Анфас и профиль

 

Сергей ЛЕБЕДЕВ

 

И в радости, и в горе

Коллаж В.Солдатенко

Иллюстрации из личного архива автора статьи

 

Материал для подготовки внеклассного мероприятия по теме “Судьба человека в годы Великой Отечественной войны”. 9, 11 классы

 

Письма с фронта моего деда

Трудно решиться на публикацию самого сокровенного, самого выстраданного, самого трагического и… самого лирического. Многое из жизни семьи Чебышевых, её потомков, к которым принадлежу и я, уже опубликовано, и эти письма, наверное, ждали своего часа: получается, этот час наступил!..

Это военная история, в основном, будет составлена из дорогих сердцу каждого фронтовика правильных треуголок: знаменитых военно-полевых писем, которые приносили в дом с радостью и печалью юные или пожилые письмоносицы, чаще всего, под роспись в квартиру. Их, женщин в форменной одежде, солдатки как чумы боялись, как и проклятых ночных “воронков”. Оттого, что те женщины, бывало, несли по квартирам или избам горе — проклятые извещения-похоронки, каждая из которых означала их вдовство. Почтальоншами их в военные годы почему-то называть было не принято, эта вольность придёт уже после войны. Однако не будем забегать вперёд, давайте излагать всё по порядку!

 

Возвращённое письмо

…Случилось невероятное событие: аспирантка-отличница кафедры “Автомобили и тракторы” Автодорожного института имени В.М.Молотова, больше года там преподававшая и возглавлявшая лабораторию лёгких двигателей, кажется, потеряла голову. Притом, похоже, не влюбилась, не увлеклась, а полюбила серьёзно и безоговорочно. Своего избранника она нашла не на научно-практической конференции или симпозиуме, в кругу таких же аспирантов, доцентов, ассистентов кафедры или молодых профессоров, а на заводе. Как это могло случиться?..

Было от чего задуматься седовласому профессору Льву Петровичу Чебышеву: его дочь Ольга, яркая и надменная красавица, родом из столбовых дворян, не нашла ничего лучшего, как открыто признаться никому не известному мужчине (и, кстати, женатому) в любви — в один из дней аспирантской производственной практики в цехе 1-го Московского авторемонтного завода! А когда они остались вдвоём, наградила его ещё крепким поцелуем. Чудеса тем не закончились: его дочь, одетая с иголочки, с модельной внешностью, напомнившую матушку, Ирину Павловну, выпускницу Екатерининского училища в её лучшие годы, передала в тот вечер этому заводчанину письмо с признанием в пылкой любви. Письмо, поцелуй — что-то новенькое для институтских коридоров и заводских пролётов!

Однако кто был её избранником? Профессор собрал о нём самые подробные сведения. По должности — инженер-технолог технического отдела завода, лет на пять её старше, что совсем неплохо, происхождением из мещан, которые очень поздно, по ордену, во время германской войны, получили потомственное дворянство. Ни рыба ни мясо, как говорят в народе. Правда, теперь, при советской власти, говорить о происхождении не принято, да только старые годы с рукава, как степную пыль, не стряхнёшь!

Что ещё узнал профессор? Отец технолога, священник Старооскольского полка Сергей Алексеевич, революцию встретил настоятелем храма в Астафьеве под Москвой, после его закрытия работал скорняком, а в Гражданскую войну был помощником командира одного из полков под Царицыном и после сдачи его в 1919 г. умер от болезни в станице Чёрный Яр. Чебышев недолюбливал этот волжский город. Бывший полковник артиллерии, сам он в то смутное время был красным комбригом и занимал пост заместителя председателя Высшей военной инспекции РККА и под Царицыном потерял любимого брата Владимира, тоже артиллериста, внезапно обвинённого наркомом Сталиным в заговоре. Могилу брата он так и не нашёл. Но это так, к слову... Что же касается возлюбленного дочери, он оказался при рассмотрении дела всего лишь высококвалифицированным техником и (как тесен мир!) его же студентом-вечерником с четвёртого курса. Странное совпадение!.. Дальше — больше. Как в пьесе Булгакова!

Однажды вечером, в то время, пока Ольга читала лекции в институте, к ним домой пришёл “молодой мужчина, светло-русый, атлетически сложённый, с приятной улыбкой, в кожаной куртке, больше похожий на шофёра”, как отозвалась позже о нём супруга, и передал для профессора письмо — два исписанных листа в клеточку из тетради.

Посетитель высказал пожелание, чтобы письмо осталось в семье профессора, дабы не скомпрометировать их дочь, попади оно в плохие руки. И, не проходя дальше прихожей, коротко отрекомендовался:

— Макс Сергеевич Лебедев, ваш покорный слуга. Я принёс бумаги. С кем имею честь разговаривать?

— С вашего позволения, Ирина Павловна, супруга профессора.

Пить чай, к которому его, как водится, пригласила мать Ольги Львовны, он категорически отказался и удалился так же внезапно, как появился, заинтриговав хозяйку дома…

Теперь перед глазами легендарного комбрига, члена Военного бюро Госплана СССР и… профессора Механического института имени М.В.Ломоносова лежало то самое, романтическое письмо, написанное его дочерью, письмо её первой большой любви, сравнимое, возможно, даже с тургеневскими, купринскими или бунинскими строчками! Он, конечно же, узнал её ласкающий, убористый, несколько искривлённый вправо почерк, в ту минуту вдруг напомнивший ему почерк дяди, академика математики, которого похоронили лет сорок назад. Тот тоже любил жанр белого стиха своего земляка Тургенева…

Посвящение М.С.Лебедеву

Мой милый, голубоглазый друг.

Ты слишком далёк от меня, был, есть и будешь — и только несколько этих весенних строк напомнят мне когда-нибудь о тебе. В твоих чарующих голубых глазах переливается наше солнце и отражается лазурь обновлённых небес. Твой демонический рот и сухие извилистые губы манят и чаруют, как вино, которое лилось в бокале, и кто-то облизал чарующую их линию, предназначенную для уст “другой”, любимой.

