Анфас и профиль

 

Анатолий БЕРШТЕЙН

 

С думой за царя

В апреле 1880 г. член Госсовета, сенатор, профессор гражданского права, наставник цесаревича Александра Константин Петрович Победоносцев стал обер-прокурором Священного Синода и находился на этом посту почти до самой своей смерти — 25 лет. Именно в это время он, по знаменитому образному выражению Александра Блока, простёр над Россией свои “совиные крыла”.

Победоносцев был классическим служакой, профессиональным чиновником, консерватором и охранителем до мозга костей.

Его называли “серым кардиналом”, “апостолом самодержавия”, “главным кадровиком” Александра III, “Великим инквизитором”, даже “вице-императором”.

По крайней мере, он был подлинным отцом контрреформ 1880-х гг. Но его “дитя” — самодержавно-полицейская православная Русь — не продержалась дольше одного правления, и стала разваливаться ещё на глазах своего “родителя” и радетеля.

 

Материал для подготовки урока по теме “Начало правления Александра III.
Идеолог внутренней политики К.П.Победоносцев”. 8 класс

 

Человек, похожий на Каренина

Любопытно, что в молодости Победоносцев публиковался в одном из сборников “Голоса России”, издаваемых в Лондоне под редакцией А.И.Герцена. Это была статья с критикой антигуманных действий министерства юстиции. Чего только не сделаешь по молодости... Но не таким он запомнился потомкам, едва ли кто-то даже из современников представлял его иначе, чем в зрелых летах, с сановной осанкой — очень важная персона.

Не случайно ходили слухи, что Л.Н.Толстой писал своего Алексея Александровича Каренина с Победоносцева. (К моменту выхода романа он был уже сенатором и членом Государственного совета.) Во всяком случае, жена Победоносцева признавалась, что очень любит этот роман и его героиню, стараясь подражать Анне даже в манере одеваться. Но если это всего лишь легенда, молва неспроста приписывала Победоносцеву основные черты литературного персонажа — уж больно похож.

Хотя, надо сказать, сам К.П.Победоносцев с нескрываемым презрением относился к многочисленным сплетням в свой адрес. Он, конечно, знал, что о нём судачат и представляют “первым при фараоне”, но считал всё это “фантастическими домыслами” наивных людей, далёких от знания “кем и как движутся наши административные пружины”.

Победоносцев очень рано начал восприниматься в обществе как человек внушительный и основательный. В 1865 г. он стал наставником цесаревича Александра, который неожиданно, после скоропостижной кончины старшего брата Николая, с рождения готовившегося к царствованию, должен был теперь вступить на трон.

Но если его старший брат, по слухам, был сторонником либеральных реформ отца — Александра II, — то будущий император Александр III пошёл скорее в деда, Николая Павловича, и, как тот, строго придерживался известной русской триады: самодержавие, православие, народность. Не последняя заслуга в таком мировоззрении принадлежит его воспитателю, который никогда не выходил из роли царского ментора.

Родился К.П.Победоносцев в 1827 г. (через год после смерти Н.М.Карамзина и за 12 лет до смерти М.М.Сперанского) в семье московского профессора словесности; его дед был священником. Такая родословная во многом определила его будущее — человека образованного и истинно православного.

Здесь неслучайно упомянуты Карамзин и Сперанский, потому что по уму, образованности и государственному масштабу деятельности их сравнивали. Правда, после Карамзина и Сперанского остались реформы и фундаментальные труды, после же Победоносцева в основном предписания — ничего не менять, и письма Александру III — “держать и не пущать”. Говорили, что он “крепит” Россию, когда ей надо “прочиститься”.

Активные оппоненты Константина Петровича считали, что у него, как и у Российской империи, внушительный фасад, за которым скрываются “потёмкинские деревни”. Даже его общеизвестную образованность они использовали как повод для критики, обвиняя Победоносцева в постоянном обильном цитировании, заменяющем, якобы, ему собственные мысли.

