знаменитые итальянцы

Владимир ШУХМИН

АРИОСТО

И мы там пили мед...

Наш путь в Феррару — «город ящериц, в котором нет души» — лежал через Лукоморье. Кот Ученый недурно изъяснялся по-тоскански, судя по легкости, с какой он выговаривал заморские имена: Гвидон, Дудон... Не опечатка — именно Дудон, и, если уж по совести, то и не Гвидон, а Гвидо, но поперек традиции уже не пойти. Роланд — тоже ведь не Роланд, а Орландо, сумасбродный, хотя традиция и утверждает: «Неистовый»... Но «ни один язык не может выдержать постоянной сладости тосканской» — Orlando Furioso.
Не разобраться теперь, и что ж за королевич пленяет грозного царя. У Лудовико Ариосто (1474—1533) их ведь целое воинство: Роланд, Руджьер, Ринальд, Астольф... Знакомо даже по фонетике: Руслан, Рогдай, Ратмир, Фарлаф.
Жанр «Неистового Роланда» Мандельштам определил как «запутанный рассказ о рыцарских скандалах». Осип Эмильевич пишет своего «Ариоста» в Старом Крыму — пушкинской Тавриде, ариостовой Киммерии. Поэт заботливо подсказывает нам:

С детства слушаем голос Ариосто, только не догадываемся об этом. И дело даже не в именах, заимствованиях, сюжетных реминисценциях, которые радуют филологов, а в Свободе.
«Всё великолепие Ренессанса — это веселый или праздничный маскарад, переодевание в наряд фантастического и идеального прошлого, — пишет Й.Хейзинга в “Человеке играющем”. — Разворачивалась ли когда-нибудь поэзия так же непринужденно, как у Ариосто?»
Пожалуй, что да. У нашего Лукоморья, где поэт записывал итальянские истории Кота Ученого, а потом играл в них. «Руслан» написан счастливым человеком: «Арзамас», «Зеленая лампа», тучи еще не надвинулись.

Посольская лиса

В 1933-м Мандельштама интересует лукавый царедворец: «Сядь, Державин, развалися... Ты у нас хитрее лиса». Ариост — той же породы:

Мандельштам в те годы пытается постигнуть неведомый язык, на каком общаются с власть предержащими.
Тем более странно — почему же растяпа Ариосто, чудак, мечтатель, почему он-то у этой самой власти? Он же «с головой ушел в далекие от действительности поэтические миражи», выказывает «вопиющее пренебрежение собственными интересами» (отказался от поездки с кардиналом в Венгрию: кухня венгерская ему, де, не по душе...)
Он, забредающий в лирическом рассеянье на центральную площадь Феррары в домашнем платье и шлепанцах... Он, высадивший любимые каперсы, нежно лелеявший всходы, — как выяснилось, всходы бузины... Как же он стал «слугой и сотрапезником» кардинала Ипполито Д’Эсте, умного, энергичного политика, своей жестокостью «заметного даже среди свирепств его рода»?
Ариосто стремился к покою. Лишь по воле отца пошел учиться на юриста. Но при этом использовал любую возможность предаться Игре.
Игра — это театр, где он пробует силы как актер. Игра — это поэзия: уже в 1496-м он примеривается к поэме, продолжение грандиозного феррарского эпоса, прославляющего властителей... В конце концов он удирает с юрфака на факультет искусств: жертвует верным «юридическим» куском хлеба ради сомнительных в житейском отношении «тайн золотой латыни»...
Как оказывается такой Ариосто в Очень Большой Политике Италии XIV века, где наемный убийца не персонаж исторической хроники, а вполне заурядная, повседневная, хотя и не афишируемая профессия?
Отец Ариосто делал карьеру, общаясь именно с такой публикой: нашел киллеров, послал им яд и оружие...

