имелись «гостиные дворы», в которых складировались товары иноземных купцов, приезжавших для торга в Россию. Из Москвы во все стороны света отправлялись посольства, и в XVII в. уже было установлено довольно регулярное дипломатическое сношение с Китаем, предпринимались попытки проникнуть через Персию в Хиву и Афганистан и далее в индийские княжества. Московские государи во все времена принимали к себе на службу иностранцев, правда, в разные времена к одним благоволили больше, к другим — меньше. Прежде вне конкуренции при дворах русских князей были византийские греки, позже в большой фавор вошли итальянцы, а царю Ивану Васильевичу Грозному по сердцу пришлись деловитые и ловкие сыны Альбиона. Он осыпал англичан милостями, одаривал льготами и привилегиями в торговле, поручал им многие дела, чем жёстко ранил сердца подданных, ревновавших Ивана Васильевича к иноземцам и втихомолку даже прозвавших его «английский царь». У Романовых в чести были выходцы из Северной Европы: датчане, голландцы, шведы, саксонцы, голштинцы. Также немало приезжало шотландцев и швейцарцев, заслуженно слывших верными и отважными воинами. В русском войске служило много офицеров-иноземцев, в особенности артиллеристов и военных инженеров. Все врачи, аптекари, архитекторы, геологи-«рудознатцы» были приглашены из Европы. Подавляющее большинство литейщиков, стекольщиков, производителей бумаги, искусных оружейников тоже были иноземцами.

Коренное различие «западничества» Петра Алексеевича и его отца, царя Алексея Михайловича, заключалось в отношении к иностранцам. Если Пётр пытался стать им подобным, насильно пересоздать Русь «на европейский лад», то его предшественники не видели в иноземцах достойного примера для подражания. Когда количество иноземцев, прибывавших на службу, значительно увеличилось, им приказано было поселиться всем в одном месте, в особой Немецкой слободе, выросшей по берегам ручья Кукуй, вблизи от Москвы. Там им разрешали жить своим мирком, даже строить собственные храмы и молитвенные дома —– в слободе были две лютеранские и одна реформаторская кирхи. Но при переходе в русское подданство иноземцы обязаны были принять крещение по православному обряду. В Немецкой слободе выпить чашку кофе и выкурить трубку табаку не считалось грехом, в Москве всем этим «баловались» только в подпольных притонах: за питьё кофе, курение, а также за поедание «еретической травы салат», в случае поимки, виновных били кнутом. Русским, уличённым в ношении европейского платья, бритье бород и «иноземном уборе волосов», царским указом сулилась «великая опала». Большинство подданных было вполне солидарно с властью, считая, что в Немецкой слободе царит «вольность нравов», процветает разврат, соблазн и искушение, называемые одним словом «прелесть» (от «прельщение»). Иерархи Православной церкви во главе с патриархом неоднократно призывали Алексея Михайловича уничтожить слободу, как «гнездилище разврата» и «всю прелесть кукуйскую сжечь, а молельни еретические разрушить». Однако царь, нуждавшийся в специалистах, иноземцев обижать не позволял, в дела Немецкой слободы, где действовало общинное самоуправление, не вмешивался, но собственным подданным строго запрещал перенимать немецкие обычаи.

Следовать «европейским веяниям», живя в Москве, любому русскому было небезопасно — чуть увлечёшься, и того гляди, обрушится на тебя кара. Но Матвеев умел соблюдать равновесие между «можно» и «нельзя». Обширная московская усадьба Матвеевых, находилась на Маросейке — улице, которую теперь бы нарекли «правительственной трассой»: это была дорога, ведшая к царским садам, разбитым на Покровке, и далее на Измайлово, где у Алексея Михайловича был большой зверинец.