Но никто не решился бы отказать Победоносцеву в твёрдости убеждений и духа. Именно эти качества и сыграли решающую роль в драматических событиях, последовавших сразу после убийства 1 марта 1881 г. Александра II.

Мартовские иды

За влияние на нового царя сразу же началась ожесточённая борьба. С одной стороны — влиятельные сановники, практически весь прежний кабинет министров во главе с М.Т.Лорис-Меликовым, с другой, фактически один обер-прокурор Священного Синода Победоносцев.

Константин Петрович бомбардирует нового государя письмами буквально через день — они датированы 3, 6, 11, 13 марта 1881 г. В них два основных лейтмотива: берегите себя и берегите Россию.

В первых двух письмах он настраивает Александра III против либеральных реформ тогдашнего правительства, стращает их ужасными последствиями, призывает к стойкости и мужеству в преддверие решающей битвы между силами добра и зла.

Главная мысль Победоносцева — не допустить “никаких конституций” и продолжения либеральных реформ батюшки, погубивших и его самого, и поставивших на грань гибели империю. Он пугал царя тем, что никакие уступки не остановят революционеров, что только борьба с ними “на живот и на смерть, железом и кровью” спасёт Россию, в противном случае — погибель ждёт всех. “Час страшный, и время не терпит”, “или теперь спасать Россию, или никогда”, — восклицает Победоносцев.

11 марта он пишет — даже сложно называть это письмом — некий циркуляр, где по пунктам, с нумерацией, объясняет взрослому человеку, отцу семейства, какие меры личного характера для своей безопасности он должен предпринимать каждую ночь: менять стражу, заглядывать под кровать, диваны и кресла, проверять замки и провода к звонкам.

Такая дотошная, но в чём-то трогательная опека инфантилизировала царя, приучая его полагаться во всём на мнение Константина Петровича. Ему он мог доверять — Победоносцев не предаст, не пожелает зла ни ему, ни России.

В письме от 13 марта он требует от царя твёрдости в вынесении смертного приговора народовольцам, повинным в убийстве его отца. Но решающая битва с министрами всё же состоялась — 8 марта на заседании Госсовета.

Выступающие — М.Т.Лорис-Меликов, П.А.Валуев, Д.А.Милютин, А.А.Абаза, Д.Н.Набоков — говорили: несмотря ни на что, реформы надо продолжать, напоминали о печальном опыте, когда реформы 1860-х были заморожены после выстрела Каракозова, убеждали, что принимаемые меры не есть конституция, но возможность привести общество в соответствие новым реалиям и чаяниям его образованной части, успокоить “несогласных”.

Им противостоял фактически только обер-прокурор Священного Синода К.П.Победоносцев. Бледный и торжественный, произнёс он пламенную речь, в которой осудил все либеральные реформы предыдущего правления и с максимальным пафосом, уже привычно предрёк гибель России, если будет принята “конституция” Лорис-Меликова.

Царь согласился со своим наставником, тем более, что его взгляды полностью отвечали собственным представлениям нового государя о том, как должна была в дальнейшем развиваться Россия.

Стремясь закрепить победу, Победоносцев — уникальный случай — не только собственноручно, но и без какого-либо предварительного поручения, по собственной инициативе пишет текст Манифеста о незыблемости самодержавия, который царь без единой поправки принимает и 29 апреля 1881 г. подписывает.

После этого правительство уходит в отставку. Начинает создаваться новый кабинет, и его формирует “главный кадровик” страны Константин Петрович Победоносцев. В России начинается период затяжных “заморозков”.

Апостол самодержавия

Многие современники отмечали у Победоносцева критический ум и ограничительный характер сознания. Вкупе с твёрдыми самодержавными и православными убеждениями от него можно было ожидать, в первую очередь, не каких-то созидательных действий, а борьбу с реформами Александра II. Известный сановник С.Ю.Витте, также имевший влияние на Александра III, считал, что Победоносцеву не хватало творческой энергии. “Отличный критик, но никогда ничего сам создать не может. Он страдал полным отсутствием жизненного творчества… Этот человек не в состоянии был ничего воспроизводить ни физически, ни умственно, ни морально”, — так отзывался Витте о Победоносцеве.

