национально-освободительное движение

Александр СКАКОВ

Северный Кавказ на переломе эпох:
Россия и горцы

Немного на земле таких мест, как Северный Кавказ, где на относительно небольшой территории, значительная часть которой к тому же покрыта горами, ледниками и лесами, проживало бы столько различных народов, относящихся к нескольким языковым семьям.
Здесь уживаются ислам, православие и пережитки язычества.
Здесь неразрешимые, как иногда кажется, противоречия разделяют два близких по культуре народа. Здесь, среди горных ущелий, до наших дней дошли еще не всегда хорошо изученные шедевры древней архитектуры — боевые башни, погребальные ниши, храмы.
Уникальность Северного Кавказа и в том, что в некоторых его районах можно проследить преемственность культуры местного населения начиная с эпохи ранней бронзы до наших дней. На равнинах народы приходили и уходили, одна волна кочевников сметала другую. В горах Кавказа законсервировалась культура, сохранившая мифологию и фольклор далекой древности.

В XVII—XVIII вв. начался процесс проникновения России на Кавказ, который затем вследствие объективных причин, обернулся покорением региона. Это покорение, затянувшееся почти на сто лет, в некоторых случаях было мирным, но чаще всего — кровавым, сопровождаясь рейдами царских генералов, сожжением аулов, набегами горцев на станицы. Немаловажной частью этого процесса были и постоянные войны горских народов друг с другом.
В итоге Северный Кавказ стал частью Российской империи, а затем СССР. Большинство горских народов интегрировалось в российское общество, выросли города, сквозь ущелья легли дороги, по горам прошли линии электропередачи. Только памятники прошлого и записки современников напоминают о том времени, когда Россия пришла на Кавказ, в неизученный и пугающий край, одинаково мало известный как в Европе, так и в Азии.
Каким Россия увидела Кавказ, с какими народами она там столкнулась, что заинтересовало и привлекло, а что отпугнуло первых русских путешественников?
Вероятно, приход русских на Кавказ можно рассматривать как столкновение двух цивилизаций, включавшее в себя как борьбу и отторжение, так и взаимообогащение.
И то и другое подразумевают наличие определенной оценки, положительной или отрицательной, которую вступающие во взаимодействие цивилизации дают друг другу.
Следы таких оценок мы можем увидеть на страницах записок русских первопроходцев Кавказа и мемуаров офицеров российской армии, сражавшихся с горцами. Безусловно, оценки в том и в другом случае будут несколько различными.

Появление славян на Кавказе относится еще к первым векам существования древнерусской государственности, когда на Таманском полуострове в X—XI вв. существовало Тмутараканское княжество, активно взаимодействовавшее с адыгскими племенами касогов. Княжество, вероятно, имело многонациональное население, только часть которого составляли славяне.
В это же время один из арабских авторов сообщает о русах, проживающих между Дербентом и Беленджером, где-то близ побережья Каспийского моря. Возможно, это была торговая фактория. Связи между древнерусскими землями и горцами тогда носили преимущественно торговый характер, а под наименованием русы могли скрываться те же варяги — скандинаво-славянская дружина.
Древнерусские нательные кресты и браслеты найдены в памятниках Аланского государства, господствовавшего на Северном Кавказе в X—XII вв. А с Северного Кавказа на Русь ввозили самшит, из которого делали гребни.
В XIII в. по Руси и Кавказу прокатилась волна монгольского нашествия, уничтожившего государства и прервавшего связи между народами Восточной Европы. Но, уничтожая торговые пути и нарушая привычную систему международных контактов, татаро-монголы формировали новые связи.
В частности, к XIII—XV вв. относится большое количество найденных на Кавказе древнерусских нательных крестов, попавших туда со своими владельцами, угнанными в монгольский плен. Можно предполагать и возникновение в предгорьях Кавказского хребта после середины XIII в. целых русских поселений, основанных, вероятно, беглецами из ордынского плена.
Любопытно, что одно из таких предполагаемых поселений находилось у села Майртуп, название которого с чеченского языка переводится как стоянка храбрецов. Русские и горцы, имевшие общего врага — татаро-монголов, должны были стать союзниками.
Как предполагают ученые-кавказоведы, к этому времени относится и появление на берегах Терека и Сунжи «в гребнях и ущельях» первых казачьих поселений, положивших начало станицам гребенских казаков. Они получили свое название по гребням — холмам предгорий на Правобережье реки Сунжи.
Одна из рек на территории нынешней Ингушетии в XVIII в., то есть еще до начала завоевания Кавказа Россией, называлась Русская Фортанга. Потом, когда отношения казаков с горцами ухудшились, гребенские казаки переселились на Терек. В XVIII в. сюда, на Левобережье Терека, переселяются всё новые и новые группы казаков с Дона. Но и при этом часть населения казачьих станиц составляли переселившиеся туда чеченцы. Так, в станице Червленной появились нохчимохкские казаки — тейп Гуной, который, не желая принимать ислам, ушел к казакам из селения Гуни в Ичкерии.

