князь-инок и его судьба

Владимир ЦВЕТОВ

Вассиан Косой

С русскими сказками — дело непросто. Народно-афанасьевский вариант «Курочки Рябы» (в подлиннике — скромная «Курочка») — апокалипсис клерикального масштаба: там после разбития золотого яичка и последующего всеобщего безумства, вплоть до случаев суицида («внучка повесилась»), священники рвут церковные книги и бьют утварь.
«Теремок» (у того же Афанасьева) — апокалипсис, локализованный для представителей животного царства, гибнущего в разных вариантах то в горшке, то в лошадином черепе.
Колобок, по трактовке умудренных фольклористов, — не просто хлебобулочный мутант, а само Солнце, желтый карлик, сгинувший в пасти Черной Дыры-Ночи-Лисы. А уж сама-то Лиса Патрикеевна оказывается политической карикатурой — не лисой вовсе, а бывшей братской Литвой.

Национальная принадлежность
Лисы Патрикеевны

Башня Гедиминаса

Насчет Патрикеевны глаголят не фольклорные гипотезы, но научные факты: в царствование Бориса Годунова у самого царского двора, по словам летописца (об этом есть и у Карамзина), ловили руками черных лисиц, что «принимаемо было за дурное предвестие», потому как «вскоре на Москву явилась из Польши новая Лиса Патрикеевна»: до этого в Новгородской волости так называли литовского князя Патрикия, «сеявшего вражду меж согражданами».
...В старом Вильнюсе одно из самых красивых мест — башня Гедиминаса, главного из князей-основателей Литвы. На холме, поросшем жесткой, густой травой, — романская башня. Красный кирпич, стойкость, мощь и древность уверенного государства, сохранившего самостийность, несмотря на нервозную ревность соседей — как с Запада, так и с Востока.
Интересно, что владыка Гедиминас происходил от потомства князя Полоцкого Изяслава Владимировича и, стало быть, находился в кровном родстве с равноапостольным князем Владимиром.
Среди потомков Гедиминаса был тот самый «лисий» Патрикий Наримантович, его внук, в 1383 г. взятый новгородцами «служилым князем».
Долгое противостояние вольного Новгорода и Москвы — факт общеизвестный, и, возможно, не случайно сын Патрикия, князь Юрий Патрикиевич попал на службу к великому князю московскому Василию Дмитриевичу, женился на его дочери, вошел в ряды высшего московского боярства и тем положил начало русскому роду Патрикеевых.
Таким образом, боярин Иван Юрьевич Патрикеев приходился двоюродным братом великому князю Ивану Васильевичу, Иоанну III, — первому, кто из московских владык решится назвать себя кесарем.

Значение Патрикеева как государственного и военного деятеля во второй половине XV в. было необычайно велико: он не раз «возглавлял московские рати», а в 1480 г., во время нашествия хана Ахмата, когда великий князь «пошел навстречу татарам», его кузен остался в Москве наместником. Иван Юрьевич выполнял поручения и более «братского» характера — в 1492 г., когда Иван III «на месте своего старого деревянного двора решил строить новый каменный, то он вместе с семьей переселился в палаты Ивана Юрьевича ... в новый двор, стоявший напротив церкви Иоанна Предтечи у Боровицких ворот».
Если великому князю требовалось решить какое-либо щекотливое дело в Литве, он посылал туда именно Ивана Патрикеева, которого там знали и чтили не только за высокое положение в Москве, но и за родство с великими литовскими князьями.
Впоследствии на дипломатическом и военном поприще выдвинулся и старший сын Ивана Юрьевича — Василий. В руках Патрикеевых находилось и руководство высшей судебной инстанцией, созданной на основе Судебника 1497 г., который вообще сыграл важную роль в процессе строительства централизованного Русского государства (по некоторым данным, Судебник и был написан Патрикеевыми).
Тем более неожиданной была опала этого боярского рода, случившаяся в 1499 г. и оборвавшая блестяще начавшуюся карьеру князя Василия Патрикеева-Косого.

Боярин-еретик?

Об опале Патрикеевых в летописях — лишь глухие и отрывочные сведения. Упоминается она в ряду других известий о борьбе, происходившей при дворе Ивана III в 1490-х гг.
Достоверно известно лишь то, что в споре о престолонаследии Патрикеевы встали на сторону партии Елены Волошанки с сыном ее Димитрием — внуком Иоанна от его первого брака.
Против стояла София Палеолог со вторым сыном Ивана III — Василием, которому и суждено было стать следующим государем. Патрикеевых — князя Ивана и сына его Василия — постригли в монахи.
Зато их миновала участь боярина Ряполовского, сложившего за сие супротивничество голову на плахе. Миновала и участь новгородских еретиков, к которым князь Василий был косвенно причастен, хотя доказательств тому нет, как нет и согласия на сей счет у историков.
Не существует единого научного мнения и об этой ереси — новгородской, новгородско-московской, или так называемой ереси жидовствующих.

