| Образовательная экскурсия |
Молодёжный бунт и выстрел Каракозова
Терроризм в России в оценке
либерала-публициста XIX в. Б.Б.Глинского
Материал
рекомендуется для подготовки урока по теме:
«Общество и власть во второй половине 1950-х —
начале 1980-х гг.
Народнические организации, террор и его
последствия». 8 класс
Кто из нас не помнит типичную ситуацию,
существовавшую в исторической науке ещё так
недавно — о многих выдающихся наших
соотечественниках мы знали до обидного мало.
Сейчас время другое — происходит переоценка
сложившихся представлений о достаточно
известных исторических деятелях, а те, которые до
поры до времени были в тени, обретают, по
справедливости, полноценную биографию и
признательность потомков. К последним с полным
правом можно отнести и Б.Б.Глинского с его по сию
пору почти неизвестными трудами.
Борис Борисович Глинский (1860–1917) —
журналист, историк-публицист, был
незаконнорожденным сыном сенатора Б.Н.Хвостова.
Воспитывался он, в силу обстоятельств, в семье
помещиков Марииных, затем в доме сенатора
А.Н.Салькова. Получил прекрасное образование,
окончив историко-филологический факультет
Санкт-Петербургского университета. Был учеником
О.Ф.Миллера, а также активным участником
студенческой жизни, став одним из основателей
студенческого научно-литературного общества и
создателем одной из неофициальных студенческих
касс, которая помогала в том числе и высланным по
политическим мотивам студентам (из-за чего,
кстати, его заключили под 10-дневный арест по
подозрению в причастности к делу 1 марта 1881 г.). С
1885 по 1900 гг. служил в Дворянском земельном
банке, затем в правлении Рязанско-Уральской
железной дороги и в Платино-промышленной
компании.
Литературную деятельность Глинский начал с рецензий в «Историческом вестнике», в 1906 г. — он уже помощник редактора, с 1913 г. — редактор этого журнала. Автор множества статей и очерков на исторические и историко-литературные темы: о полемике народников и марксистов, женском образовании, народном просвещении и, прежде всего, грамоте. Взгляды Б.Б.Глинского сформировались в 1900–1910 гг. во время сближения с редакцией журнала «Новое время» и А.С.Сувориным. Историк позиционировал себя как идейный националист, сторонник концепции земско-народнического самодержавия, критик как полицейского режима, так и революционных способов борьбы с ним. В его работах история России изображена как непрерывная борьба за «договорное начало», «народосоветие», уничтоженное Петром I и восстановленное манифестом 17 октября 1905 г., вернувшим, по мнению Б.Б.Глинского, страну к «истинно-национальным основам». Эти работы носили популяризаторский характер, при этом актуальность и острота тематики, использование широкого круга источников, а также лёгкий, «эластичный» стиль обеспечили им популярность среди читателей.
Заслуживает внимания и такая работа Б.Б.Глинского как «Революционный период русской истории (1861–1881 гг.)».
В эту книгу включены статьи Б.Б.Глинского,
печатавшиеся на страницах «Исторического
вестника» в течение 1908–1910 гг.: «Эпоха реформ»,
«Крамола, реакция и террор» и «Цареубийство 1-го
марта 1881 г.». Эти статьи, собранные здесь
вместе и связанные между собой единством темы,
напечатаны почти без изъятий — как они
выходили в журнале. Автор только добавил большой
иллюстративный материал, поместив изображения
главных действующих лиц противоборствующих
сторон — правительственной и революционной, а
также тех общественных деятелей, которые так или
иначе участвовали в этой борьбе. В число
иллюстраций вошли, кроме того, некоторые
неизвестные до тех пор портреты членов общества
«Земля и воля» и ряда представителей других
революционных обществ. Сочинение разделено на
две части. В первую вошло обозрение либеральной и
конституционной оппозиции действиям
государственной власти, последовавшим за
обнародованием манифеста 19 февраля 1861 г. Эта
оппозиция носила довольно мирный характер, а
революционные выступления были единичными. Во
второй части книги автор рисует уже совершенно
иную картину: старшее либеральное поколение
отходит на задний план, а на первое место
выдвигается уже многочисленное поколение
революционеров, которое, начав с мирного
хождения в народ, постепенно становится на путь
террора, что и приводит к трагическим событиям 1
марта 1881 г., описанием которых и заканчивается
труд Глинского.