Но разве я также не люблю тебя сейчас? Нет грустней и безнадёжней часа! Я люблю тебя, моя несбывшаяся мечта, мой голубоглазый король. Мой такой близкий и, вместе с тем, такой далёкий друг. Ты никогда не узнаешь, что эти строки были посвящены тебе, моё бедное, родное создание. Ты не узнаешь, что в этот миг каждое слово есть ласка моей души в грязной, опошленной и оплёванной жизни<...>

Милый, твоя жизнь течёт по своему руслу, твои мысли далеки от меня, ты ждёшь какого-то большого, несбыточного счастья. Но нет, я хочу, чтобы это счастье было без меня, я хочу владеть всей твоей душой, твоими милыми голубыми глазами, твоим сухим демоническим ртом, владеть твоим существом и твоей жизнью…

Дай мне только помечтать немножко о тебе. Я не буду тебе лишней, я буду тебя тихонечко любить, мысленно ласкать твои волосы, целовать твои глаза, нос, рот, щёки, уши и всё, что принадлежит тебе. Дай мне поглубже заглянуть в твои глаза, чтобы почерпнуть из них силу и забыть тебя, похоронив твою белокурую голову в моей душе, окружив её лилиями, розами и слезами. <...>

Милый, не правда ли, глупо писать такие письма? Но мне сладко писать эти строки, так как мне кажется, что я ласкаю тебя в этот миг.

Я не пишу сейчас, я только чувствую какую-то боль в груди. Эта боль — неизменный спутник. Я стала сердечней теперь. Я теряю тебя так же, как теряла многих других. Для всех одно и то же: глухая ноющая боль, которая изматывает вечным движением вперёд. <...>

…У тебя сильно поношенное немолодое лицо, тебе трудно дать 28 лет, так как ты больше похож на мужчину сороковых годов, твой рост невелик. В твоих резких словах чувствуется неумело прикрытая чувственность и плохо скрытое сластолюбие. Ты, вероятно, сухой, прямой и жадный человек. Но это для меня всё равно: мне не нужна твоя душа, мне нужна твоя внешняя земная оболочка, которую я люблю под влиянием минуты…

Зато среди обстоятельств обывательской серой жизни и борьбы за существование блеснёт мир, полный мимолётных увлечений. Дорогой, поверь, что всё, что здесь написано, является чистейшей правдой, только не сегодняшней.

Вечер. Сейчас, когда я пишу тебе это письмо, которое никогда не попадёт к тебе, мой друг, я люблю тебя всей силой моей души, в ней один лишь ты — ты, кто будет скоро принадлежать какой-то “другой”, что кажется мне тяжким, непереносимым кошмаром…

Я люблю тебя, моё ясное весеннее солнышко, мой милый голубоглазый далёкий друг. Я люблю тебя, искорка моего сегодняшнего вечера. Я ласкаю тебя сейчас мысленно только и целую в твои милые извилистые губы. Я ласкаю твои руки, пальцы. Я унижаюсь? Нет, совсем нет.

Я только хочу немножко тебя, любимый и дорогой.

Прощай, моя розовая, развеянная мечта.

25/III — 33 г. Ольга.

P.S.

Простишь мне мою минутную слабость?

Лёд тронулся этой весной прежде времени, и ледоход на Москве-реке случился знатный. Ольга Львовна больше не писала белых стихов: достаточно было и прежних… Их лирические строки, как стрелы, похоже, попали в цель! “Предмет” письма выглядел озадаченным: год назад он женился на Елене, приятной девушке из приличной семьи, два месяца как родился сын Вадим, а теперь, получается, следует объясниться с той, “другой”, развестись, чтобы сохранить лицо порядочного и цельного человека, снова жениться…

Письмо, верно, наделало много шума в семье профессора, но всё как-то само собой улеглось. Лев Петрович оценил Лебедева — и скоро тот стал вхож в чебышевскую семью. Дома у профессора на Садово-Кудринской улице всегда было много гостей. Здесь шутили, танцевали, играли роли из пьес, читали отрывки из романов. Улыбка молодого человека, когда-то точно подмеченная девушкой, пришлась как нельзя кстати.

Макс рассказал барышне про свою непростую жизнь: учился в Московском кадетском корпусе в 1914—1918 гг., в революцию работал слесарем в железнодорожных мастерских. Стал кормильцем большой семьи Лебедевых, когда церковь под Москвой, где служил протоиереем отец, закрыли большевики. Затем, в 1926 г., окончил Московский рабочий химико-технологический техникум, (одновременно работая шофёром), теперь работает технологом, учась на последнем курсе института. Кое-какой достаток в его семье есть, но главное богатство — его многочисленные братья и сёстры…

Чем больше Макс говорил о себе, тем больше влюбчивая барышня вживалась в его романтический образ: видела в нём то грубоватого фабричного парня, одного из своих любимых героев в стиле Джека Лондона, то загадочного и дерзкого ковбоя, как у Майн Рида. Ещё не так давно, года три назад, о её шумной студенческой жизни написал один из популярных в то время среди рабфаковцев молодёжный журнал “Красное студенчество” в статье “Дуэль”. Скандальные сенсации подобного рода заполняли её казавшуюся скучной и однообразной студенческую жизнь. В ней не хватало, быть может, остроты, “перчинки”.

Теперь, рядом с новым возлюбленным, мимолётные увлечения казались никчёмными и пустыми, а её прошлые воздыхатели и кумиры — жалкими пигмеями. Она видела в гонщике автоклуба Максе Лебедеве русского героя с рабочих окраин, которого она силой своей любви непременно поднимет вверх и выведет в люди! Их бурный роман — через несколько месяцев после того рокового письма! — завершится пышной свадьбой. Почему пышной? У профессора — только одна дочь!

На свадьбу Лев Петрович подарил молодым высокое венецианское зеркало чудесной работы, которое живо до сих пор. А через год, 22 ноября 1934 г., у молодой пары родился сын Лёвушка, мой отец.

В 1935 г. дед окончил Механический институт имени М.В.Ломоносова со званием “инженер-механик”, туда же в 1940 г. поступил в аспирантуру. Начал работать инженером-технологом в цеха ЗИСа…

Судьба добровольца

Грянула война. Муж — Ольга Львовна будет называть его в письмах по-семейному, Максухой, — добровольцем 29 июня 1941 г. ушёл на фронт. Потом получил звание воентехника 1-го ранга, а в 1943-м — старшего лейтенанта.

