Анфас и профиль

 

Валерий ЯРХО

На суше и на море

Коллаж В.Солдатенко

Дополнительный материал для подготовки уроков по теме
“Крымская война”. 8 класс

 

О малоизвестных эпизодах Крымской войны

155 лет прошло с тех пор, как окончилась война, названная Крымской, но которую вернее было бы назвать первой мировой. Боевые действия между войсками англо-французско-турецкой коалиции и русской армией велись не только на юге России и на Кавказе, но и по всему миру. На русском Севере подверглись атаке Соловецкие острова, на Балтике — морские крепости Свеаборг и Кронштадт, на Дальнем Востоке и в Северной Америке — наши колонии, кроме того, на всех морях русские корабли были объявлены военными объектами, которые можно было атаковать и захватывать.

Войну эту Россия проиграла, и проиграла безоговорочно, понеся огромные потери самого разного толка: людские, материальные, финансовые, политические. Наверное, поэтому о Крымской кампании у нас вспоминать не любят. С другой стороны, эта неудачная война подарила России целую плеяду героев — офицеров и полководцев, чьи имена и поныне на слуху. Кроме того, поражение развеяло ту благодушную, ленивую снисходительность, которая долгое время определяла настроение русского общества — страна в начале века одержала победу над Наполеоном, поэтому казалось: всё-то в нашем Отечестве и в мире шло “своим чередом”, кругом царил “порядок” (как его понимали те, “кому положено понимать”, а тех, “кому не положено”, никто и не спрашивал). Европейцев в качестве реальной военной угрозы в расчёт не брали, считая, что против русских “чудо-богатырей” они не устоят. Никакие объективные данные, противоречившие общему умонастроению, всерьёз не воспринимались, а опасения относили в разряд едва ли не трусости — в моде была этакая “патриотическая удаль”, выразившаяся в ставшей бессмертной фразе генерала В.Я.Кирьякова, который накануне решающего сражения в Крыму заявил: “Мы их шапками закидаем”. Сутки спустя он искал смерти на поле, усеянном трупами наших солдат — их расстреливали из нарезных скорострельных штуцеров с расстояния, до которого не доставали пули гладкоствольных ружей, состоявших на вооружении русской армии.

Огромной силы военно-политическая оплеуха, полученная в Крыму, потрясла страну, и (редкий случай в нашей истории) из этого поражения сумели извлечь полезный урок, всерьёз занявшись исправлением дел внутри России.

Некоторые эпизоды той войны, о которых пойдёт речь, не являются “стратегически важными”, но они позволяют ощутить всю её остроту, а, главное, масштаб.

Тайна французского перебежчика

Во время осады Севастополя летом 1855 г. десант союзных англо-французско-турецких войск получил приказ об очередном штурме позиций русских, отчаянно оборонявших город. Совершенно неожиданно штурм провалился, все атаки были отбиты, а наступавшие войска понесли огромные потери. Тогда же возникло подозрение — кто-то предупредил русских, указав им места, по которым 18 июня должны были быть нанесены главные удары штурмовых колонн.

Спустя три месяца, 8 сентября, во время очередной атаки, в плен к союзникам попали несколько раненых защитников Севастополя, которые на допросе показали, что подробности о штурме 18 июня русскому штабу открыл какой-то француз — то ли пленный, то ли дезертир. Якобы, после дачи показаний его поместили к другим пленным французам, которые, узнав о предательстве, так отделали компатриота, что того пришлось срочно отправить из города с первой же партией пленных, уводимых в тыл.

Командование французского экспедиционного корпуса немедленно отправило в штаб допрос о дезертирах, среди прочих упомянув рядового Сотового линейного стрелкового полка Кука, пропавшего из лагеря 15 июня 1855 г., как раз накануне неудачного для союзников штурма. Этот самый Кук был довольно опытным воякой, прослужившим в армии более десятка лет — на военную службу поступил в 1844 г. и принимал участие в нескольких боевых походах и экспедициях в Африке. Прибыв со своим полком под Севастополь, Кук пристроился к полковой прачечной, участия в боях не принимал — солдаты, занятые на хозяйственных работах, освобождались даже от несения караульной службы. Но стирал он плохо, солдаты жаловались на него сержантам, а те докладывали ротным командирам. Наконец, Куку пришлось давать объяснения. Он, считая, что прослуженные годы дают право спорить с офицером, повёл себя фамильярно, но разгневанный капитан объявил ему взыскание “за неуместные выражения и рассуждения”, а в качестве наказания дал четыре наряда по лагерю.

