Путевые впечатления генерал-литератора

Александр Дюма в русском монастыре
и в киргизской кибитке

Александр Дюма (1802—1870) всегда мечтал путешествовать по России. В 1845 г. жена знаменитого русского трагика В. Каратыгина записала впечатления о встрече с Дюма в Париже: «Со свойственной ему любознательностью расспрашивая нас о России, Дюма высказывал давнишнее свое желание посетить нашу родину, взглянуть на обе столицы, на окрестности Москвы, на поле Полтавы, но в особенности желал взглянуть на нашего императора». На императора Николая I взглянуть-то ему и не удалось. После скандала с Астольфом де Кюстином въезд известных писателей-иностранцев в Россию оказался практически под запретом. Мечта Дюма сбылась в 1858 г. Проживавший в Париже известный литератор, богач и меценат Г.Кушелев-Безбородко пригласил писателя к себе в гости, а затем пообещал показать Петербург и любые другие русские города — при новом императоре Александре II и объявленной им гласности создались более благоприятные условия для такой поездки. Путешествие автора «Трех мушкетеров» началось. 15 июня 1858 г. он отбыл из Парижа, 19-го он уже в Кронштадте, 4 августа его встречает Москва, 18 сентября он осматривает Троице-Сергиеву лавру, осень он проводит на Кавказе и в калмыцких степях, а в начале марта 1859 г. через Марсель Дюма возвращается в Париж. «Путевые впечатления» Дюма — это многогранная книга, которая включает в себя и то, что наблюдал Дюма своим проницательным взглядом в России, и его огромные исторические и страноведческие знания, и ту информацию, которую он почерпнул из разговоров со спутниками и собеседниками во время своего путешествия. И все это сплавлено в одно целое могучей личностью автора. «Я перебрал, продумал свои впечатления и описал их для тех, кто прочтет эти строки; быть может, сделано это плохо, но я не описывал ничего такого, чего бы не пережил сам», — так Дюма напутствует читателей своих «Путевых впечатлений».

ТРОИЦЕ-СЕРГИЕВА ЛАВРА

Ехали мы довольно быстро и к заходу солнца добрались до Троицкого.
Трудно представить себе что-либо более ослепительное, чем этот огромный монастырь, величиной с целый город, в такое время дня, когда косые лучи солнца отражаются в позолоченных шпилях и маковках.
На подступах к Троицкому вы проезжаете по довольно обширному посаду, возникшему вокруг монастыря; oн насчитывает тысячу домов и шесть церквей.
Местность вокруг монастыря холмистая, что придает ей более живописный вид, чем это свойственно русским городам, обычно расположенным на равнинах; сам монастырь возвышается над всем; он окружен высокой и толстой крепостной стеной с восемью сторожевыми башнями.
Это живое средневековье — совсем как Эгморт, как Авиньон.
Внутри крепостных стен размещаются колокольня, девять церквей, царский дворец, дом архимандрита и кельи монахов. Завтра мы туда пойдем. А сегодня мы ужинаем и ночуем в монастырском заезжем дворе.
Сказав: ужинаем в заезжем дворе, я неправильно выразился. Следовало сказать: ужинаем в помещении заезжего двора; то, как я отозвался о заезжих дворах Коневца и Валаама, насторожило Нарышкина (Дмитрий Павлович Нарышкин — камергер Императорского двора; во время своего пребывания в Москве Дюма жил на его даче в Петровском парке. — Ред.), и в ящиках нашей кареты оказался уложенный Дидье Деланжем (управляющий Нарышкина, сопровождал Дюма в его путешествии. — Ред.) изысканный ужин, приготовленный в Москве. Так что речь идет только о комнатах и постелях. Комнаты грязные, а постели жесткие. Но в конце концов за чашкой превосходного чая и дружеской беседой можно без труда дотянуть до двух часов ночи, а если встать в шесть утра, то дело сведется всего-навсего к четырем часам мучений.

Ну, а в обители святого Сергия вполне можно пойти на четыре часа мучений.
Впрочем, эти мучения становятся легкими и даже сладостными для некоторых паломников и паломниц. Троицкая лавра, как уверяют хорошо осведомленные люди, не просто место религиозного паломничества; она имеет и чисто мирские цели для тех, кто не боится прикрыть флером святости человеческие страсти. Какой русский рискнет погрешить против истинного православия, запретив своей жене паломничество в Троицкую лавру? Подобный запрет был бы настоящим скандалом, и, нужно сказать, таких скандалов ни разу не случалось. Ну, а оказавшись в Лавре, вы можете совершенно случайно встретить кого-то, чье присутствие будет для вас неожиданным, но, благодарение Господу, отнюдь не неприятным. Вы обмениваетесь парой незначащих слов, называете номер своей комнаты. Остальное уже зависит от смекалки вашего партнера и филантропической предусмотрительности зодчего, строившего заезжий двор на благо и процветание монастыря.
Hа следующий день вы возносите благодарность святому Сергию, даже не припоминая хорошо или дурно вам было спать. Да и первые анахореты, отшельники Фиваидской пустыни, разве не спали на камнях?
Я был готов войти в монастырь, как только отворят ворота. Спор на историческую тему, который я вел накануне за чаем с Нарышкиным, подстегивал мое любопытство.
Я утверждал, что у входа в Успенский собор, слева, находится надгробная плита в шесть футов длиной, распиленная на уровне пятого фута с той стороны, где должна находиться голова покойника.
Это связано с легендой о Петре Великом, которую при мне рассказывали моему старому другу господину де Вильнав.