Эта работа Б.Б.Глинского актуальна и сейчас, т.к. антигосударственный террор доказал свою живучесть. Во второй половине XIX — начале ХХ вв. он собрал в нашей стране обильную, кровавую жатву. Государство — это власть, на которую террор посягает: стремится разрушить институт верховной власти, сменить государственных лидеров, изменить внутреннюю либо внешнюю политику, форму правления либо форму государственного устройства. Теперь терроризм действует и как международная политическая сила, грозящая уничтожить современную цивилизацию. Как с ним бороться? Между тем дореволюционная Россия накопила значительный опыт противодействия революционно-террористическому движению. Сегодня пришло время взглянуть на этот опыт по-новому — без прежней предвзятости.
Почему именно молодёжь составила основную силу террористических организаций? Глинский подробно исследует этот вопрос в своей работе.
В 1860-е гг. перед правительством встала студенческая проблема, сразу принявшая политический оттенок. До сей поры в стенах высших учебных заведений время от времени вспыхивали конфликты, причина которых крылась в событиях жизни учащихся и коллегии профессоров. Они носили, скажем так, ещё «домашний характер».
В николаевское время университетская кафедра была тем «амвоном, с которого от времени до времени в подходящей для того форме раздавалась проповедь прогрессивных и либеральных учений» (Глинский Б.Б. Революционный период русской истории 1861—1881 гг. СПб., 1912 г. С. 112; далее цитаты по этому изданию).
Типичным представителем такой проповеди был Т.Н.Грановский. Но между либерализмом и проповедью идей революции, воспитанием юношества в духе революции лежит огромная пропасть, поэтому учёная корпорация не несёт за это в данном случае исторической ответственности. Она готовила молодёжь к новой жизни в духе реформационных начал, в уверенности, что темп преобразований будет нарастать и развиваться в том направлении, которое наметила и сформулировала интеллигенция западнической окраски, имевшая в то время достаточную возможность ясно высказаться — как на лекциях с учёных кафедр, так и на страницах общелитературных и специальных журналов. Но правительство медлило с реформой учебных заведений и жизнь молодёжи не носила, как например в западноевропейских университетах, определённого организационного начала. Связь между аудиторией и кафедрой была слишком слабой, чтобы в нужный для государства момент кафедра явилась той силой, которая могла бы оказать на умы молодёжи сильное и необходимое влияние. Члены кафедр не пользовались со стороны руководства достаточным доверием и уважением, учёной корпорации не было предоставлено в жизни страны того почётного и влиятельного положения, которое было необходимо для воспитания юношества и формирования его политического мировоззрения, получения им полноценной прививки против революционных идей. Положение дел сводилось к следующему: профессор читал лекцию, студент слушал, и только. О духовном, идейном, гражданском взаимодействии, вне зависимости от формального регламента, не могло быть и речи.
Отсюда — преимущественное влияние на молодёжь иных сил. И «… чем эти силы были агрессивнее в своём политическом учительстве, чем больше они заключали в себе дерзновения, внешнего блеска и популярной доступности, тем влияние их становилось решительнее и бесповоротнее. Конкурировать с этим влиянием было невозможно. Учащаяся молодёжь уходит из-под влияния профессоров и целиком подпадает под воздействие наиболее радикальной печати — Колокола, Современника и Русского Слова». И отныне не служители науки становятся её руководителями, а Герцен, Чернышевский, Добролюбов, и в особенности Писарев, на литературном знамени которого был написан девиз, призывавший к борьбе с правительством во имя политического, социального и экономического обновления России. Призыв издателя «Полярной Звезды» и «Колокола» Герцена к молодёжи, приглашавший её стать в первые ряды борцов за свободу русского народа, пал на благодатную почву и в удобный для того исторический момент.
