Анфас и профиль

 

 

Наталья БОГАТЫРЁВА

 

Секрет её жизни

Санаторий-школа на Погодинке, дом 8

 

Воспоминания Анны Всеволодовны Кащенко

Материал для подготовки урока и факультативов профильного обучения по теме
«Русская культура и наука конца XIX — первой половины XX в.». 9, 11 классы

Она угощала меня чаем с тортом, шутила, рассказывала истории одна невероятнее другой, заразительно смеялась, а я смотрела на неё и никак не могла поверить, что этой обаятельной, энергичной женщине 30 июля 2009 г. исполнился… 101 год! Анна Всеволодовна Кащенко. Носительница легендарной фамилии и сама человек легендарный. Дочь одного из основоположников отечественной дефектологии Всеволода Петровича Кащенко и племянница выдающегося психиатра Петра Петровича Кащенко. На базе санатория-школы для дефективных детей, который организовал В.П.Кащенко в 1908 г., был в дальнейшем создан Институт коррекционной педагогики РАО (до этого несколько раз менявший своё название). Анна Всеволодовна — ровесница этого уникального санатория-школы. Её отец говорил: «В 1908 г. у меня родилось двое детей: дочь Анна и сын Санаторий».

Анна Всеволодовна продолжила семейную традицию и не один десяток лет проработала в логопедии. Она — «последняя из могикан», носителей старой русской культуры. Очаровательная женщина, прекрасный рассказчик с отменным чувством юмора и самоиронией. Рассказывая о своей насыщенной событиями жизни, она охотно посмеивалась над собой. Мы говорили на самые разные темы: об отце и московском дореволюционном детстве, о политике и музыке, вспоминали анекдоты про Канатчикову дачу — так называлась больница, до недавнего времени носившая имя её дяди…

У неё уникальный московский выговор, который сегодня можно услышать только в каком-нибудь старом фильме. Пленительная эта интонация ушла вместе с последними представителями старой московской интеллигенции.

Она настоящая москвичка, увлекающаяся искусством и разбирающаяся в музыке, театре, живописи. Анна Всеволодовна обожает музеи, театры, особенно — концерты классической музыки в Консерватории…

Корни

Её отец, Всеволод Петрович Кащенко, родился 21 марта 1870 г. в Ейске на Кубани. Дед, Пётр Фёдорович, закончил Петербургскую Медицинскую академию, был лекарем во время Крымской войны, удостоен многих наград. Сын Всеволод продолжил семейную традицию, поступил на медицинский факультет Московского университета, но был отчислен за передовые взгляды. Он возглавил группу студентов, которые ратовали за введение нового устава, за что был выслан из Москвы. Он получил высшее медицинское образование уже в Киевском университете Святого Владимира. После университета работал земским врачом, а в 1908 г. основал санаторий-школу для дефективных детей — первое учреждение такого рода в России.

Мама Анны Всеволодовны окончила акушерское училище, хорошо знала медицину и много помогала мужу в созданном им санатории-школе.

Санаторий-школа на Погодинке

В семье Кащенко бытовала легенда о том, как Всеволод Петрович стал заниматься педагогической деятельностью. Вот как рассказывает об этом Анна Всеволодовна.

«Папин племянник Юрий, младший сын Петра Петровича, был трудным ребенком. Пётр Петрович со своей “светлой обаятельностью”, спокойствием, доброжелательностью, уверенностью, входил “без дядек” к буйным больным, и они успокаивались. А со своим сыном он не всегда мог справиться, а о матери и говорить не приходилось. Жили они в здании больницы. Однажды Юрий устроил на чердаке больницы пожар (кажется, это было в Нижнем Новгороде). Курил ли он там тайком или делал какие-то химические опыты — неизвестно. Из-за пожара у Петра Петровича возникли крупные неприятности с местными властями… После этого скандала Юрия пришлось отправить в “ссылку” к дяде Всеволоду. Вне своей семьи Юрий вёл себя прилично, не причиняя дяде неприятностей. Возможно, в этот период впервые и закралась отцу в голову мысль о важности и необходимости специального подхода к воспитанию трудных детей. Пока Юрий жил у моих родителей, он очень привязался к ним и на всю жизнь сохранил к нам тёплое и почтительное отношение. Повзрослев, он остепенился, стал оперным певцом с хорошим, приятным голосом, пел в театре Зимина…»

Санаторий-школа был частным лечебно-педагогическим заведением, в котором В.П.Кащенко собрал лучшие медико-педагогические кадры того времени. Достаточно сказать, что консультантом там работал известный невропатолог Григорий Иванович Россолимо.