«Поэтов не изгоняли, но жалованье им платили не за стихи», — историк безжалостен к нашим прекраснодушным иллюзиям: Италия! Ренессанс!.. Да, бузина, шлепанцы — все это очень мило, но не имеет отношения к реальному Лудовико Ариосто, «дипломату высокого полета, рассчитывающему конъюнктуру на много ходов вперед».
Стихи росли из политического сора: в первых же строфах «Роланда» — прославление фамилии Д’Эсте — феррарских правителей, герцогов и кардиналов. Это — придворная поэзия. Как и политика — захватывающая дух Игра. Тут уж с «поэтической невменяемостью» не выжить.
Ариосто — человек свиты, в 1509—1510-х гг. курсирует между Феррарой и резиденцией папы Юлия II: «замазывает трещины».
«Из поэта он сделал меня наездником!» — жалуется вельможа, мечтавший о синекуре.
«Мальчик на побегушках»?
«Мальчику» — за тридцать, «побегушки» — из небезопасных: за дурную весть посланника могли убить на месте.
Ариосто надеется ублажить кардинала грандиозным подношением — 46 песен «Неистового Роланда». Но — компромисс не принят, лесть распознана. Пожалуй, этим и интересен итальянский поэт Мандельштаму в 1933-м:

Не до улыбок. Поэт оскорблен: его труд сочтен одним из бесчисленных продолжений «Влюбленного Роланда» Боярдо, но не более того. Ответный ход — Ариосто метит в другую свиту. Вот она, истинная подоплека отказа от поездки с патроном в Венгрию, — не кулинарно-поэтическая блажь, а тонкий расчет.
Но и тут покой только снится: назначают губернатором-комиссаром дикой, кишащей бандитами Гарфаньяны. Перед отъездом Ариосто пишет завещание. К счастью, тогда оно не потребовалось.
От своего поэтического труда он не отказался даже в условиях экстремального «комиссарства». Шлифует, готовит второе и третье издание поэмы...
И уже он признан во всей Италии, и имперский главнокомандующий назначил ему пожизненную пенсию в 100 дукатов.
Утихомирился Ариосто на покойной должности управляющего театром. Его стихия, а театр в Ферраре — один из первых, где возрождается античная комедия. Ариосто пишет пьесы, следит за постройкой нового здания... В ночь на новый, 1533 год театр сгорел. Дурной знак — начинается последний год жизни Ариосто. Вскоре — посмертная слава.

Долина земных потерь

Слава — она на Луне, в долине земных потерь, где славный витязь Астольф сыскал в волшебном сосудце потерянный от ревности ум неистового Роланда. Очевидно, там же на Луне, в той же долине, долго покоился и полный русский перевод «Роланда».
Он вышел в 1993-м, в «Литпамятниках». Двухтомный, долгожданный и обескураживший — М.Гаспаров избрал для перевода верлибр, исполненный тяжелой благодати полнозвучных русских слов.
Но пробираться сквозь стилизованный, архаический слог перевода — еще трудней, чем пытаться уловить сюжет «запутанного рассказа о рыцарских скандалах». Витязи, прекарсные дамы, волшебницы, сады и башни соблазнов, чудища, гарпии — несть им числа... И что нам в них? Вот и ламанчского дона Алонсо Кехану пришлось долго лечить от «погружения» в Ариосто, его предшественников и последователей... Стоит ли нам-то заболевать?
«Реформированный, иронически-отстраненный язык рыцарского романа служит Ариосто для выражения нового, гуманистического взгляда на причудливую игру человеческих чувств, поступков и судеб» (Е. Мелетинский). Опять же — Игра. Дело лишь в том, примем ли мы ее условия.
Издатели русского «Роланда» сердобольно опекают отважного читателя: прилагают указатель несметного полчища героев, карту «Роланда» с таинственными Китаем, Черкессией, Алжиром... Нас заранее утешают: «Если читатель вдруг утратит одну из сюжетных нитей “Неистового Роланда”, пусть его это не смущает. Потом она само собой отыщется».
А коли не отыщется?
Увы, мы не слишком-то готовы к такой игре. Мы не в силах насладиться прелестной аберрацией анахронизма, когда

Ариосто отделяли от его героев формальные 400—500 лет — тот же срок, что между нами и его поэмой.
Стоит понять, что времени нет, — потому так жадно и вслушиваемся в рокот моря, звон златой цепи и урчанье Кота Ученого... Эхо эха. Как знать, может, эхо — и есть культура, «одна великолепная цитата»?