Образовательная экскурсия

 

Йозефовские истории

Яромнеж — небольшой чешский городок, расположенный примерно в 120 км от Праги. Я попала туда совсем случайно: коллеги из педагогического университета в Градец Кралове пригласили на конференцию, посвящённую архитектору, построившему крепость в этом месте.

Архитектор, живший около 200 лет назад, был родом из маленькой деревушки на севере Франции — туда и обратились жители Яромнежа с просьбой приехать к ним на празднование юбилея города. Члены французского исторического общества прислали в Чехию своих делегатов.

Празднование началось на местном кладбище: староста Яромнежа и французский атташе в Чешской республике возложили венки французским воинам, похороненным в Яромнеже в начале XIX в. Рядом с могилой в почётном карауле стояли мужчины, одетые в форму французских военных того времени. Моросящий дождь быстро перешёл в мокрый снег. Было холодно, очень хотелось согреться.

«Ольга, пойдём, я тебе что-то покажу! — обратился ко мне один из организаторов мероприятия. — Там памятник русским воинам. Его поставили сами военнопленные в конце Первой мировой войны».

На краю кладбища возвышался монумент, поразивший моё воображение: Лик Христа в терновом венце, обращённый в небо; русский воин-богатырь, склонивший голову в раздумьях; плачущая женщина. «Обойди памятник, смотри: сзади — дети, читающие книгу. Они символизируют будущее России».

Оказалось, что недалеко от Яромнежа во время Первой мировой находился лагерь русских военнопленных. На долю этих людей выпала масса страданий, но в своих бедах они были не одиноки. Простые местные жители, с риском для собственной жизни, помогали выжить солдатам из далёкой России. О том, как это происходило, они напечатали книгу на чешском и русском языках: память о прошлом должна быть сохранена.

Ольга ЛЕОНТЬЕВА,
кандидат педагогических наук,
главный редактор газеты «Классное руководство и воспитание школьников»

 

---

О том, как чехи помогали
русским военнопленным в 1914—1918 гг.

Город из бараков

<…>Прежде, чем распределить пленных по баракам, их отводили помыться и делали прививки. Когда все вышеперечисленные казармы были заполнены пленными, для них отремонтировали обозные сараи, расположенные рядом с городом. Сараи обнесли колючей проволокой, а на главном входе, со стороны шоссе, поместили изображение огромного австрийского орла. Возле входа поставили сторожевую будку. Этот лагерь был назван «Лагерь военнопленных А».

Согласно распоряжению военного министерства, первым временным комендантом лагеря военнопленных был назначен уроженец Яромнержи майор Эмиль Елинек. Местные власти Яромнержи расклеили на стенах большие плакаты с разъяснениями населению города, как вести себя по отношению к военнопленным. А когда были использованы все возможные и невозможные помещения, когда не хватало ни казарм артиллеристов, ни госпиталя, когда в Йозефове просто не было места для тысяч поступавших российских военнопленных, было принято решение построить большой город из бараков на юг и восток от Иозефова, на месте стрельбища пехоты и артиллерии.

Здесь было поставлено 97 зданий длиной 40, 60 и 90 метров, шириной 10 метров, с необходимыми подсобными помещениями, кухнями, прачечными, туалетами и инфекционными бараками. На выезде из города, там, где раньше находились новые городские ворота, возле дороги на Смржов построили «Лагерь военнопленных В».

Вправо от дороги на Новый Плес был расположен «Лагерь военнопленных С». На оси между этими двумя дорогами, на краю обоих лагерей находился сторожевой барак большого отряда армейской охраны, который обеспечивал караульную службу около лагерей военнопленных. На некоторых местах для них были построены сторожевые вышки с лестницами в 10—12 ступенек, с которых был виден не только лагерь военнопленных, но и дорога, идущая вокруг лагеря. Каждый сторожевой барак был обнесён многочисленными заграждениями из колючей проволоки и глубоким рвом, чтобы военнопленные не могли напасть на охранников и захватить оружие.

