свидетельства и оценки

Россия в Наполеоновских войнах

Тексты для школьной хрестоматии

Россия и Европа в начале XIX столетия

Наполеон и Александр I. Художник Роэн

С воцарением Павла внешняя политика России впервые оставляет почву реальных интересов и начинает блуждать в европейских проблемах.
Екатерина II поощряла создание европейской коалиции против революционной Франции, но при этом ее главной целью было отвлечь внимание Европы от польского и восточного вопросов, чтобы обеспечить большую свободу действий России. Павел принял самое деятельное участие в этой коалиции, но уже исключительно во имя борьбы с революционным началом. Прежние цели были забыты настолько, что к коалиции была приобщена Турция, с которой Россия заключила в 1798 г. союзный и оборонительный договор. Одновременно была прекращена война с Персией.
Русские войска двинулось в Западную Европу; Суворов совершил знаменитые Альпийские походы. В 1800 г. два обстоятельства вызвали резкий поворот во внешней политике Павла:
1) с возвышением Наполеона, который принял звание первого консула, Франция перестала казаться Павлу очагом революции;
2) Англия захватила остров Мальту, что являлось посягательством на права Павла, еще в 1798 г. принявшего достоинство великого магистра Мальтийского ордена.
Павел сближается с Наполеоном и готовится к борьбе с Англией. На английские товары и суда в русских портах налагается эмбарго; Павел отдает распоряжения о движении русских войск в Индию. Смерть императора останавливает выполнение этого фантастического проекта. По воцарении Александра был намечен план невмешательства в западноевропейские дела, но вызывающий образ действий Наполеона нарушил спокойные намерения русской дипломатии.
Князь Чарторыйский, ставший во главе Министерства иностранных дел, выдвинул план присоединения России к антифранцузской коалиции в надежде, что борьба с Наполеоном поможет Польше вернуть политическую самостоятельность, сохранив связь с Россией.
В начале 1805 г. коалиция была составлена; к России примкнули Швеция, Англия и Австрия. Пруссия ограничилась пропуском русских войск через свои владения. Открывшаяся кампания ознаменовалась капитуляцией Мака при Ульме, занятием Вены Наполеоном, поражением австро-русской армии под Аустерлицем.
Австрия заключила унизительный Пресбургский мир, а Пруссия вступила в наступательный и оборонительный союз с Францией. В 1806 г. разрыв этого союза и последовавший затем разгром Пруссии войсками Наполеона вновь вызвали Россию к борьбе с Францией.
Несмотря на только что открывшуюся войну с Турцией, которая затянулась на целых семь лет (1806—1812), и на шедшую еще с 1804 г. войну с Персией, вспыхнувшую вследствие утверждения русских в Закавказье, Александр, ради спасения Пруссии, в 1806 г. объявил войну Наполеону.
Правительство прибегло к экстренным мерам для поднятия воинственного воодушевления в войсках и народе. От имени Святейшего синода Наполеон приравнивался к антихристу и борьба с ним объявлялась религиозным подвигом.
Кампания была начата неудачно, вследствие ошибок дряхлого Каменского, назначенного главнокомандующим. Заменивший его Беннигсен выдержал натиск Наполеона при Прейсиш-Эйлау (январь 1807 г.). В конвенции, заключенной между Россией и Пруссией, были намечены довольно широкие планы: изгнание французов за Рейн, превращение Германии в новую конституционную федерацию под покровительством Австрии и Пруссии.
Россия не выговаривала себе ничего и соглашалась даже на гарантирование неприкосновенности Турции, несмотря на то, что в это самое время шла русско-турецкая война. Австрии и Англии за присоединение к конвенции были обещаны территориальные приращения, но обе державы остались в стороне, усматривая в коалиции шаг к возвышению Пруссии.
Поражение Беннигсена под Фридландом (июнь 1807 г.) заставило Россию думать о мире, в то время как и сам Наполеон, искавший союзников на континенте, наметил для этого Россию. Так подготовилась комбинация, закрепленная тильзитским свиданием (июль 1807 г.).
По Тильзитскому договору польская часть Пруссии превратилась в великое герцогство Варшавское, отданное саксонскому королю; Россия получила Белостокскую область и обязалась заключить с Турцией перемирие и вывести войска из Молдавии и Валахии, с тем, чтобы и турки не занимали этих княжеств до заключения мира.
Франция брала на себя посредничество между Россией и Турцией, а Россия — между Францией и Англией. В секретных договорах Франция и Россия обязывались помогать друг другу во всех войнах, причем России предоставлялось распространиться за счет Турции до Балкан и отнять Финляндию у Швеции, союзницы Англии.