Студенчество встало в оппозицию к власти и первое время было в русской жизни образчиком активных массовых выступлений — с громкими заявлениями своего недовольства, недоверия правительству и с определёнными требованиями, шедшими вразрез с тогдашними инициативами Министерства народного просвещения.
Беспорядки в Петербургском университете 1861 г. стали тем моментом, с которого и начался явный, повальный переход наиболее энергичных студентов в ряды открытых врагов существующего порядка.
Власть оказалась лицом к лицу с очень серьёзной проблемой, ответить на которую, кроме мер внешнего, формального порядка, она оказалась не способна.
Меры регрессивного характера с целью ограничить студенческие вольности стали приниматься уже с 1858 г. Учащиеся лишены были права публично изъявлять своим профессорам знаки одобрения или порицания, студентам запрещались всякого рода собрания и демонстрации, а потому, «если студенты, не вняв сему распоряжению, окажутся виновными в каком-либо из означенных проступков, то немедленно будут исключены из университетов, несмотря на то, каково бы ни было число виновных».
В 1859 г. был повышен возрастной ценз для поступления в университет — с 16 до 18 лет, а в следующем году сокращено количество учащихся Петербургского университета. Для московских студентов были выработаны очень строгие правила, вплоть до обязательного говения и причащения. Все эти распоряжения содействовали росту оппозиционных настроений молодёжи, результатом чего уже с начала 1861 г. стали «вспышки кипучих сил» почти во всех университетах.
Вскоре после 19 февраля 1861 г. на пост министра народного просвещения вместо подавшего в отставку Е.П.Ковалевского был назначен адмирал граф Е.В.Путятин. Выбор этой кандидатуры мотивировался желанием «подтянуть» молодёжь и внести в жизнь высших учебных заведений начала дисциплины. Путятин последовательно ввёл в практику систему запрещения выборного начала в университетах. Министерство поручило избрание ректоров деканам, подчинило студенческие библиотеки полному распоряжению университетского начальства, и, кроме того, отвергло возражения против исключения студентов, не выдержавших экзамена и пробывших в университете не более года.
К более чем непопулярному распоряжению министерства присоединились упущения самого университетского начальства. Студентов не ознакомили с новыми порядками в университете и постановлениями правительства, некоторые узнали об этом из газет, а многие — из нелепых и противоречивых слухов. Страсти вспыхнули сразу, с началом осеннего учебного семестра 1861 г. Открылись сходки, появились воззвания. «Мы — легион, потому что за нас здравый смысл, общественное мнение, литература, профессора, бесчисленные кружки свободно мыслящих людей, Западная Европа, всё лучшее, передовое за нас. Нас много, более даже, чем шпионов. Стоит только показать, что нас много» («Колокол». 1861. № 116).
Резолюция студентов была краткой: «Новым правилам не подчиняться». Из министерства последовало распоряжение о временном прекращении лекций. На следующий день студенты нашли двери университета закрытыми, и прямо во дворе организовали сходку. Решили двинуться к попечителю университета Г.И.Филипсону. «Филипсон, находившийся в стенах университета, дальновидно сказался отсутствующим. Однако был прекрасный сентябрьский день, солнце ярко освещало вереницу студенческой процессии. Дорогой к нам присоединились девицы, слушательницы университетских лекций и множество молодых людей, имеющих какое-либо отношение к студенчеству или просто нам сочувствующих. При появлении нашем около Морских улиц и далее по Невскому французские парикмахеры выбегали из своих магазинов и с оживлёнными лицами, сверкая глазами и весело потирая руки, восклицали: Революция!» — так описывал события их участник Сорокин («Русская старина». 1892. № 5).
