Презумпция несогласия

Ведущий рубрики Анатолий БЕРШТЕЙН

Бодлер писал в своем дневнике, что, когда он приходил к Гюго, тот начинал один из своих знаменитых монологов, который у него назывался разговором. Подобным образом разговаривают многие, стремясь лишь высказаться, не умея слушать другого, не желая общаться в принципе. А это значит: выйти за пределы своего личного, услышать другого, вчувствоваться во что-то еще, кроме собственных желаний, бед, комплексов. Общение — это диалог, цель которого услышать другого, понять чужие аргументы, выйти за пределы своей самости. Это — ощущение родства, то, что иногда называют радостью общения (или «роскошью», потому что редкость). Общение — вещь действительно редкая и ценная, не то, что традиционное «поболтаем». Оно не может возникать просто «по поводу», не может быть легкомысленным и оставлять равнодушным и пустым.
Как-то во время передачи популярного ток-шоу я обратил внимание на одного участника. Он сразу поднял руку и терпеливо, внешне совершенно отстранено, с упорством отличника, долго держал ее, пока его наконец не спросили — что вы хотите сказать? И он высказался, хотя разговор за это время ушел далеко, далеко… Такое же «обсуждение» проходит на большинстве «круглых столов», во время сумбурных дискуссий и тому подобное: беседы глухих, а точнее, разговор каждого участника с самим собой.
Я уже не говорю о культуре спора. И не с точки зрения полемической горячности или «жириновщины». А с точки зрения цивилизованных норм дискуссии, когда и сами участники, и их слушатели должны, по крайней мере, понять, кто оказался более убедительным в споре.
В античной риторической традиции считалось, что тот, кто что-либо доказывает, должен оперировать не фактами, а суждениями. При этом противоположная сторона прежде, чем будет построена цепочка логических умозаключений, должна принимать и понимать, по крайне мере, базовые тезисы своего оппонента, на основе которых и строится доказательство. Как в теореме. Но вот для того чтобы оспорить эту логику, достаточно привести хотя бы пример, не укладывающийся в базовый вывод, или, тем более, опровергающий его. Тому, кто доказывает, всегда трудней.
Учить культуре спора, цивилизованным нормам беседы, терпимости во время дискуссии, уважению к мнению другого, конечно, нужно со школы.
Но урок, который строго ограничен по времени, уложен в прокрустово ложе программы, в течение которого нужно и спросить, и рассказать, где много разных учеников и могут случиться непредвиденные воспитательные ситуации, которые также потребуют времени, не совсем пригоден для культурной беседы. Для этого существуют внеурочные формы. В меньшей степени факультатив, в большей — клуб. Клуб — место добровольной встречи людей, объединенных единым интересом и комфортной атмосферой общения. Клуб для многих становится нечто большим, чем просто стоянка их детства. Это своеобразное «масонство»: с посвящением, с отличительными знаками. При этом клуб — не секта со своим мирком и доморощенным уставом. Напротив, это свободная ассоциация личностей, индивидуальностей, но имеющих что-то родственное друг с другом. Клуб — их каркас, где все они, на первый взгляд, такие разные, находят себя среди себе же подобных.
Мы создали свой политклуб в 1988—1989 гг., в разгар перестройки, когда интерес к истории, к политике был огромен. В частности, приглашали известных представителей неформальных общественных организаций, задавали им вопросы, обсуждали их ответы, пытались даже создать свой рейтинг популярности и компетентности. Одно из памятных событий того времени — приглашение на собрание нашего политклуба Владимира Жириновского. На дворе 1990 год. В только что создавшейся газете «Коммерсант» появляется маленькая заметка об образовании новой «Либерально-демократической партии СССР». В ней сообщается и контактный номер телефона. Я сразу позвонил по нему. По-моему, это был еще домашний телефон председателя партии, бывшего до недавнего времени юрисконсультом в издательстве «Мир». И мы сразу договорились с ним о встрече. Возможно, это было первое приглашение для Владимира Вольфовича публично выступить. Мы встретились у метро «Первомайская» (лидер ЛДПР приехал на метро!), немного прошлись, обговорили некоторые детали мероприятия. Владимир Вольфович понравился школьникам: он говорил интересно, грамотно, артистично, с умеренным юмором. Когда его попросили идентифицировать свою партию с какой-либо их тех, что родились в России после Манифеста 17 октября 1905 г., он назвал партию октябристов. Крайне критически отозвался об обществе «Память», клеймил антисемитизм, одновременно «прошелся» по Турции, рассказав байку о том, как его там арестовали за значок Пушкина, которого приняли за Карла Маркса, и хотели инкриминировать ему коммунистическую пропаганду. Пожалуй, уже тогда он не чурался некоторой националистической риторики. Уходя, расписался в нашем клубном «Судовом журнале», добавив, что надеется на правильный политический выбор молодых людей в будущем. В конце года Жириновский занял почетное третье место в нашем итоговом рейтинге, пропустив вперед только писателя Александра Кабакова и мемориальца Виктора Булгакова. (Думаю, что сегодня Владимир Вольфович вряд ли бы согласился приехать в обыкновенную школу. Хотя и ребята могли бы теперь сделать «правильный выбор» и не послать ему приглашение.)
Но на наших клубных заседаниях были не только, что называется, встречи с интересными людьми. Ребята делали свои доклады, выступали по той или иной объявленной теме, в связи с происходившими политическими событиями, и, следовательно, возникали дискуссии. А памятуя время, можно себе представить, что эти дискуссии были жаркими. Спорили порой до крика и обид. В разных амплуа выступали участники полемики: для одних спор был ради спора, этакая разновидность спорта; под стать им, спорили другие, для которых он оборачивался игрой; но большинство было настроено на спор-поединок, где надо привести аргументы, отстоять свою позицию и низвергнуть соперника. Одним словом — победить. Но какой ценой? Все эти формы ведения дискуссии в учебно-тренировочном режиме, конечно, хороши как риторическое упражнение. Кроме, назовем его, нецивилизованного вида спора — неконструктивное соперничество, скандал, раздор. Неслучайно богиня Эрида, дочь Ночи и внучка Хаоса, которую считают покровительницей спора, стала зачинательницей ссоры трех олимпийских богинь, что послужило поводом к Троянской войне (пресловутое «яблоко раздора» — ее рук дело).
Итак, победа не должна быть нахрапистой и аморальной, а ее цена — пирровой. Более того, в споре важнее всего не победить, а достойно проиграть. Даже не столько «имиджно» — выдержать удар — а в самом деле почувствовать себя побежденным. То есть суметь признать свое поражение, когда аргументы другого оказались по-гамбургскому счету весомее. Во-первых, это придает чистоту вступившим в дискуссию. А во-вторых, означает расставание с ложными представлениями, дает новый импульс приобретению новых знаний и реально приближает к той самой пресловутой цели — истине. И если она вряд ли может проявиться во вселенском масштабе, то локально, как победа над невежественной амбицией, вполне видима. При таком понимании дискуссии — поиске истины — воспитывается, в первую очередь, культура спора, то есть умение слушать, понять и принять другую точку зрения, думать, сравнивать, признавать свою неправоту. Воспитывается та самая толерантность, которой так не хватает в нашем обществе. В то же время важнейшим правом любого участвующего в разговоре остается презумпция несогласия. Не на словах, а по существу: когда спор не выливается на личности, когда, что называется, — истина дороже, а дружба при этом незыблема.

Иллюстрации Г. Доре к роману Ф. Рабле
«Гаргантюа и Пантагрюэль»

Если вы хотите высказать свое мнение или поспорить с автором этой статьи, направляйте свои письма и реплики по адресу: 121165, Москва, Киевская ул., 24. Редакция «История», или по электронной почте Hisred@yandex.ru