тройной портрет

Владимир ЦВЕТОВ

«Вы были Люди...»

Семья Аксаковых: отец и сыновья

В финале «Семейной хроники» Сергей Тимофеевич Аксаков прощается со своими «тихими» персонажами:
«Вы не великие герои, не громкие личности, в тишине и безвестности прошли вы свое земное поприще...
Но вы были люди, и ваша внешняя и внутренняя жизнь так же исполнена поэзии, так же любопытна и поучительна
для нас, как мы и наша жизнь, в свою очередь, будем любопытны и поучительны для потомков».
Аксакову-отцу и двум его сыновьям в отличие от скромных предков суждено было стать личностями «громкими».
Впрочем, «громкими» — наверное, слишком сильно сказано. Для нас, ленивых и нелюбопытных потомков, для многих (если не для большинства) имя Аксаков ассоциируется лишь с «Аленьким цветочком».

Сказка Востока и Запада

«Цветочек», который, — как это ни грустно для патриотических сердец, — лишь пересказ апулеевского «Амура и Психеи», хотя и переданный будто бы какой-то аксаковской ключницей, — можно счесть аллегорическим изображением судьбы семьи.
Западное чудовищество можно было расколдовать лишь восточным «поцелуем», и потому имя Аксаковых как расколдовывателей глубоко символично в истории духовной жизни России.
Потомки древнего рода, они ведут свое начало от знатного варяга Шимона (в крещении — Симона) Африкановича. Варяг Шимон-Симон был потомком норвежского короля Гакона Слепого.
Это — Запад. А с Востока у Сергея Тимофеевича была бабушка — пленная турчанка, жена суворовского офицера, да и фамилия оттуда же: оксак по-татарски — хромой.
Даже родились отец и двое его сыновей почти на границе Европы и Азии — в Уфимской губернии. Странные соприкосновения Запада и Востока, будто сошедших с места в судьбе семьи, дойдут в истории их славянофильства до фарса: истового «русича» Константина Сергеевича, одевавшегося в «исконно народную одежду» и таким образом гулявшего при честных московитянах, оные честные в своей массе считали то ли безумным французом, то ли диким персианином.

Охота пуще рыбалки

С.Т.Аксаков был всего на два года моложе Пушкина. Его тоже однажды в Петербурге, «в гроб сходя», благословлял Державин (интересно, скольких он еще, сходя, благословил?). Творчество Сергея Тимофеевича высоко ценили Гоголь и Тургенев, Достоевский и Чехов, — но всегда он оставался на периферии, на обочине столбовой дороги русской словесности. Неблагодарность потомков?
...На четвертомм году жизни «Багров-внук» уже умел читать. На десятом его повезли в Казанскую гимназию. В 1804-м открывали местный университет, студентов набирали из успевающих гимназистов — Сергей Аксаков стал студентом в 13 лет. Пробовал в оны годы силы на литературном поприще, но сильнее были увлечения театром и декламацией.
Младший сын — Иван — писал потом об отце: «Сергей Тимофеевич любил жизнь, любил наслаждение, он был художник в душе и ко всякому наслаждению относился художественно; страстный актер, страстный охотник, страстный игрок в карты, он был артистом во всех своих увлечениях... Он был подвержен всем слабостям страстного человека, забывал нередко весь мир в припадке своего увлечения».
Главной страсти Сергея Тимофеевича мы обязаны уникальными произведениями — «Записками об уженье рыбы» и «Записками ружейного охотника Оренбургской губернии». Книгами настолько мирными, что никак они не вписываются в контекст разоблачительной словесности государства Российского.
На первый взгляд — справочники, пособия для начинающих охотников и рыболовов, ан есть что-то в «пособиях», заставляющее относиться к ним как к фактам литературного процесса.
Книги С.Т.Аксакова появились на заре российской «бури и натиска», что ударили прежде всего по патриархальным ценностям. Розанов обвинял русскую классику в разрушении этих самых ценностей, Дома и Семьи, прежде всего «Отцов и детей» и «Грозу». Книги Аксакова были, напротив, сагами о Доме. Биограф Гоголя П.А.Кулиш в шутку звал Аксакова-отца «министерством общественной нравственности».