В 1792 г. на Северо-Западном Кавказе создается Черноморское (позже Кубанское) казачье войско, костяк которого составили запорожцы и украинцы. На равнинах Предкавказья строятся первые русские города — Кизляр (1735) и Моздок (1763), к горам придвигаются цепочки крепостей и казачьих станиц.
В горы отправляются первые русские путешественники (часто — немцы на русской службе), собирающие сведения о незнакомых и опасных землях. Одним из первых был Иоганн Густав Гербер (1728), затем Северный Кавказ пересек, направляясь в Грузию, Иоганн Антон Гильденштедт (1770—1773), в 1793—1794 гг. путешествие на Кавказ предпринял Петр Симон Паллас. В 1797—1798 гг. по степям Предкавказья проехал автор «Рукописи, найденной в Сарагосе», — Ян Потоцкий.
В дагестанском плену в 1774 г. умер академик С.Г.Гмелин. В начале XIX в. по Северному Кавказу путешествовали Генрих Юлиус Клапрот (1807—1808), Иоганн Бларамберг (1830—1832), Андрей Шёгрен (1835—1837). Труды о Кавказе оставили и служившие там на рубеже XVIII—XIX вв. русские чиновники Петр Бутков и Семен Броневский.
В 1835 г. Главный Кавказский хребет перешел направлявшийся из Абхазии в Черкесию и далее, к населенному враждебными племенами морскому побережью в районе современного Сочи, русский разведчик и выдающийся исследователь Федор Торнау. При попытке исследовать в 1836 г. морское побережье от Сочи до Геленджика Ф.Торнау был захвачен в плен польстившимися на выкуп горцами и освобожден только через два года.
Уже после окончательного присоединения Северного Кавказа к России его ущелья открылись перед выдающимися кавказоведами графиней П.С.Уваровой (прототип Китти Щербацкой в романе Л.Н.Толстого «Война и мир», археолог и искусствовед), В.Ф.Миллером (исследователь осетинского языка и фольклора), М.М.Ковалевским (исследователь обычного права), А.П.Берже (составитель 12 томов «Актов, собранных Кавказской археографической комиссией»).
И тогда, и много лет спустя путешествия по Кавказу были сопряжены с большим риском. В 1781 г. с боями прорывался сквозь земли воинственных горцев Штедер. Несколько раз чудом избежал гибели Ф.Торнау. Уже в советские годы, в 1926 или 1927 г., в Чечне был убит этнограф А.Ю.Бальшин.
Археолог и этнограф Л.П.Семенов в отчете о своих работах в Северной Осетии в 1924 г. спокойно, между делом, сообщает: «В конце Куртатинского ущелья экспедиция подверглась опасности со стороны абреков, вдвоем подстерегавших добычу у дороги».
Что же увидели русские первопроходцы на Северном Кавказе, с какими народами столкнулись?

