Рецензия

 

Русская рулетка для номенклатуры

 

В.Хаустов и Л.Самуэльсон
Сталин, НКВД и репрессии 1936—1938 гг.
М.: РОССПЭН, 2009.

Книга Владимира Хаустова и Леннарта Самуэльсона “Сталин, НКВД и репрессии 1936—1938 гг.”, вышедшая в рамках проекта “История сталинизма” в издательстве “РОССПЭН”, оказалась актуальной сразу в двух отношениях. Фигура Сталина в последнее время вызвала новую волну споров, и к периоду “Большого террора”, которому и посвящена книга российского и шведского историков, естественно, приковано едва ли не самое пристальное внимание.

Но это не всё. События второй половины 2009 г. — сразу несколько крупных аварий и техногенных катастроф — вновь поставили вопрос о персональной ответственности чиновников за вверенные им участки.

И тут же пошли разговоры — мол, неплохо бы “как при Сталине”, персональную ответственность конвертировать непосредственно в уголовную. Книга В.Хаустова и Л.Самуэльсона даёт если не ответ, то, по крайней мере, представление о том, насколько эффективен этот способ управления.

Действительно, уже в первых частях книги авторы подчёркивают, что декларируемые цели репрессий (а среди них главной была внешняя угроза) явно были неадекватны тогдашней ситуации. Несомненно, международное напряжение в в 1930-е гг. усиливалось, нового мирового конфликта ждали по обе стороны советской границы, внимание к СССР со стороны иностранных спецслужб возрастало. И тем не менее реальных оснований для той шпиономании, которой заболел Советский Союз в этот период, не было: работа зарубежных разведок в нашей стране не была направлена на сколько-нибудь серьёзный подрыв экономики или политической ситуации в стране. Это было достаточно повседневное прощупывание почвы, уж никак не требовавшее столь жёсткой реакции, как, например, арест всех этнических поляков или немцев, происходивший в некоторых советских городах и подробно описанный В.Хаустовым и Л.Самуэльсоном.

Тут можно возразить, используя инквизиторскую логику: мол, лучше убить сто невинных, чем отпустить одного грешника. Но это, что называется, каждый выбирает для себя. Так или иначе, ясно одно — подавляющее большинство репрессированных в тот период иностранцев никакой реальной и даже, в общем-то, потенциальной угрозы для страны не представляло.

Сложнее и страшнее проблема массовых репрессий против собственных граждан, проводившихся в период “Большого террора”. Как уже сказано выше, средства заявленной цели борьбы с иностранной угрозой явно не соответствовали. Но если средства не соответствуют цели — возможно, нужно просто искать другую цель? Ведь не случайно ностальгирующие по Сталину до сих пор убеждены, что вот он-то сумел найти управу на чиновников. Если рассматривать террор как механизм управления, многое становится понятным.

Обширное исследование В.Хаустова и Л.Самуэльсона отличает, с одной стороны, огромный фактический материал, переработанный и представленный учёными, а с другой — относительно небольшое количество концептуальных выводов. Между тем после прочтения книги, полной ужасающих деталей, касающихся деятельности НКВД в годы “Большого террора”, появляется уверенность в том, что фактор страха стал для советских чиновников одним из главных мотиваторов их деятельности. Очевидно, что карьерный рост, с одной стороны, давал исключительное положение в обществе, но, с другой — резко увеличивал риск попасть в жернова системы в случае малейшей неудачи на вверенном участке работы. И застрахован от этого был только один человек — Сталин, априори считавшийся безгрешным.

По сути, советские руководители играли в своеобразную русскую рулетку: взорвётся — не взорвётся, рухнет — не рухнет, сломается — не сломается. И если взорвётся, рухнет или сломается — головы им с большой вероятностью не сносить. Зато если “пронесёт” — место под солнцем, о котором миллионы советских граждан могли только мечтать, обеспечено.

Возникает вопрос: можно ли в связи со всем сказанным считать номенклатуру невольной жертвой системы, которая фактически не предоставляла выбора? Понятно, что эта проблема выходит далеко за рамки книги Хаустова и Самуэльсона и касается сущности тоталитаризма в принципе. Тем не менее некоторый материал для рассуждений на эту тему авторы дают.