На север от дороги на Старый Плес был расположен «Лагерь военнопленных D», на конце которого, прямо перед дорогой, находился сторожевой барак. За ним, на артиллерийском стрельбище, был построен госпиталь для военных I, на юг от дороги, напротив сторожевого барака поставили госпиталь военнопленных II. В лагере военнопленных С в одном из бараков была открыта русская православная церковь, русский театр, помещения для богослужений различных конфессий и, наконец, большая спортивная площадка. К этому лагерю военнопленных примыкал лагерь Е, где под открытым небом, если позволяли погодные условия, проходили православные молебны. Ряды этих бараков замыкал опять же сторожевой барак.

Йозефовский лагерь военнопленных был, собственно говоря, лагерем концентрационным, из которого военнопленные распределялись по другим лагерям Австро-Венгерской империи, в основном, в Либерец, Миловице, Жатец, а позже — в Австрию и Венгрию. Сразу после поступления русские пленные отправлялись на уборку улиц Йозефова. Их вооружили мётлами, лопатами, скребками и тачками, чтобы отвозить мусор. Они также помогали каменщикам и были на подхвате у строителей.

Русские пленные организовали прекрасный музыкальный оркестр, в котором, однако, часто менялись дирижёры. Хормейстер и дирижёр Григорий Руденко организовал чудесный хор. Примечательно, что этот замечательный артист был столяром по профессии. Вечером лагерь военнопленных представлял собой удивительное зрелище. При ярком свете электрических ламп производил впечатление большого города. Но сколько горя и бед было спрятано под этим обманчивым прекрасным освещением! На Рождество 1914 г. в лагере военнопленных в Йозефове было 38 700 пленных русских.

Как мы обеспечивали российских пленных

<…> Мы начали обеспечивать и подкармливать российских военнопленных в то время, когда они были откомандированы на уборку города. Жители нашего города никогда не забывали подсунуть работающим русским какую-нибудь сдобу. Когда охрана, состоявшая из немцев и венгров, не хотела закрывать на это глаза, проворные домохозяйки, торговцы и просто сочувствовавшие российским пленным в удобный момент оставляли на пороге дома или магазина разные продукты, сигареты, лакомства, всевозможные предметы повседневного спроса, чтобы русские, убиравшие город, могли это всё взять. Со временем наши женщины, однако, выяснили, что пленные русские работают на военном кладбище, а также разузнали, что после похорон военнопленных взвод почётного караула, музыканты, певчие и носильщики на обратном пути проходят мимо городской водопроводной станции, куда наши дамы ходили отбеливать бельё. Они пользовались этой возможностью и передавали работавшим там пленникам различные продукты и необходимые им предметы.

Когда начались перебои с продуктами и куревом, военнопленные терпели голод и лишения. Чехи видели их страдания, но «Предостережение» не позволяло оказывать помощь.

Надо отметить, что не только голод и лишения, но и сами условия содержания военнопленных зачастую были ужасными. Мы не забыли рассказы жительниц окрестных сёл, которые привозили на рынок в Йозефове молоко и продукты, о том, как в трескучий мороз военнопленные бегали, как безумные, вокруг лагерных бараков, чтобы хоть немного согреться. Согреться? Нет, чтобы хотя бы не замёрзнуть. Тех, кто добровольно хотел им помочь, штрафовали, иногда задерживали либо арестовывали.

Многие из нас приносили пленным продукты, бельё и другие необходимые вещи. Чаще всего мы носили это всё на кладбище, где работало значительное количество русских. Они либо копали могилы своим умершим братьям, либо ремонтировали дорожки и могильные насыпи. Мы проводили тайные встречи в морге и в кузнице, которая была временно создана для строительства русского памятника на территории нового отделения кладбища, что за могилой семьи Костелецких. Русский вольноопределяющийся Константин Переяшкин сделал за огромным памятником скамейку, закрытую с обеих сторон деревьями так, что людей, сидевших на ней, разглядеть было невозможно. Костя это сделал точь-в-точь как св. Пётр: создал укрытие для других, а о себе забыл...