Между берегом Черного моря и Главным Кавказским хребтом проживали абхазские племена, занимавшие примерно ту же территорию, что и существующая ныне самопровозглашенная Республика Абхазия. Как и сейчас, от Грузии (тогда княжества Мегрелии) ее отделяла река Ингури.
Не приглянулись абхазы И.Бларамбергу: «Они совершенно безграмотны, жестоки, недоверчивы и мстительны. Поскольку их не защищают ни князья, ни законы, они доверяют лишь самим себе и своему оружию, с которым никогда не расстаются».
Более позитивно об абхазах отзывается проживший среди них несколько месяцев Ф.Торнау: «Менее храбры и воинственны, чем кабардинцы и черкесы, они более склонны к домашней жизни; хищничество обнаруживается в них только тогда, когда приобретение этим способом не сопряжено с большой опасностью».
Похожую оценку абхазам дает С.Броневский: «Абхазы не почитаются за свирепый народ между горцами».
На противоположном, северном склоне Большого Кавказа находились земли родственных абхазам абазин — Алты-кесек, Малая Абхазия. В эпоху позднего Средневековья абазины переселились на северный склон Главного Кавказского хребта из горной Абхазии. Абазинским или абхазским считалось живущее в районе Гагры и Сочи племя садзов.
Промежуточное положение между адыгами и абазинами занимали убыхи, населявшие нынешнюю территорию Большого Сочи. Садзы и убыхи пали жертвами Кавказской войны и в 1864 г. были поголовно выселены в Турцию, где к настоящему времени полностью ассимилировались.
Севернее абхазов, от крепости Анапы и устья Кубани до места слияния Терека и Сунжи (ныне район Гудермеса) жили многочисленные адыгские (черкесские) племена, разделявшиеся на кубанских черкесов (ныне адыгейцы и черкесы) и кабардинцев.
Кубанские черкесы» (адыги) состояли из 13 племен или территориально-политических объединений — жанеевцы, шефаки, натухайцы, шапсуги, абадзехи, бжедуги, темиргоевцы, хатукаевцы, егерукаевцы, адамиевцы, мамхеги, мохоши, бесленеевцы. Особенно важную роль играли наиболее многочисленные племена абадзехов, шапсугов и натухайцев, упоминания о которых появляются только в XVIII в.
Несмотря на множество племен, представлявших собой скорее политические, чем этнические образования, адыги были относительно единым народом.
Кабарда делилась на Большую (между Пятигорьем и Тереком) и более слабую Малую (между Тереком и Сунжей). Именно Большая Кабарда стала в XVIII в. лидером на всем Северном Кавказе, подчинив себе Малую Кабарду, абазин, карачаевцев, балкарцев, дигорцев, притесняя осетин и ингушей. Большая Кабарда была в конце XVIII — начале XIX вв. самым сильным и опасным противником России на Кавказе.
По откровенному и циничному замечанию генерала А.П.Ермолова, «моровая язва была союзницею нашею против кабардинцев; ибо, уничтожив совершенно всё население Малой Кабарды и произведя опустошение в Большой, до того их ослабила, что они не могли уже как прежде собираться в больших силах».
В итоге Малая Кабарда исчезла с политической карты Кавказа, а бульшую часть ее земель заняли спустившиеся с гор осетины и ингуши.
Оттесненные адыгскими племенами в горы, «на бесплодных и покрытых снегом высокогорных склонах Кавказского хребта» жили карачаевцы и балкарцы (тогда их называли бассиане). Любопытно, что карачаевцев И.Бларамберг относил к числу «наиболее цивилизованных народов Кавказа», оказывающих благодаря мягкому нраву «цивилизующее влияние на своих соседей». Они якобы относятся «с исключительным смирением и уважением» к своим владыкам (князьям Кабарды), помогают бедным, чем могут, «не так увлекаются разбоем, как их соседи», очень трудолюбивы.
Вероятно, И.Бларамберг, обычно критично и свысока оценивающий достоинства и недостатки горцев, исходя из неизвестного нам своего личного опыта, несколько идеализировал карачаевцев.
Балкарцы делились на три основных племени: во-первых, собственно балкарцы, холамцы и бизингиевцы (по реке Черек и его притокам); во-вторых, чегемцы (по реке Чегем); в-третьих, баксанцы, или урусбиевцы (по реке Баксан).
Тюркоязычные карачаевцы и балкарцы по своим обычаям и фольклору очень близки к соседним кавказским народам, что свидетельствует, безусловно, о наличии у них местного субстрата.
Также в горах, на склонах Главного Кавказского хребта находились общества осетин — семь на южном склоне и семь на северном. Занимая первоначально горные ущелья северного склона, не имея возможности переселиться на принадлежащие кабардинцам и ногайцам равнины, осетины в XVII—XVIII вв. активно заселяли земли современной Южной Осетии и прилегающих районов Грузии.
Это, конечно, не означает, что осетин и их предков — алан — не было на южных склонах Большого Кавказа в более раннее время. Только с 1820-х гг., после ослабления Кабарды и установления российского господства, стало возможным массовое переселение осетин на равнинные земли Северного Кавказа. В итоге прежде многолюдные горные аулы к настоящему времени почти опустели.
Осетины по языку являются иранцами, и в их этногенезе большую роль сыграли скифо-сарматские и аланские племена. Тем не менее, несомненно наличие у осетин кавказского субстрата, позже подвергшегося иранизации.
Уже неоднократно исследователи обращали внимание на труднообъяснимые культурные и фольклорные параллели между осетинами, абхазами и сванами (один из картвельских народов).
О древнем единстве населения Западного и Центрального Кавказа свидетельствует и всемирно известный Нартовский эпос, бытовавший у абхазо-адыгов, у балкарцев и карачаевцев, у осетин. Следы Нартовского эпоса сохранились в горных районах Грузии, а в чечено-ингушском эпосе Нарты выступают как противники местных вайнахских героев. Границы распространения эпоса о Нартах, вероятно не случайно, полностью совпадают с ареалом кобано-колхидской культурной общности Позднего бронзового — Раннего железного веков (XI—VI вв. до н.э.). Думается, что в горах Кавказа сохранился один из древнейших эпосов мира, старший современник гомеровских поэм.