Осведомлённая о происходящем полиция экскортировала процессию, не прибегая, однако, ни к какому насилию. На Колокольной студентов встретили усиленные наряды полиции, жандармы, пожарные с топорами и часть стрелкового батальона с ружьями. Здесь чуть не произошло кровопролития, но своевременно появившийся Филипсон устранил опасный момент, уговорив студентов вернуться в университет для переговоров. Там, с разрешения попечителя, была избрана студенческая депутация, которой со стороны управляющего Третьим отделением были даны гарантии неприкосновенности.
Переговоры закончились так: по вопросу об открытии университета последовал уклончивый ответ, по вопросу о правилах — категорически отрицательный.
Затем последовали аресты. Но ни один не был произведён на законном основании. Никому не предъявили предписания начальства об аресте, никому не объявили его причины; напротив, арест некоторых лиц показал полное самоуправство даже низших полицейских властей.
Студенты вновь собрались на сходку. Правительство обвиняло, студенты объясняли. Соглашения достигнуто так и не было.
Между тем правила для студентов уже были официально установлены, правительство объявило через газеты, что желающие их принять могут подать об этом прошение, те же, кто его не подаст в недельный срок со дня объявления, будут считаться уволенными из университета. Не принявшим правила правительство предложило оставить столицу в 48 часов.
Эти официальные меры стали причиной очередной сходки около университета. Студенты, не принявшие правила, пришли, чтобы воспрепятствовать своим товарищам слушать лекции. Полицейское начальство распорядилось об аресте этих студентов, и когда воинские команды выводили их с университетского двора, другая толпа студентов бросилась отбивать товарищей. Они тоже были арестованы и вместе с первыми отправлены в Кронштадт под стражу. Разбор виновности студентов поручили особой комиссии.
Университетский инцидент произвёл большое впечатление на общество и правительство. Он стал самым острым событием дня, тем более, что беспорядки в Петербурге прошли волной по Москве, Казани и прочим университетским городам. Не везде они обошлись мирно. Было и насилие, и кровавые расправы. История в Петербурге была освещена Герценом в статье «Исполин просыпается» в «Колоколе» следующим образом: «Да, спящий “Северный колосс”, “Исполин царю послушный” просыпается и вовсе не таким послушным, как во времена Гавриила Романовича Державина. “Доброго утра тебе — пора, пора! Богатырский был твой сон — ну, и проснись богатырём! Потянись во всю длину молодецкую, вздохни свежим, утренним воздухом, да и чихни — чтоб спугнуть всю эту стаю сов, вампиров, Путятиных, Муравьёвых, Игнатьевых и других нетопырей; ты просыпаешься — пора им на покой. Чихни, исполин, — и от них следа не останется, кроме несмываемых пятен польской и крестьянской крови!”» («Колокол». 1861. № 110).
Правительство отнеслось к движению молодёжи строго. Были составлены следственные комиссии, а в кабинете министров студенческому вопросу посвятили особые заседания.
Радикальная же печать отнеслась к петербургским событиям сочувственно, усматривая в них, главным образом, явный общественный протест и считая началом «новой эпохи», которая открывается в жизни России.
Как же решилась участь арестованных студентов?
Военный министр Д.А.Милютин предложил путь законный: после следствия — суд. Министр внутренних дел П.Н.Игнатьев предложил отдать всех бунтовщиков в солдаты — для примера. Шеф жандармов П.А.Шувалов предложил полную амнистию. Все три мнения были отвергнуты. Впоследствии участь этой молодёжи оказалась достаточно мягкой. Общественное же мнение по её адресу высказало явные и шумные знаки сочувствия, вплоть до материальной помощи. Министерство Путятина было сметено. Но пострадал и Петербургский университет, который временно закрывался, а кроме того, лишился нескольких выдающихся учёных, которые подали в отставку — К.Д.Кавелина, В.Д.Спасовича, М.М.Стасюлевича (между прочим, это не мешало ему читать лекции наследнику), Н.И.Костомарова.
