В русской истории встречаются негромкие, тихие, почти что маргинальные личности, о которых вспоминали бы крайне редко, кабы не определенные обстоятельства... Репутация-с. Причем это не однозначно-одиозные фигуры, как, скажем, божественный хулиган граф Федор Толстой-Американец, подвиги которого при всем безобразии оных всё же свидетельствуют о широте и удали русского характера. И не добрейшей души графоманы, как бедный граф Хвостов. Интереснее те, кто в большей тени, но тоже имели несчастье печально прославиться.
Павел Петрович СВИНЬИН (1788—1839)
врал. Вполне безобидно, так что при желании его
милую слабость можно назвать и куда как вежливее:
фантазировал.
Однако уже при жизни Павла Петровича о его
развитом воображении, непередаваемой
словоохотливости и поразительном самомнении
слагали басни и сказания.
«Павлуша был опрятный, добрый, прилежный мальчик,
но имел большой порок — он не мог сказать трех
слов, чтоб не солгать, — пишет Пушкин в сказке
“Маленький лжец” и “Детской книжки”. —
Папенька в его именины подарил ему деревянную
лошадку. Павлуша уверял, что эта лошадка
принадлежала Карлу XII и была та самая, на которой
он ускакал из Полтавского сражения... Сначала все
товарищи ему верили, но скоро догадались, и никто
не хотел ему верить даже тогда, когда случалось
ему сказать и правду».
Разумеете, любезный читатель? Коли уж сам автор
«Полтавы» не преминул, то что уж говорить о
других...
Конкурент дедушки Крылова — баснописец
Александр Измайлов (тоже, кстати, не без греха был
человек) наваял о Свиньине басню «Лгун». Причем
Александр Ефимович уже не так церемонился:
«Павлушка — медный лоб (приличное прозванье)...»
Да что — сам Гоголь называл Свиньина прообразом
Хлестакова. Во время путешествия Павла Петровича
по Бессарабии его приняли за чиновника из
столицы, что Свиньина нимало не смутило, и он
ничтоже сумняшеся воспользовался оказанной
честью, а уж после хвастался о том в Петрбурге.
Кто, спрашивается, за язык тянул? Впрочем, с
«Ревизором» непросто: легенды вокруг
лжеинкогнито приписывают подобные
провинциальные подвиги и самому Гоголю, и
Пушкину...
Как бы то ни было, стал Павел Петрович персонажем
нарицательным. Тем интереснее узнать правду о
русском лгунишке и увидеть, что не так порой
прост мир, как о том подчас полагают баснописцы...
Во-первых, фамилия...
Не повезло. Особо убивались дочери Павла
Петровича. Жили Свиньины на Покровке, прямо
напротив храма Иоанна Предтечи конца XVIII в.
(уцелела лишь колокольня). Девицы Свиньины
просили дьякона Иоанновской церкви
предупреждать их накануне, когда за обедней
будет читаться евангельский текст об изгнании
бесов и водворении их в стадо свиней. В эти
воскресения семейство являлось в церковь только
после чтения Евангелия.
По падкой на слухи Москве ходила молва, будто в
доме Свиньиных никогда не подавалось на стол
свинины, так они боялись намека на свою фамилию.
Между тем, род древний, уважаемый, предки Павла
Петровича, выходцы из Литвы, появились в России
еще в XV в. и верой и правдой служили нашим
государям.
Да и сам Свиньин, если бы не его анекдотическая
слабость, немало сделал для России. Как сын
богатых и родовитых дворян, образование получил
в московском университетском Благородном
пансионе, а сразу по его окончании, определенный
в министерство иностранных дел, оказался в
составе эскадры Сенявина в Средиземном море.
Свиньин был свидетелем сражений в Далмации и
Греции, и там-то, очевидно, и проявилась его
главная пламенная страсть — к путешествиям.
Отличавшийся великолепным знанием языков, он
объездил почти весь мир — всю Европу, Северную
Америку, большую часть России: Волгу, Каспий,
Урал, Западную Сибирь, Прикамье, Крым, Кавказ,
пресловутую Бессарабию. Обо всех своих
странствиях Павел Петрович составлял
подробнейшие отчеты, оснащенные к тому же
живописными зарисовками (он закончил и Академию
художеств).