Автограф Александра Дюма. Перевод стихотворения М.Ю. Лермонтова «Горные вершины»	Карикатура на путешествующего по России А. Дюма

Итак, я поспешно вступил под сводчатые ворота и по красивой аллее, усаженной деревьями, дошел до собора, окруженного решетчатой оградой монастырского кладбища.
Сделав четыре-пять шагов внутри ограды, я испустил радостный крик. Моя плита была тут, распиленная на уровне пятого фута, и хотя я плохо разбираю русские буквы, но, сопоставляя их с греческими, на которые они очень похожи, прочитал на плите имя Авраама Лопухина.
Я помчался объявить Нарышкину о своем триумфе. Он еще спал. Пришлось его разбудить. Это было ему наказанием. А вот и сама легенда.
Мы уже рассказывали о заговоре Евдокии Алексеевны Лопухиной в пользу ее сына Алексея. Мы говорили, как в этот заговор вступил влюбленный в нее боярин Глебов.
И наконец мы рассказали, как он был посажен на кол на эшафоте, по трем углам которого на плаxax были выставлены головы его сообщников.
На четвертой, пустой, плаxe стояло имя Авраама Лопухина, ускользнувшего oт гнева царя, который, несмотря на самые усердные розыски, не мог его схватить. Авраам Лопухин укрылся в Троицком монастыре, постригся в монахи и умер своей смертью три или четыре года спустя. Его похоронили на монастырском кладбище.
Петр I, не знавший при жизни Лопухина, что он удалился в монастырь, услышал о его смерти от самого настоятеля, который, уповая на почтение Петра к монастырю, надеялся избежать кары. Первая мысль царя была — выкопать труп и обезглавить его, но, вняв просьбе настоятеля, умолявшего не совершать подобного святотатства, царь ограничился тем, что приказал распилить надгробную плиту на уровне головы. Не имея возможности обезглавить труп, он обезглавил накрывший его камень. В этой казни есть что-то одновременно от законника и от дикаря.
Нарышкина всегда изумляло, что я знаю историю России лучше, чем сами русские.
Удовлетворив свое тщеславие, я вернулся в собор; мне нужно было посмотреть там еще кое-что.
Это был алтарь, под покровом которого спрятала Петра I его мать Наталия в день, когда она укрылась в соборе, спасаясь от стрельцов. Я нашел алтарь: двуглавый орел указывает место, где происходила эта сцена.
Я продолжил свои поиски и нашел в углу гробницу Бориса Годунова, его сына Феодора и дочери Ксении, изнасилованной Самозванцем (а может быть, кто знает, истинным Димитрием).
Их тела были перевезены в Троицкую лавру из Москвы. Борис всегда питал к лавре величайшее почтение и щедро осыпал ее дарами.

Троицкий монастырь. Северная часть. Литография А. Дюрана. 1847 г.