Судьба его сложилась трагически. С сентября 1941 г. до января 1943 г. — больше года — он, как и несколько бойцов из его немногочисленной воинской части, находился в окружении, в глубоком вражеском тылу, в лесах Курской области. Прятался в брошенных избах, сараях. Переодевшись в гражданскую одежду, выправил новые документы. Ходил по окрестным хуторам как мастеровой: лудил самовары, клал печи, крыл крыши, чинил часы, наладил во всей округе швейные машины. И даже привёл в порядок радиоприёмник, чтобы слушать сообщения от Советского Информбюро, которые летом 1942 г. были удручающими: враг рвался к Волге, фронт откатывался на восток…

В одном из сёл он коротко познакомился с местным священником и какое-то время служил дьяконом в одном из храмов. Искал связь с такими, как он, “окруженцами” и партизанами. Те делали вылазки по дорогам, взрывали рельсы, нападали на мелкие группы немцев. Есть сведения, что партизанскому отряду он оказался крайне полезен в качестве разведчика. Они-то, возможно, и указали ему кратчайшую дорогу к фронту, к своим…

Почему такая спешка? Ответ простой — о. дьякон в своих проповедях призывал людей к спокойствию, стойкости, утверждал в прихожанах веру в завтрашний светлый день, в неизбежную победу русского народа над врагом!

Он становился опасен для гитлеровцев, за ним охотилось гестапо, вынуждая скрываться по дальним хуторам…

А его жене в Управлении мобилизации и укомплектования армии НКО СССР без конца выдавали справки, где сухо сообщалось, что “установить его местонахождение в настоящее время не представляется возможным”, значит, в числе “убитых, умерших от ран и пропавших без вести он не значится”. Был бы только жив! Она так ждала его! Ольга Львовна в начале войны работала начальником технического отдела Авторемонтного завода № 3, руководила приведением в порядок подбитых и отставших в дороге советских танков и автомобилей, часто отправлялась к линии фронта. В конце войны она уже исполняла обязанности главного инженера завода. Была награждена медалями “За доблестный труд” и “За оборону Москвы”…

Но всё это потом. А пока она отправила к отцу в Казалинск, где тот находится в ссылке, семилетнего сына и пожилую мать. Положение её неустойчиво — нет обнадёживающих сведений от мужа. И хотя работает она начальником технического отдела завода, причём, ударно, не зная сна и отдыха, тем не менее находится “на карандаше” у НКВД. Но она никогда не сможет поверить, что её муж — предатель, несмотря на то, что тех, кто попал в плен, по-другому тогда не называли.

От Макса с фронта пришли два письма, дорогие, но очень короткие, но Ольга Львовна писала каждую неделю — по письму, а то и по два, отправляла, а они снова и снова возвращались обратно. Ей, интеллигентной и очаровательной 30-летней женщине, часто оказывали внимание военные и штатские, пытались пожалеть, оказать сочувствие. Ухажёрам она отвечала сухо:

— За хорошее слово спасибо! А в остальном так: я замужем. Муж — на фронте. Я жду своего мужа, которого люблю!

Многие в то время почитали супружескую верность ненормальностью: “от жизни до смерти четыре шага”, следует жить одним днём, на войне, как на войне, война всё спишет и т.д. Другие, впрочем, считали, что именно в огне войны закаляют настоящие чувства. У каждого была своя правда!..

11 августа 1941 г. она отправила сразу два письма. Писала в бомбоубежище. Первое письмо — спокойное.

“28 полевая почта. КУКС 11 рота. Лебедеву М.С.

Дорогой Макс! Пишем тебе вместе с Лёвиком письмо. Мы все живы и здоровы. Мать, Екатерина Николаевна, также здорова, и все наши родственники и родные. Только сегодня узнала твой адрес по переводу и спешу написать, что твои упрёки неосновательны, т.к. нахождение корреспонденции в пути по времени не соответствует мирному времени. Очень рада, что ты жив и здоров и имеешь бодрое и уверенное настроение, такое настроение у всей нашей доблестной Армии, у нас всех, находящихся в тылу. С таким настроением нам не страшны враги.

Лёвик недавно вернулся из пригородного детского сада, где он прожил весь июль месяц, в настоящее время вопрос о нашем месте пребывания точно не ясен. Но, возможно, придётся переменить адрес, куда, ещё не знаю, во всяком случае, сообщу Екатерине Николаевне.

3 августа 1941 г. Твоя Леська”.

А вот второе, уже тревожное.

Дома у нас всё благополучно и всё на месте, твои советы учла и делаю так, как говорил в письме. Ночуем с Лёвиком вне дома, там, где спокойнее и меньше риска, а утром Лёвик возвращается домой….

Дорогой, будь спокоен и крепок духом, за нас не беспокойся: мы так же крепко готовы ко всяким неожиданностям и строим свою работу и жизнь так, чтобы она шла на пользу вам…

Не удивляйся задержке в письмах, пиши твой адрес, буду писать чаще.

ПАПА! Я ЗДОРОВ, ХОЧУ БЫТЬ ТАКИМ, КАК ТЫ, И БИТЬ ВРАГОВ. ЛЁВА.

Крепко-крепко целую, о нас не беспокойся. Лёвик — молодец, ведёт себя спокойно, очень послушен, им очень довольны. Деньги получила, оставляй больше себе. Целую ещё раз.

4 августа 1941 г. Твоя Леська.

Эти два письма вернулись обратно в Москву, на Б. Пироговскую улицу, со штемпелем “25.8.41”, добавив ей слёз, остальные, ранние, видимо, до адресата дошли.

Итак, связи между супругами не будет до конца января 1943 г.

Воскресший из пепла

…Малый партизанский отряд, с кем мой дед поддерживал связь, в конце января 1943 г. с боем ночью пробился к своим. Командир отряда узнал в одном из штабных шофёров подпольщика-“батюшку” и крепко обнял. После горячей встречи, митинга, усиленного ужина и премирования бойцов, отряд был, как водится, полностью разоружён, отправлен на прохождение Следственной комиссии Особого отдела и дальнейшее переформирование в тыл…

По дороге дед, наконец, написал жене и родным в Москву.

Москва 48. Б. Пироговская,

д. №41 б, кв. 55

Дорогие Лесик, сынок, мама, братец, сёстры!

Написал я Вам первое письмо под сильным чувством встречи со своими. Теперь придя себя, сел писать второе письмо<...> Теперь, наконец-то, я из загнанного зайца сделался опять человеком. Стал человеком, готовым к расплате по принципу: “за око — два ока, за зуб — все зубы”.