В санаторий-школу принимали мальчиков, страдавших психопатией, истерией. Были там и малолетние пироманы, и клептоманы. Но, как говорит Анна Всеволодовна, «у нас работали сильные педагоги, выправляли даже самые запущенные случаи». Детей не только учили и лечили, но и разносторонне развивали: в школе были прекрасные мастерские, ребята рисовали, лепили, много занимались спортом — словом, были всё время заняты.

Школа располагалась на Погодинской улице, дом 8, на большой территории от Погодинской до Большого Саввинского переулка. Анна Всеволодовна вспоминает: «Там было девять домов, принадлежавших большой купеческой семье Бландовых. У них было молочно-колбасное заведение, и они конкурировали с богатой купеческой семьёй Чичкиных. Здания санатория-школы были очень красивые. Одно из них проектировал известный архитектор Краснов, который строил богатые дачи в Крыму. Потом всё это, конечно, снесли».

Но осколки той, старой Москвы встречаются в Хамовниках и сегодня. Как, например, известный всей округе продуктовый магазин с экзотическим названием «Ливерс». Анна Всеволодовна помнит и магазин (сейчас он, увы, закрыт), и историю его названия: «“Ливерс” — это кружевная фабрика в начале Большого Саввинского. Ею владел Гевартовский. “Ливерс” — это название кружевного станка, и к продуктам не имеет отношения. Магазин так назвали уже после революции, потому что он рядышком с фабрикой… А в конце Большого Саввинского находилась ситценабивная фабрика Альберта Гюбнера…»

А в санатории-школе шла насыщенная увлекательная жизнь.

«Особенно празднично и оживлённо проходила ёлка на Рождество, — вспоминает Анна Всеволодовна. — Под высокой разукрашенной ёлкой, под охраной деда Мороза, возвышалась гора ярких ситцевых кулёчков с гостинцами, и каждый присутствовавший получал такой кулёчек. На Рождество ставили спектакли, устраивали маскарад, танцы, пение. В веселье участвовали все дети и персонал, а также и гости. Приглашённых бывало много — родственники и знакомые. Отец был знаком с семьёй Сац. На одной из очередных ёлок появились у нас и его дочери: Наташа и Нина Сац (Нина потом трагически погибла в Крыму). Из того, что они показывали, я запомнила только про слона и моську, как Наташа на четвереньках злобно и смешно тявкала на слона.

Недавно мне позвонила жена И.Андронникова — Вива Робинзон, с которой я училась в одном классе и сидела за одной партой. Она вспоминала, как было всегда интересно и весело на наших вечерах. Под старость ожили детские воспоминания, а ведь у неё в жизни было много иных впечатлений».

В.П.Кащенко щедро делился опытом психолого-педагогической работы с педагогически запущенными, трудновоспитуемыми детьми. В 1920 г. на Погодинской, дом 6, где работала Контрольная палата военного ведомства, он организовал Педагогический институт на базе уже существовавших в 1918 г. курсов по подготовке педагогов-дефектологов. С 1920 по 1924 г. В.П.Кащенко работал в этом институте, читал лекции на тему «Лечебная педагогика». Позже этот институт вошёл как отделение дефектологии в Московский педагогический институт имени А.С.Бубнова — МГПИ.

 

В 1921 г. ГУС (Государственный учёный совет) присвоил В.П.Кащенко звание профессора. До 1932 г. он читал в МГПИ курс лечебной педагогики. Потом В.П.Кащенко стал работать невропатологом в двух клиниках: на улице Герцена, дом 12, и в Гагаринском переулке, дом 37. И в той и в другой открыл логопедическое отделение для взрослых и детей с недостатками речи. До самой своей кончины в 1943 г. он работал по специальности, заложив основы коррекционной педагогики.

