в дополнение

Владимир ЦВЕТОВ

Агата Кристи
(1890-1976)

Уютное английское убийство

Сейчас, в начале XXI в., невозможно представить себе пылких отечественных поклонников пера Королевы детектива (Кристи любила читательское прозвище Герцогиня Смерть). Да и не только отечественных.
Скорее наоборот: если окинуть поверхностно-виртуальным взором современный мировой детективно-триллеровский рынок — как книжный, так и кино-, и теле-, — то, пожалуй, придется признать, что только в России и сохранились еще реликтовые гурманы, которые вместо просмотра по ящику подвигов бесчисленных неистовых, бешеных, неукротимых и т. п., достают поздним зимним вечером с запыленного стеллажа книжечку — даже не Б.Акунина, на глазах утомившегося от своих стилизаций, — а совсем уж старорежимной Кристи и ее бесконечных спутников-подражателей, с безнадежным запозданием устремившихся по дамским стопам и, похоже, так навсегда и оставшихся в прошлом веке...

Сознаем: портрет такого читателя — почти фантомный, как, скажем, и современной девушки, читающей на лавочке в весеннем парке Диккенса... Не хочется обижать чувства верных приверженцев Кристи и новейших поклонниц Дэвида Копперфильда (настоящего, а не сатаниста-фокусника), но — факты неумолимы.

Последний бум Кристи в Отечестве пришелся на первую половину 1990-х. Но безудержный вал тогдашних разномастных переводных изданий (в основном — чудовищных: в самых мягких обложках и на самой туалетной бумаге) всех подряд классических детективов, от которых наш читатель был вероломно отлучен на долгие годы советской власти (буржуазный жанр), — вал этот очень быстро захлестнула мощная в своем натиске и бездарности девятая волна новорусского боевика — бандитско-милицейского.
В 1997-м в популярном журнале даже была опубликована эпитафия «Агафье Тихоновне Кристи» со всеми ее старосветскими сподвижниками и читателями. И впрямь: кого могут сейчас всерьез увлечь эти шахматные истории? Загородные усадьбы, все в одной комнате и все под подозрением; немереное количество смертельных ядов, неаккуратно припрятанных дворецкими; абсолютно надуманные прозрения одинаковых сыщиков, подмечающих досочиненные задним числом детали...
Всё — так. Однако Агате Кристи — пожалуй, одной-единственной из всей этой малость утомительной староанглийской плеяды, — удается еще каким-то чудом удерживаться на волне хоть и угасшего почти, но всё же тлеющего любопытства. Причины тому, сдается, две.

Сентиментально-старосветское путешествие

Поводом для явно несвоевременных раздумий о наследии леди Агаты (урожденной Агаты Мэй Клариссы Миллер) стало телеявление очередного отечественного Эркюля Пуаро (К.Райкина) — в недавней экранизации самого, пожалуй, знаменитого романа Кристи «Убийство Роджера Экройда». Эта книга 1926 г. сразу прославила начинающую писательницу на всю Англию, а вскоре и на весь мир, но за роман ее тут же исключили из Клуба авторов детективов. Дело в том, что Кристи с наскока нарушила одну из главных, причем тогда уже писаных жанровых заповедей...
Тут надо чуть-чуть прерваться, чтобы сразу извиниться перед читателем, который роман не знает и экранизацию не видел. Очень неблагодарное это дело — пересказывать сюжет детектива. Автор этих строк, в отроческую бытность свою зело увлекавшийся жанром, за невзначай рассказанную развязку недочитанной книги мог сильно обидеться на окружающих (сильно обидеться — это мягко сказано: случались локально-семейные конфликты)...
Средства спасения тут такие — вы либо дальше не читайте вовсе, либо прочтите «Роджера Экройда», а потом уж к этому тексту возвращайтесь, либо уж великодушно простите вашего автора... Но предупреждаю, что далее будут подло раскрыты сюжетные тайны еще двух произведений Кристи.
Правда, к нарушению правил в творчестве Агафьи Тихоновны обратимся чуть позже, а вот что подумалось в связи с экранизацией. Я не кинокритик, и не мне разглагольствовать о картине. Субъективно: не понравилось. Какой-то уж очень ряженый Пуаро-Райкин, как-то не очень понимающие, что же им, собственно, играть, другие актеры. Приковывал внимание, пожалуй, лишь виртуозный Сергей Маковецкий в главной и ключевой роли. Но на протяжении пяти вечеров к экрану притягивало и другое (сюжет-то я помнил прекрасно: такие коварные авторские надувательства не забываются...).
Режиссер С.Урсуляк впал в какую-то неслыханную по нынешним телевременам ересь — позволил себе снять протяжно-неторопливую, пейзажно-лирическую сагу о милом добром 1926-м, да еще далеко-английском (были задействованы натуральные британские просторы). Люди тогда жили не так: медленно, степенно. И убивали как-то очень застенчиво и культурно... Уютное английское убийство, — как окрестил жанр критик А.Тимофеевский. Сдается, именно атмосфера — главное (если не единственное, на мой вкус) достоинство фильма.