Встреча в Тильзите

(из воспоминаний Дениса Давыдова)

Восьмого числа поутру я находился в главной квартире в Амт-Баублене. При мне приехал туда, с ответом на предложенное Беннигсеном перемирие, адъютант маршала Бертье, Луи Перигор (племянник Талейрана).
Я знал его за три года прежде в Петербурге, когда он числился при французском посольстве. Но там я видел его мальчишкою и во фраке; а тут увидел его возмужалым и в гусарском платье. Он был недурен собою и казался еще красивее в черном ментике, который весь горел золотом, в красных шароварах и в медвежьей шапке.
Перигор принят был весьма вежливо (это было в порядке вещей), но, к сожалению, с излишнею снисходительностью к его наглости. В залу, где находились сам Беннигсен со множеством других генералов и разного рода чиновников, с непокрытыми, как всегда и везде водится, головами, Перигор вошел нос кверху и в шапке на голове, остался в ней до обеда, не снимал ее за обеденным столом Беннигсена и так был до самого своего отъезда. Всё это сделано было под предлогом, что военный устав французской армии запрещает снимать шапки и каски офицерам, когда на них лядунки, означающие время службы. Пусть так; но кто мешал Перигору, по исполнении данного ему поручения, снять лядунку и после лядунки шапку? Он тем соблюл бы и законы военного устава своей армии, и гораздо прежде их принятые общежития, что, впрочем, всегда соблюдалось французами и прежде и после Перигора.
Надо полагать, что не в его голове родилась эта дерзкая мысль. Она внушена была ему свыше, как мерило нашей терпимости; а терпимость наша служила, может быть, мерилом числа и рода требований, которые явились при переговорах о мире. Как знать? Легко могло случиться, что со сбитием долой шапки с головы Перигора вылетело бы и несколько статей мирного трактата из головы Наполеона.
Дело было в шапке, но мы не умели, — я не хочу сказать: мы не смели, — воспользоваться этим случаем. Это умышленное пребывание с покрытой головой при нашем главнокомандующем и при наших генералах и чиновниках было почувствовано всеми, но никто не сказал ни полслова о том Перигору, хотя бы посредством косвенной шутки.
Боже мой! какое чувство злобы и негодования разлилось по сердцам нашей братии, молодых офицеров, свидетелей этой сцены! Тогда еще между нами не было ни одного космополита; все мы были старинного воспитания и духа, православными россиянами, для коих оскорбление чести отечества было то же, что оскорбление собственной чести. Разгоряченное воображение наше представило нам Перигора каким-то татарским послом, приехавшим за данью в стан великих князей российских, каким-то гордым римлянином, другим Попилием, обводившим вокруг нас черту мечом своим, с приказом не переступать чрез нее, пока не покоримся всем его требованиям.
Поступок Перигора был первым шагом к оскорблению нашего достоинства, столь часто впоследствии оскорбленного Лористоном, Савари и в особенности Коленкуром, проклятой и наглой памяти; но зато в день победного вступления нашего в Париж надо было видеть, как все эти лица униженно прибегали к великодушию нашего государя.
Когда вспомнишь об этой тяжкой эпохе, продолжавшейся пять лет кряду, и тут же взглянешь на Россию и увидишь, что она теперь, и представляешь себе всё то, что она совершила без помощи, без подпор доброжелателей и союзников, одна сама собою, собственным духом, собственными усилиями, — тогда, не краснея, говоришь и об Аустерлице, и о Фридланде, и о нечестивых наполеоновских надзорщиках, о всех этих каплях, упавших в океан событий 1812 года, — тогда гордо подымаешь голову и мыслишь: я русский.
Того же дня, в шестом часу пополудни, отправился в Тильзит генерал-лейтенант князь Лобанов-Ростовский для переговоров о перемирии, которое заключено было 9-го числа и ратификовано Наполеоном 10-го.
Важнейшие статьи условия состояли:
в определении демаркационной черты обеих противных армий по тальвегу или по середине Немана;
в начатии военных действий (в случае несогласия обеих договаривавшихся сторон) не прежде истечения одного месяца, считая ото дня объявления о прекращении перемирия;
в заключении перемирия с прусскою армиею особо от российской и в принятии всех возможных мер к поспешнейшему заключению окончательного мира.
Последняя статья была необходима для Наполеона. Невзирая на победу его под Фридландом и на угрозительное пребывание его на Немане, обстоятельства его были в существе своем не так благоприятны, как казались. Впереди Россия с ее неисчислимыми средствами для себя, без средств для неприятеля — необъятная, бездонная. Позади Пруссия — Пруссия без армии, но с народом, оскорбленным в своей чести, ожесточенным, доведенным до отчаяния насилиями завоевателей, не подымающим оружия потому только, что не к кому еще пристать, и ожидающим с минуты на минуту восстания Австрии. С своей стороны, Австрия, потрясенная Ульмом и Аустерлицем, но обладающая еще трехсотсорокатысячной армией, готовой к военным действиям, и коей восьмидесятитысячный авангард уже двинут был к северным границам Богемии, в область, прилегавшую к путям сообщения Наполеона с Францией.
Вот положение, которое беспокоило сего великого полководца в Тильзите и которое понуждало его к требованию — поспешнейшего заключения мира.
Император Александр находился тогда недалеко от главной квартиры своей
армии.
