От имени...

Ведущий рубрики Анатолий БЕРШТЕЙН

Моего отца ранили в первый день войны почти на границе с Польшей, в Белостоке, где он строил аэродромы. Может быть, это и спасло ему жизнь. В строй он вернулся только в конце 43-го…
9 Мая я всегда заставлял его надевать орденскую колодку, которую сам как-то заказал в мастерской и подарил ему на день рождения. Если получалось, в этот день мы шли гулять. На него смотрели, молодежь здоровалась, некоторые дарили цветы, а я шел рядом и гордился.
Именно чувство гордости наполняет наших сограждан, когда они вспоминают об Отечественной войне: мы выстояли, победили, освободили других. И только потом чувство скорби — какой ценой...

Мы знаем цифры погибших: раньше называли 20 миллионов, сейчас — 26 (или 28?).
Мы в общем знаем, что были секретные советско-германские протоколы, которые помогли гитлеровцам развязать агрессию против Польши и начать Вторую мировую; что СССР, несмотря на всю, казалось бы, очевидность надвигавшейся войны, оказался к ней не готов, и это повлекло за собой многочисленные жертвы в ее начале; что из-за бездарности руководства были ужасающие «котлы» — например, киевский в 1941 г., где были окружены 650 тыс. человек; мы знаем о миллионах пленных и угнанных в Германию, о заградотрядах, с помощью которых удалось остановить панику; теперь мы знаем, чего стоило самодурное решение о взятии того же Киева к празднику Октябрьской революции, и «политическое» взятие Берлина — до прихода союзников (в последней военной операции погибло более 100 тыс. человек). А затем снова были репрессии: и для тех, кто был в плену, и для оставшихся на оккупированной территории… Мы уже многое знаем, о многом слышали, но война есть война, на нее, как говорится, все спишется, тем более, победителей не судят: в конце концов, мы разгромили фашизм и освободили от него Европу.
Но по этой логике: при Сталине был порядок, Беломорканал сыграл важную хозяйственную роль, а те же секретные протоколы с Гитлером — победа советской дипломатии, давшая нашей стране два лишних года подготовки к войне, к началу которой, прямо скажем, мы так и не успели…
И все же, если советский период нашей истории в целом оценивается в обществе хотя бы противоречиво, Отечественная война по своему смыслу и жертвенности — дело святое, и никому не разрешено ее ничем замарать (т.е. говорить жестокую, неприятную правду). В российской истории осталась, пожалуй, единственная «священная корова», которой нельзя касаться, а можно только поклоняться — Великая Отечественная война.
Когда в свое время появился советско-российский документальный сериал «Неизвестная война», мы уже кое-что знали не только об их войне, но и о некоторых неприглядных сторонах нашей. Мы ведь разговаривали со своими и чужими отцами, мы читали книги: и «Будь здоров, школяр!» Окуджавы (хотя вскоре ее изъяли из библиотек как пацифистскую), и «Солдатскую правду» Астафьева, и Константина Воробьева — про молоденьких курсантов, в один день полегших под Москвой, и Копелева — про мародерство и изнасилования на освобожденной территории, и «Нелюдей» Тендрякова, где описывалось, как, поддавшись чувству мести, враз озверевши, наши солдаты превратили в ледяную глыбу молоденького немецкого паренька, которого до этого приютили у себя, сделав чуть ли не сыном полка… Все было на этой войне. В ней не могло не быть ложки дегтя, да она и сама не бочка меда.
Многочисленные знания о войне и о том, как она калечит души людей, постепенно стирали ее романтизированный ореол. Война представлялась уже даже не тяжелой работой, а страшной повинностью, мученической борьбой, в том числе с самими собой за сохранение человеческого облика.
Сразу после войны, по горячим следам Юнг написал «Психологию нацизма». В частности, он рассказал, как происходило покаяние немцев сразу после войны. Схема приблизительно следующая: Гитлер и СС — это, конечно, ужасно, но вермахт — другое дело, они выполняли приказ; конечно, немецкое государство ответственно за развязывание войны, но ведь многие немцы ничего не знали о концлагерях; к тому же они защищали Европу от коммунизма, и вообще не надо забывать, что перед войной уменьшилась преступность, была ликвидирована безработица, строились автобаны… Юнг констатировал: среди многих немцев сквозит неприкрытое сожаление, что они все-таки проиграли войну.

Мы же ее выиграли… Но до сих пор каждый год — пусть в День Победы или в День Скорби, возвращаясь памятью к войне, просматривая все новые и старые документальные кадры под музыку Шостаковича или Вагнера, слушая воспоминания редеющих ветеранов, ощущается какая-то недосказанность: не про саму войну, не хватает какого-то послесловия, какой-то другой тональности разговора, отсутствует точка. Если война состоялась, значит, что-то не сделано было для мира, значит, что-то стало большей ценностью, чем жизнь и дома собственных граждан. И тогда, как минимум, требуются пояснения, во имя чего пролилось столько крови и можно ли было ее избежать или уменьшить. Война, даже отечественная, справедливая, победоносная, требует строгого отчета власти перед обществом, правдивой исповеди, и всегда — извинений. Ибо война — всегда хирургическая операция без наркоза. Надо извиняться хотя бы за боль. И заканчивается война не тогда, когда похоронят всех ее героев и жертв, но после того как самые справедливые властители, национальные герои или их преемники покаются перед своим народом за то, что все-таки не смогли отстоять мир. И в обязательном порядке — за те ошибки и преступления, которые пришлось совершить. Вопрос: может ли, должна ли страна-победитель извиняться перед своим народом, извиняться не за победу, а за ее превышенную по вине руководства цену, и может или должен ли это делать правопреемник власти? — для меня лично затруднений с ответом не вызывает. Я уверен, что нравственная ценность этого поступка значительно выше для страны, народа, его будущего, чем любая конъюнктура, политическая или, тем более, популистская целесообразность.