Временно или постоянно — не знаю ещё — работаю шофёром в части на “немке” (трофейной машине). Сейчас привожу в порядок “немку”. Условия строже, чем в боевых частях. Сыт, обут, одет, иногда пьян, а нос всегда в табаке! Словом, обо мне не беспокойтесь нисколько.

Как и что случилось за это время?

Как там? Как Лев Петрович и Ирина Павловна? Лучшие пожелания им. Сейчас, Лесик, я материально не имею чем помочь, но скоро смогу. Однако ты, Лесик, не зевай! Продавай чего-нибудь из моих вещей и облегчай жизнь себе. Что делает Лёвик? Поцелуй его за меня. Скажи ему, что я хочу, чтобы он хорошо учился, помогал тебе, рос бы честным человеком, преданным своей родине. Если он умеет писать, то пусть попробует свои силы и напишет папе. Целую всех крепко.

15 февраля 1943 г. Ваш Макс

Мой адрес:

Полевая почта 467 часть 175.

Чувствуется, как упивался дед воздухом свободы, как готов был расцеловать каждого встречного, как он устал оглядываться, находясь с отрядом на оккупированной территории…

Примерно в эти же дни он написал откровенное письмо близкой подруге жены — Ольге Владимировне Келлер, которое прояснило многие факты его жизни за линией фронта.

Москва 1. Б. Садовая, д. №6, кв. 8. Келлер О.В.

Дорогая Ольга! Спасибо за письмо и память обо мне!

Я бесконечно рад, что все вы живы и здоровы. Очень рад, что, как ты пишешь, вы работали вместе с Ольгой и помогали друг другу всячески. Оторвавшись от вас всех, я много раз задавал себе вопрос: “Что вы все думаете обо мне? Как переживаете моё отсутствие и как его истолковываете?” Ну, думал, наверное, уже похоронили. С глаз долой и из сердца прочь!

Думалось, что обо мне перестали думать и разбросали всякую память обо мне. Шутка ли, пропасть человеку чуть-чуть не на два года! И вдруг на тебе! Напомнил о своём существовании, зашевелился где-то пока ещё, но всё же шевелится…

Теперь чувствую, что вы довольны моим существованием. Ха-ха!..

Поколесил я по белу свету! А сколько швейных машинок перечинил! Ты представь себе, что каждый день делал машинку, а на другой день менял хату, хозяйку и начинал новую машинку! Пересчитай, сколько я обошёл хат! И в то же время прошёл около 2,5 тысяч км, задавая самые немыслимые крюки!

Наконец, фронтовая полоса, недельное нервное щекотание и… я у своих! Ты не представляешь моей радости встречи со своими, и мне теперь ещё стыдно за свои несдержанные слёзы. Хорошо теперь, что всё позади! Хорошо бы теперь, в виде резолюции, побывать среди вас! Пишите о своём житье-бытье, обо всём. Ну, пока. Целую. Макс.

22 апреля 1943 г.

Полевая почта 14931-С.

Из этого письма видно, что Лебедев ревнует свою молодую супругу, которую оставил полтора года назад. Теперь, похоже, он уверен в ней и спокоен за свою семью…

Москва 48. Б. Пироговская, д.№41 б, кв. 55

Дорогая Леська! Наступает первое мая — десятая годовщина, как мы отпраздновали наше с тобой “кручение”! Поздравляю тебя сразу с двумя праздниками! Желаю тебе отвечать аккуратно на мои письма. Будь умницей, хорошей женой и мамой, какой была до сих пор. Кажется — всё. Где сын — я так и не понял! Куда ему писать — не знаю. Хотел бы написать ему специальное письмо, во всяком случае, целую сына крепче, чем тебя, проказница, но также и тебя не обхожу — учти! — тоже целую крепко.

30 апреля 1943 г. Твой Максуха.

А вот следующее письмо, пожалуй, многим покажется чересчур назидательным и строгим.

Дорогая мадам Леська! Получил твоё письмо от 15 мая. Оно пришло в рекордно короткий срок. Все твои письма я получил, на все ответил, был очень рад фотографии. Ты понимаешь, что дел настолько было много, что я как чёрт носился! За это время произошло много перемен. Моя должность сокращена, я сдал дела и сейчас нахожусь в резерве. Приехал было 2 дня назад, но меня отослали обратно за кое-какими документами, я туда съездил и вот вчера вечером явился вновь, писал ещё разные документы, а сегодня в ожидании решения Высшего начальства.

Кажется, что есть место по специальности. Сидеть в резерве — вещь малоприятная, люблю я находиться занятым. Как только определюсь, так напишу новый адрес.

Написал я ещё письмо Льву Петровичу, сообщи и ему мой новый адрес. Где сейчас живёте? На Кудринке или Пироговке? Отчего не пишет больше сын?..

От дворовых ребят сына остерегай! Он очень прост и они могут действительно привить ему дурные привычки. Постарайся, чтобы он был с тобой откровенным и тогда легче будет его направлять. Лучше сделай для него меньше в других отношениях, но возьми себе за правило беседовать с ним часок-другой на мальчишеские темы с серьёзным тоном и видом. Я знаю, что тебе это будет нелегко, но как только ты войдёшь в курс тем и настроений ребятишек, то дальше не будет трудно. Не разрывайся с ним в его развитии. Ты могла его понимать, когда он был меньше, а сейчас также должна перестроить свои мозги на его новые чувства к окружающей обстановке.

Можно ли дедушку перетащить к себе?..

Целуй, дорогая моя, сына. Целую тебя крепко.

Придёт время (дай Бог!), и мы с тобой наболтаемся вволю, а пока отвечай в точности на вопросы.

29 мая 1943 г. Твой Максуха”

Вскоре пришло следующее письмо...

Дорогая мадам Леська! Я тебе писал, что получаю все твои письма и на все отвечаю. Пишу тебе, маме, папе твоему и отвечаю всем, кто мне пишет…

Лёвик ждет встречи с папой, это хорошо было бы, но сейчас рассчитывать почти что невозможно, и, в особенности, теперь. Дети, как и я в детстве, в училище увлекаются военными играми, и, конечно, нужно быть готовым постоять за себя, но я против, чтобы это была основная квалификация. Это моё желание ты учти и соответственно воспитывай сына. Я хочу, чтобы он шёл по учёной линии, притом в технике, в которой и я, и ты достаточно разбираемся…

Дорогой Лёвочка! Как ты живёшь? Как ты учишься? Я тебе послал письмо, а ты мне что-то не отвечаешь. Когда кончится война, то я тебе привезу целый десяток певчих птиц: здесь их очень много в лесу…

Будь умницей. Твой папа.