Одиннадцатого, в три часа пополудни Наполеон послал обер-гофмаршала своего Дюрока к его величеству с приветствиями и с ратификованным им актом перемирия. Государь весьма милостиво принял Дюрока и ратификовал акт, им привезенный. Кажется, тогда же назначено было то достопамятное свидание, коего шумом воспользовался Наполеон, существенною пользой — Александр, которое произвело, с одной стороны, предложение, с другой — согласие, причинившее первую ошибку Наполеона, увлекшую его от ошибки к ошибке до окончательной его гибели. Я говорю о восстании его на Испанию.
Тринадцатого был этот торжественный и любопытный день. Так как демаркационная черта проходила по тальвегу или середине Немана, то на самой этой середине, возле сожженного моста, построены были два павильона вроде строящихся на реках купален, четвероугольных и обтянутых белым полотном. Один из них был и обширнее и красивее другого. Он определен был для двух императоров; меньший — для их свит. Павильоны эти построены были по приказанию Наполеона командовавшим его артиллерией генералом Ларибоассьером. На одном из фронтонов большого видно было с нашей стороны огромное А; на другом фронтоне, со стороны Тильзита, такой же величины литера N, искусно писанные зеленою краскою. Две больших, но обыкновенных барки с гребцами приготовлены были на обеих сторонах реки для поднятия обоих монархов с их свитами и доставления их к павильонам.
Правый берег Немана, занимаемый тогда нами, — луговой и пологий, следственно, уступающий в высоте левому берегу, принадлежавшему тогда французам. Это местное обстоятельство было причиной, что все пространство земли, от самого города до первых возвышений, на коих лежали селения Амт-Баублен, Погеген и другие, — всё было для них открыто и видимо, тогда как мы ничего другого не могли видеть, кроме Тильзита, торчавшего на хребте высокого берега и потом сходящего по скату его к Неману. Однако нам ясно представлялось всё, что происходило в этой части города.
Мы видели толпы жителей, мы могли даже различать мундиры всякого рода войск, там роившихся, и любоваться стоявшей по обеим сторонам главной улицы, от сгиба оной до берега Немана, старой гвардией, которой часть построена была несколькими линиями, обращенными лицом в нашу сторону. Всё это войско ожидало появления непобедимого вождя своего, громоносного своего полубога, чтобы приветствовать его в минуту быстрого его проскока к пристани.
С нашей стороны никаких приготовлений не было сделано, кроме барки с гребцами и, в виде конвоя, одного полуэскадрона кавалергардского полка и одного полуэскадрона, или полного эскадрона, прусской конной гвардии. Войска эти расположены были на берегу реки, правым флангом против сожженного моста, левым — к некогда богатой крестьянской усадьбе, называемой Обер-Мамельшен-Круг и находящейся почти у самого берега, на повороте дороги, проложенной мимо ее из Тильзита в Амт-Баублен.
Эта усадьба назначена была местом кратковременного приюта для императора Александра, дабы прибыть ему к барке и потом к павильону не ранее и не позже Наполеона. Долго искали красивее пристанища, но никакого уже строения на берегу не существовало; все разобраны были на бивачные костры, — да и это строение представляло вместо крыши одни стропила:
ибо вся солома, служившая крышей, снята была войсками для кормления лошадей, нуждавшихся не токмо в сене, но и в соломе.
Поутру некоторые из главных генералов наших съехались верхами в Амт-Баублен, где находился уже император. Князь Багратион туда же приехал, и я, пользуясь званием его адъютанта и жаждавший быть свидетелем такого необыкновенного зрелища, следовал за ним, одетый в богатый лейб-гусарский ментик.
Все были в парадной форме по возможности. Государь имел на себе преображенский мундир покроя того времени. На каждой стороне воротника оного вышито было по две маленьких золотых петлицы такого же почти рисунка, какой теперь на воротниках преображенского мундира, но несравненно меньше. Аксельбант висел на правом плече, эполетов тогда не носили. Панталоны были лосиные белые, ботфорты — короткие. Прическа тем только отличалась от прически нынешнего времени, что покрыта была пудрой. Шляпа была высокая; по краям оной выказывался белый плюмаж, и черный султан веял на гребне ее. Перчатки были белые лосиные, шпага на бедре; шарф вокруг талии и андреевская лента чрез плечо. Так был одет Александр,
Теперь одежда эта показалась бы несколько странной; но тогда она всем нравилась, особенно на тридцатилетнем мужчине такой чудесной красоты, стройности и ловкости, коими одарен был покойный император.
Около одиннадцати часов утра государь, прусский король, великий князь Константин Павлович и несколько генералов, назначенных сопровождать государя на барке, сели в коляски и отправились к берегу Немана, по Тильзитскому тракту. Прочие генералы с адъютантами своими скакали верхами по обеим сторонам колясок; эта процессия, без сомнения, видна была из Тильзита.
Так прибыли мы в Обер-Мамельшен-Круг. Коляски остановились, и все вошли в огромную сельскую горницу. Государь сел близ окна, лицом ко входу. Он положил свою шляпу и перчатки на стол, стоящий возле него. Вся горница наполнилась генералами, с ним приехавшими и у коляски его скакавшими. Мы, адъютанты, вошли вслед за нашими генералами и поместились на дне картины, у самого входа.
Я не спускал глаз с государя. Мне казалось, что он прикрывал искусственным спокойствием и даже иногда веселостию духа чувства, его обуревавшие и невольно высказывавшиеся в ангельском его взгляде и на открытом, высоком челе его.
И как могло быть иначе?
