Разговор с читателем

На вопросы наших читателей
отвечает историк Дмитрий КАРЦЕВ

 

Достаточно вспомнить имена Саввы Морозова или купцов Рябушинских, чтобы убедиться в том, насколько значительную роль сыграли старообрядцы в истории российского дореволюционного капитализма. Некоторые исследователи даже полагают, что к 1917 г. большинство представителей торгово-промышленного класса России составляли именно староверы. Секрет в том, что большая предпринимательская активность нисколько не противоречила весьма консервативным религиозным воззрениям выходцев из старообрядческих общин.

Первые старообрядцы — борцы против реформ Никона — были исполнены глубокой веры в то, что они стали свидетелями и участниками главной драмы в истории человечества — наступления царства Антихриста. Ощущение «последних времён», вообще свойственное средневековому сознанию, в условиях вполне реальной изолированности от внешнего мира создавало у старообрядцев совершенно особую общинную этику. Наиболее ярые противники Никона решались даже на самоубийства, посчитав земную жизнь отныне бессмысленной — случаи самосожжения имели место даже в XIX в. Остальные приходили к выводу, что в покинутом благодатью мире осталась лишь небольшая группа истинных ревнителей веры, и поддержка друг друга превратилась для них едва ли не в главное мирское дело. Так формировалась специфическая старообрядческая «коллективная солидарность».

Занять высокое место в модернизированном мире смогли те из этих религиозных радикалов, кто был наименее радикален. Те, кто убедившись, что жизнь продолжается, решил как-то к ней приспособиться, не изменяя при этом своим религиозным принципам.

Ярким примером тут может служить история Выговской пустыни, одного из многочисленных оплотов старообрядчества на Севере России. Вынужденные приспосабливаться к суровой местной природе, её обитатели освоили подсечное земледелие, разводили скот, занимались рыбной ловлей, доходя порой до Шпицбергена. Однако даже этих, поистине героических усилий не всегда хватало для содержания монастыря.

Поскольку новая столица страны — Санкт-Петербург — находилась относительно недалеко от обители, обитатели пустыни приняли решение заняться посреднической торговлей хлебом. Покупая хлеб в других городах и сёлах, старообрядцы затем переправляли его в столицу, обеспечивавшуюся исключительно привозными продуктами. Посреднический «бизнес» был чрезвычайно выгоден: известно, что четверть ржи в начале XVIII в. стоила в Москве рубль, а в Петербурге — более трёх. При этом на всех этапах пути в сделках участвовали, как правило, только купцы-старообрядцы, исключение составляли лишь покупатели и иногда сами хлеборобы. Такой подход к делу сохранился и впоследствии. В результате староверы создали обширную торгово-промышленную сеть, раскинувшуюся по всей стране.

Тяжёлые условия новых мест жизни — а это был север страны, Зауралье, Сибирь, — а также жёсткая политика властей (Пётр I, например, обложил их удвоенной подушной податью) заставляли староверов цепляться за любую возможность выжить. Лишённые поддержки государства, они вынуждены были самостоятельно справляться со стоящими на их пути барьерами, и это создавало совершенно особый подход к жизни, своеобразную «протестантскую этику» по-русски.

Но важен ещё и тот мировоззренческий шок, который старообрядцы пережили в самом начале истории своего движения: и через столетия их не покидало ощущение собственной избранности, с одной стороны, и осознание необходимости особого поведения, с другой. Это была своего рода «мирская аскеза», в соответствии с которой жили многие поколения старообрядцев.

Староверы с охотой принимали технические новшества модернизированного мира — это была дань многовековой традиции бороться за выживание всеми доступными средствами, но при этом сохраняли собственный моральный кодекс, рассматривая всякие технические усовершенствования исключительно функционально и не меняя привычный ход духовной жизни.

Старообрядцев нередко сравнивают с английскими пуританами, сочетавшими рациональное поведение с чрезвычайно консервативной моралью. Трудно сейчас оценить, какую роль староверы сыграли бы в дальнейшей истории России, не случись в 1917 г. большевистской революции. Возможно, их ожидала полная ассимиляция с постепенной потерей характерных черт, но, возможно, они могли бы, напротив, стать движущей силой русского капитализма, распространив некоторые свои поведенческие черты на остальные слои общества. Во всяком случае, предпосылки к этому существовали.