Целую крепко-крепко.

30 мая 1943г. Твой Максуха.

На одно из своих писем он получил ответ-исповедь от жены и… каракули от сына. В нём не только радость встречи, пусть пока на бумаге, но и горечь русской женщины-труженицы, с достоинством переносящей своё одиночество.

Полевая почта 14931-С. Лебедеву М.С.

Москва, 8 июня 1943 г.

Максуха! Получила сегодня твоё письмо № 295.

Твои последние письма меня крайне удивляют, т.к. я вижу, что, несмотря на то, что я довольно подробно отражаю тебе свою жизнь, ты задаёшь весьма наивные в наше время вопросы. Ты удивляешься, что я мало сплю… и предлагаешь упростить жизнь…

К сожалению, ничего само не делается. Постирать, убрать за собой и сыном, кроме меня, некому. Не понимаю, чему ты удивляешься? Ты пишешь насчёт выходных дней? Мы, работники тыла, призванные непосредственно обслуживать потребности фронта, давно забыли о выходных днях. Если высвободится один день в месяц, это уже хорошо.

Ты спрашиваешь насчёт Льва Петровича. Я рассталась с ним 5 апреля, а с тех пор его не видела. Думаю, он жив-здоров. Пиши ему письма, ведь он ужасно одинок, не знаю, как он переживёт эту зиму. Выехать из Казалинска он сможет не раньше июля месяца 1944 года. Адрес его: Казалинск, Джамбул, д. 6.

Теперь о себе. Я болею вот уже вторую неделю. Что со мною, врачи определить не могут. В течение недели температура держалась 39,6—39,8. Ничего не болит, нет ни кашля, ни насморка, ни признаков желудочного заболевания, а температура держалась высокая. Предполагали брюшной тиф, но тоже его не оказалось, вообще, собралась комиссия и… тоже ничего не определила. Теперь температура потихоньку падает вниз и сейчас по вечерам выше 37,8—38,0 не поднимается. Видимо, дело идёт на поправку. В тяжёлую минуту всегда узнаются настоящие друзья. Когда я лежала с высокой температурой на Пироговке, и Лёвик был со мной, то единственные люди, которые не боялись прийти ко мне и ухаживали за мной, это Ольга Владимировна и Наталья Константиновна. Ольга ежедневно приезжает, привозит мне хлеб и обед, вызывает врачей, рискуя сама заразиться, тем более, что было предположение на тиф. Наталья Константиновна приезжала, ходила мне на рынок, занималась и гуляла с Лёвиком. Остальные родные и соседи стали проявлять признаки жизни только когда “угроза миновала”.

Да, такова жизнь, пока ты здорова и сильна, все с тобой милы и любезны.

Ты пишешь, что огород 10м ? 10м мал. Такая тяжёлая земля, что поднимали его двое суток с соседкой, Анной Васильевной…

Твою комнату на Кудринке удалось сохранить, больше всего охранять её пришлось от соседей Григоровых, т.к. они хотели поселить в неё свою дочку и внучку, а Наталья Константиновна нам вовремя сигнализировала…

Откуда ты взял, что Лёвик спит под открытым окном?

Дорогой Папочка! Вчера я получил твоё письмо и очень ему обрадовался, почти всё письмо читал сам. День летит незаметно. Учусь, гуляю, учу уроки, играю с Вовой и другими мальчиками в военные игры. Очень весело!

Мама и Наталья Константиновна находят, что я учусь неплохо и делаю успехи. Будь здоров, Папочка! Приезжай скорей. Твой гусёнок. Крепко целую тебя.

Лёва.

Ну, по-видимому, ответила на все вопросы. Максуха, не сердись за тон письма, настроение поганое, вызванное болезненным состоянием. Во время болезни особенно остро чувствуется одиночество.

Крепко тебя целую.

Твоя Леська.

Будни штрафбата

Что дальше? Сводный отряд из-под Курска по-прежнему ждал, куда его отправят после “фильтрации”. Похоже, до апреля у Военного совета фронта относительно “окруженцев” и партизан единого мнения не было. Фронтовая комиссия, как станет известно позже, поступила в результате до примитивного просто: 20% состава, в основном, партийцам и комсомольцам, оставила прежние звания, остальных 80% состава отряда — на 3 месяца, по недоверию, определила рядовыми в штрафбат. В это страшное большинство попал и мой дед. До поры до времени негласное решение Фронтовой комиссии тщательно скрывалось. И опубликовано оно было в форме приказа: формально главным аргументом против “окруженцев”, партизан и бежавших из плена офицеров станет ключевая фраза — “в связи с утратой боевого знамени части”…

Москва 48. Б. Пироговская, д. № 41 б, кв. 55

Дорогая Лесик! Нет ни клочка бумаги — и перешёл на открытки, которые терпеть не могу. Как я тебе писал, по дороге заехал к своему приятелю Мишке Дуракову, часовщику, у которого отводил душу во времена оккупации, у него снабжался инструментом и две недели спасался от немцев. Сам Мишка был призван, и дома его не было. Были дома его брат, мать и жена. Рады они были чрезвычайно, видя меня в военной форме, пустили слезу и расцеловали.

Вспомнили житьё-бытьё, людей, которые нами интересовались, в том числе, одного русского, завербованного гестапо, который следил за нами — его расстреляли сами же немцы, вспомнили и своих друзей. Другого приятеля Ваську, у которого я также жил дней 10, уйдя от Мишки, т.к. за квартирой Мишки стали усердно следить, также видел. Брат Мишки полуслепой, обуза матери, поступил согласно моим советам, которые я высказал на “семейном совете”: купил аккордеон и сделал большие успехи в обучении. Так что парню я дело нашёл. Ходили всей гурьбой в кино и смотрели “Секретарь райкома” и одну старую картину. Продал свои старые часы, купил себе другие, помог в ремонте часов другим и запасся продовольствием. После чего 1-го, точно в срок, прибыл, куда нужно. Давно я не отдыхал так хорошо, как в этот раз, но настолько было бы хорошо, если я сумел сделать то же в Москве!

10 июня 1943 г. Целую. Макс.

Полевая почта 14931-С

Почти следом пришло второе письмо...

