картины нравов

Сергей БАЙМУХАМЕТОВ

У дуэльного барьера

Вызов

В сентябре 1826 г. московское общество было возбуждено двумя событиями: из южной ссылки вернулся Пушкин и он же, Пушкин, в тот же день вызвал на дуэль Федора Толстого, известного больше как Толстой-Американец.
Друзья Пушкина были в ужасе: в исходе дуэли никто не сомневался — поэт будет убит первым же выстрелом.
Предыстория дуэли началась шесть лет назад, еще в двадцатом году, когда в светских кругах кто-то распространил слух, будто Пушкин был выпорот в Тайной канцелярии.
«Я услышал сплетню последним, увидел себя опозоренным в общественном мнении, дрался на дуэли, ведь мне было 20 лет...» — писал Пушкин другу. На какой дуэли — точно неизвестно до сих пор. Владимир Набоков предполагал, что это был поединок с Кондратием Рылеевым, который в то время по легкомыслию повторил оскорбительную сплетню. К тому же у Рылеева тогда была возможность встретиться с Пушкиным наедине, в сельской глуши, вдали от бдительных столичных глаз.
Неизвестно, насколько всерьез, но о нем, о Рылееве, Пушкин писал Бестужеву-Марлинскому: «Я опасаюсь его не на шутку и жалею, что не застрелил, когда имел тому случай, — да черт его знал?»
Уже в ссылке, в Кишиневе, Пушкин будто бы доподлинно установил, что позорящие его слухи распространил Федор Толстой и немедленно послал ему эпиграмму:

В жизни мрачной и презренной
Был он долго погружен,
Долго все концы Вселенной
Осквернял развратом он.
Но, исправясь понемногу,
Он загладил свой позор.
И теперь он — слава Богу —
Только лишь картежный вор.

Толстой тотчас же ответил своей эпиграммой, Пушкин послал ему вызов, тот принял, но... их разделяло громадное пространство Российской империи. Современники считали, что все шесть лет южной ссылки Пушкин готовился к поединку с Американцем: ходил с тяжелой тростью, чтобы укрепить кисть, ежедневно упражнялся в стрельбе.
Впрочем, у него, у Александра Сергеича, были все основания ежедневно готовиться и к другим дуэлям. Но об этом — позже. А пока обратимся к личности человека, которого Пушкин за десять лет до смерти вызвал к барьеру.

Убийственный Американец

Федор Толстой-Американец

Федор Иванович Толстой был знаменитейшим человеком своего времени и своего круга. Да-да, знаменитейшим. Хотя нам-то он известен всего лишь как личность (кстати, в пушкинские времена слово личность считалось оскорбительным)...
Как личность, мерцающая отраженным светом своих великих современников Грибоедова и Пушкина, как некое приложение к их произведениям, к их судьбам. Так, в бессмертном «Горе от ума» есть такие строчки:

Ночной разбойник, дуэлист,
В Камчатку сослан был,
Вернулся алеутом,
И крепко на руку нечист...

Толстой, естественно, узнал себя, слегка обиделся и написал на полях рукописной копии «Горя от ума» свои замечания. Он предлагал вторую строчку изменить так: «В Камчатку черт носил», поскольку сослан он не был, а вместо «крепко на руку нечист» прописать «И в картах на руку нечист», дабы не подумали, что он «табакерки со столов таскает»...
Федор Толстой действительно был на Алеутских островах. Он принимал участие в кругосветной экспедиции Крузенштерна, вел себя на корабле мерзейшим образом и за немалые провинности был высажен на берег. А уж дуэлистом слыл отчаянным, лучшим стрелком и лучшим фехтовальщиком.
Однако его бесстрашие проявлялось не только в поединках. В Отечественную войну 1812 г. он был простым ратником в ополчении, так как был разжалован в рядовые за дуэль с Нарышкиным (правда, документальных подтверждений той дуэли нет). От простого ратника он дослужился до полковника ...
На счету Федора Толстого было одиннадцать человек, убитых на дуэлях. Их имена он аккуратно заносил в свой «синодик».
О хладнокровии Американца перед дулом пистолета ходили легенды. Например, такая, повторяемая в разных вариантах (мы ее приводим в рассказе С.Л.Толстого).