Северо-Восточный Кавказ был по преимуществу населен нахоязычными народами, принадлежавшими к нахско-дагестанской языковой семье. Наиболее западными из них были ингуши (галгаи), которых нередко называли кистинами, кистами. Иногда этим именем (или этнонимом мычкизы) обозначали как чеченцев, так и ингушей. На самом деле кистинами правильнее было бы называть только жителей ущелий по рекам Кистинке и Армхи. Позже название кистины перешло на жителей Панкисского ущелья в Грузии, ставшего печально известным в наши дни.
Панкиси, заброшенное к XVII—XVIII вв., целенаправленно заселялось тогда выходцами из различных общин Чечни и Ингушетии. Уже в конце XVIII — начале XIX в. нахские племена занимали оба склона Большого Кавказа, а жители Хевсуретии, Пшавии и Тушетии (горные районы в Грузии), по оценкам путешественников, «представляли собой смешение кистин, осетин и грузин».
Территория проживания ингушей доходила на западе до нынешней Военно-Грузинской дороги и Владикавказа, откуда они были постепенно вытеснены осетинами. Впрочем, существовали легенды о том, что изначально предки ингушей обитали и в основной части Осетии, в Куртатинском и Даргавском ущельях, откуда их изгнали осетины и кабардинцы. В какой-то мере эту легенду подтверждает наличие вайнахской топонимики в ущельях Северной Осетии, хотя не исключено, что ее появление там относится к гораздо более раннему времени, к эпохе средней и поздней бронзы.
Осетинские переселенцы, спасаясь от кровной мести, создавали свои поселения и в более отдаленных районах самой Ингушетии.
Фактор кровной мести играл важную роль в формировании этнической карты всего Кавказа, заставляя целые рода и фамилии переселяться иногда за сотни километров. Так на ингушской земле появилось осетинское по происхождению племя джерахов.
Движение осетин на восток и их столкновение с ингушами обернулось уже в наши дни кровопролитным осетино-ингушским конфликтом 1992 г.
По словам Штедера (1781), одного из первых русских путешественников, побывавших в ингушских землях, «невозможно представить себе ничего прекраснее и романтичнее этой области». Древние башни, горные водопады, оросительные каналы, отвоеванные у гор возделанные поля — всё это поражало взор чужестранца.
Между ингушами и чеченцами в низовьях реки Ассы жило племя карабулаков, далее чеченские племена аккинцев, цоринцев, собственно чеченцев, ичкерийцев и несколько других. Чеченцы, по И.Бларамбергу, — «самые жестокие и дикие племена на Кавказе».
Как знакомо звучат слова русского путешественника: «Похищение — это излюбленное ремесло чеченцев, которое определяет и их образ жизни, и их характер».
С такой же неприязнью говорит о чеченцах генерал А.П.Ермолов: «Самые злейшие из разбойников». По словам генерала Ермолова (1816), «общество их весьма малолюдно, но чрезвычайно умножилось в последние несколько лет, ибо принимались дружественно злодеи всех прочих народов, оставляющие землю свою по каким-либо преступлениям».
Подчинившиеся России чеченцы жили на правом берегу реки Сунжи (вокруг и севернее современного Грозного) и «успешно занимались полеводством и скотоводством». Но и «мирные» чеченцы содействовали разбоям своих воинственных соплеменников, укрывая добычу и снабжая их зерном.
К сожалению, пророческими оказались слова И.Бларамберга о чеченцах: они «отличаются от других полным отсутствием прозорливости, что и погубит их рано или поздно. Все их соседи: кабардинцы, ингуши, кумыки и лезгины — считают их наиболее непримиримыми и лютыми врагами, так как этот народ до такой степени озлоблен, что не щадит никого и не думает о будущем».
История никого ничему не учит, и залитая чеченской и русской кровью земля Чечни подтвердила справедливость этой оценки путешественника.
Но ведь не только воевать, похищать и грабить умел этот древний народ. Об этом свидетельствуют многочисленные башни (в Чечне и Ингушетии находятся самые красивые башни Кавказа) и склепы, прекрасный фольклор, великолепное декоративно-прикладное искусство, многочисленная интеллигенция.
Территорию современного Дагестана русские первопроходцы делили на две части — высокогорный Лезгистан и приморский Дагестан.
К северу от них равнинные земли занимали тюркские народы — кумыки, ногайцы, калмыки, туркмены. В Дагестане находились сильнейшие княжества и ханства Северного Кавказа: Тарковское шамхальство, Казикумухское и Куринское ханство, Мехтулинское ханство, Элисуйский султанат, Аварское ханство, Каракайтагское уцмийство, Табасаранское и Акушинское кадийство и ряд более мелких владений.