Но, похоже, именно тяга к перемене мест, а особо
необходимость поведать обо всем увиденном
современникам, и сыграла недобрую шутку с
заядлым путешественником.
 |
Моро |
Психология вранья (или фантазерства — это уж
как угодно) еще не очень хорошо исследована. Да,
пишут о комплексе неполноценности и о чем-то в
этом роде... Но вот занятное совпадение:
склонностью к преувеличению отличаются чаще
всего люди, склонные к экстремальным ситуациям.
Будь то охота, или военные действия, или
путешествия в неведомые земли. (С этой тематики,
кстати, и начинались скромные поначалу домашние
истории самогу барона фон Мюнхгаузена.)
Особую ценность в обширном наследии П.П.Свиньина
составляют его этюды, сделанные во время
пребывания в Америке в качестве секретаря
российского генерального консула. Они составили
«Опыт живописного путешествия по Северной
Америке», опубликованный в 1815-м. Мало того, что
Павел Петрович был одним из первых русских
путешественников, посетивших, а главное,
восторженно изучавших тогда еще совсем молодую
страну, — его бытовые рисунки американской жизни
сейчас являются уникальными даже для самих США.
По словам американского исследователя, не было
других столь содержательных иллюстраций жизни и
быта наших предков в этот ранний период».
Вот тебе и врунишка, вот тебе и лжец... Первый
живописец США.
— Ну хорошо, — торопит читатель, — а как же с
враньем-то собственно?
Ну, это да... Иногда хватал лишку в своих мемуарах.
Везде-то Павел Петрович (по его признаниям)
поспевал первым, всё-то успевал повидать. Среди
современников появились первые сомневающиеся.
Потом нашлись и очевидцы, засвидетельствовавшие:
оное имело место, да только Свиньина там никак не
могло быть. А сколько непроверенных фактов!..
Вот Свиньин лично спасает во время шторма и
пожара на корабле «Ганнибал» самого генерала
Моро, следующего из Америки в Европу. Того самого
Моро, который был реальным конкурентом Бонапарта
и вынужден был отправиться за океан, чтобы не
расстаться с жизнью.
Занятно, но Свиньин действительно сопровождал
Моро. Сопровождать-то сопровождал, но Павла
Петровича неудержимо влечет дальше — то ли
избыточно пылкое воображение, то ли воистину рок
событий... Вот уже он присутствует при
смертельном ранении Моро под Дрезденом, а вслед
за тем пребывает у одра умирающего в последние
минуты его жизни... Правда? Нет? Как проверить? А ну
как деревянная лошадка Карла XII?
Тут стоит сказать о характере Павла
Петровича, чтобы хоть отчасти прояснить его
странности. Это был человек увлекающийся,
восторженный. Инициатор всевозможных реальных и
фантастических проектов, в которых Свиньина
почти всегда заносило... Будучи натурой
впечатлительной, он нередко приписывал себе
участие в событиях, коих никак не мог быть
свидетелем, хотя при этом безмерно заботился о
собственной репутации!
Так, к примеру, он искренне считал себя
талантливым литератором (ну, слегка поправим
Павла Петровича: литератором он был — не без
способностей, да и кто в те годы не марал бумагу?).
Еще он частенько именовал себя патриотом.
Литературные и патриотические данные слились в
наследии Свиньина — исторических романах
«Шемякин суд» и «Ермак, или Покорение Сибири»,
оба успеха не имели. Вступил в Беседу любителей
русской словесности, одиозную литературную
группировку, прославившуюся прежде всего своим
предводителем — знаменитым адмиралом Шишковым и
борьбой с карамзинистами. (Кстати, граф Хвостов
тоже туда входил, но куда граф не входил?..)