На одном из балов приятель Американца попросил его быть секундантом в следующий день, в 11 часов. Утром он заехал за Толстым, а тот... спал!
«Разве ты забыл, что ты обещал мне быть моим секундантом?» — спросил приятель.
«Это не нужно, — зевнул Толстой. — Я его уже убил».
Оказалось, что накануне Американец вызвал обидчика своего приятеля на поединок, назначил стреляться в шесть часов утра, убил его, вернулся домой и... лег спать.
И вот такому человеку Пушкин, едва приехав, едва войдя в дом дяди Василия Львовича, не сняв даже дорожного платья, тотчас отправил гонцов с вызовом на дуэль.
К счастью, Американца в те дни не оказалось в Москве. А там вступили в дело многочисленные друзья, помирили. И спустя три года Толстой уже как закадычный приятель Пушкина едет к Гончаровым — сватать Наталию Николаевну за Александра Сергеевича.

Бретер Пушкин

Однако Американец — Американцем, а сам Пушкин тоже не был безответной мишенью для чьего-то пистолета. Список его дуэльных историй не менее внушителен. Правда, как будто Бог хранил нашего гения — смертного греха, убийства человека на его душе нет.
Только-только выйдя из Лицея, юный Александр вызвал на дуэль не кого-нибудь, а родного дядю Павла Исааковича Ганнибала. За то, что тот на балу отбил у него некую девицу Лошакову, в которую Пушкин мимолетно влюбился. Дело закончилось примирением, причем Павел Исаакович там же, на пирушке, сочинил и прочитал экспромт:

Хоть ты, Саша, среди бала
Вызвал Павла Ганнибала,
Но, ей-Богу, Ганнибал
Ссорой не подгадит бал.

После чего Пушкин со слезами на глазах бросился в объятия дяди.
Хотя раскаяние вовсе не помешало ему через три месяца потребовать к барьеру опять же не кого-нибудь, а почтенного Николая Ивановича Тургенева.
Но три месяца — срок довольно большой. Вполне возможно, что в этот промежуток были и другие ссоры и поединки. Как писала Карамзина Вяземскому, «Пушкин каждый день имеет дуэли; благодаря Богу, они не смертоносны, бойцы всегда остаются невредимы».
Широко известна потомкам дуэльная свара поэта с однокашником и другом Кюхлей — Вильгельмом Кюхельбекером. Виной всему — острый язык и острое перо.
Как-то Жуковский, объясняя, почему не пошел в гости, сказал: «Я еще накануне расстроил желудок; к тому же пришел Кюхельбекер, и я остался дома». Там еще фигурировал слуга Яков и — дверь. Пушкин, услышав, пришел в полный восторг и тотчас сочинил:

За ужином объелся я,
Да Яков запер дверь оплошно —
И было мне, мои друзья,
И кюхельбекерно, и тошно!

Кюхля, понятно, взбеленился. Стрелялись. Слава Богу, остались живы.
А годы южной ссылки — дуэль на дуэли. И некий французский барон С., и француз Дегильи, и молдавский помещик Балтом, и полковник Орлов, и полковник Алексеев...
Причем Пушкин отличался феноменальным самообладанием. Понятно, и бравада тоже была, как же без нее. Но будем помнить: не в бирюльки играл, а со смертью...
Так, на знаменитой дуэли с генштабовским офицером Зубовым он стоял у барьера и ел черешни, сплевывая косточки. Зубов стрелял первым и промахнулся.
«Вы довольны?» — спросил Пушкин — и удалился.
Во время поединка с героем Отечественной войны, командиром егерского полка Старовым вдруг поднялась метель. Ничего не видно. Стреляли по два раза. Решили отложить, хотя Пушкин бурно протестовал. Потом, после дуэли, заехав к приятелю и не застав того дома, Пушкин оставил знаменитую записку:

Я жив.
Старов здоров.
Дуэль не кончен.

Понятно, острый язык, жалящее перо, чрезвычайная восприимчивость, наконец — африканский темперамент...
Но только ли в личности отдельного Толстого или отдельного Пушкина следует искать истоки и причины такой буйной, бретерской жизни?
Нет, такой была атмосфера, таковы были нравы общества. Но прежде чем говорить о них, необходимо сделать краткий очерк дуэли как таковой.