Дорогая мадам Леська! Живу по-старому, новостей нет. Разве только, что сжёг себе горб солнцем…

Пока пишу открыточки и даю знать, что жив-здоров — и всё…

Вот и всё. Целую тебя и сына. Привет хорошим знакомым.

12 июня 1943 г. Твой Максуха.

Теперь дед и бабушка писали друг другу регулярно, но доходили, как правило, два из трёх писем: бывало, они даже упрекали за это друг друга, но виновата была фронтовая почта…

Дорогая Лесик! Сейчас выяснился до некоторой степени мой вопрос. Решением фронтовой комиссии я попал в число 80%, о которых тебе ранее писал. Проездом через Елец я тебе оттуда черкану второе письмо. Едет нас много народа: весело, хотя и озадачены многие, но ничего! Были в худших переплётах, на то она и война! Сейчас главная забота — это ночи, основные пока работники. О себе, видимо, тебе беспокоиться нечего, пока там, может быть, идут обычные церемонии. У нас нет на тот счёт никаких опасений. Очень часто вопрос разрешается в течение самого короткого срока — одной-двух недель. Во всяком случае, ты можешь совершенно свободно решать любые вопросы, на что тебе даю широкое согласие. Целую всех крепко.

22 июня 1943 г. Твой Максуха”.

Дед успокаивает жену, стараясь быть спокойным и рассуждать обо всём холодно, что не всегда получается. Теперь, попав в эти проклятые 80%, он стал совсем другим, не таким как несколько дней назад, когда в очередном письме поздравлял жену с днём рождения — ей исполнилось 33 года…

Дорогая Киска-Леська! Нового ничего пока нет. Жду выяснения вместе со всеми числа 21—22. Начали заниматься военным делом. Поздравляю тебя с прибавлением года, моя “старушка”. Ты, наверное, ругаться будешь, что я тебя поздравляю, ведь женщины скрывают прибавку года, но я ещё раз хочу пожелать тебе самого хорошего, чего ты хочешь. Я же надеюсь повидать тебя и протолкнуть нашу совместную жизнь, вот тогда я смогу делать для тебя приятное, а пока могу только желать…

Целую всех.

18 июня 1943 г. Твой Максуха”.

Другое письмо проясняет — почему дед попал в штрафной батальон: он попал в окружение в составе штабной фронтовой колонны под Полтавой, как и большинство войск Юго-Западного фронта генерал-полковника Кирпоноса в сентябре—октябре 1941 г. Вышел из окружения, хотя практически все попали в плен, и ещё в мае 1942 г. просил… незнакомую девушку из хуторка в Курской области написать его матери…

Москва 1. Вспольный переулок, д. №19, кв.7

Лебедевой Е.Н.

Здравствуйте, милая бабушка! Привет из “О.Д.В.К.А”. Письмо от неизвестной и незнакомой одной девушки Удовенко Вари. Я надеюсь, что мы с вами впредь будем знакомы, бабушка! Я хочу вам сообщить о том, что я видела вашего сына Макса Сергеевича. Он проходил через наш хутор из окружения из-под Полтавы. И просил меня о том, чтобы я сообщила вам, когда освободится наша территория от немецких бандитов. И вот я решила написать вам маленькое письмецо. Напишите мне, где Макс Сергеевич, дома или нет. У меня есть много наболевшего, что описать, и часть лично за себя. Я не могла оставить просьбу человека без результатов.

С чистосердечным приветом. Варя.

17 июня 1943 г.

Курская обл., Беловский р-н, Октябрьский сельсовет,

Колхоз “О.Д.В.К.А.” Удовенко В.Е.

Потом дед заново проходил военное дело, осваивал разные воинские специальности и ждал решения своей судьбы…

А вот это короткое и жёсткое письмо — уже из маршевой роты…

Москва 48. Б. Пироговская, д. 41 б, кв. 55

Дорогая Лесик! Пишу письмо с дороги. Прошли уже около 80 км, натёр здорово ноги — горят как в огне. В остальном чувствую себя прекрасно, если не считать обычной усталости. Предполагаю, вернее, решено меня использовать на время рядовым, о чём я тебе писал в нескольких открытках.

Как я выяснил, насколько это правда, не знаю. Но принимая во внимание опыт других, о себе ты можешь не беспокоиться в материальном отношении. У меня же деньги есть, равно как и хорошее самочувствие.

— Иду пить молоко — литра по 2 в день, благо что оно стоит 30 рублей за литр.

Свой адрес сообщу, когда приеду на место.

Целую всех крепко.

24 июня 1943 г. Твой Максуха.

 

За ним следует письмо более подробное и тёплое, лирическое…

Дорогая Лесик! Извини, что так долго не писал. Я хотел написать тебе, как только узнаю срок, на который я сюда откомандирован. Знаю, что один, два или три месяца.

— Моя судьба — не специально моя, а судьба всех, побывавших в окружении. Нам объяснили, что за время этого срока по аттестату деньги выплачиваться не будут. В случае ранения — всё прощается и срок исчерпывается. В случае если убьют, то тоже всё прощается — и ты имеешь право наравне с другими получить пенсию, как жена начсостава. Вот, собственно, и всё несложное дело.

Я нахожусь в рядах специального подразделения в должности бойца-бронебойщика, на первой линии обороны. До сих пор было всё относительно спокойно. Конечно, режим суток “повернулся” наоборот, к чему не так легко было привыкнуть. Хотя я и бывал на передовой. И однажды, при попытке выйти из окружения, был в сильной перестрелке при отходе наших войск в 41-м году, тоже видел много чего, но всё же передовая, её жизнь, для меня нова. Сегодня с утра было довольно шумно, но сейчас потише. Заснув часа два — решил написать тебе письмишко.

События последних полутора месяцев, разговоры и переезды несколько смутили меня сначала. Я чувствую себя совершенно чистым. Всё, что я мог делать, я делал, о чём я тебе чистосердечно говорю, тебе, моему самому строгому и авторитетному судье!

— Но значит — война! Ко многому люди подходят стандартно, и как всех — так и меня. Для тебя всё это — вопрос, может быть, самолюбия, но не больше. Но, объяснив тебе всё, я думаю, что ты поймёшь меня, тем более, что при всех возможных неприятностях со мной и моим здоровьем — для тебя и меня всё забывается, остаёмся только хорошими.

Передай привет всем нашим. Целую сына. Целую тебя крепко-крепко.

5 июля 1943 г. Твой Максуха.

Полевая почта 07380”.

