Философы с медицинским образованием

Анатомические штудии основоположника анатомии Андреаса Везалия. XVI в.

Врачи на Руси были святыми, политиками и дипломатами. Первыми врачами, специально учившимися медицине, на Руси были, скорее всего, греческие монахи, прибывшие для просвещения словом Божиим славянских народов. В православных монастырях Византийской империи было принято оказывать помощь болящим, и при некоторых из них устраивались целые госпитали. Традиция эта имела продолжение на русских землях — среди первых монахов Печерского монастыря Киева, причисленных к лику святых, отцы Косма, Антоний, Алимпий, Агапит, Ефрем, Кирилл, Дамиан и Пимен Постник упоминаются как «подававшие помощь недужным». Насельники монастырей врачевали по большей части хорошим уходом, питанием да теми народными средствами, которые им были известны, молясь о пациентах Богу.
Светские лекари-иноземцы упоминаются в хрониках, относящихся уже ко временам правления Ивана III — два врача «мастера жидовин Леон да немчин Антон» неудачно пользовали его детей, за что и поплатились жизнями. Но столь страшный финал двух эскулапов не испугал их коллег, которых привлекало в Москву полное отсутствие конкурентов и щедрые награды, раздаваемые русским князем в случае успеха. Придворные медики, прибывшие вслед за Леоном и Антонием, с честью выдержали испытание страшной эпидемией, как сказано в «Энциклопедическом лексиконе» Плюшара: «Сколь не просты показались лекарства, однако же у нас несравнимо благоразумнее поступали при лечении “любострастной болезни”, показавшейся в России в 1499 г.». Большинство медиков той поры были евреями, которых принимали на службу не иначе, как поставив непременным условием крещение.
Во времена правления Ивана Грозного большую карьеру при русском дворе сделал «дохтур Елисей», как называли Элезиуса Бомелия, голландца по крови, выпускника Кембриджа, математика и «магика», который выдавал себя за врача, колдуна, мага, ясновидца и гадателя. В общем это был ученый человек, с очень мутной биографией, авантюрист по складу ума. «Доктор» немало пошатался по белу свету, переходя из страны в страну, и, добравшись около 1570 г. до Москвы, сумел найти подход к непростому характеру царя Ивана. Рассказывают, что в этом ему помогли чьи-то рекомендательные письма, — царю нужен был такой «медико-магический специалист широкого профиля». Судя по его делам, Бомелий был не столько врач, сколько искусный фармаколог, но в те далекие времена, когда любой цирюльник или аптекарь смело брался «лечить», такие тонкости не различались, — как правило, тогдашний врач был недурным химиком и аптекарем