В гостях у Артамона Сергеевича любил бывать сам царь, который особенно часто стал ездить к Матвееву после того как похоронил в 1669 г. свою супругу, Марию Ильиничну Милославскую, с которой прожил 21 год в счастливом союзе, а потом потерял и сына Алексея, наследника престола. В доме у своего старшего товарища Алексей Михайлович находил отдых от государственных дел в приватной обстановке, лишённой дворцовой церемонности. Матвеевы принимали на европейский манер, женщин в отдельном тереме от гостей не прятали, и однажды царю, приехавшему скоротать вечерок, Артамон Сергеевич представил свою дальнюю родственницу, девицу Наталью Кирилловну Нарышкину. Впрочем, родственная связь между ними относилась скорее к званию «седьмая вода на киселе»: родной брат отца Натальи, Фёдор Полуектович Нарышкин, был женат на Евдокии Петровне Хомутовой, приходившейся родной племянницей супруге Матвеева, Авдотье Григорьевне Гамильтон. Фёдор и Кирилл Нарышкины происходили из тарусских служилых дворян и в молодости были офицерами в рейтарском полку, которым командовал Матвеев. Стремясь дать дочери достойное воспитание, Кирилл Полуектович Нарышкин подросшую дочь поручил заботам игуменьи смоленского Вознесенского монастыря Ираиды, в миру княжны Ирины Яковлевны Куракиной, а когда Наталья стала считаться девицей на выданье, ей стали приискивать жениха. Но в семье помимо Натальи было несколько братьев, которых отец должен был снарядить на службу и наделить имуществом, и рассчитывать на большое приданое невесте не приходилось. Найти достойного жениха оказалось не так-то просто, и Наташа Нарышкина несколько «засиделась в девицах» — обычно родители своих дочерей выдавали замуж между 14 и 17 годами, а ей пошёл уже двадцатый годок, а она всё ещё оставалась не просватанной. Родня решила прибегнуть к протекции могущественного покровителя, и когда Кирилла Полуектовича послали воеводой на Терек, где шла война с возмутившимися ногайцами, по просьбе своей жены Артамон Сергеевич принял дальнюю родственницу и дочь однополчанина в свой дом.

Несмотря на большую занятость государственными делами, Матвеев находил время для отеческого воспитания Натальи — своих дочерей у Артамона Сергеевича не было, один только сын Андрей, а потому между ним и воспитанницей установились особо доверительные отношения, и Наталья слушалась своего наставника как почтительная дочь отца родного.

Неизвестно в точности, какие именно были у Матвеева планы в отношении Натальи Нарышкиной, но прежде всего он озаботился устройством достойного брака для неё. Именно это он имел в виду, когда, представив своему царственному другу Наталью Кирилловну, просил у Алексея Михайловича милости и покровительства для неё. Государь обещал подумать, что он может сделать для девицы, и через несколько дней, снова приехав в дом Матвеева, сообщил ему, что не придумал ничего лучше, чем самому жениться на Наталье Кирилловне.

К тому времени уже полным ходом шли выборы невесты для овдовевшего царя, и в Москву несколько раз привозили самых лучших девиц всех боярских и дворянских родов, но после того как Алексей Михайлович встретил Наталью Кирилловну, смотрины превратились в пустую проформу. Объявив своё решение частным образом, царь его не переменил, и 22 января 1671 г. Алексей Михайлович венчался с Натальей Кирилловной, которая была на полтора года младше его старшей дочери от первого брака и почти ровесницей второй по старшинству царевне.

Новая царица вполне оправдала надежды подданных, 30 мая 1672 г. родив крепкого первенца, царевича, наречённого при крещении Петром. По сему поводу друг царского семейства Артамон Матвеев получил чин окольничего, но боярином так и не стал. В это звание его возвели спустя ещё три года, в 1675-м, когда Матвеев достиг пика своей придворной и государственной карьеры.

Руководя внешней политикой русского государства, «ведавший Посольский приказ» боярин Матвеев был способен к масштабным замыслам. В течение довольно долгого времени российская дипломатия пыталась осуществить проект установления огромного транзитного пути — от границ Индии к морским портам Балтики. Через Каспий, по Волге, системе впадавших в неё рек и через волоки предполагалось доставлять драгоценные восточные товары, — главным образом, пряности, шёлк, краски — для реализации их на европейских рынках. План этот был настолько близок к воплощению, что в селе Дединове на Оке мастера голландской Ост-Индской компании выстроили военный корабль «Орёл», который должен был конвоировать купеческие караваны, защищая их от каспийских и волжских пиратов. Соблазнённый перспективами транзита восточных товаров, в подданство русского царя собирался перейти герцог Курляндии, располагавший большим военным и торговым флотом, колонией Гамбия в Африке и островом Тобаго у берегов Южной Америки.

