силуэт на фоне странствий

Анастасия РОМАНОВА

«Будь прохожим»

Жозеф Китэ (1834—1896)

— Да что ж за проходимец такой! — негодовала гувернантка, отряхивая передник от пахучей вездесущей куркумы. — Да еще ворует, наверное!
— Мадам, не говорите так, — твердо прервал ее молодой англичанин, сидящий на плетеном диванчике под широкими веерами пальм. — Он много пережил, мы наняли его поваром, он наверняка замечательный повар, вот увидите.
— Но, мистер Берг, посмотрите, он молится в вашем саду! Жозеф молится этим диким индийским богам, вместо того, чтобы разделывать пуле! — и пожилая женщина, вырастившая в этом доме четырех детей, а теперь, поскольку растить уже было некого, находившаяся в доме на почетном отдыхе и приличном жаловании, всплеснула руками...
Вечером того же дня Жозеф жарил и парил, не забывая щедро посыпать рис пахучим миндалем, сочным барбарисом и солнечным кориандром, вспоминая свои недавние странствия по Югу Индии и насвистывая себе под нос незамысловатую мелодию, которую ему пела еще мать — итальянка, заглушавшая своим контральто гул каирских улиц, тех самых, где прошло детство. Его отец, француз, был мелким служащим, и, хотя пропадал на работе до ночи, денег всё равно не хватало.
С малых лет Жозеф был предоставлен сам себе и пропадал где-то до заката с босоногой кодлой арабских детишек.
— Отец запрещает тебе мотаться в эти жуткие кварталы, — каждый раз предупреждала его мать, источая бесконечные итальянские причитания.
Но, когда входная дверь запиралась на ключ, Жозеф, бросив тетради, выбирался через окно, обнимая ногами жилистые ветви финикового дерева.
К вечеру небо в Каире становилось желтым, точно в нем отражался песок пустыни, а затем красным с пестрыми разводами, точно базарные торговцы развесили свои ковры прямо на облаках.
Дом, в котором они жили, был уже год как заложен, из гостиной давно вывезли всю мебель, и в пустынных коридорах гуляло эхо, неустанно напоминающее о близкой нищете. С каждым днем отец, и без того немногословный, впадал в молчаливое уныние; он пропадал на каких-то не слишком чистоплотных приработках до самого рассвета. Мать боялась заговаривать с мужем, и всё чаще пела, устремляя бездумный взгляд в узкое окно, а Жозеф стал совсем загорелым, и грязь на его пятках не мог оттереть даже верный полуглухой слуга. Вечерами с отцом порой приходил подозрительный англичанин, по слухам занимавшийся продажей краденого золота.
Летом, в разгар жары, отца арестовали за финансовые махинации. Мать собрала вещи и отправилась с Жозефом в Тунис, где и оставила сына на воспитание в приличном доме двоюродного дяди, преуспевающего фабриканта.
Несмотря на то, что юноше дали возможность получить какое-никакое образование, Жозефу отвели место среди прислуги, и он рос по преимуществу на кухне, избегая таким образом издевок хозяйских детей.
Он не любил учиться, зато умел красиво петь, развлекая горничных и посудомоек. Но больше всего его манили шумные улицы и арабские базары, где подросток чувствовал себя как рыба в воде. К дяде приезжало много людей по делам из Европы, и Жозеф любил, притаившись за дверью, подслушивать россказни гостей.
Ночью, 1 января 1850 г., накануне своего дня рождения, Жозеф вскочил с кровати, лихорадочно оделся и, будто во сне, вышел вон из дома, чтобы не вернуться туда больше никогда.

Несколько лет он странствовал по Арабскому Востоку, изредка нанимаясь к сарацинским торговцам то носильщиком, то подмастерьем. Иногда он воровал, иногда подрабатывал уличным пением — пока не встретил того самого англичанина, знакомого отца. Это был мистер Робинсон, торговец краденым. Щедро заплатив юноше, он объяснил ему новые обязанности. Юноша стал посредником-связным между поставщиками и покупателями драгоценностей.
У Жозефа появились деньги, и немалые; он стал бывать в богатых домах Александрии Египетской, представляясь сыном крупного французского промышленника. В него была влюблена шестнадцатилетняя Маргарет, дочка знатного английского вельможи, с которой они наконец бежали в Европу, прихватив деньги ее отца и партию золота мистера Робинсона.
Несколько лет молодые люди путешествовали по Европе под чужими именами, проматывая деньги в казино и ресторанах, подделывая денежные чеки. Они селились в самые роскошные гостиницы и дома, в которых Маргарет кружила головы богатым поклонникам и из которых авантюрная парочка неустанно сбегала, не заплатив.
В Париже на след влюбленных вышли люди Робинсона; пришлось прятаться в Лондоне. Деньги уже совсем кончились, и Жозеф пристроился поваром в злачное местечко, где каждый вечер зажигали красный китайский фонарь.
Добродетельная хозяйка роскошного борделя имела виды на Маргарет, которая, несмотря на голод и прочие превратности, становилась всё краше. Маргарет смеялась над предложениями сводни и занимала знатных мужей в тайной квартирке в центре Лондона лишь светскими беседами да многозначительными обещаниями, не забывая тянуть из них приличные суммы.
Однажды, устав от настойчивых советов madam, Маргарет отхлестала свою покровительницу конской плетью и, явившись на кухню Жозефу, кричала «Мон дье! Не пора ли нам сменить город и платья!».