Дело шло о свидании с величайшим полководцем, политиком, законодателем и администратором, пылавшим лучами ослепительного ореола, дивной, почти баснословной жизни, с завоевателем, в течение двух только лет, всей Европы, два раза поразившим нашу армию и стоявшим на границе России.
Дело шло о свидании с человеком, обладавшим увлекательнейшим даром искушения и вместе с тем одаренным необыкновенной проницательностью в глубину характеров, чувств и мыслей своих противников.
Дело шло не об одном свидании с ним, а, посредством этого свидания, об очаровании очарователя, об искушении искусителя, о введении в заблуждение светлого и положительного гениального его разума. Необходимо было отвлечь силы, внимание и деятельность Наполеона на какое-либо предприятие, которое по отдаленности своей могло бы дать время Европе хотя сколько-нибудь освободиться от загромоздивших ее развалин, России — приготовить средства для отпора покушений на независимость ее.
Вот что волновало мысли и душу Александра, и вот что им достигнуто было вопреки мнению света, всегда обвораживающегося наружностью. Как и что ни говори, это можно доказать самыми фактами.
Наполеон очнулся от заблуждения своего только в конце 1809 года, когда великодушное упрямство испанцев отвлекло уже большую часть сил его от Европы, и когда мы, будучи его союзниками, так явно уклонились от содействия ему в войне с Австрией, чтобы сохранить с нею те связи дружества, которые нам немало пригодились в эпоху Отечественной войны.
Не прошло получаса, как кто-то вошел в горницу и сказал: «Едет, ваше величество». Электрическая искра любопытства пробежала по всем нам. Государь хладнокровно и без торопливости встал с своего места, взял шляпу, перчатки свои и вышел с спокойным лицом и обыкновенным шагом вон из горницы. Мы бросились из нее во все отверстия, прибежали на берег и увидели Наполеона, скачущего во всю прыть между двух рядов старой гвардии своей. Гул восторженных приветствий и восклицаний гремел вокруг него и оглушал нас, стоявших на противном берегу. Конвой и свита его состояли по крайней мере из четырехсот всадников.
Почти в одно время оба императора вступили каждый на свою барку. Государя сопровождали: великий князь Константин Павлович, Беннигсен, граф (что ныне князь) Ливен, князь Лобанов, Уваров и Будберг, министр иностранных дел. С Наполеоном находились: Мюрат, Бертье, Бессьер, Дюрок и Коленкур. В этот день король прусский не ездил на свидание; он оставался на правом берегу вместе с нами.
О, как явственно, — невзирая на мою молодость, — как явственно поняла душа моя глубокое, но немое горе этого истинного отца своего народа, этого добродетельнейшей жизни человека! С какими полными глазами слез, но и с каким восторгом глядел я на монарха, сохранившего всё наружное безмятежие, всё достоинство сана своего, при гибели, казалось, неотразимой и окончательной!
Но вот обе императорские барки отчалили от берега и поплыли. В эту минуту огромность зрелища восторжествовала над всеми чувствами. Все глаза обратились и устремились на противный берег реки к барке, несущей этого чудесного человека, этого невиданного и неслыханного полководца со времен Александра Великого и Юлия Кесаря, коих он так много превосходил разнообразностью дарований и славою покорения народов просвещенных и образованных.
Я глядел на него в подзорную трубку, хотя расстояние до противного берега было невелико и хотя оно сверх того уменьшилось по мере приближения барки к павильону.
Я видел его, стоявшего впереди государственных сановников, составлявших его свиту, — особо и безмолвно. Время изгладило из памяти моей род мундира, в котором он был одет, и в записках моих, писанных тогда наскоро, этого не находится, — но, сколько могу припомнить, кажется, что мундир был на нем не конно-егерской, обыкновенно им носимый, а старый; чрез плечо по мундиру — лента, а на голове та маленькая шляпа, которой форма так известна всему свету. Меня поразило сходство его со всеми печатными изображениями его, тогда везде продаваемыми. Он даже стоял со сложенными руками на груди, как представляют его на картинках.
К сожалению, от неимения опоры подзорная трубка колебалась в моих руках, я не мог рассмотреть подробностей черт его так явственно, как бы мне этого хотелось.
Обе барки причалили к павильону почти одновременно, однако барка Наполеона немного прежде, так, что ему достало несколько секунд, чтобы, соскочив с нее, пройти скорыми шагами сквозь павильон и принять императора нашего при самом сходе с барки: тогда они рядом вошли в павильон. Сколько помнится, все особы обеих свит не входили в малый павильон, а остались на плоту большого, знакомясь и разговаривая между собою.
Спустя около часа времени они позваны были в большой павильон к императорам. Там-то Наполеон сказал каждому из них по приветствию, говорил более чем с другими с Беннигсеном. Между прочим он сказал ему: «Вы были злы под Эйлау», — выражая сим изречением упорство и ярость, с какими дрались войска наши в этом сражении, и заключил разговор с ним этими словами: «Я всегда любовался вашим дарованием, еще более вашею осторожностью».
Самолюбие почтенного старца-воина приняло эту полуэпиграмму за полный мадригал, ибо во мнении великих полководцев осторожность почитается последней добродетелью, предприимчивость и отважность — первыми. Этот анекдот рассказал мне Беннигсен несколько раз, и каждый раз с новым удовольствием.
Так как Наполеон встретил императора Александра при выходе его из барки, то этикет требовал, чтобы император Александр проводил Наполеона до той барки, на которой он приехал, что и было сделано, и тем заключилось первое свидание.