Тяжёлым ударом стало для него отстранение в 1927-м от руководства любимым его детищем — санаторием-школой. Тогда власти начали широкомасштабную кампанию по отстранению от работы дореволюционных специалистов. По словам Анны Всеволодовны, «это было настоящее избиение старой интеллигенции». Пострадал и Всеволод Петрович. Его освободили от должности директора Медико-педагогической станции, работавшей на базе санатория-школы, а уникальный «Музей исключительного детства», в котором были собраны сделанные руками ребят игрушки, рисунки, варварски уничтожили. А ведь Всеволод Петрович никогда не был в оппозиции к властям. Санаторий-школу он в 1918 г. по собственной инициативе безвозмездно отдал государству и был счастлив, что продолжает заниматься любимым делом — лечением и воспитанием больных ребятишек…

В том же 1918 г. на базе санатория-школы был создан Дом изучения ребёнка, преобразованный в Медико-педагогическую клинику, затем — в Медико-педагогическую опытную станцию. Это было единственное в стране опытно-показательное заведение «в области детской дефективности». В дальнейшем на базе этой станции были открыты Научный центр дефектологии, Экспериментальный дефектологический институт, реорганизованный в 1934 г. в Научно-практический институт специальных школ и детских домов, в 1943 г. — в Научно-исследовательский институт дефектологии АПН РСФСР, а затем в 1992 г. — в Институт коррекционной педагогики РАО. И всё это вело своё начало от санатория-школы Всеволода Петровича Кащенко! Сам же он и его научные труды были преданы забвению. И только в 1990-е гг. имя российского педагога-дефектолога заняло наконец достойное место в созвездии выдающихся педагогов всех времён и народов.

Как Всеволод Петрович консультировал Васю Сталина

Анна Всеволодовна рассказывала: «Однажды как-то зимой, отцу позвонили из СанУпра Кремля и сказали, что он должен у себя на квартире принять Надежду Сергеевну Аллилуеву.

Назначили точное время и предупредили, чтобы никого постороннего при этом не было. Домработнице дали выходной, встречала посетительницу мама.

Надежда Сергеевна рассказала, что у её сына Василия есть затруднения в чтении и письме, а по арифметике затруднений нет; она понимает, что это не просто лень, и поэтому решила обратиться к специалисту (у мальчика были так называемые дислексия и дисграфия). Отец же Васи ничего такого не признаёт, его метод один — плёткой.

Свой визит к профессору она от Сталина скрыла. Отец направил для занятий с мальчиком педагога-дефектолога Александра Ивановича Муравьёва. Н.С.Аллилуева произвела на отца приятное впечатление как скромная, интеллигентная, неглупая и красивая женщина.

Впоследствии Светлана Аллилуева в своих воспоминаниях, которые я слышала по Би-би-си, упомянула А.И.Муравьёва, назвав его учителем брата. Дальнейшей судьбы А.И.Муравьёва я не знаю. Он мог и пострадать, т.к. бывал у Сталина дома, в их квартире. Для отца этот визит прошёл, слава Богу, благополучно; ведь всё могло быть в те страшные годы».

Игорь Ильинский и Санаторий Кащенко

«Наша семья и “мальчики” санатория пользовались медицинскими услугами отца Игоря Ильинского, который имел зубную лечебницу в одном из переулков Остоженки, — рассказывала Анна Всеволодовна. — Где-то в 1930—1935 гг. сестра встретилась с Игорем на юге, в санатории, и артист рассказал ей, как в детские годы отец пугал его, когда тот выходил из повиновения, отправить в Санаторий Кащенко. А я слышала, когда меня водили к зубному врачу, как в соседней комнате вопил страшным голосом будущий артист. И я боялась этого вопля больше, чем зубного врача».

Гимназия. Трудовая школа. Институт

Анна Всеволодовна и её старшая сестра начинали учиться ещё до революции в классической гимназии Н.П.Хвостовой. Учителя там были отличные, и учёбу в гимназии Анна Всеволодовна вспоминает с удовольствием: «Школа стояла в Кривоарбатском переулке, напротив знаменитого дома Мельникова, известного архитектора, который проектировал на Плющихе здание ДК “Каучук”… А на месте, где стоит “брат” этого дома, в Кривоарбатском, был пустырь. И мы весной на переменах бегали туда играть».