Не успел Кук вернуться в своё подразделение, как на него насел сержант, всё с той же претензией о качестве стирки, — они поругались, в результате Куку перепало ещё два наряда.

В последний раз его видели в лагере, когда он, собрав бельё в тюки, отправился к речке Чёрной, на берегу которой была устроена прачечная. По дороге его заметили солдаты других полков, но что с ним сталось потом, никто не знал — вечером Кук не вернулся в лагерь. Его хватились на вечерней поверке, два дня всюду разыскивали, а 17 июня перед строем зачитали приказ, в котором рядовой Сотового линейного полка Кук был объявлен дезертиром.

В октябре 1855 г. Севастополь пал, и ворвавшиеся в город войска коалиции заняли все важные здания. Вернее то, что от них осталось. Взвод Иностранного легиона под командованием сержанта-поляка Батиши обыскал развалины дома, в котором помещался русский Генеральный штаб. При осмотре были найдены разные документы. Вместе с прочими бумагами Батиша передал в руки командующего Иностранным легионом списки французских пленных и дезертиров с показаниями, записанными с их слов. Из документов следовало, что именно Кук рассказал в русском штабе подробности готовящегося 18 июня штурма — по роду занятий он встречался с “прачками” других полков, свободно перемещался по лагерю и окрестностям, а потому знал много больше, чем сослуживцы.

Восемь лет спустя, 28 июня 1863 г., Кук был арестован в Ницце — только что прибыл на бриге, пришедшем из Одессы. Кук не имел никаких документов и, возможно, всё бы для него обошлось благополучно, но о возвращении предателя на родину узнали власти — их предупредил одесский консул Франции. Арестованного отправили в Лион, где поместили в гарнизонную тюрьму.

Следствие по делу Кука затянулось больше чем на год: многие документы потерялись, трудно было найти свидетелей — кто-то погиб на войне, кто-то умер после, те же, кто благополучно здравствовали, оставив военную службу, разбрелись по домам и даже покинули пределы Франции.

Тем не менее 15 ноября 1864 г. суд при военном совете в Лионе открыл свои заседания, на которых Кук присутствовал в качестве обвиняемого по статьям о дезертирстве и государственной измене. Он начисто отрицал всё, утверждая, что стал жертвой стечения обстоятельств, которые нередко случаются во время войн.

По версии Кука, в тот роковой день 15 июня 1855 г. он, покончив со стиркой, пошёл ловить рыбу, причём назвал имена нескольких солдат, видевших его с удочками на дороге к речке Чёрной. Там-то, во время рыбной ловли, его и застигли казаки, ходившие из Севастополя в разведку “за языками”. Они схватили Кука и связали его как барана, заткнули рот и уволокли с собою. До темноты казаки держали своего пленника на передовом посту, а потом доставили в Севастополь. Его действительно допрашивали в Генеральном штабе русских — так поступали со всеми пленными, но он ничего особенного не рассказал, уверяя, что в своей части занимался только стиркой белья. Потом его отправили к остальным пленным и вскоре после штурма вывели из города. Оттуда Кук попал в Тамбов, а спустя год был переведён в Астрахань. При этом он отмечал, что с пленными русские обращались хорошо, не обижали, а в Астрахани и вовсе дозволили им жить вольно, на квартирах, при семействах мещан, которые таким образом исполняли государственную повинность.