Но энергии у Константина Петровича было хоть отбавляй. И всю её он вложил в проведение контрреформ. Начал Победоносцев с “кадров”, предложив царю на пост министра внутренних дел графа Н.П.Игнатьева. Но затем, когда Игнатьев “додумался” до предложения созвать Земский собор, чтобы короновать Александра Александровича, вышел грандиозный скандал. Победоносцев просто стал на дыбы: процедура вступления монарха на трон, по его мнению, даже намёка не должна была иметь на избираемость или согласование с кем-либо. И тогда Игнатьев был заменён на Д.А.Толстого, самого, наверное, реакционного министра в истории России XIX в., ставшего, по сути, премьер-министром страны. Вдвоём с Победоносцевым они, так сказать, составили “сладкую парочку”, заставившую Россию проглотить горькую пилюлю своих контрреформ. Хотя тон задавал, конечно, Победоносцев, Толстой лишь исполнял. Так обер-прокурор добился резкого снижения роли суда присяжных (хотя сначала хотел вообще заменить его сословным судом), уменьшил гласность суда, возможность несменяемости судей, а следовательно, их независимость, добился ликвидации автономии университетов.

Победоносцев много внимания уделял просвещению, педагогике. Он не верил в возможность перевоспитания человека, в создание каких-то идеальных обществ, поэтому рассматривал процесс воспитания как некую процедуру социализации человека в жизнь. Поэтому был сторонником сословного образования, считая: чтобы не отрывать человека от среды, в которой он родился и к которой принадлежит, нужно давать навыки для жизни именно среди себе подобных.

Поэтому Победоносцев стоял у истоков церковноприходских школ, ибо был уверен: во-первых, школа должна быть при церкви, во-вторых, простому люду такого образования довольно — ему требуются лишь элементарные полезные навыки, остальное сделает воспитание в православной вере, христианской морали и политической благонадёжности.

Государство и Церковь были для него единым организмом: Государство — тело, Церковь — душа. “Душу” эту Победоносцев “боготворил”. И считал, что нет другого пути познания Бога, кроме послушания Его воле, ибо вера превалирует над разумом.

По абсолютному убеждению Константина Петровича, всё, что делается во имя укрепления самодержавия и государственной Православной церкви, является залогом благоденствия России и её народа. “Вся тайна русского порядка и преуспевания наверху, в лице верховной власти, — наставлял он царя. — Где вы себя распустите, там распустится и вся земля. Ваш труд всех поставит на дело. Ваше послабление и роскошь зальёт всех послаблением и роскошью”.

В 1895 г., спустя пятнадцать лет, уже после смерти Александра III, мы видим, что Победоносцев ничуть не изменился, наставляя на путь истинный теперь уже Николая II в своей записке: “Самодержавная власть государя не только необходима России, она есть не только залог внутреннего спокойствия, она есть существенное условие национального единства и политического могущества нашего государства. Как только наше правительство сделалось бы правительством партий, каким оно является во всей Западной Европе (даже в славянских государствах, к их несчастью), оно стало бы основой и началом угнетения, раздора и гибели, элементом, разлагающим все принципы, на которых держатся нравственные убеждения нашего народа. Все эгоистические интересы частных лиц, сословий и классов, народов и народностей, воспряли бы с их раскольническими домогательствами, с их интересами. Вспыхнула бы междоусобица и привела бы мало-помалу к всеобщему разгулу и распаду государства на его составные части”.

Константин Петрович был чистой воды обскурант: он считал русскую либеральную интеллигенцию “пятой колонной” Запада, которая навязывает своему Отечеству чужеродные идеи. Особой критике подвергал символы западноевропейской демократии — систему отделения Церкви от государства, суд присяжных, “свободную прессу”.