После революции гимназию преобразовали в трудовую школу. Революционные преобразования затронули и школьную программу. «Новшества касались преподавания истории, — рассказывала Анна Всеволодовна. — Я помню, мы дошли до Петра I, а потом там цари начались, значит — отменить! То же самое касалось древней истории. Так что историю мы не доучили. Хотя учитель истории Новицкий преподавал очень хорошо. Литературу очень хорошо вёл сын Хвостовой…

Бригадный метод, когда группа учеников готовит коллективный ответ, а отвечает один, внедрили, к счастью, уже после того, как мы закончили школу. Но у нас нечто подобное было в институте. Я помню, у нас был один очень способный студент, который за нас за всех отвечал, — Лёша Крашенинников. По-моему, он погиб во время войны на фронте».

В 1929-м Анна Всеволодовна поступила в МГПИ на дефектологический факультет и после его окончания стала логопедом, получив специальность, которая только начала входить в обиход.

«Отец в это время уже занялся логопедией, он меня подготовил, и я сначала работала с ним. За эти пять лет я получила хорошую школу, приобрела основательный фундамент и затем стала работать самостоятельно в детских поликлиниках».

Но тут началась война.

Война

В эвакуацию уезжать не стали: Всеволод Петрович уже тяжело болел и переезда не вынес бы. Так и остались на Погодинке. «Правда, — рассказывает Анна Всеволодовна, — Москву бомбили ужасно, и мы сняли комнатку в Пушкино. Там тоже слышны были взрывы и видны были сполохи, но хотя бы можно было спать. Мы там пробыли недолго: опасались за комнату: в неё могли самовольно вселиться или разграбить — такие случаи были. Район, в котором мы жили в Москве, тоже бомбили, но муж был против того, чтобы ходить в бомбоубежище. Особенно после того, как в бомбоубежище попал фугас и погибли люди. И бомбёжки мы пережидали дома… Тогда закрывали окна так, чтобы нигде не было щелей, чтобы не привлекать светом внимание немцев. Специальные люди ходили, проверяли. И если где-то обнаруживали хоть маленькую щёлочку, тебя готовы были съесть! Кругом темно-темно, и вдруг — ослепительный свет. Что такое? Все вышли на улицу и увидели, что над городом повис какой-то большущий зонд. Это немцы специально запускали, чтоб посмотреть, какие тут объекты, стоит бомбить или нет».

«Дядя Петя приехал!»

Хотя со дня смерти дяди, Петра Петровича Кащенко, прошло почти 90 лет, Анна Всеволодовна вспоминает много трогательных деталей общения с ним:

«Он был очень активный и, видимо, уже тогда неплохой организатор. Ему поручали в разных местах открывать больницы. Он открывал их, потом там работал, потом ему предлагали в другом месте организовать больницу, он ехал туда…

Дядя был инициатором и сторонником различных нововведений. При нём были отменены смирительные рубашки. Дядя был человек спокойный и какой-то… лучезарный.

Он входил — это уже мне родители рассказывали — к буйным больным без сопровождающих санитаров. И поскольку он входил уверенно и спокойно, они как-то сразу затихали. Все удивлялись: “Как это вы так просто заходите к буйным и не боитесь?” Он отвечал: “Они же чувствуют, что я к ним пришёл с добром, поэтому и встречают спокойно”.

Он жил в Петербурге, к нам приезжал довольно редко, но я хорошо его помню. Он был очень весёлый, доброжелательный, спокойный. Когда приезжал к нам, собирал всех ребят: меня с сестрой, моих двоюродных братьев и сестру с маминой стороны, — и устраивал какие-то игры, объединял нас. Очень приятный был человек. Когда он приезжал, мы, помню, очень радовались: «Дядя Петя приехал!»

Он был очень музыкальный человек. В своё время даже вёл музыкальные кружки. В больницах, в которых работал: в Нижнем Новгороде, в Тиворицах под Ленинградом, — устраивал концерты…

А ещё он однажды организовал самиздат! Конечно, тогда ещё не было такого понятия. Но когда “Крейцерова соната” Льва Толстого была запрещена цензурой, дядя организовал её переписку и распространение».