Ведомством Матвеева рассматривались планы широкой коалиции для совместных действий христианских государств против Турции. В эту коалицию собирались пригласить не только европейских правителей, после того, как от саксонского герцога Эрнста приехал известный Матвееву человек, некто Лаврентий Рингубер. Он уже бывал в Москве прежде в качестве ассистента доктора Блументроста, прибывшего на службу ко двору Алексея Михайловича в качестве лейб-медика, но заниматься Рингуберу пришлось вовсе не медициной. Будучи студентом лейпцигского университета, Лаврентий играл на сцене, а летом 1672 г. люди, знающие, что такое театр, очень понадобились Матвееву, которому царь поручил подготовить праздник по случаю рождения царевича Петра, венчавшийся театральным действом. Постановщиком спектакля был пастор Грегори из Немецкой слободы, имевший некоторый опыт в этой области, а Рингубер консультировал его. Премьера сочинённой Грегори по мотивам ветхозаветной книги «Эсфирь» пьесы «Аратксерксово действо» состоялась 17 октября 1672  г. Это было богатое представление с огромной массовкой и множеством персонажей, длившееся более десяти часов. Успех был полный, спектакль понравился главным зрителям — царю и царице, которые буквально не отрывали взглядов от сцены. (Подробнее о первом русском театре читайте в следующем номере. — Ред.) Все причастные к устройству спектакля были осыпаны наградами, а Рингуберу было предложено место секретаря дипломатической миссии, направлявшейся в Вену, Берлин, Дрезден, Венецию, Рим, для переговоров об объединении сил христианских государей против турок. Исполняя обязанности секретаря миссии, Рингубер оказал немало важных услуг, о чём было сообщено Матвееву по возвращении посольства. Сам же Лаврентий остался в Саксонии при дворе саксонского герцога Эрнста, написав обширные заметки о Московии. Когда в 1674 г. он снова прибыл в Москву в качестве дипломатического агента саксонского герцога, Матвеев принял его и после нескольких встреч с ним добился для Рингубера личной аудиенции царя. В течение нескольких часов посланец герцога Эрнста объяснял, что в распоряжении саксонцев имелись сведения об Абиссинии, населённой эфиопами, обращёнными в христианство ещё в апостольские времена. Правители Абиссинии, негусы, свой род производили от библейского царя Соломона и царицы Савской. Они были крайне озабочены тем, что их соседи, исповедуя ислам, пытались осуществлять военную и религиозную экспансию в отношении эфиопов. Взаимные интересы могли послужить основой для крепкого военного и торгового союза, направленного против Турции. План Рингубера был принят благосклонно, но его воплощение затянулось по причине смерти герцога Эрнста, а с его преемником оказалось трудно найти общий язык. Окончательно амбициозные проекты Посольского приказа перечеркнула смерть русского царя, скончавшегося в 1676 г. Вступивший на престол сын Алексея Михайловича от первого брака, царь Фёдор Алексеевич, которому едва минуло 14 лет, был юноша набожный, замкнутый и болезненный.

В наследство ему достались напряжённые отношения с Польшей и Турцией, истощённая долгой войной казна, соперничество боярских партий, а потому большие внешнеполитические авантюры мало волновали его воображение.

При новом правлении Наталья Кирилловна, которой шёл только 26 год, оказалась в невысоком статусе «вдовствующей царицы» с тремя малолетними детьми на руках. Её пасынок, ставший царём, будучи от природы весьма добрым, оказывал Наталье Кирилловне такое же почтение, как и при жизни отца. Родственники царя Фёдора Алексеевича по матери во главе с Иваном Михайловичем Милославским не рискнули открыто и сразу выжить из кремлёвских палат вдовствующую царицу «со чады», но они постарались обезглавить клан её родственников и сторонников. Мнительному царю Фёдору нашёптывали, что Матвеев хотел извести его ещё при жизни отца, чтобы расчистить прямую дорогу к трону для Петра. Со слов «доброжелателей», Матвеев недобросовестно пробовал лекарства, предназначенные царевичу.

По заведённому регламенту, лейб-медики Стефан Симон и Костериус готовили лекарства по рецептам, которые хранились в Аптекарском приказе. Готовое лекарство пил сам доктор, потом боярин Матвеев, государевы дядьки Фёдор Фёдорович Куракин и Иван Богданович Хитрово. Потом снадобье принимал сам царевич Фёдор, но выпивал его не до конца — остатки в его присутствии должен был употребить всё тот же Матвеев, но он, как уверяли царя бояре Куракин и Хитрово, не допивал после царевича снадобья, а значит, либо уже травил его, либо готовится подсыпать яду, когда предварительно все попробуют безвредное лекарство, чтобы потом обвинить лекарей в отравлении. Поддавшись нажиму близких людей, молодой царь распорядился об удалении боярина из Москвы: в июле 1676 г. его отправили на воеводство в Верхотурье, но дорогой взяли под арест. Царским указом Матвеев был объявлен государственным преступником, лишался всяких почестей и имений. Под конвоем старого боярина отправили на жительство в Пустозерск, где томились особо важные преступники, такие как духовные и идейные лидеры старообрядчества во главе с протопопом Аввакумом.