Многие наши, в основном женщины из Йозефова, Яромнержи и окрестных деревень, стояли рядом с могилами, вблизи которых работали пленные русские и, воспользовавшись любой возможностью, передавали им необходимые продукты и другие вещи. При приближении охранника женщины наклонялись над могилами, как будто с плачем молились над ними, закрывая, таким образом, своими телами разложенные там подарки. Так мы обеспечивали продуктами и зимним бельём наших славянских братьев — русских, поляков, сербов, позже и пленённых итальянцев.

На протяжении всей мировой войны трижды в день, одетый в свою знаменитую старую пелерину с большими нашитыми карманами, я (автор воспоминаний К.Крацик. — Ред.) носил на кладбище три-четыре буханки хлеба, которые добывал даже во времена самой большой нужды. Летом в семь утра, зимой — в восемь я относил хлеб погребальной команде. Когда я столковался со знакомыми русскими вольноопределяющимися, мы договорились, что утром на кладбище за носилками будут приходить только самые нужные люди. Поскольку ежедневно умирало несколько пленных русских, и в одной похоронной процессии несли по несколько гробов, погребальная команда оставляла в кладбищенском морге одни носилки, которые забирали на следующий день. За ними регулярно приходили двое вольноопределяющихся в сопровождении четырёх хворавших военнопленных и регулярно там со мной встречались. При каждой такой встрече я давал каждому из них по полбуханки хлеба. Если охранники были суровыми, то разделить и раздать военнопленным хлеб было невозможно. В таких случаях я складывал все три буханки хлеба на носилки в морге. Пленные потом сами делили переданный им хлеб. Было интересно наблюдать за тем, с какой тщательностью они взвешивали хлеб на руке, чтобы никто не получил больше причитающегося ему куска.

Однажды во время похорон четырёх умерших пленных один из членов погребальной команды упал перед магазином копчёностей пани Якоубковой, что на Краловоградецкой улице. Он был настолько слаб, что его были вынуждены исключить из процессии. По просьбе пани Якоубковой мы узнали, как зовут военнопленного. Его фамилия была Кондратенко. Я попросил одного русского вольноопределяющегося, чтобы он ежедневно брал с собой на кладбище больного Кондратенко, дабы я всегда имел возможность передавать ему копчёности, которые пани Якоубкова вручала мне со словами: «Это для того, моего».

Когда я впервые передал Кондратенко копчёности и сообщил ему, что он будет ежедневно получать от пани Якоубковой такую порцию, несчастный пленный не смог вымолвить ни слова. Слёзы благодарности хлынули из его почти погасших глаз. Через полгода он умер. Пани Якоубкова ухаживала за его могилой при каждом посещении кладбища. И после войны до самой своей смерти приглядывала за могилой своего подопечного эта самоотверженная человеколюбивая женщина — пример для остальных.

В то время в Йозефове нёс военную службу управляющий имуществом бывшего депутата парламента Дюриха. По моей просьбе он присылал мне стеклянные бусы, так называемые «шмельц», которые потом военнопленные нанизывали на конский волос и делали из них колечки, браслеты и тому подобные изделия. Продавая эти безделушки, они зарабатывали себе дополнительные средства. В знак благодарности военнопленные изготовили для меня короткую широкую цепочку, на которой цветными бусинками изобразили дату «30.8.1916».

<…>Но ничто не вечно под Луной. Об этих наших деяниях и контактах с пленными стало известно, и многие лояльные австрийцы сообщали высшему военному командованию, что жители Йозефова и Яромнержи поддерживают русских военнопленных. Мы знали об этих доносах, мы также знали и о том, что за нами пристально следят, поэтому приходилось вести себя осторожнее.

«Папашина» семья

«Папаша» не был женат. Он был холостяком, вернее, старым холостяком, и, тем не менее, разом в течение нескольких недель у него появились сразу три сына, к тому же, приличного возраста. Это были российские подданные, представители различных славянских народов, которые одновременно попали в плен австро-венгерской армии. Звали их Константин Александрович Переяшкин — русский, Антонин Михайлович Сретенский — белорус и Сергей Иванович Парчевский — малорос.

