Анфас и профиль

 

Вид на Немецкую слободу на реке Яуза. И.Р.Сторн. Середина XVII в.

 

О Немецкой слободе в Москве

Вопреки довольно распространённому мнению до времени правления Петра I русские вовсе не жили в изоляции от остального мира. Через порт Архангельска вёлся оживлённый торг с европейскими странами, во всех больших городах существовали «Гостиные дворы», в которых хранились товары иноземных купцов, приезжавших в Россию. Кроме того, из Москвы отправлялись посольства, и в XVII вв. установились довольно регулярные дипломатические отношения с Китаем, предпринимались попытки проникнуть через Персию и Хиву в Афганистан и далее в индийские княжества. Московские государи во все времена принимали к себе на службу иностранцев, правда, в разные периоды к одним благоволили больше, к другим меньше. В Средние века вне конкуренции при дворах русских князей были византийские греки — духовные наставники, книжники и художники. Чуть позже в большой фавор вошли итальянцы, оставившие столь заметный след в русской архитектуре. Царю Ивану Васильевичу Грозному по сердцу пришлись деловитые и ловкие сыны Альбиона — он осыпал англичан милостями, одаривал льготами и привилегиями в торговле, поручал многие дела, чем жёстко ранил сердца подданных, ревновавших к иноземцам и втихомолку даже прозвавших его «английский царь». У Романовых в чести были выходцы из Северной Европы: датчане, голландцы, шведы, саксонцы, голштинцы. Немало приезжало, кроме того, шотландцев и швейцарцев, заслуженно слывших верными и отважными воинами (вообще, в русском войске служило много офицеров-иноземцев, в особенности артиллеристов и военных инженеров). Все врачи, аптекари, архитекторы, геологи-«рудознатцы» также приехали из Европы. Да и подавляющее большинство литейщиков, стекольщиков, производителей бумаги, искусных оружейников были иноземцами.

Коренное различие «западничества» Петра Алексеевича и его отца, царя Алексея Михайловича, заключалось в отношении к иностранцам. Если Пётр I пытался им уподобиться, насильно выстраивая Русь на европейский лад, то его предшественники не видели в иноземцах достойного примера для подражания. Когда количество прибывших в столицу серьёзно увеличилось, им всем приказали поселиться в одном месте — в особой Немецкой слободе, вблизи от Москвы. (Слободами с XIV в. называли поселения, основываемые на незаселённых прежде землях свободными служилыми и ремесленными людьми, вообще теми, кто не занимался крестьянским трудом). Вот как это произошло...