Впоследствии эта группа профессоров собралась в особый кружок вокруг М.М.Стасюлевича, положившего в 1866 г. основание известному журналу «Вестник Европы», которому в политической жизни России суждено было сыграть заметную роль — как органу, систематически проводившему в общественное сознание идеи «правового порядка».
Итак, после студенческих беспорядков число кружков значительно увеличивается, причём главными их руководителями являлась по преимуществу наиболее энергичная и одарённая молодёжь, которая особенно выделялась во время беспорядков и осталась за порогом высших учебных заведений. В числе кружков, оставивших по себе более или менее заметную память, Б.Б.Глинский отмечает московские кружки — Нефёдовский и Ишутинский, первый — как типичный кружок самообразования и саморазвития, второй — как кружок политический, воспитавший человека, имя которого до сих пор сопровождает зловещий шлейф.
Б.Б.Глинский в своей работе приводит следующую выдержку из фельетона «Московский университет в 60-х гг.» («Русские ведомости». 1909. № 8):
Лишённые права сходок, студенты организовали кружки. Цель их была саморазвитие посредством чтения или бесед. Каждую субботу собирались у кого-нибудь из членов кружка человек двадцать, слушались рефераты о том, что прочлось кем-нибудь из членов замечательного за неделю. Затем начинались прения при разливанном море… чая с копеечными сухарями. О спиртуозных напитках в нашем кружке не было и помина, даже о пиве. Читали преимущественно книги серьёзного содержания: исторического, философского, социального. Нашими излюбленными авторами были Герберт Спенсер, Дарвин, Льюис, Огюст Конт, конечно, в переводах. Сильные споры между нами возбуждал роман «Преступление и наказание», но самое большое впечатление произвёл роман «Что делать?» Чернышевского. Рахметов был нашим идеалом.
Кружок, к которому я принадлежал, назывался Нефёдовским, потому что душой его был теперь уже умерший известный этнограф и беллетрист-народник Ф.Д.Нефёдов. Осенью 1865 г. он ввёл в этот кружок своего земляка (сам он был из Иваново-Вознесенска). Новый член был сыном дворового человека графа Щереметева. Через три года этот скромный и сдержанный юноша стал героем нашумевшей в России и Европе трагедии: новый член, введённый в наш кружок Нефёдовым, был Нечаев.
Вот таким был тип невинного как будто кружка самообразования, из которого, однако, впоследствии вышел крупный политический деятель и революционер Нечаев, с именем которого связана целая полоса в истории русской революции.
Анализируя деятельность Ишутинского кружка, Б.Б.Глинский обращается к такому важному источнику, как официальная «Объяснительная записка о преступлениях членов революционного общества “Организация”»:
Из показаний, сделанных обвиняемыми на допросах видно, что ещё в 1863 г. в Москве составился кружок, который имел целью распространение между студентами социалистических идей и приобщения их к политической деятельности для проведения в стране экономического переворота. Кружок этот, увеличиваясь, постепенно изменял своё направление. От распространения идей социализма между студентами деятели его перешли к распространению их в народ.
В 1865 г. у руководителей этого движения явилась мысль организовать свою деятельность более чётко и точно определить её цель. Эти вопросы обсуждались на сходках. Но члены этого общества, назвавшегося «Организация», не были согласны между собой. Так, например, относительно средств к достижению предполагаемых целей; некоторые предлагали считать все средства дозволенными, не исключая самых гнусных преступлений, если они могут быть для общества чем-либо полезными, другие — не придавали им значения.
Расхождения существовали и по другим вопросам: о цели общества и порядке его действий. Уставов было составлено два. Один написал В.Н.Шаганов, другой — В.Д.Ермолов и О.А.Мотков. Эти уставы были прочитаны на сходках «Организации», но, однако, не были утверждены и после преступления Каракозова уничтожены.