Костя Переяшкин был служащим уездного управления в городе Самара, на Волге, главой которого в то время являлся его отец. Тоня Сретенский из Веснова у Барамовичей (наверняка имеется в виду город Барановичи Брестской обл. — прим. перев.) окончил высшую экономическую школу в Минске, а Сергей Парчевский был служащим в магистрате своего родного города Могилёв-Подольский.

Тоня был первым из этих троих сыновей, с кем познакомился «Папаша». Тоня был приписан к комендатуре лагеря военнопленных, где вёл картотеку в размещавшейся на первом этаже канцелярии, окна которой выходили на Краловоградецкую улицу. Однажды в воскресенье пополудни «Папаша» прохаживался по Краловоградецкой улице и, хоть сам и не был курильщиком, держал в кармане пальто пачку сигарет «египеток». Он рассматривал витрины бумажной фабрики и при этом то вытягивал из кармана, то опять засовывал обратно пачку сигарет, причём сопровождал эти движения выразительными жестами, кивал головой, поглядывая при этом на расположенные на противоположной стороне улицы окна канцелярии лагерей, дабы дать понять работавшим там русским военнопленным, что эти сигареты предназначались для них. Сидевший у окна русский вольноопределяющийся приметил это поведение, понял выразительные взгляды и движения, разглядел также пачку сигарет и выбежал на улице прямиком к «Папаше».

«Папаша» понял, что дело худо. Он отдавал себе отчёт в щекотливости ситуации, в которой оказался после появления русского военнопленного, но понимал, что дело могло быть ещё хуже, если бы он начал удаляться, поскольку русский пошёл бы за ним. Поэтому «Папаша» быстро вошёл в главную арку здания комендатуры лагеря, а за ним по пятам следовал русский. Удача им улыбалась, поскольку в арке не было ни души. «Папаша» быстро сунул в руки молодому военнопленному пачку сигарет. Тот рассыпался в долгих благодарностях, выслушивать которые «Папаша» не стал и, стремительно повернувшись в сторону двора, исчез через другую арку на противоположной улице.

Так «Папаша» познакомился со своим первым сыном Тоней.

С момента той встречи всегда после специального сигнала с улицы Тоня получал от «Папаши» заветную пачку сигарет, которая передавалась в вышеупомянутой арке, на лестнице, а иногда и в коридоре. Вручалась она всегда настолько осторожно, насколько это удавалось, чтобы никто не мог донести, что «Папаша» поддерживает контакты с вражескими военнопленными. Через три недели после этого события шёл «Папаша» на телеграф, соединявшийся через боковой вход с помещением главной почты, при которой действовало почтовое отделение русских военнопленных. Едва он вошёл в прихожую, как его остановил рослый смуглолицый русский вольноопределяющийся благородного вида и, вручая «Папаше» вырезанный лобзиком цветочный горшок, сказал: «На добрую память за папиросы». Приятно удивлённый вниманием молодого русского «Папаша» сердечно поблагодарил дарителя за милый сувенир. В эту минуту русский военнопленный обнял «Папашу», положил голову ему на плечо и, заливаясь слезами, рассказал, что он уже год, как покинул родной дом, что не знает, как там его матушка и братья с сёстрами, и что потерял всякую надежду когда-нибудь ещё увидеться со своими родными. «Папаша» поцеловал юношу в лоб, и в этот момент открылась дверь телеграфного отделения, которое находилось на втором этаже. «Папаша» быстро отскочил и воскликнул: «Осторожно! До свидания!». В этот день у «Папаши» появился второй сын, Серёжа.