С его именем прочно связана история знаменитой больницы, которую в народе называют просто «Кащенко». Но Анна Всеволодовна ратует за справедливость и постоянно подчёркивает, что больница основана не её дядюшкой, а Николаем Александровичем Алексеевым 125 лет назад.

 

 

«Дядя просто там работал. Через год после смерти Петра Петровича было торжественное заседание его памяти (на нём выступал и Семашко), и тогда решили эту больницу — она тогда называлась Канатчикова дача — назвать именем Кащенко.

Примерно с 1921 г. она существовала как “больница Кащенко”. А потом спохватились: а почему имени Кащенко, когда она организована и построена на средства Алексеева? Он, кстати, двоюродный брат режиссёра Станиславского…

В прошлом году, когда я отдыхала в отделении геронтологии на этой самой Канатчиковой даче, меня главврач спросил: “Анна Всеволодовна, а как вы относитесь к тому, что больница уже не носит имя Кащенко?” Я говорю: “Как я могу к этому относиться? Очень хорошо! Кащенко работал здесь какое-то время, но построена она на деньги Алексеева, а после его смерти его жена там очень много сделала: построила несколько корпусов и провела канализацию… Правильно, что больнице дали имя Алексеева”. Главврач говорит: “Ну, я очень рад, что вы так относитесь”. Я говорю: “А иначе, по-моему, и нельзя относиться к этому”».

Как к ней вернулась отцовская фамилия

К поистине всенародной популярности своей фамилии Анна Всеволодовна относится спокойно.

«Я рано вышла замуж и носила другую фамилию. Никто и не знал, что я в девичестве Кащенко.

Была у меня одна родственница… третья жена старшего сына Петра Петровича. Она так спекулировала своей фамилией!

Когда меня спрашивали: “А вы знаете такую-то?” — Я говорила: “К сожалению, знаю”.

Эта дама, являясь куда-нибудь, била себя в грудь и заявляла: “Я Кащенко! Я единственная Кащенко!”

Как-то я обратилась к главному врачу больницы имени Кащенко по каким-то делам. Прихожу и говорю: “Я такая-то”. — “А как вы можете доказать?” — “Не знаю…” — “А вы знаете, к нам сюда приходит некая дама, она говорит, что она единственная родственница Кащенко”. Я говорю: “Ну, значит, она вас вводит в заблуждение. Живы многие потомки Кащенко”. Он был поражён.

Когда произошла эта история, родственников было полным-полно. Сейчас по линии Петра Петровича осталась одна-единственная правнучка, ещё есть родственники по линии Бориса Петровича, живущие в Севастополе, и я.

Я была уже в разводе и писала «Галотина-Кащенко». Мне советовали вернуть фамилию отца, я подумала и подала заявление. Целый месяц собирала справки: где родилась, где крестилась, где развелась, где родители в это время были — ой, Господи! Я измучалась. Но документы собрала и фамилию вернула…».

Секрет её долголетия

Каждое утро Анна Всеволодовна делает гимнастику и обтирается холодной водой. Объясняет она это со своей всегдашней скромностью.

«Я всегда жила в квартирах, где не было ванны. В этой квартире я живу лет тридцать, но привычка обтираться холодной водой уже появилась… И потом я всегда занималась спортом. Но не таким, чтобы соревноваться, зарабатывать призы — это я терпеть не могла. А для своего удовольствия. В санатории-школе была площадка перед домом, на которой заливали каток. И отец нас с одной моей приятельницей вывел на лёд. Нам было по пять лет. Вывел и оставил: как хотите — так и разбирайтесь. И мы, как щенки, ползали там, вставали, падали, но в конце концов научились кататься! Во взрослом уже возрасте ходила в походы. Была на Алтае и Байкале. Походы эти организовывали через Дом учёных…

А в долголетии моём, я думаю, секрета нет. Наверное, относительно благополучная жизнь. И гены, должно быть… Это вообще фокус. Почему я столько живу, я не знаю! Пошёл уже ведь второй виток! Но всё-таки это очень страшно. Помирать-то не хочется!.. Я говорю врачу в нашей районной поликлинике: “Вам редко, наверно, такие «ископаемые» встречаются?” — “Да нет, — говорит, — у меня есть и постарше вас. 103 года!” Я говорю: “Ну, слава Богу, что я не самая старшая!”