Сивцев Вражек

Наверное, совсем не случайно в 1834 году в доме Аксакова на Сивцевом Вражке воцарился настоящий культ Гоголя. До этого, с конца 1820-х, на «Аксаковских субботах» бывали разного рода литераторы: например, Загоскин и Шаховской, «доставшиеся в наследство» еще с кратковременного периода петербургской деятельности Сергея Тимофеевича.
Кружок, сложившийся в начале 1830-х, объединялся уже вокруг Аксакова-цензора, устроившегося в Цензурный комитет по протекции знатного и старейшего праславянофила — адмирала А.С.Шишкова.
Но с оным ведомством у семьи отношения не заладились сразу. Сначала — у отца: за «попустительство авторам» цензору С.Т.Аксакову объявили строгий выговор, «высочайшее неудовольствие» и наконец (после истории с Иваном Киреевским и его журналом «Европеец») вообще отставили от должности (хотя дети пострадают поболе). Семья жила на доходы от уфимских по местий.
Зато можно было приветить автора «Ревизора» — тот пользовался в доме особым почетом. Его на Сивцевом буквально боготворили: и ел Николай Васильевич особую пищу, для него приготовленную, и мог позволить себе общаться лишь с тем из гостей, с кем хотел...
Аксаковым — немногим в России — довелось быть почти единственными слушателями второго тома «Мертвых душ». Только от Аксакова знаем мы и о третьем томе, где Павел Чичиков и Степан Плюшкин пережили бы религиозное возрождение. Тем интереснее, что серьезным оппонентом идеологии первого тома «Душ» стал старший сын Аксакова — Константин Сергеевич.

Расставание последних романтиков

Странно и диковинно племя российских славянофилов.
Константина Аксакова в «простом национальном» костюме простые русские люди на улицах Москвы 1840-х, как уже упоминалось, считали чужеземцем; по словам язвительного Чаадаева, ряженого мыслителя принимали за перса.
В детстве братья Аксаковы — Костя и Ваня — утащили у мамы письмо ее подруги, писанное по-французски. Зверски расправились с ненавистными западническими письменами: истыкали письмо булавками, а потом торжественно сожгли.
Что это? Детский «патриотизм» — отклик на отцовскую дружбу со врагом всего европейского — адмиралом Шишковым?..
Взрослый К.С.Аксаков говорил, что в то время как «западное человечество» двинулось «путем внешней правды, путем государства», русский народ пошел путем правды внутренней. Поэтому отношения между народом и государем в России, особенно в России допетровской, основывались «на взаимном доверии и на обоюдном искреннем желании пользы».
Польза — слово по-достоевски ущербное, но Константин Сергеевич — тоже вполне по-достоевски — договаривал: «Однако нам скажут — или народ, или власть могут изменить друг другу. Гарантия нужна!.. Гарантия не нужна! Гарантия есть зло. Где нужна она, там нет добра; пусть лучше разрушится жизнь, в которой нет добра, чем стоять с помощью зла».
Из-за столь горячего протеста против правовых отношений между народом и правительством над К.Аксаковым подшучивали, однако — все его и любили.
«Могучее существо, с громким голосом, откровенное, чистосердечное, талантливое, но чудаковатое», — историк С.Соловьев. За атлетическое телосложение М.Погодин называл Аксакова-среднего «печенегом, кочевником степей». Одновременно видели в нем и всё детское, «младенческое». Подросток-великан...
В 15 лет стал студентом филологического факультета Московского университета. Вошел в знаменитый кружок Станкевича, где близкими друзьями его стали Белинский, Кетчер, Тургенев, Катков... (Сколь разойдутся пути сих друзей!)
Кружок распался в 1840-м, сразу после смерти идеалиста Станкевича. Тогда-то Аксаков и сблизился с «первославянофилами»: Хомяковым, Киреевским, Самариным.
Нежно любимый всеми Костя Аксаков остро переживал тогдашний разрыв между «славянами» и «западниками» — вчерашними друзьями. П.В.Анненков кудревато описал: «Первый почувствовавший несообразность положения людей, изловчающихся как можно приличнее и ласковее наносить друг другу если не смертельные, то очень тяжелые раны, был благороднейший и последовательнейший Константин Сергеевич Аксаков».
С «другом-врагом» Герценом Аксаков простился прямо на улице, выскочив из экипажа: «Трогательно распрощался с ним навсегда, не признавая в нем более товарища на жизненном пути».
С Грановским дело было еще замечательнее. К.С.Аксаков приехал к нему ночью, разбудил его, «бросился к нему на шею и, крепко сжимая в своих объятиях, объявил, что приехал исполнить одну из самых горестных и тяжелых обязанностей своих ... в последний раз проститься с ним как с потерянным другом...
Напрасно Грановский убеждал его смотреть хладнокровнее на их разномыслия, говорил, что, кроме идей славянства и народности, между ними есть еще другие связи и нравственные убеждения, которые не подвержены опасности разрыва, — К.С.Аксаков остался непреклонен и уехал от него сильно взволнованный и в слезах».