Главной целью его нападок стал парламентаризм. Славившийся своим умением высмеять наиболее уязвимые стороны своих оппонентов, Победоносцев не без определённого основания писал о парламенте: “Если бы потребовалось истинное определение парламента, то надлежало бы сказать, что парламент есть учреждение, служащее для удовлетворения личного честолюбия, тщеславия и личных интересов представителей… История свидетельствует, что самые существенные, плодотворные для народа и прочные меры и преобразования исходили от центральной воли государственных людей или от меньшинства, просветлённого высокой идеей и глубоким знанием; напротив того, с расширением выборного начала происходило принижение государственной мысли и вульгаризация мнения в массе избирателей”. И заключал: “Лучше уж революция, русская и безобразная смута, нежели конституция. Первую ещё можно побороть вскоре и водворить порядок в земле, последствия второй есть яд для всего организма”.

Консерватор в тесном смысле слова

Философ К.Н.Леонтьев, сам придерживавшийся консервативных взглядов, так отзывался о Победоносцеве: “Не только не творец; он даже не реакционер, не восстановитель, не реставратор — он только консерватор в самом тесном смысле этого слова”.

В этом “узком смысле” Победоносцев и понимал Россию и её внутренний порядок. Жизнь должна была протекать неширокими, ровными ручейками в прочерченных руслах самодержавия, православия и народности. Все остальные каналы вольномыслия и бесконтрольного потока жизни он, по возможности, перекрывал. Самые обширные связи Победоносцев имел, на самом деле, с департаментом полиции, и все ограничения, им накладываемые как епитимьи на Россию, контролировались оттуда.

Обер-прокурор, будучи мировоззренчески ограниченным, ограничивал во всём и остальных. Ограничения — вот его подлинная страсть. Ограниченная Россия (границы в которой устанавливаются) — вот идеал Константина Петровича. Главным для него была лояльность подданных, а не их способности и даже честность. В чём он сам не стеснялся признаваться...

Обладая таким мировоззрением, он, по логике вещей, страдал извечным русским предрассудком — боязнью инородцев. Именно Победоносцев, ещё в должности наставника цесаревича, привил ему мысль, что во всех бедах виноваты жиды и поляки. Чуть что — “польская интрига” или “жиды подтачивают устои”.

Не секрет, что Александр III  и сам не любил инородцев (особенно поляков и евреев) и здесь семя попало на крайне подготовленную почву. В национальной политике царь и его наставник проводили единую политику “сдерживания инородцев”, борьбу против вестернизации России. Собственно, тогда и родился их любимый лозунг — “Россия для русских”.

Победоносцев призывал отказаться от государственной “системы ухаживания за инородцами”. Считал, что “жиды одолели Москву”. Выражал тревогу, что в деревню проникают “сквернейшие, развратные французские и английские романы, — а ныне в деревне страсть к такому чтению! Ведь это нравственная порча целых поколений!”

Крайне характерно и символично, что одной из самых громких и скандальных протекций Победоносцева было назначение брата царя, великого князя Сергея Александровича (прославившегося своим дремучим антисемитизмом), на должность московского градоначальника. Тот ввёл антисемитские законы, по которым из Москвы в начале 1890-х гг. были выселены тысячи евреев. И совершенно неслучайно он, ставший ненавистным столь многим, стал одной из самых привлекательных мишеней для террористов, погибнув от рук эсеров в феврале 1905 г.

…Справедливости ради, надо отдать должное и созидательной деятельности Победоносцева. В рамках своей веры и понимания он творил позитивные дела: по некоторым данным каждый год — с 1881 по 1894-й — в России открывалось до 250 православных храмов, при его непосредственном ходатайстве была оказана материальная помощь В.М.Васнецову, П.И.Чайковскому, Н.А.Римскому-Корсакову, А.Г.Рубинштейну.

Победоносцев был не только юристом, специалистом по гражданскому праву, но и педагогом, переводчиком (много переводил с европейских языков), хорошо разбирался в русском искусстве.

Назойливое менторство

И всё же главным для Победоносцева была государственная деятельность. Он настолько вжился в роль “вице-императора”, который фактически замещал главу государства, жившего в Гатчине, а сам Александр III настолько к этому привык, что такая ситуация продолжалась долгое десятилетие.