В эти дни неожиданно пришло письмо от 8-летнего сына Лебедева, очень его обрадовавшее.

Полевая почта 07380. Лебедеву М.С.

2 июля 1943 г.

Милый папочка! Я здоров, Мама тоже. С 17-го я хожу на детскую площадку, с 9-ти часов утра до 7 часов вечера. Там очень вкусно кормят, 4 раза в день. А всё остальное время гуляем и шалим. Очень весело. Как ты живёшь? Здоров ли? Я теперь не учусь, нет времени. Крепко тебя целую, будь здоров. Твой сын Лёва.

Тяжёлое ранение по случаю

Тянулись дни, окопные будни. В одном из блиндажей под утро грелся у “буржуйки” бывший знаменитый гонщик, обладатель грамот, кубков, некогда аспирант, в начале войны бравый механик Юго-Западного фронта, перечинивший много военной техники и… выскользнувший из окружения со сменщиком-шофёром; позже подпольщик, связанный с курскими партизанами, а теперь боец, освоивший военную профессию бронебойщика — Макс Лебедев. Начсостав штрафбата был им доволен: спокоен, ответственен, улыбчив, бодр, в стрельбе меток, с оружием аккуратен. Он только что вернулся из ближней разведки с “языком”…

Этот штрафник с пленным немцем и легкораненым напарником до наших окопов добрался невредимым. Передал пленного конвою, а товарища — санитару. И не верил, что ему всё удалось: ведь полз он по ровному полю, под пулями, через несколько рядов колючей проволоки целых триста метров до своих. Тут его голова всего на мгновение высунулась из окопа — и Лебедев не сумел увернуться от меткой пули немецкого снайпера.

...От страшной боли в голове он не заметил, как рухнул на дно окопа, не услышал, как кто-то из штрафников позвал санитара, как сделали, уже в блиндаже, перевязку, щёлкнули по щеке, дали понюхать склянку с нашатырём. Когда пришёл в себя, отказался идти в медсанбат, утверждая, что его ранение — пустяк, касательное, и после перевязки, в бинтах, шатаясь, участвовал в отражении неприятельской танковой контратаки.

По-настоящему скверно Лебедев почувствовал себя к ночи, когда ослабел совсем, и тогда уже его отвезли, без пилотки и вещей, в медсанбат к врачам и сестричкам…

Восстановленный в правах офицер

Выписка из приказа

Войскам Центрального Фронта (по личному составу)

1 августа 1943 г. № 0615 Действующая Армия

В соответствии со ст. 18 Приказа НКО СССР № 298 от 28.9.42 г. нижепоименованный переменный состав 8 Отдельного штрафного б-на, проявивший в боях за Родину мужество и отвагу и получивший ранения в бою, отчисляется из штрафного батальона, восстанавливается в правах офицерского состава и назначается на ранее занимаемые должности.

Бывший военнослужащий автомастерской76 Зенитно-артиллерийского полка 5 Армии, воентехник 1 ранга Лебедев Макс Сергеевич. 1906 г. рожд., урож. Московской обл., Подольского р-на, с. Астафьево, русский, служащий, б/п. Образование общее — высшее, военное — не имеет. В Красной Армии с 1941 г. В б-н прибыл по решению Комиссии в соответствии с директивой ВС ЦФ № 00553 от 11.3.43 сроком на 3 м-ца. В боях действовал смело и решительно. В отражении неприятельской атаки 17.7.43 ранен и госпитализирован.

Командующий Войсками ЦФ,
член Военного Совета ЦФ, генерал армии Рокоссовский

Генерал-майор Телегин.

Врио заведующего канц. 8 ОШБ Сержант Козаков.

Эта выписка из приказа была списана с оригинала ровным и разборчивым почерком батальонным писарем сержантом В.Козаковым, одним из многих отзывчивых и весёлых ребят на войне. За тяжелораненого новоиспечённого старшего лейтенанта тот порадовался от души и даже распил, как водится, “наркомовские” фронтовые 100 грамм…

По госпиталям

Через неделю после ранения Лебедев написал письмо жене и не успокоился, пока не получил ответа. За полгода она написала ему до полусотни ободряющих писем. Выслала и деньги на расходы…

Москва 48.

Б. Пироговская, д. №41 б, кв. 55

Дорогая Лесик!

Как я тебе раньше писал, я получил тяжёлое ранение: пуля попала около скулы и вышла сзади в шею. Врачи называют: “счастливое ранение”. Лежу в госпитале, в глубоком тылу всего в 300 км от вас. Каково самочувствие? Чувствую большую слабость, больше лежу, температура нормальная, аппетит плохой, говорю плохо, ещё хуже ем. Сижу на пище для “челюстников”, т.к. у меня плохо действует горло и парализована половина языка. Рана заживает, хотя кость раздроблена и около носа остаётся шишка небольшая. Был врач: сказал, что язык восстановится через месяца два. Лечения нет никакого. Выпишусь из госпиталя недели через три-четыре.

Ранен я был под Тросной 17 июля.

За это время опухоль почти спала с лица. Самое главное для меня, чтобы поправились горло и язык, чтобы я есть мог всё — тогда я быстро поднимусь на ноги. В нашем питании отсутствуют не только фрукты, но и овощи, а от этих каш меня тянет на рвоту — до того они надоели…

Целую тебя.

29 июля 1943 г. Макс”

Дальше следовала череда госпиталей: Липецк, Ульяновск, наконец, его отправили с эшелоном в Ташкент.

Врачи скрывали горькую правду, обнадёживали, обещая полное выздоровление. Они не договаривали — хирургической практики в подобной области не было: 2—3 успешных исхода на сотню операций. Здесь, в Ташкенте, нашлись высококвалифицированные хирурги, но и они долго не решалась делать сложную операцию.

Наконец, врачи назначили день операции — 28 декабря. На этом, к слову, настоял он сам…

Последнее письмо

...Это тёплое письмо, как талисман, будет всю жизнь хранить Ольга Львовна в своей сумочке из белой кожи, которую она брала с собой на Ямал, на Байкал, в Якутию, на Кавказ, в Прибалтику, в ГДР, Болгарию, Польшу, Чехословакию, словом, вплоть до самой смерти. Потому что это было последнее письмо её любимого мужа, где каждое слово дорогого стоило — он ещё раз пожалел её, вновь признавался в пылкой любви — и это за какую-то неделю до решающей операции. В нашей семье знают, что его показывали на конференции врачей: ему вся эта история представлялась ужасно смешной и страшно занятной! Он ждал развязки — что будет, то будет, всякому своя судьба. Надеялся даже ещё повоевать!