О структуре организации известно следующее. Несколько членов в Москве должны были составить центральную агентуру. Один из них — знакомиться с поляками (кстати, Б.Б.Глинский писал — «Польский буксир в студенческом движении 1861 г. очевиден») и заводить связи с другими обществами, второй — набирать новых членов, третий — поддерживать отношения с губернскими членами, получать информацию об их действиях, заведовать библиотекой, посылать из неё «на места» книги и, если потребуется, деньги из процентов, вырученных в библиотеке. Капитал для её открытия хотел дать Ермолов, продав своё имение, когда станет совершеннолетним. Тех членов общества, которые должны были разъехаться по губерниям, обязали знакомиться с семинаристами и другой молодёжью, убеждая их учительствовать на селе, открывать разного рода ассоциации.
Сельские учителя, ставшие членами организации, обязывались устраивать при школах ремесленные заведения. Все эти учителя должны были подчиняться губернским членам организации, которые, в свою очередь, находились под началом «центральной агентуры», обязанной руководить их деятельностью.
Хотя схема ещё не была принята к исполнению, некоторые члены организации уже готовы были приступить к действиям. Во-первых, было предложено освободить сосланных в Сибирь на каторжные работы в рудники государственных преступников Н.Г.Чернышевского и Н.А.Серно-Соловьевича; для освобождения Чернышевского избрали Н.П.Страндена. Для него были добыты яды (их носили в пуговицах) и наркотические вещества, чтобы отравлять и усыплять стражей. Николай Ишутин достал Страндену два фальшивых паспорта. Предполагалось, что освобождённый Чернышевский останется в Москве и станет во главе революционного общества или бежит за границу и будет издавать там журнал. Дальше — больше. Члена «Организации» Виктора Федосеева убедили отравить своего отца и пожертвовать наследство, которое он получит, на пользу «дела». Предполагали также убить купца Серебрякова и украсть у него деньги, а кроме того, ограбить почту при помощи М.Н.Загибалова, который должен был поступить на службу почтальоном. В ходе этих рассуждений зачинщики предполагаемых преступлений, бывшие представителями самых крайних идей и наиболее жестоких намерений, образовали новое подразделение организации с довольно точным образным названием «Ад».
Между тем, так случилось, что московская революционная группа познакомилась с двоюродным братом Ишутина Дмитрием Владимировичем Каракозовым. Войдя в круг революционеров, он стал охотно посещать их собрание и по целым вечерам слушал рассуждения, споры и дебаты.
Наконец Каракозов громко заявил о своём решении убить царя. Это вызвало протесты всех, кроме Ишутина. Молодёжи удалось принять решение сберечь организацию и отодвинуть план цареубийства, хотя и не отказаться от него. С помощью Ишутина удалось взять слово с Каракозова — он откажется от своей задачи. Тем не менее, ранней весной 1866 г. Каракозов объявился в Москве и заявил Ишутину, что его решение о цареубийстве всё-таки непоколебимо и вслед за этим снова исчез. Ишутин предупредил товарищей, и те решили отправить двоих кружковцев в Петербург на поиски Каракозова. Ими стали Странден и Ермолов. Но они не знали петербургского адреса Каракозова, и поэтому стали его разыскивать по публикациям в газетах о приезжающих. Ничего, разумеется, не выискали и совершенно случайно, около Невы, Страндена кто-то хлопнул по плечу. Этот «кто-то» оказался Каракозовым. Он пришёл в гостиницу к Страндену и Ермолову и сознался, что приехал с намерением убить. Они стали его горячо убеждать, отговаривать, добившись честного слова (уже второй раз!), что не совершит задуманного и вернётся в Москву. Успокоенные кружковцы уехали в Москву, вскоре туда вернулся и Каракозов. Но через два-три дня исчез, а затем разнеслась весть о покушении на Александра II.