Надо сказать, что до середины XVI в. иноземцы селились в самой Москве, большей частью в районе нынешней Покровки. С началом Ливонской войны число иностранцев в городе значительно увеличилось за счёт пленных, которых на первом этапе войны захватили очень много. Обжившись в Москве, многие бывшие подданные Ливонского ордена стали заниматься различными промыслами, ремёслами и торгом, обжились, пустили корни. От царя они получили привилегию на торговлю вином и пивом, приносившую немалую прибыль. Многие из них, несмотря на статус пленников, разбогатев и чувствуя себя персонами, находящимися под прямым покровительством царя, стали смотреть на россиян свысока, что тех раздражало, порождая недовольство и зависть. Особенно восставало против засилья иностранцев в столице и их вольготной жизни православное духовенство, недовольное обилием инославных, «порождавших соблазн своим суеверием», а кроме того «спаивавших русское дворянство». Покуда иноземцам покровительствовал государь, причинять вред московским ливонцам никто не смел, но всё изменилось в 1578 г., когда в Ливонской войне произошёл перелом, и русские рати стали терпеть поражения. Теперь большая колония пленных внутри столицы стала казаться опасной и самому царю, а потому, с его негласного дозволения, давнишнему недовольству москвичей позволили дать выход. При полном попустительстве властей по Москве прокаталась волна погромов, во время которых многие из иноземцев были убиты, а их дворы, лавки и дома разгромлены и разграблены. Тех, кто уцелел, выселили за пределы городской черты, в поля за село Елохово, между рекой Яузой и ручьём Кукуй. Так появилась новая, особая слобода. В качестве особой милости за иностранцами, появшимися в этой слободе, оставили привилегию торговать горячительными напитками, кроме того, они стали строить мельницы и заниматься ремёслами. Поселение назвали Немецкой слободой, которая просуществовала относительно недолго, став жертвой Смутного времени. Сначала на благополучие немцев позарилось войско Лжедмитрия Первого, а окончательно её уничтожили поляки, весной 1611 г. спалившие большую часть Москвы и пригородные слободы. Разорение было таким полным и окончательным, что уцелевшие в этой передряге иноземцы сочли возрождение своего поселения невозможным. И это не было преувеличением — Немецкую слободу разграбили и выжгли так, что по сию пору материальных следов её существования не обнаружено — встречаются лишь упоминания в старинных документах. Большинство тех «немцев», оставшихся в живых после разорения слободы, подались в Архангельск, рассчитывая получить места на купеческих кораблях, каждое лето приходивших туда для ведения торга, и выбраться из России в Европу, чтобы вернуться в родные края. После столь массового «исхода» из Москвы в городе остались очень немногие иноземцы, и избранный на царство в 1613 г. первый царь из дома Романовых Михаил Фёдорович дозволил им селиться в самой Москве — там, где будет удобнее. Пользуясь этой неожиданной милостью, что называется, «по старой памяти», иноземцы поселились на Покровке, где когда-то жили прежде, и вскоре на этой улице им принадлежало уже более полусотни дворов. Первый царь новой династии отчаянно нуждался в самых разных профессионалах-специалистах, взяться которым в России было просто неоткуда. Дефицит восполняли, опять-таки приглашая на службу иностранцев, которые, приезжая в Москву, селились поближе « к своим» на Покровке или Бронной, где и жили оружейники, латники, серебряных и золотых дел мастера. Держаться вместе иностранцев понуждала не только взаимная симпатия и общие дела, но и атмосфера неприязни, которой они были окружены в Москве. Пережитая интервенция и оккупация войсками Лжедмитрия и поляков не прошли даром для русских, и они смотрели на иноземцев с подозрением, видя в каждом виновника русских бед. Чужие обычаи, религиозные воззрения, костюмы, непонятная речь только подливали масла в огонь, поэтому столкновения между обеими сторонами в городе были весьма нередки. Поодиночке заходить русскому на Покровку или Бронную, как и иноземцу на «чужую» территорию, было небезопасно, поэтому общались они только по делу, на нейтральной территории рынков, а уж если нужда заставляла показаться во враждебном районе, то шли туда большой компанией, чтобы в случае чего можно было отбиться. Впрочем, эту ситуацию нельзя было назвать исключительно московской, она стала нормой городской жизни, характерной для любой европейской столицы, где складывались слободы, населённые иностранцами.

В России ситуация развивалась по известным мировым сценариям — только если в Париже гугенотов вырезали в ночь перед праздником св. Варфоломея, то в Москве дело решил митрополит Новгородский Никон, ратовавший за чистоту православия. После того как в 1652 г. он занял патриарший престол, по его настоянию иноверцев выселили за пределы городской черты. Кроме религиозного аспекта, в этом шаге русских властей просматривалась попытка решения целого ряда накопившихся проблем во взаимоотношениях с иностранцами. Прислушивавшийся к мнению патриарха тогдашний государь Алексей Михайлович издал указ, который требовал, чтобы «Афанасий Иванов и Богдан Арефьев строили Новую Иноземную слободу за Покровскими воротами, за земляным городом подле Яузы-реки, где были впредь всего немецкие дворы при прежних великих государях».

Эта Новонемецкая слобода существовала как совершенно обособленная колония, подведомственная сразу нескольким русским учреждениям: Земскому, Пушкарскому и Иноземному приказам. В сущности, как и упоминалось в царском указе, слобода осталась на том же месте, где располагалась после погрома середины XVI в. — вблизи ручья Кукуй, но если раньше там жили главным образом этнические немцы, выходцы из Прибалтики, то теперь здесь обосновались и остальные московские европейцы. Всех их русские называли «немцами», производя эту кличку от слова «немые» или «немтыри», т.е. не умеющие говорить «по-человечески», не знающие русского языка вовсе или плохо на нём говорящие. В новой слободе «немцам» разрешили жить своим мирком, даже строить собственные храмы и молитвенные дома — но при переходе в русское подданство иноземцы обязаны были принять крещение по православному обряду.

Надо сказать, что по исповеданию московские «немцы» в большинстве своём принадлежали к протестантизму, однако среди них были последователи его разных течений, поэтому на берегах Кукуя во второй половине XVII столетия возникли две лютеранские кирхи, прихожанами которых стали главным образом немцы, датчане, шведы, а также реформатская кирха, где для молитвы собирались главным образом голландцы, английские пуритане и французы-гугеноты. Несмотря на то, что слобожане жили довольно сплочённой общиной, стараясь держаться вместе, в вопросах веры они были принципиальны, и лютеранские кирхи не имели никаких официальных сношений с реформатским храмом. Католики же, жившие в слободе, так и вовсе остались без костёла — ближайший был где-нибудь в Литве или на польских землях. Этот разнобой в вопросах веры, а также неприязненное отношение к ним в Московии, часто становилось препятствием для тех, кто желал бы приехать на службу к русскому царю. Кстати, из этого затруднения католики выходили, действуя нелегально — с купеческими караванами в Москву тайно прибывали католические патеры, большей частью принадлежавшие ордену иезуитов. Они совершали службы и исполняли требы в домах слобожан-католиков, но долго задерживаться в Москве не рисковали даже самые отчаянные — в случае их поимки быть беде!