Так, например, основную часть книги они заканчивают принципиально важной мыслью: “Глубоко ошибочным является утверждение, что инициатором террора в стране являлись органы государственной безопасности. Сложилось тесное единство в действиях партийных и карательных органов”. Таким образом, понятно, что НКВД, с одной стороны, не был всего лишь послушным орудием в руках Сталина и его приближённых, но, с другой — вполне “творчески” подходил к своей роли организатора государственного террора. Это важно для понимания специфики сталинизма (как, впрочем, и любого другого тоталитарного режима), в котором принуждение к соучастию сочеталось с добровольностью выбора. Если этих людей и можно назвать “жертвами системы”, то только приняв во внимание обстоятельство, что они сами вполне активно соучаствовали в совершении её преступлений.

В этом отношении очень интересна реконструированная Хаустовым и Самуэльсоном вертикаль террора: от Сталина до низовых партийных и чекистских руководителей тянулась нить массовых репрессий. Как правило, за репрессии против простых граждан отвечали рядовые же аппаратчики, но, разумеется, как явление террор был бы невозможен, если бы сверху на него не спускали санкции высших номенклатурных чинов.

И всё же: насколько террор был эффективен в качестве механизма управления? Возможно, это был единственный способ, который мог заставить чиновников добросовестно трудиться. Опять же, вопрос выходит за рамки исследуемой авторами проблемы и требует привлечения значительно более обширного материала, касающегося социально-экономической истории страны. Однако некоторые выводы можно сделать и на основании работы Хаустова и Самуэльсона.

Думается, для того чтобы разобраться в этой проблеме, нужно для начала ответить на вопрос: а почему собственно кампания по мобилизации чиновничества проводилась под маркой борьбы с внешним врагом и контрреволюцией? Ведь если снова обратиться уже к нашему времени, очевидно, что борьба с бюрократией и сама по себе вполне может найти отклик в народных сердцах.

Возможно, секрет в том, что кампания против чиновной некомпетентности поставила бы слишком много вопросов к высшим руководителям страны: а достаточно ли они компетентны сами, если назначают таких людей? А кроме того, такая чисто технологическая борьба была бы лишена всякого полумистического ореола, коим был окружён крестовый поход против “врагов народа”: нагнетание же атмосферы страха было эффективным способом сохранения контроля над страной. Главное, в такой ситуации сами руководители страны и, прежде всего, Сталин оставались в глазах народа кристально чисты: вождя обманули, причём речь идёт совершенно не о рациональном уровне лжи, а значит, его нельзя осудить, можно только поддержать в борьбе против паразитирующего врага.

Это чрезвычайно удачный способ скрыть родовые изъяны системы, переведя любые намёки на общественную дискуссию в плоскость нерационального.

Остаётся нерешённым ещё один важный вопрос: а как такая система отражалась на психологии советского чиновничества, на сознании самой номенклатуры? На этот вопрос в книге, в общем, дан ответ. Вероятно — хотя для того, чтобы говорить уверенно, хорошо бы привлечь сведения из экономической истории, — краткосрочно это давало определённый положительный эффект: чиновникам волей-неволей приходилось с особым рвением следить за вверенными им участками — чтобы не распрощаться с головой. Но в более долгосрочной перспективе это сформировало в чиновной среде весьма специфическую корпоративную культуру.

Её отличает, прежде всего, страх перед ответственностью. Вследствие чего практикуется, во-первых, массовое завышение показателей, а во-вторых, активное неприятие всякой самостоятельной инициативы — если она вдруг окажется неудачной, цена её для автора может оказаться слишком высокой. К тому же повсеместной стала практика перекладывания ответственности со всеми вытекающими последствиями. При этом у чиновников постепенно складывалось самоощущение особой группы, отделённой от всего остального общества, — удаление из неё, по сути, было чревато концом не только карьеры, но и жизни. В итоге остались далеко не самые лучшие — учитывая то, что отбор был совсем не “естественный”, пережить всё смогли зачастую не наиболее умелые, а наиболее ловкие.

Это та самая корпоративная культура, которую чуть ли не ежедневно клянут все наши сограждане. И досталась она современной России в наследство именно от Сталина. Такой вот “эффективный менеджмент”.

Дмитрий КАРЦЕВ