в одном лице. Недоверчивый правитель сделал его своим лейб-медиком. Бомелий же, чутко уловив метания души царя, повел хитрую игру, запугивая его своими предсказаниями. Он лечил его и нашептывал, высказывал подозрения, «открывал глаза» на дела бояр, предрекал бунты. О степени доверия Грозного «дохтуру Елисею» говорит уже одно то, что ему было поручено свидетельствование девиц из лучших боярских родов на предмет их телесного здравия при отборе невест для царя. Хитроумный Элезиус, посвященный во все интимные таинства кремлевских палат, всячески «лоббировал» свою кандидатку, уговаривая царя ехать свататься к английской королеве Елизавете, которая по его словам, была молода и хороша собой и с радостью пойдет за Ивана. Оттуда же, из Великобритании, царь сможет править Русью, не опасаясь покушений на свою особу.
Бомелия не без основания считали «подосланным», и в псковской летописи говорится о нем так: «Немцы и литовцы прислали к царю немчина, лютого волхва Елисея, и бысть ему в приближении, и положи он на царя страхование, и совсем отврати его от веры: на русских людей возложил царь свирепство, а к немцам любовь приложил». Там же объяснялась и причина такой засылки чародея: увидев результаты своих гаданий, иноземцы поняли, что России предстоит возвеличиться и через то выйдет «всем немцам окончательное разорение». Чтобы избежать такового, они послали Елисея, зная, что русские падки на волхвование. Действуя на царя как «агент влияния», он внушал ему необходимость истребления многих боярских и княжеских родов, а после должен был и вовсе сманить его «бежать в Английскую землю и там жениться», оставив русскую землю без царя и управления. И впрямь, Бомелий навел на Ивана Грозного страху! По его наущению тот писал английской королеве Елизавете, что «не чает себя безопасно в своей стране», и на всякий случай просил принять его, если придется бежать.
Не исключено, что Бомелий был «выписан» царем для «специальных случаев» — уже через год после своего появления при русском дворе, в 1571 г., Бомелий дал возможность Ивану Грозному истреблять неугодных ему людей, не обременяя себя придумыванием каких-либо поводов. Он создал в своем доме лабораторию, где вырабатывал различные яды, которыми успешно изводил родовитых бояр и попавших под подозрение придворных. В этом страшном искусстве Бомелий усовершенствовался настолько, что составлял яды, которые убивали с задержкой, в точно назначенную «заказчиком» минуту, причем снадобья его действовали так, что отравленный мог умереть мгновенно: «остолбенев и разом почернев», а мог и помучиться, пока хитрый яд не истерзает его тело.