Победоносцев был не просто педант-зануда и добросовестный ментор. Это был ещё и очень тщеславный человек, прекрасно сознающий свои возможности и пользующийся ими, как говорится, на все сто. Ему нравилась роль властителя дум царя, концертмейстера, которому частенько поручали, точнее, он брал на себя смелость прямо дирижировать государственным оркестром.

Большинство оппонентов отмечали при этом его личную честность. Но кристально-чистым Победоносцева всё же назвать нельзя, ему были не чужды личные симпатии, оказание протекции, защита родственного круга. К примеру, его тесть АА.Энгельгардт был уличён в махинациях и нанесении ущерба казне. Однако дело было прекращено, Энгельгардт был отдан зятю на поруки под залог 50 тыс. руб., которые тот так и не отдал.

И о выдающемся уме Победоносцева имелись разные точки зрения. Для либеральных оппонентов он оставался не более чем посредственным мыслителем с заимствованными мыслями, апостолом власти, которая была оплотом благополучия его лично и всего высшего чиновничьего класса, карьеристом, прикрывающимся консервативной фразой.

Долгое время по рукам ходила популярная эпиграмма на Победоносцева, напечатанная в “Вестнике Народной воли” ещё в 1884 г. Анонимный автор так видел роль и функции обер-прокурора Священного Синода: “Победоносцев для Синода, Обедоносцев при дворе, Он Бедоносцев для народа, Доносцев просто — при царе”.

Но Константина Петровича не любили и при дворе. За его назойливое менторство его особенно не жаловала супруга царя, императрица Мария Фёдоровна. Это стало одной из причин, по которой уже в 1890-е гг. влияние обер-прокурора Синода на государя стало незначительным.

В конце правления “народного царя”, как называли Александра III, придерживавшегося в быту русских простонародных традиций, между ним и всесильным обер-прокурором всё-таки пробежала чёрная кошка. Царь позволил себе демонстративно принять некоторые решения, не советуясь с наставником. Обер-прокурор отнёсся к этому с нескрываемым раздражением, обиделся и даже посмел написать об этом Александру III. Но тот уже не обратил на это особого внимания.

В 1892 г., если верить новому фавориту, министру С.Ю.Витте, Александр III сказал ему в личном разговоре, что благодарен Победоносцеву за помощь в победе над смутой в 1881 г. Тогда это дало возможность России опомниться, но что сам он уже “давно перестал принимать во внимание его советы”.

Победоносцев же оставался верен себе, своей миссии наставника-воспитателя царей, ментора и охранителя престола. Когда Александр III умер, Победоносцев принялся тут же наставлять на путь истинный его сына Николая II. Никак не мог выйти из роли.

Но надо отдать Победоносцеву должное — он был принципиален. В 1905 г., когда новый царь принял Манифест 17 октября, который, по сути, вводил столь ненавистную Константину Петровичу конституцию и ограничивал самодержавную власть, он тут же подал в отставку с поста бессменного обер-прокурора Синода. Тем не менее, до самой смерти — в марте 1907 г. — оставался сенатором и членом Госсовета. Он не мог не советовать.

Подводя же итоги его правления, стоит привести, на мой взгляд, точную характеристику, данную Победоносцеву — уже после его кончины — философом В.В.Розановым: “Он был фактически червем того растения, к которому любовно привязался: точил и точил, ел и ел сердцевину Церкви и государства”.

И всё же главную, хрестоматийную характеристику времени, атмосферу которого он создавал, дал Александр Блок, сказав — “те годы дальние, глухие”, когда “в сердцах царили сон и мгла”.

Да, в эпоху Победоносцева было стабильно, но скучно. К тому же при внешнем фасадном спокойствии и незыблемости внутри бродило и зрело тёмное недовольство. И стоило лишь немного ослабить вожжи, как запахло войной и повеяло революцией.

---

К.П.Победоносцев

Где судьба нас поставила...