Несмотря на опалу и ссылку, положение Матвеева было вовсе не столь безнадёжно, как у его соседей по заточению. При дворе у него остались добрые знакомые, которые всячески старались вернуть его из опалы. Эту партию возглавлял Иван Максимович Языков, выступавший в роли советника молодого царя. Он сумел заслужить особое доверие царя Фёдора, после того как тот ему поручил дельце весьма интимного свойства: во время крестного хода на Пасху 1680 г. Фёдор Алексеевич приметил в толпе зрителей, смотревших царский крестный ход, некую девицу, которая ему очень приглянулась. Он попросил Языкова отыскать девушку и осторожно выяснить, кто она. Иван Максимович успешно справился с поручением, сообщив царю, что замеченную им девушку зовут Агафья Семёновна, она из рода московских дворян Грушецких, а отец её Семён Фёдорович — воевода. В том же 1680 г. царь Фёдор Алексеевич женился на Агафье Семёновне, но спустя год, вскоре после родов, умерла царица и рождённый ею младенец. Сам царь прихварывал, но, несмотря на явное его нездоровье, Языков уговорил царя жениться вновь, и как ни сопротивлялись тому Милославские, Фёдор Алексеевич выбрал дальнюю родственницу Ивана Максимовича, Марфу Матвеевну Апраксину, коей в ту пору только шёл 15-й годок. Молоденькая царица боярину Матвееву приходилась крестницей, и она просила своего супруга об облегчении участи крёстного отца. Царь, будучи, в сущности, человеком незлобливым, пошёл ей навстречу, и боярин Матвеев был прощён. Фёдор Алексеевич распорядился вернуть Матвееву отобранные у него имения, сверх того пожаловал ему село Верхний Лондох с деревнями и велел ожидать в Костромском городе Лухе нового царского указа.

Разрешение вернуться в Москву Артамон Сергеевич получил уже от нового царя — 27 апреля 1682 г. царь Фёдор умер, не оставив распоряжений в отношении престолонаследия. На вопрос патриарха Иоакима, обращённый к народу, собравшемуся у дворцового крыльца, на царство «выкрикнули» малолетнего Петра. От его имени и был подписан приказ о возвращении Матвеева.

Тем временем в Москве началось брожение среди военных, вызванное многими причинами, главной из которых была задержка выплаты жалования — задолженность казны перед стрельцами простиралась до 240 тыс. рублей. Но даже те деньги, которые всё же отсылались в полки, разворовывались командирами. Тело покойного царя Фёдора Алексеевича ещё не было предано земле, а 29 апреля возникло возмущение стрельцов, потребовавших справедливости. Не имея возможности противостоять вооружённой массе, правительство спешно пошло на уступки. Нескольких наиболее замаранных воровством полковых командиров били кнутами на площади, других погнали со службы, их имущество конфисковали, пустив его на выдачу части полагавшегося стрельцам жалования. На какое-то время это помогло утихомирить полки, но тлевшие угли мятежа усиленно раздували вельможи, желавшие сыграть свою большую политическую игру.

На похоронах царя Фёдора разыгралась тяжёлая сцена: вопреки русскому этикету царевна Софья явилась на отпевание брата, вела себя странно, плакала, причитала, уверяя, что братец её был отравлен злодеями, которые изведут и её, и братца Иоанна. Ломая руки, царевна просила отпустить всех детей Марьи Ильиничны Милославской в другие страны, где они могли бы найти защиту от убийц. Одновременно с этим в стрелецких слободах сторонники Софьи и Милославских усиленно распускали самые невероятные слухи, виня во всех бедах Нарышкиных, не скупясь при этом на посулы наград «за верную службу». Свою лепту в разжигании страстей внесли сторонники «старой веры», которых было немало среди московских стрельцов. У них был свой «зуб» на власть: при царе Фёдоре были казнены протопоп Аввакум и его ближайшие сподвижники, гонения на раскольников возобновились с новой силой. Одновременно с этим усилилась «иноземная прелесть»: царскими указами были отменены запреты на бритьё бород и ношение иноземного платья для русских. В мятеже старообрядцы видели шанс силой заставить власти «исправить испорченную новинами веру», а смелости им придавали слухи о том, что сам глава Стрелецкого приказа князь Хованский является их единоверцем.