Иоанн Грозный, Иоанн Безумный, Иоанн Бешеный также глубоко почитал святого Сергия, в чью раку положил будущего тирана его отец Василий Иоаннович в самый день рождения.
Эта рака святого, куда был положен Иоанн IV, — проявление благочестия, которое не принесло России большого счастья, — вся из позолоченного серебра. Она находится в Троицком соборе, а не в том, где укрывался Петр I и похоронены Борис и его дети.
Над ней установлен серебряный балдахин, покоящийся на четырех столбax того же металла. Этот балдахин был подарен в 1737 г. императрицей Анной. Он весит тысячу фунтов. Самые богатые дары святые обычно получают от распутных императриц и от жестоких царей.
Этот второй собор богаче первого, он построен на месте, где патриарх Никон нашел тело святого Сергия после похода татар на Москву под водительством Едигея.
Само собой очевидно, что захватчики, будучи магометанами, полностью разорили монастырь. Само собой разумеется и то, что при их приближении монахи разбежались.
Предав Москву oгню и залив ее кровью, татары вернулись в Казань, подобно тому, как входит в свое русло разлившаяся во время половодья река.
Тогда возвратились и монахи, но не в свои кельи — татары сровняли их с землей, — а в руины монастыря...
Среди этих руин патриарх Никон обнаружил тело святого Сергия в полной сохранности. Это было в 1422 г. (Дюма ошибся: это не патриарх Никон, а преподобный Никон Радонежский, ученик Сергия, после смерти которого св. Никон стал игуменом Троицкой обители. — Ред.) Он возвел новые жилые строения; ему помогли набожные князья; нетленность тела святого Сергия казалась чудом и привлекла со всех сторон любопытство и благоговение верующих. Монастырь богател за счет их даров и княжеских пожертвований. Мы уже говорили, что самыми щедрыми оказались Иоанн Грозный и Борис Годунов.
В Москве, во дворце этого самого патриарха Никона, нам показали некоторые из его священнических одеяний: омофор — нечто вроде столы, которую носили перекинутой через плечо, так что она ниспадала на грудь, и просторную тунику, всю расшитую жемчугом и драгоценными камнями, так что она весит пятьдесят русских фунтов.
В Смутное время, при Лжедимитрии, которого обвиняли в том, что он намеревался привести в Россию поляков, несметные богатства Троицкого монастыря пошли на то, чтобы заплатить защитникам старой Руси; они же нашли убежище за его стенами; поляки же, зная, что в одном этом монастыре хранится сокровищ больше, чем во всей Польше, осадили его в 1609 г. под водительством великого гетмана Сапеги. Самым грозным их противником стал тогда простой монах; брат Авраам Палицын пошел бродить по стране, проповедуя священную войну, призывая бояр и князей поступиться ради отечества своими интересами, дружбой и даже ненавистью, что особенно трудно; это он убедил князя Пожарского пойти на Москву и привел к нему нижегородского мясника Минина.
Наконец, после семи месяцев бесплодной осады, поляки запросили мира. Он был подписан в 1616 г. в деревне Деулино, одном лье от монастыря, которому она принадлежала.
В 1764 г., в год, когда Екатерина конфисковала имущество церкви в пользу государства, Троицкий монастырь имел в своем подчинении четырнадцать других монастырей и владел ста шестью тысячами восемьсот восемью крепостными душами.
Святой Сергий родился в Ростове в 1315 г. (ок. 1321 г. — Ред.) Решив предаться созерцанию и уединению, он попросил у князя Андрея Радонежского клочок земли, на котором построил свой первый скит. Вместо нескольких футов земли, о которых просил святой Сергий, князь дал ему квадратную версту.
Рядом со своим скитом святой Сергий воздвиг церковь, посвященную Троице. Отсюда и нынешнее название монастыря, который включает в себя эту маленькую церковь.
Могила князя Андрея Радонежского, первого дарителя земли, находится рядом с могилой святого Сергия, в церкви Троицы. Чтобы представить себе, какие богатства может заключать русский монастырь, нужно видеть сокровища Троицкой церкви. Десять больших залов заполнены драгоценными предметами: ризы, облачения митрополитов, надгробные покровы, врата алтаря, евангелия, требники, чаши, кресты, дароносицы. Глаза слепит сверкание алмазов и всевозможных драгоценных камней, как бы струящихся с тканей и священных украшений. Один-единственный алтарь оценивается в миллион пятьсот тысяч франков.
Среди всех этих сокровищ бросается в глаза в шкафу у двери конская уздечка и старый халат. Это уздечка князя Пожарского и халат Иоанна Грозного.
В числе наиболее драгоценных предметов посетителям показывают оникс, найденный в Сибири и подаренный митрополиту Платону Потемкиным. На нем виден естественный отпечаток распятия, у подножия которого молится коленопреклоненный человек. Наконец, как бы в противовес всем этим мирским сокровищам, нам показывают лохмотья рясы святого Сергия, который был, конечно, далек от мысли, что его преемник Никон будет носить тунику, отягченную пятьюдесятью фунтами драгоценных камней.
Когда-то в монастыре проживало триста монахов. Сегодня там не более ста.
Из всех владений, сохраненных монастырем, одно из самых любопытных — ресторан «Троица» в Москве. Он принадлежит монахам и весьма посещаем, если принять во внимание, что славится ухой из стерляди.
Впрочем, там разрешено пить и напиваться, как во всех других кабачках. Единственное, что не дозволяется, — это запирать двери в отдельных кабинетах.
Думаю, что, если бы подобный запрет распространялся и на заезжий двор, это существенно сократило бы число паломников и паломниц в Лавре.
Пока я разглядывал надписи на дурного вкуса обелиске, воздвигнутом посреди двора митрополитом Платоном, Калино (Александр Калино, студент Московского университета, спутник Дюма. — Ред.) подвел ко мне молодого монаха, говорившего по-французски; однако ни одна душа в монастыре не знала об этом, и он умолял меня не разглашать тайну, которая могла бы весьма повредить ему в глазах начальства, — он надеялся, что ему не придется раскаяться в горячем желании познакомиться со мной. Оказывается, еще два месяца назад монастырские власти были предупреждены о моем приезде в Санкт-Петербург, и им было предписано, в случае, если я появлюсь в Троицком монастыре, остерегаться меня. Я так до сих пор и не могу понять, чего они должны были опасаться с моей стороны.
Пока мы выясняли это, к нам подошел Нарышкин. Он был не прочь самолично убедиться в знаменитом надрезе пилой, сделанном палачом Петра I на могиле Лопухина.
Увидев его собственными глазами, он проникся ко мне еще большим уважением.
Его приход преследовал еще одну цель: напомнить нам, что пора завтракать. У нашего боярина была твердая привычка: в любых жизненных обстоятельствах считать часы трапезы священными.
Мы вернулись в заезжий двор, где обнаружили благодаря Дидье Деланжу великолепный завтрак.
Я выразил желание посетить Вифанский монастырь — место рождения отца и матери святого Сергия.
Поскольку дороги были неважные, Дидье Деланж не счел уместным рисковать каретой своего хозяина. Поэтому он раздобыл нам средство передвижения, совершенно новое для меня, хотя весьма распространенное в России: тарантас.
Вообразите себе огромный паровозный котел на четырех колесах с окном в передней стенке, чтобы обозревать пейзаж, и отверстием сбоку для входа.
Подножка для тарантаса пока еще не изобретена. Мы попадали в него с помощью приставной лесенки, которую по мере надобности прилаживали или убирали. Когда пассажиры погрузились внутрь, лесенку прицепили к козлам.
Поскольку тарантас не подвешен на рессорах и не имеет скамеек, он устлан изнутри соломой, которую не в меру щепетильные пассажиры могут, если пожелают, сменить. Если поездка предполагается длительная и едут своей семьей, вместо соломы постилают два или три матраца; благодаря этому можно сэкономить на ночлегах в постоялых дворах и ехать днем и ночью.
В тарантасе могут без труда поместиться от пятнадцати до двадцати путешественников.
Увидев это устрашающее сооружение, имеющее некоторое сходство с коровой Дедала или быком Фаларида, Муане и Калино заявили, что, поскольку расстояние, которое предстоит проехать, не превышает трех верст, они пойдут пешком.
Что до Нарышкина, то он, насмешливо взирая на нас с балкона своими славянскими глазами, пожелал нам всяческих удовольствий.
— Признайтесь, — сказал я Женни, помогая ей вскарабкаться в экипаж, — он вполне заслужил, чтобы мы поймали его на слове...
Нам потребовалось добрых три четверти часа, чтобы проехать три версты по отвратительной дороге, но среди прелестного ландшафта. Поэтому, когда мы прибыли, оказалось, что Муане (Жан-Пьер Муане — французский художник-график; путешествие в Россию вместе с Дюма принесло ему известность. — Ред.) и Калино уже двадцать минут как там.
Читатель знает мое мнение о достопримечательностях, которые посещают, чтобы осмотреть их и в особенности, чтобы потом сказать: «Я это видел».
Вифанский монастырь относится к их числу.
В церкви находится гроб, который святой Сергий променял на позолоченную раку; могила архиепископа Платона, его портрет на смертном одре: пейзаж, нечто вроде места отдохновения на лоне природы — с ручейками, лужайками и деревьями, где пасутся всевозможные животные, и картина священного содержания, привезенная из Италии Суворовым, тем самым, который изображен в виде Ахилла подле Мраморного дворца в Санкт-Петербурге.
После посещения церкви нам осталось осмотреть жилище знаменитого митрополита Платона (митрополит Московский Платон (Левшин) — 1737—1812 гг., выдающийся церковный деятель, проповедник, ученый и православный педагог. — Ред.), которого в современной России, как мне показалось, склонны ставить выше его древнегреческого тезки.
Впрочем, это совсем простой маленький домик, над входом в который начертано истинно христианское пожелание: «Кто бы ты ни был, входящий, да благословит тебя Бог!».
За исключением столика, подаренного Людовиком XVI, и занавесок, вышитых Екатериной II, вся обстановка отличается большой простотой.
В спальне подле кровати висит на гвозде соломенная шляпа почтенного митрополита. С другой стороны, как бы для симметрии, рамка с французским четверостишием одного русского поэта; я привожу его не потому, что считаю удачным, поймите меня правильно, а просто каково оно есть:

Если бы вы сочинили этот стишок, любезный читатель, вы бы не стали его подписывать, и я тоже.
Правда, если бы вам велели сочинить по-русски то, что написал по-французски господин Белазецкий, вы оказались бы в весьма затруднительном положении.
Но у вас было бы перед ним то преимущество, что вы бы этого вообще не стали делать.

Перевела с франц.
А. ЖИРМУНСКАЯ

У КИРГИЗОВ

Нам предстояло проехать что-то около двухсот шестидесяти верст, примерно шестьдесят пять французских лье. По ровной местности и гладкой степной дороге это расстояние можно было одолеть в один день, если бы не приходилось тратить впустую по два часа на каждой станции.
Крест на шее, который для всякого русского чиновника обозначает ранг полковника, сокращает ожидание на полчаса или около того: бляха на одежде, обозначающая ранг генерала, сокращает ожидание почти на час. В России, как я уже говорил, все определяется чином. Напоминаю, что «чин» — это перевод французского слова «ранг». Только в России ранг не заслуживают, а получают, и с лицами, им обладающими, обращаются не в соответствии с их заслугами, а так, как полагается им по чину. Поэтому, по словам одного русского, чины — настоящая теплица для интриганов и воров.
Россия — страна, в которой советников больше, чем где бы то ни было и которая меньше всех прислушивается к советам. Итак, все эти титулы являются ступенями чинов, которые соответствуют воинским званиям.

Киргизские кибитки. В.Верещагин

Таким образом, если на почтовой станции капитан получил лошадей и их уже запрягли в карету, а в это время появляется полковник, то полагается выпрячь лошадей из кареты капитана и запрячь их в карету полковника. Точно так же происходит в случаях с полковником и генералом или с генералом и маршалом.
В моей подорожной значилось:
«Г-н Александр Дюма, французский литератор». Так как слово «литератор», не имеющее эквивалента в русском языке, было написано по-французски, а ни один смотритель почтовой станции не знал, что оно означает, Калино переводил мой титул как «генерал», и мне воздавались почести, полагающиеся моему чину.
Нет ничего более унылого, чем эти бесконечно тянущиеся плоские равнины, покрытые серым вереском, настолько необитаемые, что увидеть на горизонте силуэт всадника — целое событие, и вы можете проехать тридцать или сорок верст, не увидев, как взлетает хоть одна птица. Между первой и второй почтовыми станциями мы начали издали замечать то здесь, то там киргизские кибитки. Как и кибитки калмыков, они сделаны из войлока, имеют пирамидальную форму и отверстие наверху для выхода дыма от очага.
Киргизы — вовсе не коренные жители этих мест; они пришли из Туркестана и, возможно, происходят из Китая. Они — магометане и делятся на три орды: большую, среднюю и малую. Некогда всю степь от Урала и до Волги занимали калмыки. Но однажды пятьсот тысяч калмыков оседлали коней, погрузили свои кибитки на верблюдов и, под водительством хана Убачи, отправились в Китай. Река возвращалась к своему истоку. Но что же было причиной переселения?