Кодекс

Кодекс дворянской чести естественным образом возник из кодексов средневекового рыцарства. И точно так же: дуэль — из рыцарских поединков. Но — с очень большой поправкой.
При всем внешнем эффекте, когда сшибаются закованные в железные доспехи воины, — рыцарский поединок был намного безопаснее. Выбил соперника из седла, сшиб шлем — значит победил. Не то — поединок на шпагах, тем более на пистолетах. Живая плоть не прикрыта ничем.
Во Франции за 16 лет правления Генриха IV, с 1594 по 1610 г., на дуэлях погибло от 7 до 8 тысяч дворян. Истребительнее, чем на войне.
И потому всесильный кардинал Ришелье, придя к власти через двенадцать лет после смерти Генриха, — запретил дуэли, заявив: дворяне могут жертвовать жизнью только лишь во имя короля.
Но, как мы знаем из литературы, более всего по великим «Трем мушкетерам», никто кардинальского приказа не слушался. Наоборот, запрет на дуэли в чем-то подстегивал молодых безрассудных дворян, придавал их буйству еще и соблазнительный оттенок вызова власти и всемогущему первому министру двора.
В 1679 г. Людовик XIV ввел специальный суд маршалов для разрешения всех спорных вопросов чести. Но никто из дворян не спешил прибегать к его услугам.
Таким образом, законы общества и мораль общества решительно разошлись. Причем все преимущества остались за общественным мнением и судом чести, которые в те времена были страшнее любых Бастилий. Да и как настаивать на незыблемости закона, если сами короли его нарушали.
Франциск I вызвал на дуэль германского императора Карла V. Еще характернее случай со шведским королем Густавом Адольфом. Он сгоряча оскорбил полковника своей армии. Полковник не мог ему ответить ничем, поскольку особ королевской крови на дуэль не вызывают. Оскорбленный офицер решил уехать из страны. Густав Адольф проводил его до границы и, переступив через границу, протянул полковнику пистолет и сказал: «Здесь Густав Адольф уже не король и здесь как честный человек я готов дать удовлетворение другому честному человеку!»
Кстати, неприкосновенность и невызываемость особ царственной крови на поединок привела в России к трагическому случаю. Имевшему потом известные последствия.
Некий русский офицер, оскорбленный цесаревичем Александром, будущим императором Александром III, написал ему записку с требованием извинений. В ином случае угрожал застрелиться. И, не получив извинений, покончил с собой. Император Александр II, узнав, страшно разгневался, отчитал сына и велел ему сопровождать гроб с телом офицера до кладбища.
Но это будет потом. В Россию дуэли пришли с большим опозданием.
Три века в Западной Европе сверкали шпаги и гремели выстрелы на поединках чести. А в России было тихо. История засвидетельствовала первую, пожалуй, отечественную дуэль лишь в 1666 г. Да и то — между иностранцами, состоящими на русской службе.
Это были офицер Гордон, впоследствии учитель и соратник царя Петра, и майор Монтгомери. Очевидно, что поединок между ними был переносом их иностранных обычаев на русскую почву. Потому что и после никто на дуэлях долго не дрался. Царевна Софья их запретила, а затем Петр в Воинском уставе ввел самые суровые наказания для нарушителей.
Но таковых, впрочем, не было. Во-первых, в те времена русские дворяне немногим отличались от простолюдинов, еще не выработаны были правила дворянской чести. Прямо скажем, не до чести, когда царь не то что обычных дворян — бояр за бороды таскал — и ничего. (Как известно нам с детства из книги Дюма, Людовик XIII отказался от услуг дворян за столом — дабы иметь возможность награждать тумаками и подзатыльниками неугодивших лакеев.)
Во-вторых, в России силен был страх перед наказанием: все ведь знали, что такое застенки, государево слово и дело, каковы пытки на дыбе. При Петре многих пугала зловещая фигура князь-кесаря и обер-палача Ромодановского...
И только в конце XVIII и начале XIX века дворянская молодежь стала избавляться от страха перед властью, полностью осознала свою сословную особость, одна из основ которой — представления о дворянской чести и дворянском положении: «Пусть ты самый задрипанный и бедный дворянин, но дворянин! Твое достоинство охраняют закон, царские указы. Тебе никто не смеет тыкать, никто не смеет тебя материть, никто тебя пороть не может, пока ты не лишен дворянства по суду!»
«Береги платье снову, а честь смолоду», — наставляет Гринев-старший своего сына Петрушу в «Капитанской дочке». И если он еще бранит сына за дуэль, то для Петруши и его ровесников поединок — единственное средство для разрешения спора чести.
В 1797 г. генерал Бахметев ударил служившего под его началом юнкера Кушелева, отпрыска самого что ни на есть неприметного дворянского рода.
Через шесть лет штабс-капитан Кушелев потребовал сатисфакции у генерал-майора Бахметева. Кушелева пытались урезонить многие видные люди того времени, даже Багратион пытался образумить капитана. Ведь не только в чинах, в положении, но и просто в возрасте огромная разница. Однако Кушелев был непреклонен. Дуэль состоялась. Затем Бахметев извинился, а Кушелев его простил. Никто не стрелял на поражение.
Свершалось некое ритуальное действо, имеющее цель показать, сказать обществу: перед лицом чести все дворяне — равны.
И как ни старались власти запретить, отменить дуэли, молодые российские дворяне решительно отвергли вмешательство государства в дела чести.
Впоследствии это общее настроение четко сформулировал генерал Корнилов: «Душа — Богу, сердце — женщине, долг — Отечеству, честь — никому!»