Ну, дорогая моя, мадам Леська, и измучился я, пока получил от тебя письмо! Забыла ты своего Максюху! Предана ты человеку, любишь его, то значит, есть о чём написать и когда написать. Если ты мне пишешь — значит хорошо! Поздравляю тебя с наступившим 1944 годом! Желаю тебе душевного спокойствия, здоровья и благополучия семейного очага! Конечно, разреши напомнить и о себе: не забывай своего Максуху, как и он не забывает тебя! О любви нам, наверное, поздно говорить, но всё же люблю-не люблю, а тебя я не на кого бы не сменил! Ха-ха! Правда, норову много! Но всё же Леська мне дорога! С папой твоим у меня нормальная переписка. Сейчас он жив-здоров, пока не работает. Целую тебя и сына.

20 декабря 1943 г. Твой Максуха.

Ташкент, госпиталь 3668/69,

отделение 4, палата 47”.

Последние недели две Лебедев уже не посещал роскошную кафедральную церковь на центральной площади Ташкента, а молился в палате перед образом Тихвинской походной иконы Богоматери. Он осенял себя крестом — и про себя, чуть шевеля губами, произносил очищающие слова молитвы. Он никогда не забывал, что был сыном священника. За это в офицерской палате партизанского “батюшку” шутливо прозвали “мычащим попом”. Офицерское окружение в целом относилось к нему доброжелательно. Правда, не все. К примеру, сосед-подполковник, бывший батальонный комиссар, написал на него донос начальнику госпиталя, правда, от своего имени. Поэтому последнее письмо матери, Екатерине Николаевне, Лебедев отправил ещё из офицерской палаты, а в солдатскую его вдруг перевели, без объяснения причин, в самый канун операции.

“Москва 1. Вспольный д. №19, кв. 7. Лебедевой Е.Н.

Дорогая Мамулька! Теперь получаю много писем!

За меня не беспокойся, уж если я с передовой пришёл с моей раной, то здесь теперь есть надежда, что останусь жив, правда, может быть, останусь до некоторой степени инвалидом и без орденов, но за орденами я не гнался. Награждают орденами больше других.… Ну да дело не в орденах. Моя совесть спокойна, я не щадил себя и отдал даже своё здоровье Родине. Не знаю, что будет после операции, но, может быть, ещё придётся и повоевать…

Целую тебя. Спасибо за хлопоты.

26 декабря 1943 г. Макс

Ташкент Э.Г. 3668/69. Отделение 4, палата 47.

Он верил в успех операции

…Со слов старшей медсестры эвакогоспиталя Анны Ильиничны Акопян, в последние дни Макс очень переживал “из-за отсутствия документов по денежному довольствию”. Несмотря на то, что всегда был душой компании, теперь “частенько ссорился, был очень раздражителен”. Персонал и товарищи относили это “на счёт ранения и фронтовых переживаний”. В отношении же медсестёр он резко отличался от других “корректностью и изысканной вежливостью”. На вид “совсем здоровый, ходячий человек”. Только “на затылке была большая шишка и речь невнятная, затруднительная”…

Оперировал его 28 декабря в 11 часов дня доцент-харьковчанин Волошин, опытный и авторитетный врач, делавший здесь не раз самые сложные операции. Со слов врача Вагиной, начальника 4-го отделения, и его лечащего врача Гофштейна, операция в целом прошла “художественно хорошо, классически”. Состояние больного ухудшилось, когда ему уже накладывали швы, “появилось расстройство дыхания с частым кашлем, затем наступил паралич дыхательного центра”. Смерть констатировали в 14 часов.

“Похоронка” шла больше года...

 

Что он вспоминал в последнее мгновение, на границе жизни и смерти? Добрейшей души мать, Екатерину Николаевну, отца-священника Сергея Алексеевича, давшего ему правила духовной жизни, братьев и сестёр, наконец, бойкого шалуна-сына Лёвика и свою Леську, красавицу-жену, которая когда-то давно первой призналась ему в любви и никогда не поверит в его смерть.

“Похоронка” шла больше года

Ольга Львовна получила извещение о смерти своего мужа в самый канун Великой Победы, ничего не рассказав сыну до его 11-летия. Лёвика и так три раза снимали с поезда, когда он сбегал на фронт. И скажи ему прямо о случившемся — побежит мстить за отца! Когда, наконец, мать рассказала правду, сын-подросток пожелал отправиться учиться в Рижское нахимовское училище, чтобы быть таким, как отец…

На основании извещения она получила денежный аттестат, но так им и не воспользовалась. Однажды к ней с сестрой мужа, Ганной Сергеевной, пришла в слезах первая жена Макса Сергеевича Елена, и, рыдая, пожаловалась, что не работает и не может содержать сына. Ольга Львовна не стала делить пособие на двоих детей и отдала Елене денежный аттестат — со свойственным ей внутренним благородством:

— Я работаю, хорошо получаю. Возьмите, в данный момент вам он нужнее.

В воспитании сына-подростка ей помогал вернувшийся из ссылки старик-отец, а также брат мужа Андрей Сергеевич, морской офицер, который не только её опекал, но даже пытался ухаживать.

Вообще, Ольга Львовна не раз отвечала отказом на предложения ей, молодой ещё вдове, руки и сердца:

— У меня уже был чудесный муж. И такого, как Макс, больше не будет!..

Последние дни

В дни 60-летнего юбилея, в 1970 г., её буквально завалили именными подарками: самым дорогим ей показался редкой работы сервиз, подарок 1-го МАРЗа, того самого завода, где они встретились с Максом…

Приехал с поздравлениями и тот самый напарник-штрафник Лебедева, теперь подполковник, которого, легкораненного, тот в разведке не бросил, а дотащил, как положено, до своего окопа.

...Её не стало в конце августа 1977 г. В свои 67 лет она ещё работала главным инженером ПКБ Главмосавтотранса Мосгорисполкома. И сгорела в болезни за три дня. Тогда я был зачислен на первый курс МИРЭА. И последними её словами, сказанными близкой подруге Ольге Владимировне Келлер, были, конечно же, слова о муже:

— Как это здорово! Как хорошо, что у меня все студенты. Об этом мечтал Макс...