Киргизский хан с женой

Одна из наиболее вероятных причин — систематическое ущемление в правах их главы и притеснение их как личностей, осуществляемое русским правительством. Незадолго до того Убача оказал русским ощутимую помощь в их походах против турков и ногайцев. Он самолично привел тридцать тысяч всадников для участия в кампании, завершившейся осадой и взятием Очакова. Однако наградой ему были лишь новые ограничения в правах. Своей властью он обратился с призывом ко всей орде, и результатом была почти всеобщая эмиграция.
Екатерина сразу потеряла полмиллиона подданных. Правда, и Убача выиграл от этого немного. Снявшись с места 5 января 1771 г. — в день, объявленный верховными жрецами как счастливый, — в числе семидесяти тысяч семей и пятисот тысяч душ, калмыки к концу того же года пришли в Китай, имея всего пятьдесят тысяч семей и триста тысяч человек. Они потеряли двести тысяч за восемь месяцев пути и за те две тысячи пятьсот лье, которые они прошли.
В течение многих лет местность, покинутая Убачой и его ордой, оставалась необитаемой. Но в 1803—1804 гг. там появились киргизские племена и с согласия русского правительства разбили свои кочевья на берегах Урала. Постепенно они продвинулись с востока на запад и дошли до берегов Волги.
Россия, весьма желавшая восполнить свои потери, уступила им семь или восемь миллионов гектаров между Волгой и Уралом: это было разумно для восьми тысяч семей, составлявших почти сорок тысяч человек. Но, в отличие от калмыков, племени доброго и смиренного, исповедовавшего ламаизм, киргизы, исповедовавшие магометанство, были настоящими грабителями. Нас об этом предупредили, и мы приняли это к сведению.
Мы видели их в 1814 г., этих блудных сыновей русской армии, одетых в остроконечные шапки и широкие шальвары, с их луками, стрелами и копьями, с их веревочными стременами и длинногривыми лошадьми. Они внушали ужас нашим крестьянам, которые раньше не имели представления о таких людях и особенно о такой одежде.
Сейчас у большинства из них ружье уже заменило лук и стрелы, но некоторые все же, за неимением ружей, которые не всем по карману, или из верности национальным традициям, по-прежнему сохраняют лук и стрелы.
Их кибитки, мимо которых мы проезжали и у порогов которых толпились женщины и дети, имели у основания десять—двенадцать футов в диаметре, то есть тридцать—тридцать пять футов в окружности. В них помещались кровать или циновка, сундук для одежды и кое-какая кухонная утварь.
Мы проехали через два-три таких кочевья и издали видели еще несколько, по пять-шесть кибиток в каждом.
Чтобы увезти одну такую кибитку и проживающую в ней семью, нужно не менее четырех верблюдов или восьми лошадей.
Киргизские лошади малорослы, быстроноги и неутомимы. Они питаются степной травой, и лишь изредка хозяева уделяют им внимание сверх того, чтобы снять с них узду и дать возможность свободно попастись. Разумеется, о ячмене или овсе для них нет и речи.
Поскольку степи не представляли ничего интересного для глаза, мы решили ехать без перерыва, ночью и днем, до того места, где начнутся озера. Так как мы заранее знали, что не найдем в пути абсолютно никакой пищи, мы запаслись хлебом, крутыми яйцами и вином. Кроме того, наши друзья в Саратове приготовили нам в дорогу двух жареных кур и вареного судака.
С наступлением ночи нам стали чинить препятствия с получением лошадей. Основанием для вежливого отказа было то, что в темноте на нас могут напасть киргизы. В ответ мы показали наши ружья; к тому же мы были убеждены, что поблизости от столь значительного казацкого поста, как тот, что стоит на озере Эльтон, нам нечего бояться. Опыт показал, что мы были правы. Около двух часов ночи мы все же остановились на почтовой станции, но отнюдь не из-за того, что боялись киргизов, а потому, что закоченели от холода.
Заморозки, как я говорил, настигли нас еще в Казани, снег — в Саратове, а в степи, где беспрепятственно гуляет ветер, было, наверное, шесть-семь градусов ниже нуля.
Мы уже говорили, что все русские почтовые станции построены по одному образцу: тот, кто видел одну, видел все. Четыре стены, беленные известью, две лавки, служащие по желанию кроватями или диванами, стол, две табуретки, пара стульев и печь с выступающей лежанкой; прибавим еще горячую воду, в которой заваривают местную траву, именуя ее чаем, — вот и все, что можно наверняка здесь найти. Но заметим, что в киргизской степи вода солоноватая, и люди с более изнеженным вкусом ее не пьют. Еды — никакой, абсолютно никакой!
Итак, в России, я не устаю это повторять, в путешествие надо брать с собой все необходимое: матрац, чтобы положить под бок, подушку, чтобы подсунуть под голову, пищу, чтобы было что положить в рот.
В перечне нашей провизии я назвал судака. Мои читатели, которым, может быть, когда-нибудь придется соприкоснуться с этой почтенной рыбой, позволят мне дать по ее поводу несколько разъяснений. Когда путешественник-гурман приезжает в Санкт-Петербург, он повсюду слышит разговоры о стерляди. Когда он говорит: «Я отправляюсь в путешествие по Волге», ему отвечают: «О, вам повезло! Вы будете есть стерлядь!» Пока же, в ожидании этого часа, его угощают супом из стерляди, который стоит пятнадцать рублей, ему подают фрикасе из стерляди, которое стоит пятьдесят. Он находит суп слишком жирным, а фрикасе пресным и, наконец, говорит: «Может быть, я ошибаюсь. Вот приеду на Волгу — посмотрю». И в самом деле, оказавшись на Волге, проехав Нижний Новгород, стоящий на слиянии Волги и Оки — этих стерляжьих рек, — он уже не видит ничего, кроме стерляди, ему подают только стерлядь: русские, у которых нет усов, облизывают губы, чтобы не потерять ни крошки, те же, у которых усы есть, не вытирают их, чтобы подольше сохранять запах рыбы. И каждый поет хвалы, один — Оке, другой — Волге, единственным рекам России, где можно найти эту потрясающую рыбу. Ну, а я — я рискую выступить противником такого повального обожания. Здесь культ стерляди — не разумная религия, а фетишизм.
Мясо у стерляди желтое, мягкое, почти безвкусное, и его приправляют слабыми пряностями под предлогом того, чтобы не заглушить ее первоначальный вкус, на самом же деле потому, что русские повара, люди без всякого воображения и — что еще хуже — без органа вкуса, не сумели найти для нее подходящий соус.