Бедный Мартынов

Словом, в девятнадцатом веке общественное мнение России было целиком и полностью за дуэль. Не учитывать подобные настроения было невозможно.
Николай I смягчил наказания за участие в поединке. Секунданты и врачи вообще освобождались от ответственности, а виновники в худшем для них случае заключались в тюрьму на 6—10 лет с сохранением дворянских прав. Но на деле в тюрьму не сажали, а отправляли на Кавказ, как Лермонтова за дуэль с де Барантом.
Проходит еще полвека — и Александр III официально разрешает дуэли в офицерской среде! Не сыграл ли здесь роль тот самый случай с самоубийством?
Но разрешение — не совсем то слово. Правильнее будет сказать, что дуэль вводилась в обязательный офицерский обиход. Офицер, уклонившийся от дуэли, должен был в двухнедельный срок подать прошение об увольнении. Иначе его увольняли без всякого прошения.
При всем при том, при официальном введении дуэлей в военную среду, не было никаких правовых документов, регламентирующих дуэль.
Не было — не значит, что об этом не думали. Думали, даже пытались разработать письменный дуэльный кодекс. Даже создавалась специальная комиссия.
Но потом победил здравый смысл и нравственное чувство: в таком тонком деле важнее всего правила неписаные, какие есть. То бишь уже известные дуэльные кодексы графа Шатовильера и графа Верже, с некоторыми поправками повсеместно принятые в Европе. А как известно, нет ничего жестче неписаных правил — особенно не было при тогдашнем уровне самосознания в дворянском обществе. Малейшие отступления от кодекса дворянской чести карались беспощадно — общественным презрением.
Здесь нет нужды останавливаться на отдельных пунктах дуэльных правил. Но обязательно следует упомянуть, что перед поединком Пушкина и Дантеса был составлен письменный документ с условиями.
Так, пункт четвертый гласил: «Когда обе стороны сделают по выстрелу, то в случае безрезультатности поединок возобновляется как бы в первый раз...»
Другими словами, мирно разойтись дуэлянты не могли, иначе их обоих подвергли бы обструкции. Дуэль была договорена — до крови. Увы, пролилась не просто кровь — случилась смерть.
Общественное мнение обязывало оскорбленного человека вызвать обидчика на дуэль. Даже если он предпочитал проглотить обиду, боялся... Не мог. Иначе — презрение всех, руки не подадут.
Но ведь можно и вызвать обидчика на дуэль — и выстрелить в воздух? И, таким образом, как бы и дуэль состоялась, и оскорбление можно считать смытым?
Ан нет. Дуэльный кодекс предусмотрел такую хитрость: тот, кто вызывал на дуэль, не имел права стрелять в воздух. И это правильно, поскольку иначе поединок превращался в фарс.
Потому-то Мартынов не мог выстрелить в воздух на дуэли с Лермонтовым!
Это мы, идеологически настропаленные с детства, обрушили все проклятия на голову бедного Мартынова, вся вина которого в том, что он не гений и остался жив. Мы-то давно забыли, что перед честью все равны. А поединки чести, повторю, проходили по очень жестким правилам.
По команде «раз» дуэлянты начинают сходиться. По команде «два» они обязаны стрелять! По команде «три» дуэль считается завершенной.
Как установил Н.Кастрикин, в той кавказской дуэли после команды «раз» Лермонтов не двинулся с места. После команды «два» не прицелился, не выстрелил, а поднял дуло пистолета вверх — то есть принял позу того, кто уже выстрелил и ждет ответного выстрела...
По дуэльным правилам, это не просто оскорбление противника, но еще и уклонение от дуэли, то есть — позор и бесчестье. И если бы Мартынов выстрелил и промахнулся — дуэль на этом бы не закончилась. По правилам, секунданты Мартынова обязаны были вызвать на поединок Лермонтова.
Вот в какое положение поставил себя и всех Лермонтов.
От такого невиданного поведения секунданты так растерялись, что один из них тоже нарушил правило. Он выкрикнул слова, не предусмотренные никакими правилами. Он крикнул: «Стреляйте, или я вас разведу!»
То есть, как бы вынуждал Мартынова к выстрелу. И Мартынов выстрелил.
Впоследствии он вспоминал: «Я вспылил и спустил курок. Дуэлью и секундантами не шутят».
Представим себе Мартынова в той ситуации. Отважный офицер, но бедный дворянин. Не такой знатный, не такой светский, не такой блестящий, как Столыпин, Васильчиков, Лермонтов и прочие тамошние «львы». Немного затравленный издевательскими карикатурами и шуточками Лермонтова. А тут еще — прямое оскорбление в ходе самого поединка. Да еще крик секунданта с угрозой развести. А это — позор. Ведь он, Мартынов, вызвал, и потому он не мог не стрелять и не мог стрелять в воздух.
«С дуэлью и секундантами не шутят».
Всё это — в мгновения. И Мартынов — выстрелил.
Никто из свидетелей сразу же, по горячим следам, не рассказал полной правды о том, как проходила дуэль. Потому что поведение Лермонтова в злоязыком обществе могли расценить как уклонение от дуэли, а следовательно, позор. Но трусом Лермонтов никогда не был, и, почему он так повел себя, знал только он один.
Наверное, свидетели тогда поступили правильно: ведь Лермонтов был мертв и уже не мог сказать ничего. Так что виноватым во всем оказался Мартынов...