Горцы императорского конвоя

Что больше всего поражало русских и иностранных путешественников на Кавказе? На что они в первую очередь обращали внимание? Из их записок видно, что изначально подданные Российской империи считали своим долгом сообщить, какое по численности войско может выставить то или иное горское племя, как оно управляется, кому подчиняется, как выглядят его поселения и жилища, какие дороги ведут в его земли.
Далее шли, как правило, пространные сведения о языке этого племени, о его религии и обычаях. В то время в изучении далеких земель разведка шла рука об руку с наукой.
Русские путешественники застали исторический момент принятия ислама большинством горских народов; тогда у многих из них еще были сильны языческие верования, действовали жрецы-идолопоклонники, обладавшие большой властью в своих обществах.
У адыгских народов И.Бларамберг отметил при господстве ислама некоторые христианские обряды, какие-то «обряды культа Зороастры» и языческие обычаи. Да и по сей день в религии осетин доминируют не ислам или православие, а языческие верования, культ дохристианских святых, лишь получивших новые имена. Так, покровитель мужчин и путников носит имя Уастырджи (святой Георгий), богом-громовиком является Уацилла (святой Илья), покровительницей женщин считается Мады Майрам (Богоматерь).
Другие почитаемые языческие святые сохранили свои древние имена — хозяин животных Афсати, властитель мертвых Барастыр, кузнец богов Курдалагон, покровитель домашнего очага Сафа, властитель водного мира Донбеттыр.
Господствующее положение язычество (абхазская вера) сохранило и в современной Абхазии.
Принятие частью горских народов ислама расценивалось многими русскими авторами XIX в. как одна из причин нарастания сопротивления России. По мнению генерала А.П.Ермолова, русские чиновники на Кавказе сделали ошибку, равнодушно наблюдая утверждение мусульманства у горцев, а в итоге «люди, прежде нам желавшие добра, охладели, неблагонамеренные сделались совершенными злодеями».
Больше всего поражала русских любовь горцев к независимости и свободе, умение «дорожить свободой более, чем жизнью». Странным казалось то, что «чеченцы, например, все равны между собой и не имеют ни князей, ни дворянства».
Но и у других народов Кавказа при наличии, казалось бы, монархической власти хана или шамхала форма правления была скорее похожа, по выражению И.Бларамберга, на «федеративную демократию». У других же народов были приняты «аристократическая» или «демократическая» формы правления.
Считая высшей ценностью свою свободу, привыкнув сражаться за нее и сделав войну смыслом своей жизни, горские народы находились «в состоянии непрерывной войны друг с другом». «Черкесы дерутся с абазинцами, кабардинцы — с осетинами и чеченцами, осетины — с кистинами, чеченцы воюют со всеми их соседями, а лезгины — с грузинами и дагестанскими татарами», — пишет И.Бларамберг.
Ему вторит Ф.Торнау: «Неприступность жилищ и крайняя бедность сделали медовеевцев [жителей верховий рек Псоу и Мзымта] хищниками, страшными своим соседям».
Даже вступив в борьбу с Российской империей горцы не смогли объединиться, только лишь иногда пытаясь координировать свои действия.
Природа набеговой системы, столь характерной для горских обществ, так и не была понята ни царскими генералами, ни путешественниками и учеными XIX в. Они, как правило, объясняли набеги «разбойной» натурой горцев, якобы не желающих трудиться, как это подобает земледельцам. Между тем набеговая система была жизненно необходима для выживания перенаселенных общин в ущельях Кавказа, малопригодных для земледелия. Кроме того, набеги вообще характерны для обществ в период разрушения архаичных социальных структур.
В глаза путешественникам бросалась бедность горцев, которую иногда объясняли их «леностью», иногда — бесплодием гор, не дающих своим обитателям необходимого пропитания.
Как писал И.Бларамберг об адыгском племени натухайцев, «беспрерывные войны, которые они ведут, и их склонность к разбою оставляют им мало времени для того, чтобы заниматься хозяйством». Исключением являются абазины: они «трудолюбивы, они смогли бы разбогатеть, если бы черкесы не отнимали у них всё, что они зарабатывают».
Да и вообще «черкесы не любят работу, и их главными занятиями являются война, охота и разбой». Впрочем, тут ученые и путешественники сами себе противоречат, отмечая при всем этом высокий уровень кузнечного дела и работы по благородному металлу у адыгских народов.
По словам того же И.Бларамберга, «совершенство этого вида работ, красоту и гармонию рисунка, который они воспроизводят с помощью кислоты чернью по металлу, трудно себе представить».
Любопытно, что Штедер, испытавший в своих странствиях немало опасностей, с похвалой отозвался о трудолюбии ингушей, об их гостеприимстве, доброте, отваге и свободолюбии. Возможно, путешественник немного идеализировал горцев, видя в них пример столь популярного в эпоху Просвещения «естественного человека», чуждого пороков «цивилизованного общества». По его словам, ингуши «теряют облик дикарей и предстают более человечными, чем наши алчные благовоспитанные люди».
Столь же восторженно об ингушах говорит П.С.Паллас (1793—1794): «Это честнейшие и храбрейшие люди, борющиеся за свою независимость».
Как уже отмечалось выше, идеализация заметна и в той характеристике, которую И.Бларамберг дал карачаевцам. Не избежал восхищения перед «естественной» жизнью горцев А.С.Пушкин в поэме «Кавказский пленник». Запевающий в горах песню свободы «черкес суровый», шумящие в «свободной резвости» младенцы, мудрые старцы, играющие в «светлый Баиран» юноши, гостеприимные сакли — такая идиллическая картина предстает на страницах поэмы.