Более того, пленным от русской казны выплачивали содержание — по одному франку в день. Но Кук оказался весьма предприимчивым малым, и, не довольствуясь этим, стал искать приработка. Выяснилось, что французу прожить в русской провинции было довольно просто — его национальность открывала многие двери. Сначала Кук устроился в порядочный астраханский дом лакеем, потом, подкопив деньжат, завёл своё дело — стал варить ароматное мыло, продавая его во все астраханские лавки, торгующие “галантерейным товаром”. Как знать, что сталось бы потом, но в город приехала театральная труппа, которой руководил француз Тальо, он-то и сманил Кука из Астрахани. Антрепренёр был тем ещё жуликом — и он помог Куку получить русский паспорт. Оказывается, условием досрочного освобождения пленных было принятие русского подданства. Тальо похлопотал, где требовалось, и вскоре, уже как подданный Российской империи, Кук в качестве актёра разъезжал по городам и местечкам юга России. Так он добрался до Таганрога, где находилось французское торговое консульство. Не замедлив туда явиться, мсье Кук объяснил, что он пленный, покинувший место поселения самовольно, раздобыв русский паспорт — правда, документ свидетельствовал, что Кук просил о перемене подданства лично. Оправдываясь, он объяснял — иначе пришлось бы ждать обмена пленными, который мог тянуться не один год. На самом же деле, упорно настаивал Кук, о русском подданстве он всё-таки не просил, хотя паспорт как будто и утверждал обратное. Консул отправил его с письмом к одесскому коллеге, — чтобы тот помог несчастному французскому солдату, оказавшемуся в затруднительной ситуации. В Одессе консул отобрал у него русский паспорт, дал письмо к французским властям и устроил на бриг, отправившийся в Ниццу. Но едва он ступил на землю Франции, как его арестовали и обвинили — в том, чего он, конечно же, не совершал.

Суд выслушал этот рассказ и приступил к допросу свидетелей — тех, которых сумели найти. Как уже упоминалось, Кук заявил, что в его пользу могли свидетельствовать рядовой полка зуавов Пауро и сапёр 32-го полка Рей — они якобы видели его идущим к Чёрной речке вечером 15 июня 1855 г. Однако Пауро наотрез подтвердить эти слова, заявив, что даже не подозревал, что в Чёрной речке рыба водится и Кука в тот вечер с удочками не видел. Экс-сапёр Рей не был столь категоричен, но показания его были столь сбивчивы, что толковать их можно было двояко.

Самую убийственную улику — запись показаний Кука, найденную легионерами в севастопольских руинах Генштаба, — отыскать не удалось. В пользу же Кука свидетельствовали письменные показания, сообщённые русским генералом П.Е.Коцебу и переданные в распоряжение лионского суда русским консулом в Париже. В них Коцебу утверждал, что он, занимая во время осады Севастополя пост начальника штаба обороны, знал буквально обо всём происходившем в городе.

По словам генерала, дезертиры-перебежчики являлись из лагеря противника в штаб обороны не раз. Но их сообщения чаще всего оказывались ложными, так что русские этим беглецам не очень верили. И уж совершенно точно, никто из них не сообщил ничего и близко похожего на те тайны, в выдаче которых теперь обвиняли Кука.

Коцебу писал прямо: “Сведений о готовящемся 18 июня 1855 года штурме ни в моё распоряжение, ни лично командующему обороной князю Горчакову от Кука предоставлено не было”.

Обвинение Кука в государственной измене рассыпалось, но факт его дезертирства суд посчитал доказанным. Напрасно Кук взывал к рассудку судей: разве он вернулся бы во Францию, да ещё легально и так открыто, будь он дезертиром?

Но его не слушали, решение суда осталось в силе, означая смертную казнь... Кука казнили, так и не сумев доказать факт его бегства и измены. Вполне возможно, что кто-то из командовавших французским экспедиционным корпусом в своё время списал неудачу штурма 18 июня и понесённые огромные потери на предательство Кука, а потому, спустя восемь лет, очень не хотел, чтобы это подвергалось сомнению.

На Крымской войне многие сделали блестящие карьеры, и после её окончании получили большие чины. Те, кто опасался ревизии их деятельности под Севастополем, могли оказать давление на членов французского Военного совета, из которых был составлен суд, разбиравший дело Кука. Поэтому нет точного ответа на вопрос: был ли он и в самом деле перебежчиком или всего лишь пленным, угодившим в жернова военно-политической интриги?