О закате карьеры «дохтура Елисея», так же как и о его появлениии при русском дворе, говорят по-разному. По одной из версий, он, систематически занимаясь астрологией в одной из башен Кремля, высчитал неугодный Грозному гороскоп, и позже, глядя в хрустальный шар, предрек смерть сыновей и разорение державы. По другой, он, заигравшись в сватовство английской королевы, перешел некую грань и, опасаясь разоблачения, пытался скрыться, прихватив «нажитое», но был схвачен во Пскове. Считается также, что была перехвачена его переписка с польским королем Стефаном Баторием, и отправившийся в Новгород царь Иван, разъярившись, приказал его схватить. Как бы то ни было, но «дохтура Елисея» отправили в застенок, где вздернули на дыбу и подвергли пыткам. Следствием руководил старший сын царя, и в своих нелегких трудах он вполне преуспел на радость родителю: на допросах Бомелий назвал своими сообщниками новгородского епископа и почти всех своих знакомых, говоря, что они составили заговор, «злоумышляя на государя». Впрочем, вполне вероятно, что арест исполнителя многих грязных делишек произошел просто потому, что ему уже было, так сказать, «давно пора» как человеку слишком много знавшему — его убрали, когда нужды в нем не стало. Иван Грозный, «основной заказчик» ядов в лаборатории Бомелия, наверное, желал сохранить все, что было связано со службой этого «дохтура», в глубокой тайне, что ему вполне и удалось — все вышеприведенное можно принимать на веру, — документальные свидетельства о Бомелии немногочисленны и противоречивы. Разоблаченного «волхва Елисея» сожгли живьем, а вернее, проткнув огромным железным вертелом, на котором обычно жарили бычьи туши для пиров, поджарили на углях при большом стечении народа, шумно выражавшего свое одобрение приговору.
О жене Бомелия, природной англичанке, и их детях ходатайствовала английская королева Елизавета, приславшая посла Биуса с этой просьбой. Царь Иван мысли жениться на королеве не оставил, несмотря на то, что изжарил живьем главного свата, а потому «проявил милость», и семью Бомелия не тронули, хотя и отпустили не сразу. Лишь при правлении преемника Ивана Грозного, царе Федоре, в 1584 г. их выслали из России. В то время при русском дворе наступила эра английских врачей, между которыми особенно известны присланные в 1581 г. английской королевой Елизаветой Яков Френшам и Аренсен, которые открыли первую русскую придворную аптеку.
При Борисе Годунове забота о придворном здравоохранении проявляется и в заключении договоров с армянскими купцами о поставках восточных медикаментов, а также веществ, из которых они изготовляются, в Москву. В это же время из Европы приглашают врачей, и при дворе существует уже целый штат из пяти человек. Все они были немцы, и с тех пор русская медицина надолго осталась в руках выходцев из германских государств. Они старались не допускать «чужаков» на эту благодатную ниву. Услуги врачей были дороги, — иметь при себе ученого доктора-иноземца было невообразимой роскошью. Такое могли себе позволить только цари, пользоваться же услугами царских лекарей имели право только близкие к трону придворные. Исключением были только богатейшие купцы Строгановы, нанявшие медика, который жил при их «дальних заводах».
Как всегда, велика была нужда в военных врачах и хирургах: в 1616 г. в России появились первые полковые врачи. Но, к сожалению, столь благие намерения не приносили ощутимых результатов — врачи были сплошь немцы, не говорившие и не понимавшие по-русски, а их русские пациенты не знали ни бельмеса по-немецки и на латыни, которой пользовались эскулапы, так что понять, на что жалуются больные, равно как и растолковать им, как следует лечиться, врачи зачастую просто не могли.
Постепенно врачей требовалось все больше, и для того чтобы покрыть дефицит в медиках, понимавших по-русски, при царе Михаиле Федоровиче Романове за счет казны стали посылать за границу учиться в европейских университетах молодых людей из России — детей тех немцев-врачей, что жили при дворе. В определенном смысле это было разумно: молодые люди были «двуязыки» — знали родной язык и русский, к тому же, вырастая в домах медиков, получали знание латыни, на которой велось преподавание всех наук в университетах Европы, приобретали некоторые навыки медицины, помогая отцам, словом, были лучше подготовлены для подобной учебы. К тому же ехали они в Европу не просто так, а к родственникам или близким знакомым родителей, а в университетах их часто встречали бывшие однокашники отца, ставшие профессорами в «Альма Матер». Короче говоря, московским немцам значительно облегчалось получение образования в Европе за счет русской короны. Для придворных же врачей это было и того лучше: образование детей становилось бесплатным, их будущее было прекрасно обеспечено — студентов ожидала придворная должность, которая переходила к ним почти что «по наследству». Таким образом, весь «медицинский бизнес Московии» оставался в руках «своих», а «чужим» врачам ходу в Москву не было.