 

Проект письма императору Александру III (4 марта 1887 г.)

Эти последние дни я провожу в каком­то тяжёлом отупении от того, что случилось 1 марта. Весь этот день я испытывал тревожное волнение по какомуто безотчётному чувству: слу­чилось, что ко мне зашёл утром в тот же час тот же самый человек, кто у меня был в самый час катастрофы 1 марта 1881 г., почти не бывав с тех пор. Случилось, что 1 марта через 6 лет пришлось опять в воскресенье.

Всего больше тревожит мысль о том ощущении, которое это событие возбудило в душе у Вашего величества; вот о чём всего больнее думать. Я хотел тотчас писать Вам, но удержал­ся — и Вас не решался тревожить, и у самого в голове было так смутно, смутно.

Тяжело теперь жить всем людям русским, горячо любящим своё отечество и серьёзно разумеющим правду. Тяжело было и есть, — горько сказать — и ещё будет. У меня тягота не спадает с души, потому что вижу и чувствую ежечасно, каков дух времени, и каковы люди стали. На крапиве не родится виноград; из лжи не выведешь правды, из смешения лени и невежества с безумием и развратом сам собою не возникает порядок. Что мы посеяли, то и должны пожинать.

И так всем неравнодушным к правде людям очень тяжело и темно, ибо, сравнивая настоящее с давно прошедшим, чув­ствуем, что живём в каком­то ином мире, где всё идёт вспять к первобытному хаосу — и мы, посреди всего этого брожения, чувствуем себя бессильными.

Но из всех крестов, которые лежат на нас, всех тяжелее тот крест, на который Провидение обрекло Вас, Ваше величество. Я видел, как Вам было тяжело принимать его на плечи свои. И силы недостало бы нести его, когда бы не было в душе сознания и веры, что это великая жертва, на которую Богу угодно было обречь Вас, и что уклониться от этой жертвы — значит обречь весь народ свой, всю Россию — на полный хаос, на конечную гибель. Вспомните пророчество Каиафы: оно относилось ко Христу, но оно истинно для всякого, особенно для того, кто принял призвание и помазание власти от Бога. Я знаю, что в Вас есть это сознание и эта вера. Она, и только она одна даст Вам силу — не поникнуть головой посреди смятения жизни, даст спокойствие духа, необходимое для того, чтобы возможно было удержать в себе дух жизни, и крепость воли, и державу правления.

Положение наше особенное. В Западной Европе повсюду заговоры социалистов и взрывы адских снарядов — чуть не ежедневные явления. В Германии готовы были взорвать императора со всей семьёй и свитой при открытии памятника, но не удалось случайно. Про это там немного и говорили. Там это стало обычным явлением. Оттуда всё это пришло к нам по грехам нашим; но всякое этого рода явление у нас подхватывается нашими врагами, как явление, свойственное одной России. Правда, что у нас оно значит гораздо более, нежели там, и враги наши хорошо это знают.

Но нечего обольщать себя — ныне развелись эпидемически люди без разума и совести, одержимые диким инстинктом разрушения, выродки лживой цивилизации.

Нельзя выследить всех их, нельзя вылечить всех обезумевших. Но надо бы допросить себя, отчего их так много, обезумевших юношей, не оттого ли, что мы ввели у себя ложную, совсем не свойственную нам систему образования, которая, отрывая каждого от среды своей, увлекает его в среду фантазий, мечтаний и несоответственных претензий, и потом бросает его на большой рынок жизни без определённого дела, без связи с действитель­ностью и с народною жизнью, но с непомерным и уродливым самолюбием, которое требует всего от жизни, ничего само не внося в неё.

Боже, помилуй нас, грешных, и спаси бедную Россию от своих и от чужих. Да подаст Он Вашему величеству силу не только терпеть, но и действовать посреди тяжких испытаний. Веруем мы, простые русские люди, что Он не оставит Вас и с Вами бедную, страдающую и верующую Россию.