Блокада в порту Нагасаки

Паро-винтовая шхуна “Восток” была построена на корабельных верфях Великобритании в 1851 г., и поначалу называлась “Феарлесс” (“Бесстрашная”). Она имела железный корпус, гребной неподъёмный винт и две мачты с косыми парусами. Водоизмещение шхуны равнялось 300 т, длина составляла 32,3 м, ширина корпуса — 7 м. Этот корабль мог нести на себе экипаж до 40 человек, а для обороны от всяких неожиданностей располагал 4 пушками малого калибра. “Феарлесс” рассчитывали использовать для перевозки фруктов и других экзотических товаров из южных колоний, но кораблю была уготована совсем другая судьба — в 1852 г. её приобрёл начальник русской военно-морской исследовательской экспедиции вице-адмирал Е.В.Путятин, отправлявшийся на фрегате “Паллада” на Дальний Восток. Путятин переименовал судно в “Восток”, поручив переоборудование своему подчинённому, флотскому лейтенанту Воину Андреевичу Римскому-Корсакову, ставшему первым командиром этого корабля. Его предполагалось использовать для посыльной службы при экспедиции, и совместно с фрегатом “Паллада” шхуна 6 января 1853 г. покинула берега Англии, чтобы никогда к ним больше не вернуться.

Русский флот накануне Крымской войны по численности боевых кораблей занимал третье место в мире (после Англии и Франции), однако в его состав входило всего 15 пароходо-фрегатов (6 принадлежало Черноморскому флоту) и ни одного винтового. Для сравнения — английский флот был укомплектован более чем 200 боевыми единицами кораблей, из них паровых — 115 (!). Франция располагала 171 судном, из них паровых — 108.

“Восток”, вслед за “Палладой”, совершил переход из Портсмута, вокруг мыса Доброй Надежды в Нагасаки, став, таким образом, первым в истории паровым судном, которое под русским флагом пресекло экватор. Правда, идти пришлось под парусами — как раз в то время паровая машина шхуны работала плохо, а ветер дул попутный.

На Тихом океане вместе с отрядом русских кораблей под общим командованием адмирала Путятина “Восток” ходил по портам Японии и Китая, участвовал в гидрографических исследованиях у берегов Сахалина и в Татарском проливе.

В сентябре 1853 г. при выполнении исследований у острова Сахалин был обследован пролив, отделявший остров от материка, и найден судоходный фарватер — “Восток” первым из кораблей прошёл с юга в устье Амура и совершил сквозное плавание через Татарский пролив. При этом на шхуне в качестве топлива тоже впервые использовали каменный уголь — из месторождений, обнаруженных на Сахалине.

Между тем в мире весьма ощутимо попахивало порохом — дело шло к большой европейской войне. До Дальнего Востока вести доходили с большим опозданием, а на корабли, обследовавшие необжитые берега и подолгу бывшие в море, эти известия и вовсе попадали от случая к случаю. В октябре 1853 г. Путятин отправил шхуну “Восток” на разведку в Амурский лиман. И снова он стал первым, пройдя Татарским проливом в Охотское море. В апреле 1854 г., после третьего захода в Нагасаки, туда же направился фрегат “Паллада”. Уже на подходе к Татарскому проливу произошла их случайная встреча, и экипажу “Востока” стало известно о том, что 9 февраля Англия и Франция вступили в войну с Россией. “Владычица морей” Великобритания теперь рассматривала наш флот как русские суда, а английское Адмиралтейство распорядилось атаковать неприятельские корабли и захватывать их как “законные призы”. Обсудив ситуацию, командование эскадры приняло решение: в случае встречи с винтовыми кораблями неприятеля сцепиться с ними и взорваться.