Нечто похожее встречается и в английском сериале про мисс Марпл, но там — опять же сугубо субъективное ощущение — всё как-то невсамделишно. Театр... Впрочем, о театре леди Агаты скажем особо.
Мисс Марпл, появившаяся вслед за Пуаро, в 1930-м, — пожалуй, лучшее свершение А.Кристи по части психологии. Едва ли стоит объяснять, что по этой части у леди Агаты дела обстояли неважно. Насквозь выдуманный, гибридно-литературный гомункулус Пуаро уступает неугомонной старушке по всем статьям.
Прежде всего потому, что Марпл — оттуда, из XIX в., где кисейные барышни еще читали Диккенса и дружили с деревенскими викариями...
Обнаружив, что Агата Мэй Кларисса родилась в 1890-м, я призадумался еще и о личном. Она — ровесница моей прабабушки Ольги Николаевны Цветовой, только бабушка пережила леди Кристи на шесть лет и ушла из жизни в 1982-м... Разумеется, общее — только это, да то, что выпал на их земную долю именно XX век.
Третья дочь консервативных провинциалов Агата Миллер была настолько застенчивой, что ее даже не отдали в школу, чтобы не травмировать психику уязвимого ребенка. Оля Цветова, третья дочь вологодского помещика, была домашней хулиганкой с довольно трудным характером, случайно не родившейся мальчиком. Но вот и женились они в один год — в 1914-м, и проводили мужей на ту самую Первую, с которой те, к счастью, вернулись... Дальше — всё по-разному, кроме, пожалуй, еще одного обстоятельства. Жизнь их была практически бессобытийна. По словам молитвы: «Тихое и безмолвное житие, во всяком благочестии и чистоте...» Конечно, были семейные драмы и трагедии, но они как-то стерлись на фоне избыточно событийного века.

Конечно, трудно назвать детективный жанр благочестивым, но вот, в отличие от сегодняшней практики его бытования, у Кристи — несмотря на горы трупов, покруче шекспировских, — всё немного понарошку. Тот самый театр. Кстати, по собственному признанию писательницы, она не выносила вида крови и потеряла бы сознание при виде расчлененного трупа. Может, именно поэтому главное орудие убийства у нее, как правило, яд.
Еще одно примечательное обстоятельство, зафиксированное исследователями, — ни разу в произведениях Кристи не было преступлений на сексуальной почве. Да и вообще, она как человек не очень сентиментальный избегала всякого мелодраматизма: любовные линии в романах совершенно безжизненны, чисто функциональны, любовные пары — те же персонажи неизменной ее картонной комедиа дель арте, этих кровавых шахмат, где кровь — на поверку — клюквенный сок...

Локальные бунты кисейных барышень

На раскопках в Месопотамии

В поместье Гринуэй. 1974 г.