Архиепископ новгородский Геннадий

Авторитетные церковные и светские источники в оценке духовных «жертв и разрушений» расходятся. Также неясна и суть ереси: источники друг другу попросту противоречат.
Наиболее определенные сведения о взглядах еретиков содержат «Сказания о скончании седьмой тысящи» (а это как раз 1492 год по ветхозаветному счислению) и «Рассуждение об иноческом житии».
Судя по ним, главной особенностью мировоззрения еретиков была критика учений святых отцов, в частности отрицание монашества и монастырей.
Среди главных теоретиков ереси назывались, помимо новгородских зачинщиков во главе с неким Захарией, еще и братья Курицыны.
Федор Курицын был великокняжеским дьяком, считавшимся чуть ли не духовником Ивана III («того бо державный во всем послушаше», — как написал о нем Иосиф Волоцкий в одном из своих сочинений, — но потом зачеркнул фразу). Однако одновременно он был и сподвижником патрикеевской партии, защищавшей Волошанку с ее потомком: в 1497 г. Курицын скрепил грамоту Ивана III и его внука — Димитрия Ивановича, на которой впервые появился новый герб Русского государства — двуглавый орел.
Федор Курицын был еще и автором стихотворного «Лаодикейского послания», где еретически-символистский задор задан о первой же строке: «Душа самовластна, заграда ей вера».
Толковать такое можно всяко. Всяко и толковали. Судьба дьяка-пиита Федора (он, по мнению филологов, перевел на русский еще и первоначального «Дракулу» о «мутьянском воеводе») неизвестна, а вот брата его, Ивана Курицына-Волка, вместе с некоторыми другими еретиками сожгли живьем в клетке. На таких инквизиторских мерах настаивали многие, в том числе расследователь ереси архиепископ новгородский Геннадий (его консультировал доминиканский монах Вениамин) и святой Иосиф Волоцкий.

В полемике с ними вновь вышел на историческую сцену Василий Патрикеев — но уже не князь, а Вассиан Косой, инок Кирилло-Белозерского монастыря.
Сослав туда Василия Ивановича, Иван III совершил ошибку, стоившую истории русской Церкви четверти века ожесточенной полемики на грани раскола.
Кирилло-Белозерская обитель, издавна покровительствующая потомкам Рюрика и Романовым (игумен Трифон разрешил там великого князя Василия Темного от «проклятых грамот», данных тем Шемяке, а Иван Грозный перед смертью постригся в послушники этого монастыря), была в конце XV в. пристанищем сподвижников Нила Сорского — главы нестяжателей. Князь-инок Василий-Вассиан Косой вскоре примкнул к этому движению, и тут его мирские таланты переплавились в деятельность совсем другого рода.

Стяжать иль не стяжать?

Нил Сорский

Нестяжательство берет начало в исихастской традиции, шедшей на Руси еще от Сергия Радонежского, от того отшельнического движения, которое было впоследствии названо Северной Фиваидой.
Смысл иноческой веры для нестяжателей состоял «в уединении, интенсивном внутреннем переживании своей связи с Богом, в сосредоточенном безмолвии и аскетическом обеспечении потребностей только собственным трудом».
Противником этого последнего тезиса и выступили иосифляне — сторонники Иосифа Санина (Волоцкого), игумена Волоколамского монастыря. Необходимость сохранения монастырских имений он, вопреки мнению великого князя, обосновывал тем, что только они позволяют монастырю выполнять свой христианский долг, оказывая помощь окрестному населению.
Спор в этом и других пунктах решился в пользу иосифлян, на полемику с которыми в 1503 г. Вассиан Косой вместе с Нилом Сорским прибыл в Москву. Когда Иосиф Волоцкий поднял вопрос о мерах борьбы с еретиками, Нил и его ученики выпустили «Послание заволжских старцев», требовавшее снисходительности. Это послание некоторые ученые приписывают Вассиану.
Нестяжатели категорически отрицали возможность казни еретиков, ссылаясь на то, что «Бог хочет не смерти грешника, но его раскаяния», и потому долг Церкви — увещевать заблуждающихся.
По мнению нестяжателей, тех, кто упорствует в ереси, следовало изолировать и даже выслать за границу, но нельзя насиловать человеческую совесть угрозой смерти.

Великий временный человек
(судьба протоинтеллигента)