Осетины

Необходимо признать, что военные действия России на Северном Кавказе, как правило, вели не к победе над отрядами горцев, которые успевали уйти в труднодоступные горы, а к сожжению аулов, угону лошадей и скота. В итоге горцы становились еще беднее, их примитивная экономика теряла свою основу, грабеж и война становились единственным способом выживания. Получается, что царские генералы сами создавали себе противника.
К чему еще могли привести действия таких полководцев, как «бич Кавказа» П.С.Котляревский, чей, по выражению А.С.Пушкина, «ход, как черная зараза, губил, ничтожил племена»?
Российские крепости строились на землях северокавказских народов, на лучших дорогах и переправах, да и цель их строительства не скрывалась — «стеснить горцев».
Одна из построенных А.П.Ермоловым крепостей, «которая по положению своему, стесняя жителей во владении лучшими землями, стоя на удобнейшей дороге к Кавказской линии и недалеко от входа чрез ущелье Хан-Кале, названа Грозною».
Свободолюбие и бедность горцев воспринимались русскими пришельцами как первые признаки дикости, нецивилизованности. С недостатком цивилизации связывали все их добродетели и пороки.
Подпоручик А.С.Пишчевич, проезжая в 1784 г. через Дарьяльское ущелье, не без некоторого трепета отметил, что «проезд в сем ужасном месте от живущих тут разных горских народов нельзя сказать, что был безопасен, которые, не будучи никому подвластны и имея один образ человеков, а в прочем совершенные дикари, полагающие почти долгом себе подобного ограбить и даже убить».
Тут уж неважно было, что это за народы: нелюбознательный путник пришпоривал коня и стремился скорее покинуть это опасное место. Но и он воспринимал этих незнакомых горцев как «дикарей».
Далее открывался простор для фантазий: реалист с опаской смотрел на «дикарей» и «разбойников», романтик видел в них «естественных людей», близких к природе и к правде.
Для впервые открывшего Кавказ российской читающей публики А.А.Бестужева-Марлинского горцы «не более как умные ребятишки. Они отказываются от выгод просвещения и удобств, потому что в них они видят цепи, потому что просвещение и разбой не могут быть смешаны вместе; а разбой и свобода для него одно; разбой есть его стихия, средство существования».