Исповедь на отвергнутом языке

Константин Аксаков почти всё время жил с родителями. Лишь в 1838-м отправился за границу, но тут же вернулся. Совершенно «славянофильское» неумение жить самостоятельно — вынудило.
Зато в Первопрестольной он чувствовал себя превосходно. Любовь к древней столице и вызвала к жизни почти все названия славянофильских изданий: «Москвитянин», «Московский сборник», «Москва», «Москвич», которые последовательно запрещались, хотя уж в них-то православие и народность были налицо...
Третий Рим был для семьи Аксаковых символом утраченной силы Древней Руси, хотя в оценках русской истории братья не сходились.
У Константина Сергеевича понимание своей миссии породило формы внешнего, довольно экстравагантного протеста: он носил сапоги, косоворотку, мурмолку (меховую шапку с плоской тульей) и терлик (длинную шубу с короткими рукавами), а также отпустил длинную бороду, которую весной 49-го полиция приказала ему сбрить (!).
Добавим: отказаться от растительности на лице повелели и Аксакову-отцу. А бороды у Аксаковых были замечательные: густые, широкие.
«Аксаков с мурмолкой в руке свирепствовал за Москву, на которую никто не нападал, — язвит Герцен в “Былом и думах”, — и никогда не брал в руки бокал шампанского, чтоб не сотворить тайно моление».
Хотя К.Аксаков пробовал силы в разных литературных и публицистических жанрах, можно сказать, что в отличие от отца и младшего брата он своего жанра так и не нашел, уйдя из жизни очень рано — в 43 года.
Могучий физически человек, Константин Сергеевич не смог пережить смерть отца. В 1860 г. его отправили лечиться за границу, где он и скончался от скоротечной чахотки.
«При таком удивительном преобладании в К.Аксакове духовной натуры над физической становится понятная поразительная смерть этого человека, не в переносном, а в буквальном смысле умершего от тоски», — пишет биограф.
Он умирал на острове в Средиземном море. Русского священника не было — исповедь принимал грек, еле-еле говоривший по-французски. Словно злая насмешка небес: жегший в детстве записки на ненавистном языке, Аксаков теперь исповедовался на нем в последний раз... Священник-грек был до такой степени потрясен исповедью, что потом приставал ко всем с вопросом: кто этот великий праведник?
Страшный удар уготовила судьба и праху Константина Сергеевича. Он был похоронен на кладбище Симонова монастыря. Могилу С.Т.Аксакова перенесли на Новодевичье, а останки сына были уничтожены в 1930-х вместе с погостом. Впрочем, остался он в той самой земле, за которую так болел душой.

Претендент на болгарский престол

«Поздний» славянофил Иван Аксаков будто бы подвел итог под деятельностью своих соратников.
После смерти А.С.Хомякова он писал: «Теперь для нас наступает пора доживанья, не положительной деятельности, а воспоминаний, доделываний».
Ивану Сергеевичу, как и отцу, выпала долгая жизнь.
Человек он был необычайно деятельный. Правовед по образованию, в мрачном 1848 году Аксаков стал чиновником особых поручений при Министерстве внутренних дел и тут же выхлопотал себе командировку в Бесссарабию — по делам раскольников, а затем в Ярославль — для ревизии городского управления, введения единоверия и изучения секты бегунов.
Впечатления от реальной жизни, которых едва ли хватало старшему брату, заставили Ивана Сергеевича пересмотреть многие положения «старших» славянофилов. В отличие от них он видел то, что происходило в России на самом деле.
В марте 1849 г. был арестован Юрий Самарин. Аксаков горячо возмущался арестом, о чем написал родным и друзьям. Перлюстраторы не дремали — за несвоевременные мысли в кутузку попал и Иван Сергеевич.
Правда, содержался он в палатах III отделения и, по вежливому приглашению Дубельта, написал записку царю. Николай ознакомился весьма внимательно и наказал шефу жандармов Орлову: «Призови, наставь, благослови и выпусти».
Благословив, выпустили, но Аксаков продолжал оставаться неугодным человеком. В 1852 г. он вышел в отставку (в 29 лет) и окончательно посвятил себя журналистике.
Всё, что начинал издавать Аксаков, практически сразу же запрещалось. Дольше всех продержалась его газета «День» (не везет в России этому названию).
С закрытием газеты Аксаков углубился в дела московского Славянского комитета, первоначально созданного «старшими» славянофилами во главе с Погодиным исключительно как благотворительное общество. Но мало-помалу его участники стали заниматься и вопросами политическими.
Особенно заметно это стало в годы балканских кампаний. Тогда-то и проявился талант Ивана Сергеевича — публициста и оратора. Дошло до того, что его кандидатуру даже предложили на болгарский престол.
Достоевский писал Аксакову: «Умри, например, Вы, и кто же останется, чтобы проповедовать русское направление?»
Похороны Ивана Сергеевича стали событием общественным — он удостоился чести быть похороненным в Троице-Сергиевой лавре, что выпадало мало кому из мирских деятелей.
В некрологе газета «Неделя» писала: «Определяя характер Аксакова, нельзя руководствоваться какими-то обыденными классификациями. Его нельзя причислить ни к консерваторам, ни к либералам, ни к радикалам... Он считался славянофилом, но и это определение ... не вполне ему соответствовало... Это была слишком исключительная натура, совсем особенное явление в нашем общественном мире».