Идучи по дороге воспоминаний и исторических параллелей, порой находишь что-то неожиданное. Так, середина 1920-х ознаменована двумя принципиальными поступками двух, на первый взгляд, совершенно кисейных барышень, взрощенных на Надсоне с Короленко с одной, — и на Теннисоне с Харди — с другой стороны.
Моя прабабушка, окончившая после гимназии учительские курсы, смогла в советское время устроиться только воспитательницей в детский сад. Нрав у нее был пылкий, и кончилось дело конфликтом: она обнаружила злоупотребления заведующей и чуть было не вступила на тропу войны за социальную справедливость (это с ее-то дворянским происхождением в 1920-х!).
Мудрый мой прадед сделал единственно верный вывод: служить жене не следует, а уж ее и двоих детей он сумеет как-нибудь прокормить...

В старой доброй и все еще мирной Англии застенчивая Агата Мэй Кларисса, конечно, была далека от социальных треволнений, и единственный ее поступок, слегка приоткрывший истинный характер этой женщины, связан с личной жизнью. Почти сразу после шумного успеха «Роджера Экройда» муж Агаты — полковник Арчибальд Кристи — объявил ей, что уходит к другой. Грядущая королева детектива приняла это спокойно (воспитание), но всё же дала понять, что и детективщицы чувствовать умеют... Совершенно неожиданно она исчезла из дома в неизвестном направлении. На поиски автора прославленного романа кинулась в буквальном смысле вся Англия. Этот авантюрный сюжет — единственный, буквально воплощенный Королевой детектива в жизнь, — в общем, и есть единственное, что цепляет в ее более чем мирной, ровной, если не сказать скучной, биографии. (По этому поводу даже сняли фильм, хотя снимать-то, по совести, было нечего: через три недели миссис Кристи нашли в провинциальном пансионате, где она зарегистрировалась под именем той, другой женщины, а свой экстравагантный побег объяснила по-викториански сдержанно: временная амнезия...)
Второй брак, последовавший в 1930-м (муж-археолог был моложе ее на 14 лет), оказался счастливым и долгим...

Мимо внимания биографов и исследователей, падких на интимные похождения знаменитостей, часто проходит другая сторона латентно-бунтарской натуры Кристи — ее творчество. По крайней мере, его лучшие образцы.

Как правильно нарушать правила

Накануне первого замужества. 1914 г.

Светская дама, мать семейства, начинающая писательница. 1920 г.

За «Роджера Экройда» Кристи, в общем, справедливо исключили из Клуба авторов детективов: не может (читатель, внимание: начинаются обещанные подлости по части раскрытия сюжетов) милый и честный рассказчик, наивный спутник Великого Сыщика, почти что доктор Ватсон (кстати, Шепард — тоже доктор: иронический поклон леди Агаты праотцу жанра — сэру Артуру Конан-Дойлу), оказаться холодным убийцей.
На этот жанрово-философский фокус обратил внимание философ и семиотик Вадим Руднев в своей статье «Читатель-убийца», опубликованной в книге 2000 г. под примечательным названием «Прочь от реальности»: «...pассказчик строит свое описание событий так, чтобы оправдать себя и замести следы, то есть так, как будто он не знает (как не знает этого до самого конца и читатель), кто убийца. Эркюль Пуаро догадывается о том, каково истинное положение вещей, и доктору Шепарду приходится заканчивать свою рукопись (совпадающую с романом) признанием, что он сам совершил убийство. При этом можно сказать, что в начале своего рассказа доктор в определенном смысле действительно не знает, что он убийца. Конечно, не в том смысле, что он, например, совершил убийство в бессознательном состоянии. Нет, он убил вполне осознанно и начал писать свою рукопись с тем, чтобы замести следы. Но он начал писать ее так, как писал бы ее человек, который действительно не знает, кто убийца ... в этом феноменологическая загадка этого повествования.
...В литературе всё делается для читателя ... читатель довольно естественным образом отождествляет себя с рассказчиком ... а тут он как будто узнает, что он, читатель, и есть убийца. Это довольно сильный прагматический шок, или, если угодно, прагматическое озарение: “Я был на его стороне, на протяжении всего повествования я думал его мыслями, всей душой был с ним, он же сам оказался убийцей”...
Именно за это исключили Агату Кристи: читатель не должен чувствовать себя убийцей, это выходит за рамки детективного жанра. Но теперь уже ничего не поделаешь. Это осознание себя убийцей вдpуг оказалось одним из самых потаенных и потому фундаментальных экзистенциальных переживаний. Смысл феноменологической оболочки мира в том, что меня можно убедить в том, что я убийца. И тогда уже трудно разубедить в обратном».