Тильзит (с 1946 г. — Советск) — город в Российской Федерации, Калининградская область, порт на реке Неман. Железнодорожный узел. В настоящее время около 42 тыс. жителей. Целлюлозно-бумажная, легкая, пищевая промышленность, судостроение. Театр. Основан в 1288 г. Тильзитский мир был заключен 25 июня 1807 г. в Тильзите в результате личных переговоров Александра I и Наполеона I. Россия соглашалась на создание Великого герцогства Варшавского и присоединялась к континентальной блокаде. Отдельный акт оформил наступательный и оборонительный русско-французский союз.

Недолгая дружба

(по Сергею Волконскому)

Встреча на Немане Александра I и Наполеона. Гравюра Ламо и Мисбаха

После свидания двух императоров было решено, что Тильзит будет местом их жительства и переговоров их уполномоченных. По ходатайству императора Александра в этот город был приглашен и прусский король, все владения которого были уже в руках неприятеля, кроме местности между Тильзитом и Мемелем. С переездом императора Александра в Тильзит переправлены были в виде почета ему первый батальон лейб-гвардии Преображенского полка и лейб-эскадрон Гвардейского гусарского.
Опять повторяю, что, как велись переговоры, не могло быть мне известно, и рассказ мой будет обнимать только эпизоды частных обстоятельств. Французам дозволено было без всяких препятствий из любопытства переезжать на наш берег, но не вдаваться внутрь занимаемого нами края. Нам же, русским, не дозволено было нашим начальством посещать французский берег иначе, как по билетам, выдаваемым весьма разборчиво и затруднительно, с дозволения государя; странное обстоятельство, как бы означающее, что нами царь стыдится, хотя, кажется, нами нечего было стыдиться, и мы могли пользоваться тем правом, которое предоставлено было французам.
На берегу Немана, против Тильзита, был расположен лагерь вновь пришедших башкирских казачьих полков. Странность наружности и обычаев их весьма занимала посещающих французов и, как эти башкирцы были вооружены, кроме обыкновенного огнестрельного и белого оружия, луками и стрелами, французов весьма занимали игрища их этим незнакомым для них оружием.
Наполеону желательно было увидеть Платова, и его император Александр призвал в Тильзит и представил Наполеону; в числе свиты Платова был переодетый в казачий мундир английский полковник Вильсон, желавший под этим маскарадом увидеть Наполеона без огласки его личности.
Многим из нас желательно было удовлетворить подобное любопытство, и, как затруднительно было получить гласное на это позволение, то помню, что я и товарищ мой, князь Лопухин, надев платье прусских крестьян, успели переехать на французский берег, в виде торгующих съестными припасами, и имели случай видеть Наполеона, который ежедневно в сопровождении императора Александра и с обеими их свитами делали прогулки то в лагерь вышеозначенного русского конвоя, то по лагерям французских войск.
Были обоюдные смотры, и на одном из них, в память события свидания, Наполеон украсил грудь флангового гренадера Преображенского полка солдатским знаком Почетного легиона.
В числе эпизодов этого времени было угощение русского конвоя, как высших, так и нижних чинов, в лагере французской гвардии и потом угощение французской гвардии в лагере, занимаемом Преображенским батальоном и лейб-гусарским эскадроном. При обоих этих празднествах присутствовали сами венценосцы.
В скором времени мы узнали, что мир заключен, и нашей армии дано было распоряжение о возвращении в российские пределы. Эта весть так не была по сердцу любящим славу России...