В 1818 г. Свиньин основал журнал, которому уже после
его смерти будет суждено сыграть решающую роль в
истории русской словесности, а возможно, и
политики — «Отечественные записки». До того, как
записки станут рупором идей Белинского & Cо,
Свиньин в своем журнале еще в начале 1820-х будет
бурно (и, добавим, опрометчиво) полемизировать с
представителями западнического, аристократического
направления нашей журналистики и литературы.
Ну а уж тут — сунулся в пекло... На страницах
новоявленных журналов тогда шло натуральное
сражение (не хуже того, что под Дрезденом, с
участием Моро и Свиньина), и пылкий,
самоуверенный Павел Петрович, конечно же, не мог
остаться в стороне.
Попал, разумеется, как кур в ощип. Энглизированный
джентльмен Свиньин, ратующий за патриотизм, был
фигурой настолько нелепой, что этим не преминули
воспользоваться такие опытные бойцы во вражьем
стане, как Пушкин и Вяземский.
Хотя, впрочем, надо отдать Свиньину-патриоту
должное: он достаточно много сделал для
популяризации и поддержки отечественных
достижений — например, написал первую биографию
Кулибина, был одним из основателей Общества
поощрения русских художников (его
существованию обязан карьерой Карл Брюллов). И
вообще его отличало подчеркнутое внимание к
русским древностям, старинным путешествиям.
Он к тому же был и пылким коллекционером — его
уникальное собрание Русский Музеум
содержало много древностей и произведений
искусства: картин, портретов, медалей, рукописей,
книг... Причем раритеты были удивительные:
например, в особом булевском шкафу хранились
непристойные картины Буше (221 шт.) или Фрагонара.
На эти картины претендовало немало покупателей,
в том числе посол Наполеона III граф де Мерин, но
Свиньин так и не продал их.
Была в свиньинском кабинете какая-то зеленая
ваза, которую будто бы мечтал приобрести сам
Ротшильд... Или это опять из области свиньинских
фантазий?
В пороке Павла Петровича, столь тесно связанном
со тщеславием, немаловажную роль играло и то, что
он был именно московским барином. А оные издавна
славились хвастовством и хлебосольством. Когда в
Первопрестольную приехала на гастроли
знаменитая актриса Рашель, Свиньин не преминул
устроить прием в ее честь в своем доме на
Покровке. Памятником этого посещения остался
диковинный эксклюзивный рецепт — раки,
сваренные в шампанском, а lа Рашель.
Другой памятник визита хранился в богатой
коллекции Свиньина. На камине стояла мраморная
статуя, в руку которой Рашель положила для шутки
яблоко. Это яблоко так и осталось в руках статуи
до самой смерти Павла Петровича.
Правда, большая часть Русского Музеума в 1834-м
была продана с аукциона самим коллекционером —
для уплаты многочисленных долгов. Как это часто
бывает, натуры увлекающиеся весьма непрактичны.
Но не одни антики влекли к себе Свиньина: он
искренне восторгался достижениями технического
прогресса и воспел новейшее средство
передвижения — пароход. С маниловской легкостью
(много было в нем от гоголевских героев) Павел
Петрович трансплантирует сие новшество в Россию
(патриот же!), и вот какие картины предстают его
умиленному взору: «Веселие, супружеские любовь и
верность водворятся в селах опустелых, и
крестьянин, вместо изнурения под бечевою, таща
баржу и часто погибая, найдет за плугом истинное
богатство и здоровье».
Тут мечтам его не суждено было сбыться:
пароходы-то пошли, а вот всё остальное...
Зато воображению Свиньина нельзя отказать даже
в экологическом здравомыслии — очень в духе
наших времен: «Сверх того, сбережется величайшее
сокровище и драгоценность — строевой лес...».
Павел Петрович — по-своему милый и
непосредственный человек. Быть может, именно его
несуразное, хотя исполненное добросердечия и
искренности существование и вдохновило его зятя
— мужа добрейшей и мудрейшей Екатерины Павловны
(той самой барышни, что стеснялась фамилии) —
Алексея Феофилактовича Писемского на создание
цикла рассказов «Русские лгуны»?
Трудно сказать.
А вранье, или, чтоб еще более выразиться, преувеличение, — слишком таинственное свойство ветреной натуры человеческой.