Вы можете сказать: «Но в России есть и французские повара, почему же они не придумали какой-нибудь новый, еще неизвестный соус?»
Да потому, что наши повара впадают в порок, противоположный русским. У них орган вкуса слишком развит, что создает предпочтения, а это — роковая вещь для повара.
Повар, имеющий предпочтения, заставляет вас есть то, что любит он, а не то, что любите вы. И когда вы настоятельно требуете приготовить блюдо по вашему, а не по его вкусу, он говорит себе с той яростью, какую служба в доме вырабатывает у слуг по отношению к хозяевам: «Ах, ты любишь это блюдо? Ну, хорошо, я приготовлю то, что тебе нравится!»
И если к этому блюду полагается пикантный соус, он нальет туда слишком много уксуса; если это брондада, он положит больше, чем следует, чесноку, если это куриное рагу под белым соусом, он насыплет больше, чем нужно, муки, если плов — переложит шафрана. В результате вы, более не находя вкусными блюда, которые любили, теряете к ним аппетит, вы их больше не заказываете, перестаете их есть и, вспоминая о них на каком-нибудь сборище гурманов, говорите: «Раньше я очень любил блюдо, а теперь уже не люблю: знаете, вкусы ведь меняются каждые семь лет». Это не вы его больше не любите, а ваш повар никогда его не любил.
Так вот, французские повара, которые не любят стерлядь, не дают себе труда придумать подходящий соус к рыбе, которая им не нравится. Все очень просто: тут дело не в кулинарии, а в философии.
Но послушайте меня, о путешественники, поднимающиеся вверх или спускающиеся вниз по Волге, — будь вы учениками Эгрефейля, Гримо де ла Реньера или Брийа-Саварена (известные французские гастрономы, последний был автором книги «Психология вкуса» — Ред.), — в одном ряду со стерлядью, рыбой аристократической и прославленной сверх меры, находится судак, рыба, доступная всем, обыкновенная, демократическая, незаслуженно презираемая, хотя по вкусу ее можно поставить между щукой и мерланом; способы приготовления его известны: его варят со специями и едят с растительным маслом и острым уксусным соусом, соусом тартар или майонезом. Он всегда вкусен, всегда сочен, всегда ароматен, с каким бы соусом вы его ни ели, и притом стоит две копейки за фунт, а стерлядь, даже на Волге, стоит рубль.
Правда, Калино, который не объедался стерлядью, учась в университете, в качестве русского человека, проникнутого русским духом, предпочитает стерлядь. Но, так как нас было двое против одного, а все вопросы решались большинством, мы подавили Калино и силой вынудили его есть судака. Он его ел так много и с таким удовольствием, что, в конце концов, присоединился к нашему мнению и отдал предпочтение судаку.
Прошу прощения за то, что отвлекся. Вернемся к почтовой станции: ведь ничто так не наталкивает на мысль о еде, как пустой стол.
Два часа мы проспали, закутавшись в шубы, я — как старший по возрасту — на лавке, остальные — на полу.
На рассвете мы выпили по чашке чаю, и я смотрел, как эти господа, кроме чая, опрокинули еще по стаканчику водки, ужасной водки, приготовленной из зерна, к которой я никак не мог привыкнуть. Потом мы снова двинулись в путь.

В юрте богатого киргиза В.Верещагин

Не видя ничего, кроме разбросанных там и сям кибиток да киргизских всадников с неизменными длинными копьями, двигавшихся от одного кочевья к другому, мы пересекали настоящую пустыню, даже не волнообразную, а совсем плоскую, без границ, — океан вереска, который весной, должно быть, выглядел свежим и зеленым ковром, а сейчас уже отцвел, покрывая всю степь ровной скатертью пыльно-серого цвета, лишь кое-где с рыжеватыми прожилками.
Я надеялся заметить хоть какую-нибудь дичь; но мой зоркий взгляд охотника уставал, притуплялся от этих огромных пустых пространств, не встречал ничего, кроме редких жаворонков да маленьких серых птичек вроде наших лесных жаворонков, которые, взлетая, издавали пронзительные крики и снова прятались в сотне шагов от того места, откуда их спугнули.
К полудню мы оставили справа озеро, названия которого я не знаю. Мне показалось, что я видел, как над ним вились белые и серые точки, должно быть, дикие гуси и чайки. Но они были в трех верстах от нас, и я нашел, что не стоит труда отклоняться от пути ради одного выстрела, возможно, еще и бесполезного.
Мы продолжали путь с тем большим рвением, что оставалось всего две станции до его конца. И в самом деле, около трех часов дня мы увидели перед собой протянувшееся на горизонте, как гигантское серебряное зеркало, озеро Эльтон — первую цель нашего маршрута.
Час спустя мы уже остановились на его северном берегу у конторы соляных копей. Вокруг конторы возвышались несколько деревянных домов, казарма и конюшни казачьего поста. Вокруг суетились люди, и мы спросили о причине суматохи. Нам необыкновенно повезло. На озеро Эльтон вчера приехал объезжавший округу гетман астраханских казаков генерал Беклемишев, друг генерала Лана. Прежде чем подробно приступить к их подробному описанию, скажем несколько слов о знаменитых соляных озерах, составляющих богатство южной России. Озера, которые мы посетили тогда, замечательны тем, что находятся в трех или четырех сотнях верст от Каспийского моря. Поэтому их происхождение, в отличие от озер возле Астрахани и озер, расположенных между Тереком и Волгой, нельзя объяснить отступлением моря, оставившего гигантские лужи во впадинах, где уровень воды был ниже.
В России насчитывается сто тридцать пять таких озер — из них восемьдесят совсем или почти совсем не эксплуатируются.
Откуда же в озере Эльтон и сходных с ним озерах появилась соль, которую из них получают? Несомненно, солевые запасы, заложенные природой в определенных пластах, являлись частью земной коры.
Малороссия изобилует соляными шахтами; в Тифлисе соль продается на площадях в базарные дни брусками, по форме и весу похожими на обычный строительный камень. Производительность эксплуатируемых озер в Астраханской губернии равна примерно двумстам миллионам килограммов в год.
Двадцать озер, где ведется добыча, на правом берегу Волги и вдоль Терека, в свою очередь, дают ежегодно в среднем от четырнадцати до пятнадцати миллионов килограммов соли.
Мы видели многие из таких озер полностью высохшими. Мы даже из любопытства пересекли их посуху, как некогда евреи Красное море; ни в одно из них не впадает никакая река, ни один ручей, и нет сообщения ни с какими подземными водами. Эти озера, пересохшие за осень и зиму, весной наполняются водой благодаря таянию снегов, а летом благодаря грозовым ливням.
В озерах сразу же растворяется некоторое количество соли, содержащейся в грязи и в пластах земли, поверх которых расположены водные массы; но вот наступает сильная жара, вода, откуда бы она ни появилась, испаряется и, испаряясь, оставляет большие слои кристаллической соли ярчайшей белизны; рабочим остается только набирать ее лопатами и грузить на телеги.
Совсем иное дело на озере Эльтон, которое имеет восемнадцать лье в окружности и никогда не пересыхает.