Вот так и завязались регулярные контакты «Папаши» с Тоней и Серёжей. Однажды «Папаша» принёс Тоне и Серёже на почту угощение — по кулёчку печёностей. Тоня распаковал свой свёрток и отделил треть содержимого, то же самое сделал и Серёжа. Отделённые части оба запаковали, а съели только оставшиеся сладости. Когда «Папаша» спросил их, почему они не съели всё, Тоня ответил: «Нас трое, и мы делимся всем поровну». «Папаша» захотел познакомиться с их другом, но он, однако, не был приписан ни к одной из многочисленных канцелярий, в которых работали русские военнопленные, поэтому знакомство с ним было затруднительным. В составе роты почётного караула он участвовал в проходивших ежедневно похоронах русских военнопленных. Оба приятеля предупредили «Папашу», что их друг идёт первым справа во втором ряду роты почётного караула. «Папаша» ежедневно наблюдал за похоронами русских военнопленных из окна Бенешовой кофейни, что в Краловоградецкой улице. Договорились, что приятель, проходя мимо Бенешовой кофейни, дважды выразительно прикроет глаза, чтобы привлечь внимание «Папаши» к своей персоне. Вскоре после того, как этот знак был согласован, проходили похороны четырёх умерших русских военнопленных. Во главе процессии шли двое парней лет четырнадцати в униформах русских солдат. Один из них нёс крест. За ними шёл хор, исполнявший псалмы. Пение русских певчих приносило удовольствие. За хором несли венки, потом шёл священнослужитель того же вероисповедования, что и покойники, за ним несли гробы, за которыми следовал оркестр и рота почётного караула. Процессия сопровождалась мощным армейским кордоном, состоявшим из солдат, вооружённых винтовками со штыками. Замыкал погребальную колонну несший службу офицер, который должен был следить за соблюдением ритуала похорон. Когда процессия приблизилась к Бенешовой кофейне, и рота почётного караула проходила под окнами, «Папаша» заметил, как один из русских, шедший во втором ряду в правом фланге роты почётного караула дважды прикрыл глаза и, не оборачиваясь, чеканил шаг дальше. Это был краснолицый, пышущий здоровьем крепкий парень со сдвинутой на левое ухо фуражкой, над правым ухом у него, по принятой у молодых офицеров моде, кудрявились волосы. Так у «Папаши» появился третий сын, Костя.

Заколот штыками

<…>К концу августа месяца 1917 г. военнопленный Василий Крикун получил из дома письмо, в котором сообщалось о смерти его жены. Это страшное известие совершенно его сокрушило. Голова у него кружилась, тело дрожало, колени подкашивались. Что же будет с четырьмя малыми детьми? Единственная мысль, которая пришла ему в голову, была подкупить венгерского охранника и убежать в Россию.

С последними сбережениями, которые ему удалось утаить от австрийских обысков, с единственным напоминанием о доме — крестиком, который он носил на шее, подошёл Василий к проволочной изгороди, окружавшей лагерь военнопленных С, и начал договариваться с солдатом, спускавшимся в тот момент со смотровой вышки, на которой нёс он службу. Крикун предложил венгру свои последние деньги и драгоценную семейную реликвию, чтобы тот разрешил ему проскользнуть через проволочную изгородь и убежать из лагеря. Надеялся, что сможет добраться до своих осиротевших детей.

Несший службу охранник охотно принял взятку, неспешно выдвинулся к смотровой вышке и начал неторопливо на неё подниматься, чтобы за его спиной Крикун мог пролезть через забор, пробежать по дороге между лагерями В и С к местечкам Новый Плес и Смржов, и, даст Бог, попасть к своим детям.

Но стряслась беда! Как раз в это время менялась охрана. Из караульного барака вышли семеро солдат во главе с инспектирующим офицером, которые должны были обойти лагеря военнопленных и сменить нёсших службу часовых. Как только караул с офицером повернули с дороги, разделявшей лагеря В и С, офицер заметил русского, убегавшего по полю по направлению к невысокому холму. Немедленно остановив караульных, он распорядился открыть стрельбу. Едва над головой убегавшего русского засвистели пули, он упал в картофельное поле, чтобы сохранить жизнь ради своих несчастных, оплакивающих мать детей. Через некоторое время он увидел, что караул приближается к нему. Понимая бесполезность дальнейших попыток побега, он упал на колени и поднял руки над головой, сдаваясь на милость либо немилость своих преследователей.

Но когда венгерские часовые приблизились к горемычному Крикуну, командовавший ими офицер приказал: «Заколите его!»

И несчастный, прошедший тяжелейшие испытания русский, который надеялся на то, что сможет добраться до своих детей и спасти их от смерти, был заколот семью ударами австрийских солдат.