Здание бывшей Главной аптеки. Главный фасад, выходивший на современный Исторический проезд Фотография 1870-х гг.

Примером такой типичной семьи немецких врачей, состоявших на службе у русского царя, может служить семейство Блументростов, выходцев из Саксонии. Основатель династии, Лаврентий Алферович, родился в 1619 г. в городе Мюльгаузене, там же окончил гимназию. Потом он учился медицине в Гельмштедте у Коавринга, в Иене у Рольфинга и в Лейпциге у Михелиса. В 1648 г. Лаврентий Блументрост защитил в Иене диссертацию, получив диплом доктора, после чего был определен на службу в качестве «шаттс-ланд-физика в имперском вольном городе Мюльгазен». Затем он служил у герцога Саксен-Готфского, графа Шварцбургского, курфюрста Саксонского. Везде лечил он с большим успехом, так что слава о нем как об искусном враче достигла русских послов, приглашавших от имени царя Алексея Михайловича немецких врачей и других специалистов на службу русской короне. В 1667 г. курфюрсту Саксонскому Иоанну Георгу из Москвы пришло письмо, в котором царь Алексей Михайлович просил отпустить в Россию доктора Блументроста, вместе с другими изъявившими желание ехать в Москву мастерами, которые были подданными курфюрста или состояли у него на службе.
В 1668 г. с письмом от курфюрста Иоанна Георга Лаврентий Блументрост приехал в Москву. Представлен царю, назначен лейб-медиком с очень приличным жалованьем: 130 рублей на год и «столовых денег» по 50 рублей на месяц. В завершение их первой встречи Алексей Михайлович пожаловал Блументроста подарками: деньгами, бархатом, сукном, соболями и серебряной посудой. Так началась его служба при русском дворе, продлившаяся без малого сорок лет. Не считая царевны Софьи (которая, кстати сказать, спасла ему жизнь во время стрелецкого бунта), Блументрост пользовал трех русских государей: Алексея Михайловича, Федора Алексеевича и Петра Великого, служа до самой своей смерти, последовавшей в 1705 г.
Сыновья Блументроста продолжили дело отца: Лаврентий Христиан уже в 1687 г. был записан в Аптекарском приказе как «доктор Лаврентий Лаврентиев Блументрост, меньшой». Его приняли на службу по приказу князя Якова Никитича Урусова, и в 1692 г. он уже «почти догнал отца», получая 100 руб. жалования в год да к ним по 30 руб. «столовых» ежемесячно. Его братья, родившиеся уже в Москве, — Иван и второй Лаврентий, стали теми самыми «посланцами из России» в европейских университетах. Иван в 1698 г. был с дозволения Петра послан в Кёнигсберг, потом в Галле, где через три года защитил диссертацию и получил докторскую степень. Путешествуя, он посетил Голландию, побывал в Лейденском университете и морем через Архангельск в том же 1702 г. вернулся в Москву. Его специальностью была полевая хирургия, и, не долго пробыв в придворных лекарях, он стал военным врачом, полковым хирургом, в которых, как помним, наблюдалась всегдашняя недостача, а потому ему сразу же положили огромное жалование в 500 руб., не считая различных привилегий и наградных выдач. Совершив с русской армией множество военных походов, Иван Блументрост в 1722 г. стал президентом Медицинской канцелярии, в которую преобразовали Аптекарский приказ. За беспорочную службу его многократно награждали, а в 1728 г. подарили Гатчинскую мызу, увеличив жалование до 3000 руб. в год. Лишь при императрице Анне Иоанновне он попал в немилость, был отставлен и в 1737 г. даже вынужден был просить «вспоможения» у казны. Впрочем, пережив лихолетье, Иван Лаврентьевич умер уже в весьма почтенном возрасте — 79 лет, в 1756 г.
Его брат Лаврентий, четвертый и младший сын Блументроста-старшего, родившийся в 1692 г. в Москве, был от природы наделен отменными способностями, так что, проучившись в Лейденском и Галльском университетах, к 21 году жизни, в 1713 г., уже защитил диссертацию и получил докторскую степень. За казенный счет он отправился в вояж по Италии, Франции и Англии, совершенствуя свое искусство врача, в 1719 г. вернулся в Россию, где сразу же был определен гоф-медиком, а по смерти доктора Арескина — лейб-медиком. С тех пор неотлучно состоял при особе Императора, сопровождая его во всех путешествиях и походах.
Лаврентий Блументрост руководил «натуральным кабинетом Императорской библиотеки», и его заботам был поручен знаменитый анатомический музей, приобретенный у Рюйша, поскольку младший Блументрост знал тайну приготовления анатомических препаратов, выучившись этому искусству у знаменитого Дюверне, когда был в Париже.
По поручению Петра он составил предварительные правила к учреждению Российской академии наук в 1723 г. и вел переписку с виднейшими учеными того времени, приглашая для работы в этой Академии.