Князь, вернувшись с воеводства в Новгороде, и возглавивший Сыскной приказ, весной 1682 г. получил в своё ведение Стрелецкий приказ после скандала, связанного с воровством полковника Богдана Пыжова. Стрельцы его полка, написав челобитную, в которой «били челом на Пыжова», обвиняли своего полковника в том, что он удерживает в свою пользу до половины жалования своих подчинённых. Эту бумагу выбранные на полковом собрании представители передали тогдашнему главе Стрелецкого приказа князю Михаилу Юрьевичу Долгорукову. Расследование по той челобитной возглавил боярин Иван Максимович Языков, который, убедившись в том, что деньги действительно утаивались, всё же не захотел раздувать скандал, могущий обернуться против его союзников при дворе, князей Долгоруковых. Языков обернул дело так, что Богдана Пыжова отправили в дальний городок на воеводство, как бы в ссылку, но выборных стрельцов обвинили в клевете и подвергли жестокому наказанию кнутами. Дело это разбиралось вновь, и вина Языкова была доказана, так что ему даже на какое-то время было запрещено являться ко двору, но этого стрельцам показалось мало. Языков был одним из первых занесён в списки тех, кого стрельцы собирались требовать «выдать головой». Хованский знал и о настроениях в полках, и о составляемых списках жертв, но не вмешивался, полагая, что сможет использовать это движение к своей пользе.

Решительные действия заговорщиков начались с того, что утром 15 мая 1682 г. стольник Пётр Толстой и ещё несколько дворян из клана Милославских, прискакав в стрелецкие слободы, принесли ложную весть о том, что старшие братья царицы Натальи, Афанасий и Иван Нарышкины, задушили царевича Иоанна. Возмутившиеся стрельцы всех полков с пушками и знамёнами пошли на Москву. К ним присоединилась городская чернь, барские холопы, и вся эта кипевшая злобной яростью толпа, насчитывавшая до 20 тыс. человек, ворвалась в Кремль.

Зная, что в Москве неспокойно, Наталья Кирилловна обратилась за помощью к Матвееву, только перед тем, 11 мая, вернувшемуся в Москву. Старик боярин не побоялся явиться в Кремле вместе со своим единственным сыном. Когда собравшиеся у дворца стрельцы стали требовать выдачи людей по спискам, составленным ими заранее, Матвеев предпринял отчаянно отважную попытку остановить бунт — вышел к толпе с увещанием. Дабы опровергнуть слух об убийстве царевича Иоанна, Артамон Сергеевич вынес царевичей Ивана и Петра на руках и, показав их с дворцового Красного крыльца народу, обличил ложь. Он заговорил со стрельцами и нашёл нужные слова, чтобы утихомирить страсти, и когда, казалось, настроения толпы переменились, с того же крыльца заговорил вышедший вместе Матвеевым боярин князь Михаил Юрьевич Долгоруков.

Помня о недавней историей с челобитной, после которой он был отставлен от управления Стрелецким приказом, князь, разражённый этой своей неудачей, в отличие от старого царедворца, был гораздо менее дипломатичен. Обратившись к стрельцам, он не стал их увещать и задабривать, а прикрикнул на них, приказал расходиться, пригрозил карой. Начавшие было после речей Матвеева успокаиваться, услыхав слова Долгорукова, стрельцы вновь пришли в ярость и подталкиваемые подстрекателями, засланными в их среду Милославскими, бросились на царедворцев. Князя Долгорукова и боярина Матвеева сбросили вниз, прямо на подставленные стрелецкие пики. Тело Артамона Сергеевича потом для похорон собирали по частям. Изуродованные останки князя Долгорукова стрельцы принесли в дом его отца и сначала «повинились честью» перед заслуженным воеводой, признав, что убили молодого князя сгоряча. Старый боярин Юрий Алексеевич, потеряв сына, утратил всякую осторожность и стал кричать на его убийц, срамя их и грозя карами. Уже измаравшиеся кровью стрельцы терпеть этого не пожелали и расправились со стариком уже просто так, без всякой видимой причины.