В Москве перед войной

(из воспоминаний А.Бестужева-Рюмина)

С половины еще 1811 года стали поговаривать в Москве о разрыве мира, который заключен был в 1807 г. с французами в Тильзите; однако же ничего не было приметно, и всё оставалось спокойно; напротив, еще в «Санкт-Петербургских и Московских Ведомостях» величали Наполеона великим.
Я часто ходил в Греческие гостиницы читать иностранные газеты, и, хотя из многих листов видел, что «что-то неладное между нами и французами», но всё это большого вероятия не заслуживало, потому что газеты иностранные часто наполняются всякими неосновательными слухами, единственно для того, чтобы только что-нибудь печатать; но когда многие листы иностранных ведомостей были задержаны, то стали догадываться, что «что-нибудь да есть», а движение войск наших, которые отовсюду стремились к западным границам, делали догадки вероятными.
В конце же 1811 года явно уже говорили, что с французами будет война, и война жестокая; однако ж 1812 год начался весьма спокойно и, благодаря Бога, Москва ничем возмущена не была; масленицу провели очень весело, не подозревая никаких опасностей, и не думали даже об них.

Из романа Г.Данилевского
«Сожженная Москва»

Императорские объятия на плоту (Встреча в Тильзите). Английская карикатура неизвестного художника. 1800-е гг.

Весть о призыве офицеров к армии сильно смутила Перовского. Он объяснился с главнокомандующим и, для устройства своих дел, выпросил у него на несколько дней отсрочку. За неделю перед тем он заехал на Никитский бульвар, к Тропинину. Приятели, посидев в комнате, вышли на бульвар. Между ними тогда произошел следующий разговор.
— Итак, Наполеон против нас? — спросил Тропинин.
— Да, друг мой, но надеюсь, войны все-таки не будет, — ответил несколько нерешительно Перовский.
— Как так?
— Очень просто. О ней болтают только наши вечные шаркуны, эти «неглиже с отвагой», как их зовет здешний главнокомандующий. Но не пройдет и месяца, все эти слухи, увидишь, замолкнут.
— Из-за чего, однако, эта тревога, сбор у границы такой массы войск?
— Меры предосторожности, вот и всё.
— Нет, милый! — возразил Тропинин. — Твой кумир разгадан, наконец; его, очевидно, ждут у нас... Поневоле вспомнишь о нем стих Дмитриева: «Но как ни рассуждай, а Миловзор уж там!» Сегодня в Дрездене, завтра, того и гляди, очутится на Немане или Двине, а то и ближе.
— Не верю я этому, воля твоя, — возразил Перовский, ходя с приятелем по бульвару. — Наполеон — не предатель. Не надо было его дразнить и посылать к нему в наши представители таких пошлых, а подчас и тупых людей. Ну, можно ли? Выбрали в послы подозрительного, желчного Куракина! А главное, эти мелкие уколы, постоянные вызовы, это заигрыванье с его врагом, Англией... Дошли, наконец, до того, что удалили от трона и сослали, как преступника, как изменника, единственного государственного человека, Сперанского, а за что? За его открытое предпочтение судебникам Ярослава и царя Алексея, — гениального кодекса того, кто разогнал кровавый конвент и дал Европе истинную свободу и мудрый новый строй.
— Старая песня! Хороша свобода — убийство, без суда, своего соперника, Ангиенского герцога! — возразил Тропинин. — Ты дождешься со своим божеством того, что оно, побывав везде, кроме нас, и в Риме, и в Вене, и в Берлине, явится, наконец, и в наши столицы и отдаст на поругание своим солдатам мою жену, твою невесту, — если бы такая была у тебя, — наших сестер.
— Послушай, Илья, — вспыхнув, резко перебил Перовский, — всё простительно дамской болтовне и трусости; но ты, извини меня, — умный, образованный и следящий за жизнью человек. Как не стыдно тебе? Ну, зачем Наполеону нужны мы, мы — дикая и, — увы! — полускифская орда?
— Однако же, дружище, в этой орде твое мировое светило усиленно искало чести быть родичем царей.
— Да послушай, наконец, обсуди! — спокойнее, точно прощая другу и как бы у него же прося помощи в сомнениях, продолжал Базиль, — дело ясное, как день. Великий человек ходил к пирамидам и иероглифам Египта, к мраморам и Рафаэлям Италии, это совершенно понятно... А у нас? Чего ему нужно?.. Вяземских пряников, что ли, смоленской морошки да ярославских лык? Или наших балетчиц? Нет, Илья, можешь быть вполне спокоен за твоих танцовщиц. Не нам жалкою рогатиной грозить архистратигу королей и вождю народов половины Европы. Недаром он предлагал Александру разделить с ним мир пополам! И он, гений-творец, скажу открыто, имел на это право...
— О, да! И не одного Александра он этим манил, — возразил Тропинин, — он тоже великодушно уступал и Богу, в надписи на предложенной медали: «Небо для тебя, земля — моя». Стыдись, стыдись!..
Перовский колебался, нить возражений ускользала от него.
— Ты повторяешь о нем басни наемных немецких памфлетистов, — сказал он, замедлясь на бульварной дорожке, залитой полным месяцем. — Наполеон... да ты знаешь ли? Пройдут века, тысячелетия, его слава не умрет. Это — олицетворение чести, правды и добра. Его сердце — сердце ребенка. Виноват ли он, что его толкают на битвы, в ад сражений? Он — поклонник тишины, сумерек, таких же лунных ночей, как вот эта; любит поэмы Оссиана, меланхолическую музыку с ее медлительными, сладкими, таинственными звуками. Знаешь ли, — и я не раз тебе, это говорил, — он в школе еще забивался в углы, читал тайком рыцарские романы, плакал над «Матильдой» Крестовых походов и мечтал о даровании миру вечного покоя и тишины.
— Так что же твой кумир мечется с тех пор, как он у власти? — спросил Тропинин. — Обещал французам счастье за Альпами, новую какую-то веру и чуть не земной рай на пути к пирамидам, потом в Вене и Берлине, — и всего ему мало; он, как жадный, слепой безумец, всё стремится вперед и вперед... Нет, я с тобой не согласен.
— Ты хочешь знать, почему Наполеон не успокоился и все еще полон такой лихорадочной деятельности? — спросил, опять останавливаясь, Перовский. — Неужели не понимаешь?
— Объясни.
— Потому, что это — избранник Провидения, а не простой смертный.
Тропинин пожал плечами.
— Пустая отговорка, — сказал он, — громкая газетная фраза, не более. Этим можно объяснить и извинить всякое насилие и неправду.
— Нет, ты послушай, — вскрикнул, опять напирая на друга, Базиль, — надо быть на его месте, чтобы всё это понять. Дав постоянный покой и порядок такому подвижному и пылкому народу, как французы, он отнял бы у страны всякую энергию, огонь предприятий, великих замыслов. У царей и королей — тысячелетнее прошлое, блеск родовых воспоминаний и заслуг; его же начало, его династия — он сам.
— Спасибо за такое оправдание зверских насилий новейшего Аттилы, — возразил Тропинин, — я же тебе вот что скажу; восхваляй его, как хочешь, а если он дерзнет явиться в Россию, тут, братец, твою философию оставят, а вздуют его, как всякого простого разбойника и грабителя, вроде хоть бы тушинского вора и других самозванцев.
— Полно так выражаться... Воевал он с нами и прежде, и вором его не звали. В Россию он к нам не явится, повторяю тебе, незачем! — ответил, тише и тише идя по бульвару, Перовский. — Он воевать с нами не будет.
— Ну, твоими бы устами мед пить! Посмотрим, — заключил Тропинин, — а если явится, я первый, предупреждаю тебя, возьму рогатину и, вслед за другими, пойду на этого архистратига вождей и королей. И мы его поколотим, предсказываю тебе, потому что, в конце концов, Наполеон все-таки — один человек, одно лицо, а Россия — целый народ...