Следствие по делу Каракозова было возложено на графа М.Н.Муравьёва. Б.Б.Глинский в своей книге пишет (и так считал), что Муравьёв совершил ошибку, решив не стесняться и не обращать внимания на положение людей, которые могли быть так или иначе причастны к антимонархическим настроениям: «В результате к делу оказалась припутанной масса лиц, не имевших к преступлению Каракозова никакого отношения. И общественное мнение ополчилось против М.Н.Муравьёва.
Он полагал, что правительству пора объявить войну не на жизнь, а на смерть всему тому, что мечтает о новом строе жизни, смести с лица земли всех тех, кто мечтает об этом строе и на его пользу работает».
Б.Б.Глинский выделяет в следственной работе М.Н.Муравьёва две главные части. Одна включала в себя само дело Каракозова непосредственно, а другая, пожалуй, главная, захватывала более широкое социальное поле, куда была втянута практически вся интеллигенция с её тогдашними мечтаниями.
О первых шагах следствия «Колокол» сообщал следующее: «Аресты самые безобразные, самые беспричинные продолжаются. Во что бы то ни стало хотят запугать государя и уверить его, что он своей кротостью и благодушием дал созреть охватившему всю Россию заговору, что необходимы решительные меры. Зло, причиняемое журналами, безмерно. Всё общество сначала было уверено, что не нынче завтра раскроют огромный заговор, все готовы были помочь полиции, и на первом плане помогали гвардейские офицеры. Тайна, в которой ведётся дело, после обещанной М.Н.Муравьёвым гласности, охладила многих — начинают подозревать интригу» («Колокол». 1866. № 221).
Через три с лишним месяца Муравьёв сдал следствие Верховному уголовному суду под председательством князя Гагарина.
Перед открытием заседания князь П.П.Гагарин сказал сенатору Я.Г.Есиповичу, что будет говорить Каракозову «ты», потому что такому злодею невозможно говорить «вы». Однако сенатору удалось убедить судью не нарушать обычных норм.
Б.Б.Глинский считает, что проводя заседание при закрытых дверях, правительство «лишило себя и Россию величайшего торжества над всеми так называемыми нигилистами, которые в лице своих представителей перед публичным судом тотчас сделались бы смешными и презренными не только в глазах России, но и всех серьёзных демократических партий во всём мире». Получилось, к сожалению, так, что порядок проведения суда стал выгоден только подсудимым.
Советская историография всегда рисовала нам героические образы верных до последнего вздоха своей идее революционеров. Так ли это? Б.Б.Глинский пишет о том, что уже на предварительном следствии многие из них вольно или невольно раскрывали многие обстоятельства, факты, и называли фамилии участников их собраний. Ишутин после ареста был допрошен, с него были сняты показания, и он, сидя в крепости, без всяких с чьей-либо стороны настояний или указаний написал письмо на имя князя Гагарина, в котором говорил, «что сам никогда не покусился бы на жизнь государя, даровавшего свободу миллионам, и отговаривал двоюродного брата от его намерения», что ничего не знал о его поездке в Москву и т.д. Но следствие доказало, что Ишутин знал и о поездке брата, и о её цели. На суде он старался выгородить себя и оправдаться, за что человека, находящегося под угрозой смертной казни, осуждать всё-таки не хочется.
Хотя нельзя умолчать и о таком эпизоде судебных прений...
В числе подсудимых был Пётр Фёдорович Николаев, дворянин, кандидат Московского университета, готовившийся сдавать экзамен на магистра политической экономии. Защитником его был присяжный поверенный В.Э.Краузольд. В своей речи он, разумеется, старался всячески умалить приписываемую Николаеву вину и объяснить высказывавшиеся им на допросах идеи молодостью, необдуманностью и т.д. Говорил Краузольд недолго, очень спокойно, умно и когда закончил, князь Гагарин спросил Николаева: «Не хочет ли он что-нибудь прибавить?» Однако Николаев неожиданно сказал, что с защитником он совершенно не согласен, стал опять развивать социалистические теории и, между прочим, заявил, что вопрос о цареубийстве — философско-политический, теоретически ставившийся очень многими знаменитыми учёными уже в Средние века, например, Кампанеллой. Князь Гагарин, который внимательно выслушивал защитников и был, по-видимому, доволен речью Краузольда, старался несколько раз Николаева остановить, но тот не унимался. Гагарину с трудом удалось замять его речь.