Наша измена Родине

Стоило нам в первые же дни мировой войны лично познакомиться с русскими пленными офицерами, как, ведомые любовью к пленённым братьям-славянам и антипатией к вражеской Австрии, мы начали помогать организовывать побеги из лагеря. Нашей задачей было лично познакомиться с надёжными русскими офицерами, чтобы мы могли подготовиться к самому разному развитию событий. Каждый честный чех наверняка с удовольствием вспоминает минуты радостного волнения, когда осенью 1914 г. русские подошли к самому Кракову, и когда этот огромный русский вал должен был катиться через Северную Моравию в Чехию.

<…>Приведу хотя бы несколько самых интересных примеров нашей помощи в организации побегов русских офицеров и вольноопределяющихся. Согласно распоряжениям австрийского командования, охранник, сопровождавший пленного офицера, не имел права заходить вместе с ним в помещение, где тот решал свои вопросы, а был обязан ожидать его перед входом. Отобранные для побега военнопленные были, как правило, офицерами русского Генерального штаба. На время мировой войны двойная казарма номер XI была переоборудована под филиал гарнизонного госпиталя. На втором году мировой войны этот филиал не был полностью заполнен ранеными и больными солдатами, и значительное количество палат бывало совершенно пустым. Эти свободные палаты располагались на первом этаже здания, где были также расположены канцелярия госпиталя, кухня и часовня. Там же, при моём магазине, была и наша квартира.

Легко больных русских офицеров на приём к врачу в гарнизонный госпиталь обычно приводил австрийский сержант. Часто, очень часто, особенно если русских офицеров сопровождал истинный чех или наш Вацлав Горн, пациентов приводили к врачу в двойные казармы, где осмотр вообще не проводился. Если бы случайно всё это вскрылось, то, согласно предварительной договорённости, они сказали бы, что всё это произошло случайно, потому что в этот день здесь принимает другой врач. Едва русский офицер заходил в эти казармы, как кто-то из наших отводил его в ремонтировавшуюся палату номер 26, расположенную в левом крыле первого этажа. В этой палате для русского офицера загодя был приготовлен цивильный костюм, в который пленный офицер переодевался, выскакивал через окно на улицу и спокойно уходил, в то время как охранник ожидал в коридоре под дверью упомянутой палаты. После побега всегда проводилось строгое расследование, которое обычно ни к чему не приводило.

В другой раз военнопленный, придя в гарнизонный госпиталь, закрылся в общественном туалете, где переоделся в заранее подготовленный нашими товарищами цивильный костюм. В коридоре перед входом в туалет по-прежнему стоял венгр, сопровождавший пленного русского. Он не обратил никакого внимания на человека в гражданском, который довольно нагло вышел из туалета в то время как венгр по-прежнему поджидал русского военнопленного. Ему было, конечно, удивительно, что можно делать в туалете час или даже два, но он терпеливо стоял под дверью до вечера. И только тогда всё вышло наружу.

Рядом с русскими

Круглый год «Папаша» (за два с половиной года военнопленные так и не узнали его фамилии) ежедневно ходил к шести часам вечера к лагерям военнопленных навестить находившихся там русских. Сначала он шёл по тракту, ведущему к Смржову, потом возвращался на перекрёсток дорог, выходивших из города, и поворачивал на мостовую к Новому Плесу, где его неподалёку от караульного помещения обычно поджидали несколько русофильски настроенных йозефовских дам, которые вместе с ним продолжали путь по дороге ко второму караульному бараку, находившемуся напротив пекарен лагеря военнопленных. <…>

Останавливаться вблизи лагерей военнопленных было запрещено. Стоять было запрещено категорически. Поэтому мы всегда еле-еле, нога за ногу плелись возле лагеря, чтобы хоть как-то пообщаться с русскими, а они могли пообщаться с нами. Как только «Папаша» приблизился к гарнизонному госпиталю номер 2, на лужайке возле больницы раздались звуки популярной венской песенки. «Папашу» это неприятно удивило, а д-р Войтишек сказал русским музыкантам, что «Папаша» слышал в Вене другую музыку, не такую, как у них, однако, это музыка чисто немецкая, а русские музыканты должны были бы играть русские произведения либо мелодии других народностей, которые живут в России. С того времени военнопленные всегда играли и пели только свои народные песни.