Русская армия в начале XIX века

Вступив в памятное мартовское утро 1801 г. на престол, молодой император в манифесте изъявил волю идти по стопам своей великой бабки.
На армии, однако, это отразилось не сразу. Армия Александра I явилась прямым продолжением армии Павла. Уклад жизни, система обучения, шагистика и увлечение мелочами службы остались те же.
Внешний вид войск, впрочем, изменился. Екатерининская форма, простая и удобная, не была возвращена, но упразднена павловская косметика — букли и пудра. Косы на первых порах сохранились, но их укоротили.
Были введены темно-зеленые, очень короткие и очень узкие мундиры с большими стоячими воротниками, оставлены штиблеты и белые панталоны и введены погоны различного (по полкам) цвета. В 1803 г. треуголки заменены высокими кожаными киверами, а в 1806 г. отменены косы.
В 1811 г., с перевооружением пехоты новыми ружьями взамен прежних мушкетов, мушкетерские полки стали называться пехотными.
Особое внимание в этот период уделялось егерям. В 1801 г. их было 19 полков в 2 батальона, а в 1808 г. — уже 36 полков в 3 батальона. В 1810 г. преобразованием 14 мушкетерских полков в егерские число их было доведено до 50, а в 1813 г., к началу заграничного похода, было 58 егерских полков — треть всей пехоты.
Сильно увеличилось число гвардейских полков и подразделений. В 1803 г. появляются уланы; к 1812 г. их было
6 полков.
Очень большое внимание было уделено артиллерии. В 1806 г. было 23 артиллерийские бригады, каждая с 50—60 орудиями.
К 1812 г. число пехотных дивизий доходило до 30, кавалерийских — до 11. В 1812 г. из рекрутов, запасных войск и ополчения сформировали еще 18 пехотных и 8 кавалерийских дивизий.
Армия была перевооружена в 1810—1811 гг. новыми семилинейными ружьями, длиннее и тяжелее прежних мушкетов, но лучших баллистических качеств. На стрельбу выдавалось по 6 патронов в год, что было очень немного.