Скульптура В. Сидура

Есть покаяние личное, интимное, а есть покаяние в форме извинения государства перед своим или чужим народом за грехи или огрехи власти и ее политики. Речь идет о таком покаянии… Послевоенная история человечества отмечена событиями прилюдного покаяния глав государств — от имени… (пусть даже и не по поручению). Папа Римский от имени Католической церкви покаялся за содеянное инквизицией, за несправедливые обвинения и гонения евреев. Конрад Аденауэр и Вилли Брандт — за преступления нацизма перед человечеством (кто-то сказал: когда лидеры двух стран становились на колени перед памятниками жертвам, Германия подымалась с колен). Борис Ельцин от лица правопреемника СССР, России, покаялся перед поляками за Катынь. Он же, не сказав, к сожалению, за что, извинился и перед согражданами, когда уходил с поста президента. А было бы хорошо, если бы конкретно — за Чечню. Если мы, скрепя сердце, учимся извиняться перед чужими народами, почему боимся — перед своим? Опять не доверяем? Я не помню, чтобы извинялись за Афганистан — как перед коренными афганцами, так и перед согражданами. Никто так и не покаялся за грехи сталинизма, и последствия не заставили себя ждать — Сталин вновь популярен. Кто не покаялся, тот не осознал, тот повторяет ошибки.
Когда Черчилль в мае 1940 г. обещал британцам много крови, пота и слез, он таким образом обещал победу любой ценой, ибо на другой чаше весов было физическое выживание нации. Черчилль был честен, он выполнил обещание, и ни ему, ни за него не надо извиняться. А вот его предшественнику Чемберлену и французскому премьеру Даладье, наверное, есть  за что — за Мюнхен. И Трумэну — за Хиросиму и Нагасаки. И уж, наверняка, Джонсону — за Вьетнам. А тогда Бушу-младшему, возможно, не придется взваливать на будущего президента США обязанность покаяться за Ирак.
Притом покаяние должно быть только полное, без всяких но, ибо, как только появляется но, главное читается после него. Родители и учителя, судьи и психиатры хорошо знакомы с этой смесью покаяния и страстной мстительности, покаяния и агрессии. А покаяние не имеет ни коллективной обороны, ни смягчающих обстоятельств. Оно не суицидно, наоборот — жизнедеятельно, активно: нужно искупать грехи. В психологическом смысле покаяние — особое состояние сознания, состояние активной совести, острого переживания своего несовершенства, переживание стыда. Только покаяние может трансформировать грех в чистую боль.
Покаяние — не отказ от содеянного, а наоборот — полное его принятие, но при этом — абсолютный внутренний отказ его повторить. Покаяние — глубинный отказ от повторения греха, но постоянная память о нем.

Я уверен, что если бы наша власть набралась отваги покаяться — пусть даже в день светлого праздника Победы, пусть в скорбный день начала войны — выразить глубокое сожаление за столь великий урон в годы Великой Отечественной, не снимая вины с себя, но разделив ее часть с агрессором; если бы власть смогла не только поклониться павшим и живым, но и извиниться, какой бы это был праздник души. Извинения государства перед своим народом за напрасные жертвы ничуть, на мой взгляд, не умалят подвиг народа, а только подчеркнут уважение к нему, его мужеству, вере и стойкости. Это создаст прецедент подотчетности власти перед обществом, преемственность, в первую очередь, ответственности, а не политики или привилегий. Это вселит надежду, что власть, в противовес давней российской традиции, перестала считать свой народ пушечным мясом и начинает относиться к нему бережно.

Скульптура В. Сидура

За последние годы руководство страной смогло не ввязаться в конфликт в Югославии, в войну в Афганистане, в войну в Ираке. Одни говорят, что это признак слабости, другие усматривают в этом исключительно конъюнктурный расчет, но есть еще и объективная сторона вопроса — в любом варианте такая «сберегательная» внешняя политика нравственна. Хватит с нас на ближайшее и далекое будущее внешних войн, у нас еще старая, чеченская рана кровоточит.
Тот же Юнг крайне эмоционально высказался в конце своей книги: «Поймем ли мы наконец раз и навсегда, что любое правительство горячих патриотов, подписывающее приказ о мобилизации, нужно казнить немедленно и в полном составе?». Его книга была написана сразу после Второй мировой войны. Тем не менее еще много раз и для очень многих, по крылатому выражению известного советского писателя, послевоенные годы плавно перетекали и продолжают перетекать в предвоенные.

Если Вы хотите высказать свое мнение или поспорить с автором этой статьи, направляйте свои письма и реплики по адресу: 121165, Москва, Киевская ул., 24. Редакция «История», или по электронной почте Hisred@yandex.ru