Максим Грек

Отстоять жизнь главных еретиков Патрикееву-Косому и святому Нилу Сорскому не удалось, но в княжение Василия III его троюродный брат, инок Вассиан, быстро занял выдающееся положение при дворе.
Его называли «великим временным человеком». Он жил то в Чудовом, то в Симоновом монастыре и постоянно бывал во дворце. Благодаря его влиянию участь еретиков была несколько смягчена; одно время великий князь даже воспретил Иосифу Волоцкому писать «против» Вассиана.
Около 1517 г. Вассиан, по соглашению с митрополитом Варлаамом, симпатизировавшим нестяжателям, приступил к пересмотру «Кормчей», свода церковных постановлений и «градских» законов византийских императоров. В работе с 1518 г. участвовал и прибывший с Афона Максим Грек.
Но в 1523 г. на митрополию восшел волоколамский игумен — «иосифлянин» Даниил, и скоро началось гонение на людей оппозиционного направления.
Влияние Вассиана постепенно слабело, что можно объяснить, помимо других причин, еще и тем неодобрением, которое Патрикеев-Косой высказал разводу великого князя и его второму браку с Соломонией Сабуровой.
За первым конфликтом с нестяжателями последовал и второй. Василий III вызвал к себе в Москву для переговоров независимых черниговских князей Шемячичей — потомков Дмитрия Шемяки. Они получили охранную грамоту, но были вероломно посажены в тюрьму.
И снова Патрикеев осудил поступок великого князя, полагая нарушение честного слова недостойным христианина. На этот раз терпение Василия III иссякло.

В 1531 г. Вассиан предстал перед собором как подсудимый. Митрополит Даниил предъявил ему ряд обвинений — во многом противоречивых и несправедливых. Были, правда, и резонные: при переводе «Кормчей» Вассиан допустил много вольностей. Но дело решило то, что он посмел вмешиваться в светские дела великого князя.
Собор признал Вассиана виновным; он был заточен во враждебный ему Иосифо-Волоколамский монастырь, — кара издевательская.
Год смерти князя-инока неизвестен. Он умер, во всяком случае, до 1545 г.; если верить сомнительному сообщению Курбского, — насильственной смертью.

Понятно, что человек, которому симпатизировал прадиссидент Курбский, едва ли мог нравиться Ивану Грозному, и тот не без ехидной иронии цитировал одного из оппонентов Вассиана — о том, как «нестяжатель» распивал в Симоновом монастыре мальвазию...

То, что дошло до нас из сочинений Патрикеева-Косого, свидетельствует о недюжинных дарованиях и сильной, оригинальной мысли.
Он считал Евангелие и апостольские писания основным источником веры и нравственности, а его утверждение: «Есть во святых правилах супротивное Евангелию и апотолу и святой отец жительству», — звучало в то время очень смело.
Историк Г.Кнабе даже назвал Вассиана Косого «протоинтеллигентом», оговорившись, что подавление этого движения (соратник Вассиана — святой Максим Грек — был заточен в общей сложности на 37 лет) «не стало следствием доказанной предосудительности или антипатриотического характера их деятельности. В основе крылась инстинктивная ненависть к “самовластным” и образованным»...
Не нам судить о том, кто прав в этом споре. В 1988 г. Максим Грек был канонизирован русской Церковью, а сочинения Вассиана Патрикеева переиздавались даже в советские времена — как литературный памятник блестящего полемического письма.

Легенда о соколе и храме

Святой Трифон

Род Патрикеевых не пресекся на монастырском заточении князя Ивана Юрьевича и его старшего сына: другие потомки этого государственного деятеля дали начало боярским родам Булгаковых, Щенятевых и Голицыных, а сама фамилия Патрикеева чудесным образом сохранилась в легенде о создании московского храма Святого мученика Трифона.
Вообще, при разговоре об этой маленькой церковке на Трифоновской улице все время приходится употреблять слово «чудо».
Чудо — что церковь вообще уцелела в годы гонений (ее спасли в 1930-х реставраторы во главе с П.Барановским). Чудо — что улицу, носящую имя христианского святого, ни разу не переименовывали. Чудо — возвращение в 1990—2000-х подлинной церковной жизни в этот крошечный храм, способный вместить всего 30—40 человек.
С чудом связана и легенда о его постройке. Некий великокняжеский сокольник упустил государева сокола, и ему грозила казнь. После нескольких дней поисков, измученный, он взмолился своему небесному покровителю — мученику Трифону, и тот явился, указав, где найти птицу. Сокол был пойман, и в благодарность святому заступнику сокольник построил храм в его честь.
Легенда эта, записанная лишь в XIX в., отчасти объясняет, почему на русских иконах святого Трифона изображают с соколом в руке, хотя для такого изображения нет оснований в его житии.
Не менее интересно и то, что легендарного сокольника звали Трифоном Патрикеевым.
Алексей Толстой, поэтически пересказавший красивое предание в «Князе Серебряном», был исторически осторожен: сокольник у него — простой холоп Тришка, никак не с боярской фамилией. Ведь никто из Патрикеевых сокольником не был, да и фамилия угасла ко времени Грозного, когда, по легенде, и был построен храм и когда происходит действие «Серебряного».
Архитектурные исследования XX в. доказали, однако, что церковь Святого Трифона создана намного раньше эпохи Грозного — скорее всего, на рубеже XV—XVI вв., при Иване III, возможно, задолго до опалы Патрикеевых...
Есть и другая легенда — о том, что Иван Юрьевич Патрикеев при постриге принял имя Трифон. Летопись о сем умалчивает, да и достоверных данных о том, связаны ли были Патрикеевы с великокняжеской соколиной охотой, нет... Но на то ведь и существуют красивые легенды.

Автор благодарит Т.Д.Жданову и А.Вижините за консультации.