Англичане устроили на суда русской флотилии настоящую охоту. Более остальных рисковал “Восток” — посыльная шхуна, вынужденная часто мотаться между портом Нагасаки, единственной гаванью, открытой для иноземных кораблей японским правительством, и портами Китая, в которых находились русские дипломатические и военные представительства. И вот однажды, во время стоянки в Нагасаки, “Восток” попал в западню: у выхода из порта на якоря встал английский военный фрегат, на котором подняли сигналы, предлагая русским сдаться на почётных условиях. Англичане были осведомлены, что “Восток” должен спешно выйти в море — на борту находились важные дипломатические документы, требовавшие незамедлительной доставки в Китай. Атаковать шхуну на рейде японского порта британцы не рискнули — это ставило под угрозу хорошие отношения с местными властями, что было ценнее, чем сотня русских шхун.

Командир “Востока” и члены команды оказались в почти безвыходном положении: о том, чтобы с четырьмя мелкокалиберными пушками и тихоходной паровой машиной атаковать военный паро-винтовой фрегат, не могло идти и речи — это было чистое самоубийство, потому что шхуну разнесло бы в щепы орудийными залпами ещё на подходе. Даже протаранить “англичанина” не было возможности. “Сбежать”, подняв ночью якоря, и на парусах выйти в море без огней тоже было нереально — фрегат противника имел большое превосходство в скорости и не зависел от направления ветра. Сдаваться же никто не хотел. Решили пойти на хитрость. И англичане, и русские знали, что на складах в Нагасаки нет ни кусочка угля. На этом и строился расчёт Римского-Корсакова.

Под утро второго дня противостояния вахтенный офицер доложил капитану английского фрегата о том, что русская шхуна, стоящая на рейде, судя по всему, поднимает пары — из трубы машины валит дым. Капитан тут же приказал своим матросам сделать то же самое, и в кочегарке закипела работа. Подзорные трубы англичан не оставляли “Восток” ни на секунду, подмечая всякую мелочь. Единственное, что они сумели рассмотреть — на борту шхуны происходит какое-то движение, словно экипаж к чему-то готовится.

Целый день над “Востоком” поднимался дым. Грел котлы и “англичанин”. Ночью положение не изменилось. Минул ещё один день. И ещё одна ночь. Капитану британского фрегата доложили, что запас угля на борту подошёл к критической отметке: осталось только на обратный путь к базе. Он распорядился прекратить бесполезный перевод топлива, русские же, как ни в чём не бывало, продолжали дымить — так, словно на шхуну непрерывно подвозили уголь (хотя наблюдатели ничего такого разглядеть не могли). За ночь котлы фрегата остыли, и тут русские снялись с якорей и пошли к выходу из порта. Стрелять англичане не рискнули — за “Востоком” был японский порт с кораблями разных стран. Наша шхуна гордо проследовала мимо фрегата, на котором спешно принялись разводить пары. Но на тогдашних судах эта процедура занимала обычно несколько часов, и они оказались той форой, которую неприятель не смог преодолеть. Спустя положенный техникой срок, англичане наконец вышли в море, но “Восток” был уже так далеко, что его не смогли даже найти.

Выскочить же из нагасакской мышеловки помогла русская смекалка: в топках шхуны три дня жгли мокрую рисовую солому, которой было предостаточно. Дыму выходило много, издали казалось, что котлы вот-вот разорвутся от давления! Лишь когда англичане прекратили топить свои, Римский-Корсаков приказал поднимать пары “по-настоящему”.

Первый командир “Востока” В.А.Римский-Корсаков дослужился до чина контр-адмирала и на пике своей карьеры возглавил Морское училище, в которое был преобразован Морской кадетский корпус (он был его выпускником). Умер он скоропостижно, едва разменяв шестой десяток лет — в 1871 г. “Восток” пережил его на дюжину лет: в 1855 г. он вошёл в состав Сибирской флотилии и служил России на Дальнем Востоке в общей сложности двадцать восемь лет, участвуя в исследовании Японского, Охотского, Берингова морей. На этом корабле плавали многие достойные моряки, чьи имена увековечены в многочисленных географических названиях дальневосточных земель, проливов и побережий. В честь самой шхуны назван большой залив “Восток”, расположенный в восточной части залива Петра Великого. В 1883 г. шхуна, к тому времени старейшее русское гидрографическое судно, отправилась в своё последнее плавание — в сильный шторм она напоролась на камни возле одного из островов вблизи берегов Японии.