Киргиз на лошади

Вместо того чтобы остановиться на ночлег в конторе копей, отнюдь не похожей на гостиницу, или в одном из деревянных домиков, где чистота по меньшей мере сомнительна, мы вытащили из телеги нашу палатку и поставили ее на берегу озера, водрузив на верхушке трехцветный флаг, изготовленный для нас еще в Саратове тамошними дамами. Пока мы занимались приготовлением обеда из остатков провизии, взятой с собой, и того, что оказалось возможным раздобыть на берегу Эльтона, я услышал топот множества лошадей, которые остановились поблизости от нашей палатки, и увидел приближающегося к нам русского офицера в простом и строгом казацком мундире.
— Простите, сударь, — спросил он меня на прекрасном французском языке в тот момент, когда я вырезал шесть котлет из бараньего бока, только что купленного Калино, — вы, случайно, не господин Александр Дюма, которого мы ждем здесь, в Астрахани, уже месяц?
Я поклонился, подтвердил, что это я, и спросил:
— Генерал Беклемишев, по-видимому?
— Он самый! Как, вы знаете мое имя, знаете, что я здесь — и не пришли ко мне пообедать?
— У меня были письма только к мадам, — ответил я смеясь. — Генерал Лан говорил мне о госпоже Беклемишевой как об очаровательной женщине.
— Ваши письма вы ей передадите лично, надеюсь, — сказал генерал. — Для нее будет большим праздником всех вас увидеть. Но какой черт занес вас в эту пустыню?
Я объяснил ему, что мне очень хотелось увидеть соляные озера.
— Вы очень любознательны, — сказал генерал, покачав головой, — если у вас возникло такое желание без особой необходимости. Здесь нет ничего интересного. Тем не менее считайте, что я в вашем распоряжении.
— Генерал Лан так и говорил мне, что вы чрезвычайно любезны.
— Так вы знакомы с генералом Ланом? Это мой друг, чудесный человек! Хотите объехать все озеро кругом?
— Может быть, достаточно будет половины?
— Прекрасно! Завтра, если хотите, часов в десять утра, — раньше или позже, как вам удобно, — мы сядем на лошадей. Ваша карета будет ждать на другой стороне озера, на казачьем кордоне. Там вы ее найдете со всеми вашими вещами.
— Наши вещи состоят из палатки и мешка со спальными принадлежностями, — как видите, это не очень обременительно. А трудность в том, что у нас здесь нет кареты. Наша телега, как и лошади с последней почтовой станции, находится, скорее всего, уже на обратном пути.
— Ну что ж, тем лучше, — ответил генерал, — мы поедем верхом до озера Бестужев-Богдо (озеро Баскунчак — Ред.). Мой тарантас находится в Ставке Караиской; вы воспользуетесь им и доедете до Царицына, там его оставите, а я потом заберу и вернусь в Астрахань, по возможности одновременно с вами. А вашу палатку и постель мы погрузим на лошадь, и вы их получите в Бестужеве-Богдо.
Мы с Муане переглянулись смеясь. Мы уже привыкли к тому, что в России все всегда устраивается. Это — врожденное гостеприимство русских, которое делает для них возможным и легким все что угодно, когда нужно оказать услугу путешественнику.
— Согласны, — сказал я, протягивая генералу руку.
— Ну, а сейчас, — спросил он, — что вам прислать из моей кухни?
— На сегодня абсолютно ничего, а завтра — что хотите. Вы знаете, каковы здесь возможности, вы сами нас разыскали, так что тем хуже для вас!
— Хорошо. На чем вы собираетесь спать?
— На земле. Она мягче, чем кровати на почтовых станциях. У нас есть шубы, тулупы и одеяла. Этого достаточно. Единственно, о ком я попрошу вас позаботиться, — это наш друг Муане. Он у нас — хрупкая натура. Предупреждаю заранее — он любитель жарких стран и тень пальмы предпочитает тени елки.
— Ну, жару вы найдете по ту сторону Кавказского хребта.
— Тогда давайте поторопимся, — воскликнул Муане, — чтобы скорее туда попасть! В этой проклятой стране холод пробирает до мозга костей!
— Не обращайте внимания на его слова, генерал! Он до сих пор кашляет от простуды, которую подхватил в июле.
Генерал показал Муане дом, в котором жил сам, и удалился.
Мы пообедали, отметив превосходство баранины на озере Эльтон над всеми другими сортами баранины, которые нам довелось есть в России.
Назавтра мы получили естественное объяснение этого превосходства, увидев огромные стада овец, пасущихся на соленых лугах, которые простирались на версты вокруг. У здешних баранов те же достоинства, порожденные теми же причинами, что и у наших баранов, пасущихся на соленых лугах Нормандии.

В КАЛМЫКИИ

Уверен, что вы не могли не видеть на витрине магазина Шеве длинную рыбу, обычно достигающую шести, а подчас и семи-восьми футов, с необыкновенно вкусным мясом, напоминающим говядину. Рыбу эту по-научному называют sturio, а в просторечии — осетриной. Кроме самого мяса, стоит порекомендовать гурманам еще два продукта, тоже извлекаемых из осетра, — икру и вязигу. Итак, эта рыба, настолько редкая в наших западных морях, что ее появление в магазинах Шеве становится событием, считается столь же обыкновенной в Каспийском море, как сельдь у берегов Голландии. Поэтому именно рыбный лов на Волге снабжает Россию не только соленой рыбой, но также икрой и вязигой, которые известны как изысканные лакомства не только у русских, но и у всех восточных народов — татар, грузин и армян. Лов производится в течение трех различных периодов.
Первый длится с конца марта до 15 мая, то есть с начала ледохода до половодья. Это время называется временем икры, так как именно тогда рыба наиболее обильна икрой. Икра — это яйца осетра, а вязига — его спинной мозг. Это клейкое вещество извлекают из рыбы, и затем даже посредственные повара с его помощью сооружают потрясающие желе с земляникой, с ромом, с киршем, прозрачные и дрожащие на блюде, а потом ваш слуга с гордостью подает их на стол в конце обеда.