Убив Матвеева, Долгорукова и ещё нескольких человек, захваченных на Красном крыльце, стрельцы и примкнувшие к ним горожане с холопами кинулись искать Нарышкиных, и всех тех, кого Милославские занесли в списки своих врагов. Поощряя их, подстрекатели бунта выкатили из подвалов несколько огромных бочек вина, которым угощались все желающие. В руки пьяных мятежников из ближайшей родни Натальи Кирилловны попал лишь её брат Афанасий Нарышкин, спрятавшийся под престолом в алтаре сенной церкви Воскресения Христова — его убежище указал стрельцам дворцовый карлик. Боярина выволокли из церкви на улицу и тут же убили. Языкова нашли в церкви Николы на Хлынове, в которой служил его духовник, — дворовый холоп, решивший поквитаться с боярином, привёл к нему стрельцов, которые казнили Ивана Максимовича, изрубив в куски на кремлёвской площади. Еще несколько бояр погибли, просто «попав под горячую руку».

Особенно усердно стрельцы искали Ивана Нарышкина, о котором Милославские распускали слухи, что якобы он мерил шапку Мономаха и другие царские регалии, приложил руку к отравлению царя Фёдора и намеревается убить царевича Иоанна, который хоть и спасся, но всё ещё находится в большой опасности, покуда живы злоумышлявшие на него. Но Иван, вместе с отцом, старым воеводой Кириллом Полуектовичем Нарышкиным и остальными братьями спрятался в тереме своей племянницы, младшей сестрицы царевича Петра Алексеевича, царевны Натальи Алексеевны. В том же тереме, куда стрельцы не догадались явиться с обыском, укрылись несколько близких к ним людей, в их числе и сын боярина Матвеева, Андрей Артамонович, вернувшийся с отцом из ссылки. Из убежища в тереме царевны Натальи Нарышкины и младший Матвеев тайком перебрались в покои вдовой царицы Марфы, где их также искать не стали. Спалив Судебный и Холопий приказы в Кремле, мятежники ушли в город, где ловили и убивали всех тех, кого прежде занесли в списки. Не найдя Ивана Кирилловича в Москве, и уверившись в том, что он укрыт где-то в Кремле, 17 мая стрельцы снова собрались на площади перед дворцом и объявили, что не уйдут, пока им не выдадут Ивана Нарышкина. В противном случае они грозили перебить всех бояр, и это была не пустая угроза. Бунт уже давно вышел из-под контроля Милославских, Хованского и других лиц, ещё несколько дней назад усиленно способствовавших его возникновению.

Теперь обе партии бояр, все придворные без исключения оказались в одинаковом положении. На Наталью Кирилловну оказывали давление с самых разных сторон, требуя, чтобы она отдала брата.

Понимая, что иначе нельзя, Иван согласился пожертвовать собой ради спасения остальных. Зная, что ждёт его мученический венец, он подготовился к нему, исповедавшись в церкви Спаса за Золотой решёткой и причастившись Святых Тайн. Наталья Кирилловна трогательно простилась с ним, шедшим умирать за неё и её детей. Вокруг все нервничали, их торопили царевна Софья и князь Одоевский, боявшиеся, что стрельцы выполнят свои угрозы. С иконой в руках, сопровождаемый царицей Натальей и царевной Софьей, Иван Кириллович Нарышкин вышел к стрельцам. Была ещё надежда на то, что стрельцы, смущённые видом кроткой жертвы, приносимой «за братья и сестры», не станут убивать его, но эти чаянья были напрасны. С ругательствами стрельцы схватили Ивана Кирилловича и потащили его в Константиновский застенок, где мучили и пытали, требуя признаний в государственной измене, покушении на царевича Иоанна и прочем, что ему приписывали. Нарышкин вынес все пытки, не проронив ни слова, не дав повода к дальнейшим обвинениям родственников. Измученного боярина из застенка выволокли на Красную площадь и там казнили, изрубив на куски. После него погиб только лекарь Фёдора Алексеевича, которого запытали в застенке, требуя признаний в отравлении царя по наущению Нарышкиных. Это была последняя кровь страшного майского мятежа.

На другой день, 18 мая, сойдясь у Постельного крыльца, ближе к теремам цариц и царевен, стрельцы потребовали на царство царевича Иоанна, крича, что «негоже царствовать младшему брату при живом старшем». Стремясь утихомирить разгоревшиеся страсти, 19 мая царица Софья приказала выплатить стрельцам долги по жалованию, да сверх того каждому от казны дали по десяти рублёв наградных и всё имущество убитых в дни мятежа бояр. Десять дней спустя царевну Софью бояре объявили «правительницей за малолетних братьев», и патриарх Иоаким благословил это утверждение, ссылались на прецедент правления за брата византийской царевной Пульхерией.

Так было начато новое правление царей Петра и Иоанна Алексеевичей.