Во второй трети XIX в. восхищение «естественным человеком» стало уступать место практическим соображениям. Варварам и разбойникам, пусть и благородным, не было места в Российской империи.
По словам И.Бларамберга, горцы, «жестокие, мстительные, коварные по отношению к врагам, дома — они добры, гостеприимны, надежны в дружбе, воздержанны, почтительны к старикам и благодарны за благодеяния». Жители Кавказа «проницательны и весьма рассудительны по натуре, но наряду с этим почти всегда подозрительны и переменчивы в суждениях, их легко ввести в заблуждение, особенно умея им льстить, используя их слабые стороны».
У тех же адыгов, «в своей частной жизни неплохого народа», «положительным качествам противостоит немалое число пороков». Но северокавказским народам не свойственны «хитрость армян, гордость грузин и утрированная учтивость и лицемерие персов».
Удивление и уважение вызывало гостеприимство горцев: «под защитой имени кунака можно было безопасно пересечь весь Кавказ».
Добродетелями народов Кавказа считали также уважение к общественному положению, уважение к принадлежащему женщинам праву защиты и посредничества, подчинение родителям, вежливость и тщательное соблюдение приличий, щедрость, «умеренность и скромность в пище и в употреблении напитков», храбрость и предприимчивость на войне. Но при этом все подчеркивали тщеславность, недоверчивость и подозрительность горцев, их подверженность вспышкам страшного гнева.
Особенно удивляли «вероломство, лицемерие, хищничество, коварство, жестокость и непостоянство кавказских князей». И.-А.Гильденштедт с юмором отметил: «Если бы я не соблюдал всевозможную осторожность и осмотрительность, то я наверняка бы стал мучеником естественной истории».
Единственное занятие горцев — захват; «намерение убедить горца, что разбой — это постыдный порок, равноценно желанию укусить луну».
Внимание на себя обращал древний закон кровной мести. Его русские путешественники, как правило, оценивали как «тормоз жестокости в обществе», отмечая, что в обществе «почти варваров» он «дает уверенность в невозможности безнаказанно предаваться всем порывам безудержных страстей».
Варварство горцев объясняли, в первую очередь, их проживанием в горах, которые «всегда были и будут пристанищем воинственных племен». Чтобы лишить разбойников неприступного убежища в виде непроходимых гор, сквозь них надо проложить дороги, а через леса прорубить просеки.
Другой способ, к которому часто прибегала Россия на Северном Кавказе, — насильственное или поощряемое переселение горцев на равнину. Если бы у народов Кавказа смогли развиться торговля и сельское хозяйство, если бы они вернулись к христианству, тогда недостатки горцев исчезли бы, а их достоинства стали бы еще более очевидными.
Об этом наиболее хорошо и убедительно сказал в своем «Путешествии в Арзрум во время похода 1829 г.» А.С.Пушкин, избавившийся к этому времени от своих романтических иллюзий. «Должно, однако ж, надеяться, что приобретение восточного края Черного моря, отрезав черкесов от торговли с Турцией, принудит их с нами сблизиться. Влияние роскоши может благоприятствовать их укрощению: самовар был бы важным нововведением. Есть средство более сильное, более нравственное, более сообразное с просвещением нашего века: проповедание Евангелия».
С.М.Броневский в 1823 г. удивляется, почему торговые связи предков абхазов с древними греками, римлянами и генуэзцами не способствовали заимствованию горцами «гражданского образования». Этот парадокс автор объясняет нежеланием европейцев просвещать дикие народы. Если ограничиваться только торговлей, как это делают турки, армяне и греки, «присовокупится разврат к бесчеловечию» и недостижимой окажется цель «постепенного исправления нравственности коренных жителей». Россия же «одна находит пользу свою в том, чтобы способствовать к образованию кавказских народов».
С.Броневский предложил целую программу «исправления» горцев. По его мнению, России надо последовательно бороться с набегами и разбоями («неослабно преследовать хищников»), быть суровой, но справедливой («наказание соразмерять с преступлением»), развивать торговлю с горцами и снять все таможенные заставы на Северном Кавказе, кроме Кизлярской, не допускать работорговлю, патрулируя военными судами побережье Черного моря и перехватывая корабли с невольниками.
Разумеется, приучить народы Кавказа к торговле, считавшейся у них презренным занятием, и обратить в православие казалось делом нелегким. Попытки миссионерской деятельности почти повсеместно (кроме, может быть, Осетии, Абхазии и земель моздокских кабардинцев) оказались безуспешными.
И тогда оставалась последняя ставка — на силу, которая приведет горцев к покорности и направит к цивилизации. Без насилия невозможно было прекратить процветающую на Западном Кавказе «постыдную и позорную» работорговлю. Если же разбоям и работорговле будет положен конец, горцы, про мнению С.М.Броневского, «наконец отвращенные от безвыгодных для них грабительств, обратятся мало-помалу к земледелию и другим первоначальным промыслам гражданского состояния».
У И.Бларамберга читаем: «Народами Кавказа можно управлять только силой. Им можно навязать власть только суровостью и жестокостью, а кротость и доброта расцениваются ими как слабость».
Как с удовлетворением говорит И.Бларамберг об осетинах, «после экспедиции 1830 года они успокоились, и надо надеяться, что этот народ постепенно воспримет цивилизацию».
Путешествовавший 1820 г. по югу России А.С.Пушкин восхищается успехами А.П.Ермолова в покорении Кавказа: «Ермолов наполнил его [Кавказ] своим именем и благотворным гением. Дикие черкесы напуганы; древняя дерзость их исчезает. Дороги становятся час от часу безопаснее, многочисленные конвои — излишними».