Спустя 30 лет Агата Кристи, уже заслужившая миллионными тиражами и всемирным признанием право нарушать все и всяческие правила, пошла еще дальше: в знаменитой пьесе «Мышеловка» нарушения совсем уж кощунственные: мало того, что убийцей оказывается сам следователь, так он еще и душевнобольной (а на это также наложено табу в Кодексе детектива, записанном, кажется, еще в 1928 г.).
Сразу скажем, что простым поклонникам жанра на эти условности наплевать: вот и королева Елизавета, которой Кристи преподнесла пьесу, была в восторге. Если хорошо сыграно/снято — ни по что не догадаться.

Две королевы

Но не менее важен, пожалуй, и философский аспект, отмеченный В.Рудневым. Рядом с Кристи сосуществовали — разумеется, в совсем иных регистрах и на других полочках — Джойс, Кафка, позже Беккет. Там абсурд и кошмар XX века были воплощены, условно говоря, адекватными приемами интеллектуальной литературы. А одновременно в американском кинематографе устраивал похожую сюрреалистическо-психоаналитическую революцию с низким, коммерческим жанром А.Хичкок, и его лучшие произведения — того же ряда, что и самые удачные книги Кристи.
На мой личный вкус, самая удачная, созданная по роковому совпадению в канун Второй мировой, — «Десять негритят». Нет, не Апокалипсис, конечно, хотя...
Тут уж все жертвы, все обвиняемые и все следователи. Боявшаяся вида крови тетушка Агата, тем не менее, считала смертную казнь достойным актом возмездия, и сама же с трагически-черной иронией вывернула эту мысль в «Негритятах» наизнанку. Вроде бы праведный суд вершит здесь безумец-судья, возомнивший себя Богом, но ничего, кроме отвращения не вызывает. По моим читательским воспоминаниям, ни до, ни после Кристи не удалось добраться до подобных высот...
Будто убоявшись этакой высоты, леди Агата, переделывая роман в пьесу (по политкорректным причинам переименованную в «Десять маленьких индейцев»: афронаселение планеты обиделось на niggers), пошла на неожиданный мелодраматический компромисс: двое из «негритят» всё же спасаются от маньяка-судьи.

Есть высший суд

Немножко странно читать, когда про картонно-клишированные романы Герцогини Смерти пишут слова типа гуманизм и т.п. Между тем, влияние ее (а возможно, и бессмертие ее книг) обусловлено именно лапидарностью простых истин (при всей тривиальности жанра и сюжетной схемы).
Тут можно еще раз вернуться в отечественные кинопенаты. Экранизация С.Говорухина «Десяти негритят» — далеко не самая худшая из попыток воплотить Кристи средствами кино (а она их ой как не любила) и уж едва ли не самая лучшая в творчестве режиссера-депутата. Правда, «Негритята» сыграли для него чуть ли не судьбоносную роль. Мало кто знает, что первой актерской работой Станислава Сергеевича была роль судьи из муратовской экранизации «Детей подземелья». Потом был гневно-негуманный пафос Г.Е.Жеглова, а уж после «Десяти негритят» Говорухин, похоже, сам решил стать высшим судией. Мы — даже не о депутатстве, а о его кинопублицистике.
Так что даже этот, локально-российский пример говорит о том, что в судьбе наследия Кристи для будущих поколений еще много неясного...