Каракозов и Ишутин были приговорены к смертной казни. Прочие — к каторжным работам на разные сроки.
Каракозов после оглашения приговора решил подать прошение о помиловании. Прошение это он начал писать сам, но никак не мог закончить, исписав несколько листов без толку. Наконец его защитник Остряков убедил его составить короткое, но сильное прошение, которое и было представлено государю.
Государь в помиловании отказал. 2 сентября князь Гагарин имел разговор с приговорённым:
«Каракозов, — сказал князь Гагарин, — государь император повелел мне объявить вам, что его величество прощает вас как христианин, но как государь простить не может».
Лицо преступника потемнело и приняло суровое и мрачное выражение.
«Вы должны готовиться к смерти, — продолжил князь Гагарин, — подумайте о душе своей, покайтесь».
Каракозов начал говорить что-то бессвязное о видениях, о голосах, но князь Гагарин опять напомнил ему о необходимости готовиться к смерти и велел увести.
Характеризуя пореформенную Россию, Б.Б.Глинский пишет следующее:
«Общество верило в то, что правительство охотно возьмёт всю передовую часть общества себе в помощники, что стоит только выйти на арену жизни и предложить свои услуги, чтобы они были приняты и встретили бы поддержку и покровительство. Особенно радовались молодые силы. Учились, готовились, строили грандиозные планы: как и чем служить великому делу образования великого народа великой страны».
Бесконечное поле созидательной работы влекло к себе многих совершенно бескорыстно: одни готовились строить и открывать школы, другие заводили библиотеки, издавали книги, писали новые азбуки, брошюры по всем отраслям знания. Третьи мечтали и пытались на деле сделать свои хозяйства образцовыми, чтобы вся округа могла научиться полезным изобретениям, а крестьяне — получить и совет, и указание, и помощь.
«Но чья-то злая рука портила и кромсала эту работу. И всё выше и выше поднималась стена враждебности со стороны правительства и постепенно загораживала дорогу развернувшейся общественной силе, чтобы погнать её в старые тесные рамки».
Итак, в своей работе «Революционный период русской истории (1861–1881 гг.)» Б.Б.Глинский попытался приоткрыть механизм развития террора.
Вначале появляется идея. Потом — адепты идеи внедряют её в сознание определённых общественных групп. Из числа сторонников вербуются и обучаются исполнители. У них формируется мотив криминальной деятельности. Определяется цель. Выбирается объект.
Ушедшая Россия трудами Б.Б.Глинского предупреждает: в основе террора всегда лежит экстремистская идея! Это она разрушает веру людей в своё прошлое и настоящее, формулирует призрачную цель, подсказывает мотивы, освобождает потенциальных исполнителей от чувства вины.
Рассматривая проблему террора с позиций своего времени, давая этому явлению оценку, Глинский свою задачу выполнил превосходно. И, скорее всего, не подозревал, насколько был прав и прозорлив в своих наблюдениях и обобщениях. Это показала последующая история России, да и мировая тоже. Вот почему, узнавая о трудах Б.Б.Глинского, размышляя над ними, мы знакомимся не только с творчеством неизвестного многим публициста XIX в., но и получаем возможность извлечь из его книг поучительные уроки.
Галина ИВАНОВА,
учитель истории,
Москва
Советуем прочитать
Литвинов Н., Литвинова А. Антигосударственный террор в Российской империи // Исторический очерк. Новый мир. 2003. № 11.