Осетинская военная дорога

Иллюзия «смирившегося» перед А.П.Ермоловым Кавказа рухнула всего через несколько лет после смещения генерала в 1827 г.
В 1830 г. был создан имамат, который сначала возглавлял Гази-Мухаммед, а затем Гамзат-бек и Шамиль (с 1834 г.). После Чеченского восстания в 1840 г. пожар войны охватил весь Северо-Восточный Кавказ.
Вряд ли стоило обольщаться достигнутыми успехами. Если осетины действительно быстро интегрировались в российское общество, то для большинства других народов Северного Кавказа потребовалось более длительное время.
В 1839 г., когда основные сражения Кавказской войны и махаджирство — массовый исход адыгов из России в Турцию — были еще далеки, Ф.Торнау предполагал, что покорность горцев не будет прочной.
«Черкесы едва ли могут быть откровенно преданными русскому правительству; ни удобства жизни, ни спокойствие, ни подарки, которыми они пользуются, по крайней мере до сего времени, не уничтожили в них скрытого чувства ненависти к русским — разноверцам и завоевателям их».
Но и Ф.Торнау не ставил под сомнение необходимость для России разговаривать с горцами с позиции силы, считая вредной и лишь умножающей число разбойников практику прощения абреков, изъявивших покорность России.
На Северном Кавказе в конце XVIII — начале XIX в. столкнулись две цивилизации, два чуждых и непонятных друг другу мира. Русские путешественники пытались объективно оценить горцев, понять их психологию, показать их достоинства и недостатки. Иногда это удавалось.
Тот же Федор Торнау никогда не воспринимал горцев как «людей второго сорта». Он видел в них друзей или врагов, сочувствовал им, учился у них. Но «бремя белого человека», стремление насадить свои культурные ценности и «цивилизовать» кавказцев неизбежно вело Россию к противостоянию горским народам.
Тем не менее не стоит преувеличивать масштабы Кавказской войны XIX в., говорить о четырехсотлетнем сражении горцев против России, сводить все эти события к антиколониальной борьбе. Те же самые набеги не имели ничего общего с освободительным движением.
Вряд ли можно прямолинейно противопоставлять «свободолюбивых горцев» и «российский империализм». Как тогда быть с тем фактом, что в Кавказской войне на стороне России выступили в своем большинстве осетины и ингуши, часть кабардинцев и дагестанцев?
Но главное — в другом. Пройдя через кровопролитные сражения и взаимные обиды, Россия и Северный Кавказ изменились сами и во многом изменили друг друга. Горцы поняли, что свобода не может быть достигнута за чужой счет, путем унижения и прямого грабежа своих соседей. В свою очередь русские пришельцы уяснили для себя пагубность «барабанного просвещения» (выражение А.С.Грибоедова), когда цивилизация и культура насаждаются огнем и мечом.