Наполеон и Александр I в Тильзите. Художник Бержере

Один лишь Барклай де Толли в бытность свою военным министром (1810—1812), обратил внимание на стрелковое дело. Он требовал обучения стрельбе обязательно с примкнутым штыком и в боевом снаряжении. Впрочем, в те времена русская армия стреляла не на полигонах и стрельбищах, а на полях сражений, и стреляла, по отзывам врагов, хорошо.
Александр I, очевидно, унаследовал «гатчинские традиции» и страсть к муштре: плац-парадная выучка войск в его царствование была доведена до совершенства. В кампанию 1805 г. весь путь от Петербурга до Аустерлица гвардия прошла в ногу.
Армия делилась на пехоту, кавалерию, артиллерию. Пехота была основной боевой силой; различалась линейная и легкая. Линейная, или тяжелая, пехота (полки лейб-гвардии Семеновский, Преображенский, Измайловский и Литовский, полки гренадерские и пехотные) предназначалась для действия в сомкнутом строю огнем и штыковым ударом. Легкая пехота (лейб-гвардии Егерский полк и полевые егерские полки) действовала в рассыпном строю ружейным огнем.
Пехота была вооружена гладкоствольными кремневыми ружьями, стрелявшими на 300 шагов, винтовыми егерскими ружьями, стрелявшими на 1000 шагов, и пистолетами, стрелявшими на 25—30 шагов.
Кавалерия также делилась на тяжелую и легкую. Тяжелая кавалерия (кирасиры и драгуны) действовала в сомкнутом строю, в линиях, атакуя противника. Легкая кавалерия (гусары и уланы), более подвижная, действовала в тылу и на флангах противника, использовалась для разведки, для преследования (в авангарде) и для прикрытия отступления основных сил (в арьергарде).
Кавалерия имела драгунские ружья, карабины, штуцеры, а также холодное оружие.
Огромную роль в разгроме армии Наполеона сыграла русская артиллерия. Полевая артиллерия состояла из гладкоствольных медных орудий различных калибров, заряжаемых с дула. Прицельная дальность артиллерийского огня, в зависимости от калибра орудия и заряда, колебалась от 200 до 800 м.
Артиллерийские роты имели по 12 орудий. На каждое орудие полагалось по 10—13 человек прислуги и 4—6 лошадей. Роты делились на батарейные и легкие (в зависимости от калибра орудий), пешие и конные. Артиллерийские роты сводились в бригады.
В составе артиллерийских бригад действовали также инженерные подразделения — пионерные (саперные) и понтонные роты.
Особое место в русской армии 1812 г. занимали казачьи войска и другие иррегулярные части (калмыцкие, башкирские и т.п.). Последние призывались на службу только в военное время. Эти войска, особенно донские казаки, сыграли большую роль в победоносном исходе войны с Наполеоном.
Иррегулярным было и народное ополчение — военные части, сформированные только на время войны. После окончания войны ополченцы, как правило, распускались по домам, в то время как солдаты служили 25 лет.
В 1812 г. в ополчении сражались или были готовы сражаться (в случае вступления войск противника на территорию внутренних губерний) около 300 тысяч добровольцев.
Ополчение было одним из основных источников пополнения полевой армии, одним из главных факторов, определивших характер войны.
Обмундирование русской армии этого времени различалось по родам войск. Это облегчало управление войсками в ходе военных действий.
Пехота шла в атаку во весь рост, и лишь егерские части (стрелки) применялись к местности. Кавалерия действовала также совершенно открыто.
Главнокомандующий мог свободно наблюдать бой и управлять им.

Разрыв с Францией

(из Михаила Фонвизина)

Причин к разрыву было много: Наполеон жаловался, что Россия не исполняет условий Тильзитского трактата, в отношении континентальной системы — допускает в свои порты ввоз английских колониальных и мануфактурных произведений под американским флагом, что в войну с Австрией русский вспомогательный корпус не действовал как войско, искренно союзное, и даже дружил австрийцам.
Наполеон оскорблялся, что предложение его руки сперва великой княжне Екатерине Павловне, а после Анне Павловне не было принято: Александр, дав сначала свое согласие, отозвался после, что на этот брак не было соизволения императрицы Марии Феодоровны.
Со стороны Александра причины к войне: общая неприязнь к Франции русских, которых народное чувство страдало, оскорбляясь утратой военной славы в неудачные походы против Наполеона; расстройство финансов вследствие этих войн; упадок и почти банкротство наших ассигнаций при невозможности исправить это, оставаясь верным континентальной системе Наполеона, которая, уничтожая нашу заграничную торговлю с Англией, наносила очевидный вред и государственному, и частному благосостоянию.
Дипломатические сношения обоих кабинетов становились день ото дня холоднее и недружелюбнее. Дерзкий и презрительный тон французских дипломатов в Петербурге вызывал русских на подобный же оскорбления, и наши гвардейские офицеры не оставались у французов в долгу.
Всё предвещало скорую, неизбежную войну с Францией — наступил незабвенный 1812 год!

Подборку текстов составил
П.А.КОШЕЛЬ.