Как уже упоминалось, на территории новой Немецкой слободы иностранцам позволялось вести привычный образ жизни, который весьма отличался от русского. Если в слободском трактире выпить чашку кофе и выкурить трубку табаку было делом вполне обычным, то в остальной Москве всем этим «баловались» только в подпольных притонах, где среди прочих запретных удовольствий предлагали тот же кофе и табак, который, между прочим, курили из коровьих рогов. В том, что эти земные радости были известны москвичам, сомневаться не приходится, т.к. сохранились судебные приговоры, вынесенные тем, кого уличали в употреблении кофе и «питие дымного табаку». За это, а также за поедание «еретической травы салат» и ещё некоторые поступки, примерно равные им (в случае поимки и доказательства вины в суде), виновных по законам Московии приговаривали к битью кнутом. Кроме «диетических» ограничений русским людям под страхом сурового наказания запрещалось ношение европейского платья, бритьё бород, «иноземный убор волосов» и ношение париков — за подобное царским указом сулилась «великая опала». Большинство подданных русского царя было вполне солидарно с властью, считая, что вводимые ею запреты перенимать иноземные обычаи являются благом, а иерархи Православной церкви во главе с патриархом не раз призывали Алексея Михайловича уничтожить слободу как «гнездилище разврата» и «всю прелесть кукуйскую сжечь, а молельни еретические разрушить».

Среди русских прочно укоренилось мнение, что в Немецкой слободе царит соблазнительная «вольность нравов». Основанием тому была контрабанда кофе и табака, которые попадали в московские притоны именно через слободу, где ими торговали открыто, получая с караванами из Архангельска, куда приходили корабли из разных европейских стран. «Природных» россиян-москвичей также возмущали и слишком открытые платья «немок», и их столь же открытый, не теремной образ жизни. Не меньше раздражало благочестивых людей музицирование в кукуйских трактирах и частных домах, светское пение, танцы, фейерверки и вообще всё непривычное, привлекавшее внимание, а стало быть «искусительное».

В свою очередь, иноземцы в разговорах между собой очень порицали русских за чрезмерное пьянство, склонность к воровству и манеру ведения торговых дел, при которой надувательство и необязательность в выполнении обещаний считались особой удалью и ловкостью. Также смущали иностранцев тягучая лень москвичей, их неряшливость, грязь на улицах — в самом центре города, по всему течению реки Неглинной (там, где нынче Кузнецкий мост, Театральная площадь и Кремлёвский сад) многие века лежали «великие и непролазные грязи», а точнее, целые уличные болота, в которые вываливали мусор и нечистоты со дворов. То же самое было и в торговых рядах возле Кремля, и подле стен Китай-города. Много пересудов в слободе, между прочим, вызывал неприкрытый блуд, процветавший в Москве при внешнем благочестии. Истовые молельщики, постники, яростные обличители иноземных обычаев, москвичи словно не замечали того, что творилось вокруг общественных бань на Москве-реке, в которых вперемешку мылись мужчины, женщины и дети, нагишом, прямо по улице, бегавшие окунаться после парилки.

Однако, несмотря на противоречия и взаимные претензии, иноземцы не спешили покинуть Москву — соблазняясь выгодами русской службы, они соглашались терпеть все перечисленные неудобства. В свою очередь русские, сколь бы ни ругали порядки слободы, разорять её не хотели, понимая, что без мастеров и торговли им не обойтись. В итоге, все старались соблюдать зафиксированный статус-кво: «немцы» жили замкнутым миром, в котором действовало общинное самоуправление, а москвичи — по законам своего царства. Благодаря столь строго соблюдаемому разделению, жизнь в Москве и слободе настолько отличалась, что даже летоисчисление у них было разным! Русские вели счёт «от Сотворения мира», а жители Немецкой слободы, по европейскому обычаю, «от Рождества Христова», поэтому в год, когда родился Пётр Великий, 1 января немцы встречали новый, 1672-й, русские же — 7180-й, вступление в который по церковному календарю отметили 1 сентября. Спустя 28 лет этот государь издаст свои знаменитые указы, обязывавшие россиян жить по европейским законам и правилам. За это по сию пору одни Петра I славят, другие проклинают...

Валерий ЯРХО