А продлило мне жизнь, наверное, вот что. Умерли у меня все. Осталась я одна. Последний близкий человек — это муж, который умер в 1966 г. Меня спасала работа. Но жизнь была бы совсем серая, если бы вдруг в 1990-х годах совершенно случайно не появился человек, который узнал, что у меня лежит книга отца “Педагогическая коррекция”, написанная в 1938 г. 50 лет она у меня лежала. Несколько раз отца заставляли её переделывать и в конце концов сказали: “Не будем печатать, всё не то”. Для него это было ударом, потому что это книга была итогом его работы.

И вдруг появляется этот человек, Леонид Витальевич Голованов, который, прочитав книгу, сразу сказал: “Её надо издавать!” Я возразила, что она лежит уже 50 лет и в своё время была забракована. “Ну, мало ли что было! Дайте её мне!”. Показал знающим людям: “Она нисколько не устарела, её надо издать!”

И вот в издательстве “Просвещение” её издают в 1992 г. Это сразу придало мне жизненные силы.

В этот же год в моей жизни произошло второе чудо. В какой-то газете появляется вдруг объявление: “Ищу профессора В.П.Кащенко, который проживал до 1941 г. по Погодинской улице, дом 8”. Я сразу же написала по указанному адресу. Это оказался мой двоюродный племянник, внук папиной сестры Александры. Завязалась переписка. Я рассказала ему о его родственниках, ведь он уехал из Советского Союза в 1945 г. из Харькова и ничего о них не знал. Когда наши войска освободили Харьков от фашистов, они свирепствовали не хуже немцев, всех подозревали в связях с гитлеровцами. В общем, ему удалось уехать на Запад с родителями и молодой женой. В Австрии в их эшелон попал снаряд, и осколком была убита его мать… Племянник мой прожил очень тяжёлую жизнь, но добился многого и в конце концов попал в Америку. Он приехал сюда с женой и дочерью (вторая жена у него японка), они почти ничего по-русски не знают. А через какое-то время он пригласил меня в Америку на Рождество. Мне говорили: “В вашем возрасте лететь будет тяжело”. Я не стала спрашивать своего врача, можно ли мне лететь, и просто отправилась в Америку. Мне было тогда 85 лет. В сочельник я была в Сан-Франциско. Вся дорога была иллюминирована, там целые картины: Санта-Клаус, олени в упряжке — можно было сойти с ума!

Потом будет Иерусалим, Австрия и чарующая Италия! Вот тогда я поверила, что в жизни действительно бывают чудеса! Два чуда в один год. Трудно представить, что всё это произошло со мной на склоне лет».

За окнами лил холодный октябрьский дождь, а мы с Анной Всеволодовной пили чаёк в уютной светлой кухне и говорили, говорили… Она рассказывала мне, как познакомилась с мужем на катке на Девичке (там, возле белой церкви во имя Архангела Михаила, сейчас стадион Первого медицинского). А я поделилась с ней, как утром на занятии мои двадцатилетние студентки грустно признались, что не верят в любовь и что настоящие мужчины были раньше, а вот сейчас… «Не верят в любовь? Но это ведь ужасно! — воскликнула Анна Всеволодовна. — А мужчины и раньше были разные…». А ещё мы говорили о том, какая это горькая вещь — одиночество. И о том, что кто-то и в сто лет может быть окружён любящими, пусть и не родными по крови и не всегда абсолютно близкими по духу людьми, а кто-то в тридцать чувствует себя одиноким и заброшенным. И мне смешной и нелепой казалась мысль о возрасте этой удивительной женщины. Я совершенно забыла об этом. Но когда Анна Всеволодовна задумчиво заметила: «Чего во мне совершенно нет, так это тщеславия, — и кокетливо добавила, лукаво взглянув на меня: — Может быть, с возрастом и появится», — я, кажется, поняла, в чём разгадка её долгой и достойной жизни. Она никогда никому не завидовала и жила по совести. Вот и весь секрет.

В статье использованы архивные фотографии, предоставленные автором,
и фотографии с сайта http://www.ikprao.ru/history/kaschenko