литературные путешествия по историческим местам

Письмо из Истанбула

Был сегодня в Айя-Софии. Видел чудо. Из колонны вышел ангел. Прекрасный и страшный. Белее света. Он коснулся меня и сказал, что я остаюсь один на один со своим днем. Мне не померещилось, всё было явственней яви. Но не знаю, как это понимать. И нужно ли понимать. Всё тело наполнено трепетанием его крыльев. Блаженный воздух по всем клеткам.
Роман мой близится к концу. Герои смирились со своей судьбой и говорят всё быстрее, стараясь высказаться до последней главы. Им тоже не хватает жизни как времени. Если бы я был создателем этого мира, я бы дал им передышку, но когда время не идет, то ничего не происходит, а когда оно идет — приближается конец. Теперь я начинаю понимать, почему Бог изгнал Адама из рая. Больно.
Сегодня я, кажется, обошел весь Аксарай. Он такой же, как был. Выброшенный штормом траулер под стенами старого Бизанциума всё так же лежит одним боком в Мраморном море, а другим придавил пирс. Только накренился еще сильнее, и стальные тросы, свисающие с мачт, уже касаются земли.
Рыбаки ловят рыбу на электрические фонари, шумно споря, какой цвет выбрать в этот вечер. Сквозь тучи над горизонтом едва проглядывает солнечный диск. Море спокойно и наполнено, как водится, всякой морской посудой, как раковина после вечеринки. Траулеры, танкеры, буксиры тысячами идут в сторону Босфора. Их от меня отделяет немного камней и немного воды. Кажется, с каждым из капитанов можно переброситься парой слов, а то и бросить на палубу пачку сигарет...
Султанахмет подвергается нашествию чаек. Они снуют в свете прожекторов, кричат какие-то свои морские словечки и сотнями кружат между шестью минаретами. Над Софией нет ни одной.

Я живу в маленьком отеле за Султанахметом, над самой набережной Мраморного моря. Смешно, но отель называется «Айя-София». Окно моего копеечного номера выходит на узкую улочку, которая ведет куда-то вниз, вливается в переплетение других таких же узких улочек и в конце концов впадает в море. Над улицей возвышается мечеть. Крестово-купольная. Как почти все старинные мечети здесь, переделанная из византийского храма. Мое окно смотрит на нее. Впрочем, во всем Стамбуле трудно найти такое окно, из которого не была бы видна мечеть.
А в окно по утрам, вечерам и средь белого дня врываются аккорды из трех нот: криков чаек (которые никогда не умолкают), воя муэдзинов и грохота трамвая, идущего по Аксараю.
Мне начинает иногда казаться, что наше время немеет, как неловко согнутая нога. Без притока крови. Мне иногда начинает казаться, что литературные герои более живы, чем мы. А реальность старательно копирует вымысел. Можно ли назвать это простым совпадением: Стамбул, во всех чертах повторяющий «Черную книгу» Орхана Памука (только что я проходил по улице телевизионных мастерских, она здесь, за углом, и у каждого подвальчика были выставлены прямо на тротуар старые телевизоры — как у него); и еще вот что.
В отеле два хозяина. Старик и его сын. Оба очень приветливые. В моем номере (я сперва и не обратил внимания) висит убогая фотография. Какой-то японский пейзаж. Горы. На склонах цветет сакура. А по склонам разгуливает целый выводок — около тридцати овец. Одна овца явно другой, нежели остальные, породы. Разумеется, на шерсти у нее странное пятно. Но даже то, что при ближайшем рассмотрении замечаешь: как неловко овцы вмонтированы в японский пейзаж — ничего не объясняет.
Это, понимаешь ли, обычная турецкая поделка. Календарик. Указан тираж, указан производитель в Стамбуле, даже телефоны типографии. О Харуки Мураками и его «Охоте на овец», где всё началось именно с такой фотографии, — ни слова. Такое ощущение, что пересекаются миры. И мне всё больше хочется вырвать, вытащить своих героев из их фантастического мира в мой, реальный.
Под окном газуют машины, раздается девичий смех. Электрический камин дышит теплом мне в ноги. Окно открыто настежь. Стамбул.

Оказывается, стало холодно. Когда я подхожу к окну, изо рта идет пар. Но камин наполняет теплом всю комнату. Теперь (почти заполночь) улица наполнилась голосами детей. Я всё перепутал: машину заводят за углом (верно, кто-то всей семьей возвращается из поздних гостей, и никак не могут проститься). Голоса детей, блаженные и рассудительные. Как голос ангела там, в Айя Софии.
Слушай, я расскажу сейчас тебе про запахи.
Вчера я понял, что детство пахнет корицей. Никогда бы не подумал, я всегда считал, что оно пахнет утром и молоком, ну, может, немного туманом. Но когда мы пробивали облака, чтобы сесть в Стамбуле, в самолете вдруг возник этот запах. Из ниоткуда. Теперь я совсем не понимаю, почему решил, что это запах детства. Но сомнений не было — и он не оставляет меня до сих пор, хотя и смешивается то с запахами рыбы под мостом через Золотой рог, то с запахом утреннего света, заливающего комнату.

Вот что. Я сижу в маленьком баре возле площади Таксим, слушаю турецкий рок, надо мною огромный экран, где крутятся клипы, совершенно не соответствующие музыке.
Вот сейчас турецкая музыка кончилась, пошел «Отель “Калифорния”», я уже знаю здешний репертуар, дальше будет Кинг Кримсон и ролинги, после шести часов... Бар почти пуст, я смотрю сквозь окно на улицу — там пробка, в основном из пустых такси, напротив вся стена заклеена плакатами местного рок-концерта... Я неторопливо потягиваю джин, официанты ко мне давно привыкли, — к тому, что я сижу тут и что-то записываю; а по мне — это один из лучших баров в Стамбуле, уютный и всегда почти пустой (сам знаешь, я люблю именно такие). Ну вот. Что я хотел бы сказать тебе сейчас? Одну очень важную вещь. Что всё блаженство проходящего дня, которое я испытываю (а это действительно такое блаженство, какое бывает очень редко, может, лишь несколько раз в году), омрачается только одним. Тем, что им не с кем сейчас поделиться.
Я остаюсь со своим днем.

С.Т.

Стамбул, Бейоглу. 7 января 2003 г.