Блументрост лечил Петра, когда тот заболел в последний раз, а после смерти монарха описание его болезни он выслал в Берлин к Сталю и Лейден, к Герману Буграву. По кончине своего мужа императрица Екатерина 21 декабря 1725 г. назначила его президентом Академии наук, на каковом посту он и пребывал, покуда в 1733 г. из-за очередного политического зигзага его не отставили от должности и не выслали в Москву. Пребывая не у дел, как и брат его в то время, он прожил до 1738 г., когда по случаю «пришествия повальной болезни» сменили руководство московского госпиталя и Блументроста назначили его начальником. При Елисавете Петровне служба его снова «пошла в гору», и в 1742 г. Блументроста пожаловали в статские советники, а в 1755 г. — в кураторы учрежденного Московского университета. Приехав вместе с главным куратором И.И. Шуваловым в Петербург для принятия мер по открытию университета Блументрост скончался 27 марта 1755 г.
Бренные останки Ивана и Лаврентия Блументростов погребли возле храма Самсония Странноприимца на Малой Невке в Петербурге.
Первые природные русские врачи стали появляться во времена правления Алексея Михайловича, когда в 1654 г. вышел царский указ, согласно которому всякий имевший желание мог поступать в ученики к лекарям. «Официальные ученики» лекарского дела, были приставлены для практики к иноземным врачам, работавшим в России. Это было весьма заманчиво — получить звание врача и право лечить: практика ученому лекарю была бы обеспечена громадная, а с нею почет и уважение, достаток и часто гарантия неприкосновенности — ведь обижать врача не рекомендовалось во все времена.
Прежде того простой народ пользовали «народные целители», знания которых передавались в семьях, как и во всяком другом ремесле. Однако не следует думать, что врачом тогда мог объявить себя любой, как это частенько происходит нынче! Для того чтобы получить официальное разрешение на врачевание, необходимо было пройти испытание в Аптекарском приказе, в книгах которого записывались имена лекарей, и таким «народным врачам» выдавалось свидетельство: выписку из приказных книг. Пойманных же без этого свидетельства могли драть кнутом «как изобличенную шельму». Вообще же контроль за врачебной деятельностью был весьма строг — заподозренный в «чародействе» мог запросто угодить на костер и плаху. Докторам приходилось очень осторожно обращаться, скажем, с растительными наркотическими веществами, которые прекрасно облегчали боль, но могли вызвать «видения», а вслед за ними и донос о том, что лекарь-де «очаровал» своего пациента.

По свидетельству Олеария, все причастные к официальной медицине: лейб-медики, аптекари, цирюльники, дистилляторы — обязаны были ежедневно являться в Аптекарский приказ и «бить челом» его начальнику, спрашивая, нет ли в них нужды. Аптекарский приказ размещался в Московском Кремле — напротив Чудова монастыря. Там же была и царская аптека, которая потом переместилась в здание около Воскресенских ворот на Красной площади.
Ученики лекарей, как и все остальные занимающиеся лечением в Москве, должны были проходить испытание в Аптекарском приказе, при котором существовала в своем роде экзаменационная комиссия, проводившая «апробации» прибывавших на службу в Россию врачей. Тогда (как, впрочем, и сейчас) не редки были случаи, когда за лекарей выдавали себя различные шарлатаны, привозившие с собою дипломы и грамоты, написанные «на тарабарском языке», в расчете на то, что «русские дикари» их все равно не поймут. Как мы помним, немецкие доктора не были расположены пускать «кого попало» на тучные нивы российской практики, а потому самозванцев они «отсеивали» весьма просто: перекрестным допросом выясняя — у кого те учились в университете, с кем, как имя того или иного университетского служителя да как здание Академии построено, наконец, задавая вопросы по специальности и сверяя печати дипломов с теми, что стояли на их собственных бумагах.
Появление «русских коллег» врачей-иностранцев, заседавших в комиссии Аптекарского приказа, беспокоило гораздо меньше. Они сами преподавали им медицину и фармакопею, а стало быть, не воспринимали чужаками, да к тому же для своих наставников русские так и оставались учениками — слово их значило меньше, соответственно, ценились они дешевле. Наши врачи того времени были «неконкурентоспособны» в борьбе с их немецкими учителями за самые сладкие, «придворные» места и должности — хотя бы в силу обычного для России предпочтения чужого своему.

Окончание следует

Валерий ЯРХО