Закат

Четыре века дуэльной жизни Европы спрессовались в России в одном девятнадцатом столетии. Это всё равно что разом выстрелить из всех стволов Лепажа.
Эффект был оглушительный. Вспомним пушкинскую повесть «Выстрел», монолог Сильвио: «В наше время буйство было в моде. Мы хвастались пьянством: я перепил славного Бурцева, воспетого Денисом Давыдовым. Дуэли в нашем полку совершались поминутно: я на всех бывал или свидетелем, или действующим лицом. Товарищи меня обожали, а полковые командиры, поминутно сменяемые, смотрели как на необходимое зло».
Да, в те времена отчаянные бретеры: Федор Толстой-Американец, Федор Уваров-Черный, Федор Гагарин, Якубович, Дорохов — были в определенных кругах более знамениты и почитаемы, нежели самые высокие сановники, самые родовитые из родовитых, нежели Карамзин или Жуковский, не говоря уже о Грибоедове и Пушкине.
Время было такое, атмосфера. Вспомним литературных героев-дуэлистов: Гринев и Швабрин, Пьер Безухов и Долохов, Онегин и Ленский, Печорин и Грушницкий, Базаров и Кирсанов, фон Корен и Лаевский, Ромашов и Николаев...
В один ряд с ними можно поставить и авторов: Пушкин, Лермонтов, Кюхельбекер, Грибоедов и Якубович... Дельвиг вызвал на дуэль Булгарина, Лев Толстой в молодости — Тургенева, Бакунин — Маркса, и, наконец, — угасающее эхо девятнадцатого века — дуэль Максимилиана Волошина и Николая Гумилева. Волошин тогда выстрелил в воздух, а Гумилев промахнулся.
Но надо сказать, что угасание началось гораздо раньше.
В «Поединке» Куприна дуэль Ромашова и Николаева хоть и уныло, но совершается без проволочек, поскольку среда офицерская, отступления невозможны, хочешь — не хочешь, а надо...
А вот в «Дуэли» Чехова, когда стреляются фон Корен и Лаевский, никто из противников и секундантов толком уже не знает, как, по каким правилам устраиваются поединки, и пытаются вспомнить, как же это было у Лермонтова, в «Княжне Мэри»...
А времени-то между ними прошло, между Печориным и Лаевским, — всего ничего... Яркое было пламя, да быстро угасло: мещанская жизнь всюду брала свое.
Кто знает, может, в России и произошел бы новый всплеск дуэлей как института защиты чести. Тот же поединок Гумилева и Волошина мог стать сигналом, та же бретерская слава думского лидера «октябристов» Гучкова могла дать новый импульс. Кстати, Гучков-то был не дворянин, а разночинец!
Дуэльный кодекс чести примеряли к себе и другие сословия! Кто знает... Пришла революция и отменила всё, что было прежде.

Эпилог

Автор раздвоен в мыслях и чувствах. С одной стороны, он никак не приемлет убийства человека другим человеком, ибо не мы даровали жизнь и не нам ее отнимать. А с другой стороны — он понимает, что дуэль — действенный инструмент, который приучает людей вести себя прилично. Иначе восторжествует право силы, право кулака, наступит эра того самого грядущего хама, о котором писал Мережковский, и не только он.
Правда, есть и третий путь: вести себя как подобает не из страха быть вызванным к барьеру, а только лишь из принятого как непреложный закон чувства глубочайшего почтения к личности, чести и достоинству другого человека.
Но — опять-таки — автор никогда не писал фантастических произведений. Хотя знает, что таковые есть: и произведения, и их авторы. А следовательно, есть люди, которые свято веруют, что мир со временем неизбежно станет лучше, чище, благороднее...