В то время, когда у нас собирали предметы из драгоценных металлов, а с храмов снимали колокола, где-то в начале июня «Папаша» получил из гарнизонного госпиталя номер 2 исключительный подарок — русскую рубашку из бледно-зелёной ткани. Рубашку послали через Румынию одному из пленных русских, который находился в госпитале на обследовании. Этим подарком пленные русские отблагодарили «Папашу» за те сигареты и сигары, которые он передавал захворавшим русским, находившимся в больнице. Продукты в госпиталь «Папаша» не передавал, поскольку, как заверил его доктор медицины Антонин Войтишек, там пленных кормили хорошо.

Праздник Троицы в том году выпал на конец мая. В воскресенье на Троицын день «Папаша» надел рубашку, подпоясался ремнём, обул высокие сапоги и, накинув на себя старую пелерину, пошёл в шесть часов вечера вокруг лагеря D к госпиталям военнопленных. Не успел он подойти к филиалу больницы, как до его ушей донеслись звуки чудесной русской песни «Красивый сарафан». Зачарованный мелодией прекрасной песни, «Папаша» повернулся к музыкантам и обступившим их заболевшим военнопленным и распахнул пелерину. Едва русские разглядели свой национальный костюм, то спонтанно и без раздумий, как по команде, во всё горло закричали: «Ура! Ура!». И в это же мгновение раздался звон самого большого колокола городского храма «Йозефа». Было полседьмого вечера. Колокол созывал верующих на молитву.

Памятник

По правой стороне дороги, ведущей в Градец Кралов, где-то в 20 минутах от города, в самом конце просторного парка находится йозефовское кладбище.<…> Своей асимметричной компоновкой оно напоминает красивый английский парк.<…>

Когда на первом же году мировой войны старого кладбища не стало хватать, его северная стена рядом со старой каплицей была пробита, и здесь сделали вход на вторую половину кладбища, которую до тех пор могильщик использовал под поле. <…> Сразу за могилами величаво возвышается русский памятник, который главенствует не только над кладбищем, но и надо всей полабской долиной. К новому и старому кладбищу было докуплено поле во всю длину старого и нового кладбища, а между докупленным участком и новым кладбищем выкопаны два ряда шахт значительной глубины. Эти шахты ограничивают русское кладбище. Посещающий эту часть кладбища будет удивлён при виде леса русских православных крестов, установленных на отдельных могилах. Во время мировой войны в Йозефове было 42 тыс. военнопленных, личный состав армейского гарнизона и цивильные граждане, то есть в общей сложности — 50 тыс. человек, находившихся в плохих жилищных условиях и страдавших от нехватки пищи. Когда свирепствовали инфекционные заболевания, такие как сыпной тиф, дизентерия и т.д., на фоне страшной нехватки продуктов питания в Йозефове была очень высокая заболеваемость туберкулёзом, и, соответственно, высокая смертность. Из личного состава гарнизона и военнопленных за время мировой войны умерли 2488 человек. Из них — 337 чехов, 466 итальянцев, 111 югославов, 63 румына, 80 поляков, 34 австрийских немца, 34 венгра, 3 немца, 4 литовцев, 3 латыша и 1352 русских. К этому количеству надо добавить ещё 100 покойников из числа гражданских лиц. В среднем за время мировой войны в день было двое похорон. В центре русского кладбища возвышается памятник, созданный прапорщиком Николаем Александровичем Сушкиным, под руководством которого работал русский военнопленный поляк Леон Добровольский, а в помощниках у него был польский скульптор Франтишек Зинек. В начале марта 1916 г. русские пленные офицеры приняли решение поставить на кладбище памятник своим почившим собратьям. Русским мастерам, находившимся в то время в лагере, предложили разработать проекты. Первое место занял проект архитектора Александра Михайловича Макарова, на втором месте оказался замысел скульптора Николая Александровича Сушкина. Австро-венгерское министерство войны, которому на утверждение был предложен прекрасный проект Макарова, не разрешило воплотить его в жизнь, поскольку на вершине памятника должен был находиться двуглавый российский орёл. Модель этого памятника сохранилась у меня в собрании реликвий. Было принято решение разрешить строительство памятника по проекту прапорщика Николая Александровича Сушкина, который занял второе место. Поставить памятник попросили самого автора. Он выполнил это задание более чем усердно, создав творение, полностью отвечающее чувствам русского человека и братьев-чехов, которым навсегда останется этот памятник. Его главная идея — это памятник погибшим за Отечество.