Размышления об учёбе

Что такое ученье? Элементы его почерпаются из жизни; цель его — образовав человека, приготовить его для жизни и деятельности. Но нередко на деле выходит, что это именно ученье отдаляет человека от жизни, отвлекает от жизни, приводя его вместо знания о жизни к неведению жизни или к ложному представлению жизни.

Всякое ученье, по существу своему, есть отвлечение — отвлечение простых по возможности положений и правил из жизни, а жизнь не только не проста, но сложна в высшей степени. Мы приобретаем более или менее знаний из той или другой науки — так, как бы эта наука была нечто само по себе существующее. Но мир живёт и движется сам по себе, в бесконечности разнообразных явлений, независимо от всех отвлечений. Отвлечения эти, к которым мы прибегаем для своего удобства в науке, и все отдельные отрасли, на которые разделено у нас знание, не содержат в себе цельной и самодовлеющей истины.

Наука необходима: учение всякий пройти должен для своего образования, но одной науки недостаточно ещё для жизни.

Представим себе человека, прошедшего все курсы учения, кончившего высшее образование. Он выходит, скажем, из университета с богатством отвлечённых идей, почерпнутых из науки: но и эти идеи и язык этих идей нечто чуждое и непонятное для обыкновенного человека, “живущего посреди людей своих” в кругу своём, — нечто отрешённое от жизни с её сложностью и разнообразием. Речи его могут быть умные, но, для того чтобы понять их, надобно пройти с ним те же курсы науки.

Не следует ли из этого, что всякое учение усложняет отношение человека к действительной жизни и что всякому про­шедшему школу предстоит ещё усовершенствовать своё учение, опростив его, т.е. спуститься с ним, для поверки его, в действительную жизнь. Только действительность может оживить его, вспрыснув после мёртвой воды живою.

Наука открывает нам законы человечества, но для жизни надобно ещё нам знать живого человека. Только тогда откроется нам, как возможно приложить к данным условиям жизни и дела те начала, которые сообщила нам наука. Здесь и окажется, что существенная цель умственного воспитания состоит в том, чтобы поддерживать и развивать в человеке постоянную любознательность и наблюдательность: если же оно привело человека к убеждению, что, пройдя все свои курсы, он уже всё для жизни знает, — такое воспитание обманчиво.

Только тут, когда мы вступаем в действительность, наступает время действительной науки. Тут мы должны учиться, каждый около себя, изо всего, что окружает нас в жизни. Тут, и где бы ни пришлось жить нам, если ум наш сохранился живой и пытливый, новые идеи станут возникать в нас, новые точки зрения нам откроются, новые народятся за другими вопросы, которые поможет нам ставить та же наука, в школе приобретённая. И мы увидим, как изумлённые и вычитанные нами теории — политические, экономические, социальные и пр., преломляются в среде жизни, по мере того как мы узнаем её, и в какой мере и в каких условиях могут они применяться к действительности.

Это — решительное требование жизни, но многие не думают об нём или забывают его, оставаясь при неразумном и обман­чивом сознании, что они всё для жизни знают и учиться нечему. Юноша, выросший на своей родине между своими людьми, когда попадёт в большой город, склонен совсем отрешиться от сознания нужд и потребностей того быта, посреди коего вырос, и затем высшее образование переносит его в мир отвлечений и теоретических взглядов. Если же он в этом мире останется и там, вдали от действительной жизни, утвердит свою деятельность — какая будет от неё правда для жизни!

Вспомним древнее наставление: познай самого себя. В применении к жизни это значит: познай среду свою, в которой надобно тебе жить и действовать, познай страну свою, познай природу свою, народ свой с душою его и бытом, и нуждами, и потребностями. Вот что все мы должны были бы знать и чего большею частью не знаем. Но какое благо было бы для нас и для всего общества, когда бы мы постарались познать всё это — хотя бы на том месте, в том краю, в том углу края, где судьба нас поставила...

Тексты приводятся по изд.: Тайный правитель России:
К.П.Победоносцев и его корреспонденты. М.: Русская книга, 2001.