Кибитки с семействами калмыков. Фото. 1873 г.

Второй период лова бывает в июле и августе, в момент, когда вода опускается до обычного уровня и когда рыба, оставив икру в местах, где мечет ее, возвращается в море.
Третий период — это было как раз время, когда мы приехали, — длится с сентября по ноябрь; в этот период Волга доставляет, кроме осетров, еще белугу и севрюгу.
Существует еще и четвертый период лова, но он очень опасен: поскольку у побережья Каспийского моря вода замерзает, рыбаки остаются без работы и с риском для жизни отправляются по льду бросать сети за десять, пятнадцать, а то и двадцать километров от берега. Рыбаки уезжают по двое на одноконных санях. С собой они берут от двух до трех тысяч метров сетей, которые заводят под лед и вылавливают много рыбы разных сортов и даже тюленей.
И вот иногда случается, что сильный северный ветер ломает льдины и гонит их в открытое море; тогда несчастные рыболовы, даже если у них есть с собой достаточный запас еды, неизбежно гибнут, ибо вдали от берегов вода не замерзает, а на широте Дербента или Баку льдины, на которых они находятся, постепенно тают, и рыбаки оказываются в положении моряков, потерпевших крушение в открытом море. Правда, рассказывают случаи, когда ветер чудом менял направление и выбрасывал на берег отделившиеся льдины, сначала отнеся их на много миль к югу. Однако рыболовы считают, что такие несчастные случаи происходят только с теми, кто проявляет неосторожность, или с новичками. Обычно инстинкт лошади предупреждает хозяина об опасности. Благородные животные чуткими ноздрями улавливают изменения в атмосфере и направление ветра. Если лошади находятся в упряжке, то они сами галопом скачут к берегу.
Мы приехали к одному из самых значительных рыбацких поселений на Волге: жилища рыбаков образовали целую деревню, состоящую более чем из сотни домиков.
Рыбаки уже с утра были предупреждены, чтобы они не «поднимали» рыбу, а подождали нас с этой операцией.
Большая запруда, составленная из вертикально поставленных свай, вбитых на расстоянии пятнадцати сантиметров одна от другой, не пускала рыбу вверх по Волге, куда ее в это время гонит инстинкт метать икру. Поперек реки на расстоянии трех метров друг от друга были натянуты веревки, которые держались на кольях: на веревках висели железные цепи с очень острыми крючками. Сначала мне показалось, что на них не было наживки, они просто плавали в воде на разной глубине. Крупная рыба, двигаясь в реке, накалывается на один из крючков и, сделав несколько рывков, замирает, парализованная болью. Рыбаки на лодках продвигаются по реке, поднимают цепи и, если рыба попалась на крючок, чувствуют это по весу. Тогда ее вытаскивают на поверхность, что не трудно. Но там начинается борьба.
Когда имеешь дело с белугой в шесть-семь фунтов весом, иногда требуется пять или шесть лодок и восемь — десять человек, чтобы заставить такое чудище сдаться.
В течение полутора часов мы добыли сто двадцать или сто тридцать рыб разного размера. Когда ловля была окончена, всю рыбу свезли на площадь вроде бойни, где производится отделение икры, вязиги и жира.
За год лова, в котором участвуют от восьми до девяти тысяч рабочих и двести пятьдесят ловцов тюленей на трех тысячах лодок, добывается в среднем:
осетров — от сорока трех до сорока пяти тысяч штук;
севрюги — от шестисот пятидесяти до семисот тысяч штук;
белуги — от двадцати трех до двадцати четырех тысяч штук.
Из этого количества рыбы получают приблизительно, — понятно, что подобный расчет не может быть точным, — от трехсот семидесяти пяти до трехсот восьмидесяти тысяч килограммов икры; от девятнадцати до двадцати тысяч килограммов вязиги и от двадцати до двадцати одной тысячи килограммов клея.
Нет ничего отвратительнее, чем зрелище извлечения из бедных животных икры, спинного мозга и жира. Известна живучесть крупной рыбы: особи, достигающие в длину девяти-десяти футов, еще бьются, когда у них уже вспорото брюхо и вынута икра, затем делают последнее судорожное движение, когда из них вытаскивают спинной мозг, любимое лакомство русских, вязигу, из которой приготовляют паштеты, рассылаемые во все концы России, — и, наконец, затихают. При этом сердце у них продолжает пульсировать еще более получаса. Каждая такая операция продолжается более четверти часа. Поистине жестокая процедура!
Для нас приготовили икру, добытую из самого большого осетра: он тянул на триста, а может быть, на четыреста килограммов; его икра заполнила восемь бочонков по десять фунтов каждый. Половина икры была засолена; остальное предназначалось для употребления в свежем виде. Свежую икру нам удалось сохранить до приезда в Тифлис, и по дороге она пошла на подарки.
Бочонки с засоленной икрой доехали до Франции, где, в свою очередь, нашли такое же употребление, но были приняты с меньшим восторгом, чем в Кизляре, Дербенте и Баку.
Есть две вещи, ради которых даже самый скупой русский готов на любые безумства, — икра и цыганки. Мне следовало рассказать о цыганках, говоря о Москве, но, признаюсь, эти чаровницы, поглотившие состояние многих сынков из русских богатых семей, оставили в моей памяти не очень сильное впечатление, и, говоря о достопримечательностях Москвы, я о них забыл.
В четыре часа дня нам загудел пароход; мы снова поднялись на его борт, обогащенные восемью бочонками икры, за которые ничем не смогли отдариться рыболовам; но они, по всей видимости, заранее получили распоряжение по этому поводу.

Окончание следует