Работа, которая в обычной ситуации заняла бы от двух до трёх лет, была выполнена за 5 месяцев, причём в максимально неблагоприятных для скульптора условиях, под непрерывным надзором военной охраны, без моделей, эскизов и фотографий. Статуи были отлиты в бетоне даже раньше, чем от австро-венгерского министерства войны было получено разрешение на строительство памятника. Статуи в композиции расположены вокруг скалы. Главная фигура — это женщина, которая явилась мастеру во сне — боярская дочь, воплощающая матушку-Россию, с плачем возлагающую венок на могилу погибших сыновей. Это молодая статная женщина, призванная рожать и вскармливать детей, символ природного богатства и молодости, величия и плодовитости. Это настоящее. Над женщиной на скале находится голова Иисуса Христа. Его голову венчает терновый венец мученика, напоминающий о том, как он увенчивал этим крестом погибших: «За грехи людские принял его Христос, и за ереси человеческие приняли его погибшие». Со скорбью и страданием возводит Он свой святой взгляд к небесам.

На первом плане стоит старый боярин, воин, который создал и укрепил Россию. Он стоит, как страж, охраняющий останки своих внуков. В глубокой задумчивости, опираясь о тяжёлый меч, он склоняет голову над могилами павших братьев. Всё уже прошло, всё осталось позади. Статный русский витязь олицетворяет «прошлое».

«Будущее». Это группа детей, которая с интересом перелистывает огромную книгу русской истории, разыскивая воспоминания о славных сражениях, в которых их деды и прадеды положили жизнь за свободу всего человечества. И над всей этой композицией возвышается крест, символ страдания и веры. Фигура «Гусляр» так и не была на памятнике установлена, и её модель находится в моей коллекции. На вершине памятника — надпись:

«Нет большей любви, как положить душу свою за други своя». На задней стороне памятника — надпись: «Да сохранится память вовеки в сердцах грядущих поколений о павших за царя и Родину». На постаменте выбито: «Поставлено русскими воинами в 1916 г. Скульптор — прапорщик Николай А. Сушкин». В основание памятника была вложена медная дощечка с надписью: «Заложено 16 марта 1916 г. в присутствии старшего подполковника Перлика, председателя комитета, подполковника Агапиева и скульптора, прапорщика Сушкина». Этот документ подписан всеми офицерами, которые в то время находились в лагере военнопленных в Йозефове.

Создатель памятника прапорщик Сушкин родился в 1881 г. в губернском городе Тула, где учился в реальном училище. После окончания училища он посещал занятия в Большаковском частном училище рисования в Москве, а позже учился по этой же специальности у профессора Дмитрия Кавказского. В 1903 г. он поступил на военную службу, принял участие в войне с Японией, а в 1905 г. был отправлен в запас. Потом он выехал в Италию, где посещал Миланскую академию искусств. Под руководством профессора Пеллини он изучал отливание в бронзе. Принял участие в международных выставках в Неаполе и Флоренции. Его работы в бронзе «Слёзы» и «Девочка с кошкой» были приобретены союзом итальянских художников. Другие его работы в бронзе, в том числе и портрет Л.Н.Толстого, находятся в различных частных коллекциях. По возвращении в Россию он был призван на воинскую службу, 8 февраля 1915 г. был взят в плен и попал в лагерь военнопленных в Йозефове. После государственного переворота в России в 1917 г. его, как больного, обменяли, и он выехал на Родину, где вскорости по возвращении в Москву скончался. Он оставил вдову с двумя детьми…

Текст печатается по книге: К.Крацик.
Из жизни пленных русских у нас. Прага, 2006