Они отправились в Восточную Европу без копейки денег и по традиции сняли на поддельные ассигнации лучшие апартаменты, выдав себя за богатых коммерсантов из центральной Европы.
Жозеф, имевший пристрастие к кулинарии, мечтал о ресторане — и о собственном корабле. Маргарет, используя всё свое обаяние и блистательное коварство, привлекла покорных кредиторов, которые без вопросов финансировали и ресторан, и строительство гигантского судна «Санта София», названного в честь матери Жозефа.
Ресторан, несмотря на лучшую во всей Варне кухню и лучших в Европейской Турции музыкантов, разорился, а Маргарет тяжело заболела.
В дом зачастили разочарованные кредиторы, требовавшие своих денег. Жозеф был в отчаянии; из-за болезни возлюбленной они не могли сдвинуться с места. Он просиживал у ее постели ночи, а Маргарет в тяжелом бреду рассказывала о своем детстве, которое она провела в Индии. Она молила Жозефа увезти ее туда.
Жозеф продал корабль и той же ночью на вырученные деньги нанял команду, снарядил судно в дальнее плавание. Возлюбленную он перенес в каюту на руках.
На рассвете «Санта София» вышла из Варны. Маргарет умерла на корабле, едва увидев берега желанной Индии.
Убитый горем, Жозеф продал судно за гроши и пустился в странствия. Иногда Маргарет приходила к нему во сне и советовала, куда надо двигаться дальше.
За несколько лет пути он влюбился в Индию, освоил разговорный санскрит и стал подрабатывать мелким мошенничеством и торговлей, не стесняясь обзаводиться приятелями из цвета английской и индийской элиты Бомбея и Калькутты, представляясь, как обычно, чужими именами.
В 1869 г. он познакомился с Кешабом — лидером Всеиндийского Брахмасамаджа. Кешаб в то время считал, что Индии необходимо христианство и духовный опыт Запада, и Жозеф представился ему как католический миссионер.
Несмотря на плохое образование, Жозеф хорошо знал Библию и был наделен талантом ораторства, стократ усиленным наставлениями Маргарет, приходившей в сны. Кешаб проникся горячими речами миссионера и несколько раз приглашал его на собрания общества Брахмасамадж, участники которых вовсю упражнялись в мистической риторике.
На одно из таких собраний пришел Рамакришна — прославленный во всей Индии и глубоко почитаемый святой. Рамакришна своей провидческой интуицией разгадал Жозефа и обратился к нему со словами:
— Какую печаль ты прячешь под чужими именами?
Жозеф, смущенный, поведал Рамакришне свою историю.
Очевидцы рассказывали, что Рамакришна, слушая, плакал, а затем запел проникновенные ведические гимны, стараясь утешить чужестранца — без веры, без племени, без касты. Несколько месяцев Жозеф провел среди учеников Рамакришны, несмотря на то, что обман был вскрыт и Кешаб выгнал Жозефа с позором из Брахмасамаджа. Он молился могущественной Дурге, милосердной деве Марии и постигал искусство медитации. Рамакришна полюбил «неприкасаемого».
Простившись со святым, Жозеф отправился в Калькутту, где устроился в школу для бедных учителем английского языка. Возвращаясь в свою хибарку, он медитировал. Маргарет являлась ему теперь во время молитв, и он мог разговаривать с нею. Изредка, когда калькуттское солнце садилось и пестрая суета стихала, на кривых улицах, по которым бежали нечистоты, умершая возлюбленная мерещилась идущая босиком, с корзиной шелка, с клетью, в которой сидели птицы, и дорожным английским плащом через плечо. Жозеф звал ее, но она не оборачивалась; он ускорял шаг, но она отдалялась...

Жозеф решил, что это знак, что пора в путь, и решил вернуться в Европу. Он нанялся коком на корабль и вскоре уже очутился в Старом Свете, отправившись сначала в Париж, затем в Брюссель, потом в Румынию.
Маргарет продолжала вести его неведомо куда. Когда он дремал в обшарпанной комнате провинциальной гостиницы, а за окнами звучала разухабистая речь русских солдат, Маргарет явилась возлюбленному в русском военном мундире.
На следующий же день он подался к Скобелеву, под Плевну. Скобелев взял его к себе поваром. Солдаты смеялись над Жозефом, считая его шутом гороховым и потешником. Жозеф и правда выделывал чудные вещи.
Когда турки обстреливали его кухню, он грозил им кулаками и просил Скобелева прекратить турецкий огонь. Однажды он порывался лично отправиться к туркам, чтобы они перестали стрелять.
Жозеф не был приспособлен к войне. Ночью, когда пальба стихала, и солдаты были накормлены кулинарными изысками, Жозеф тайком медитировал и молился — в надежде опять увидеть Маргарет. Когда Плевна была взята и турки отступили, Жозеф исчез, оставив Скобелеву, который любил «этого чудилу», письмо: «Mon general! Мне недоели эти турецкие пули и русские солдаты, которые даже под гранатами сопят, как медведи. К тому же у меня назначено свидание».
Жозеф вернулся в Индию, где долгое время ездил из деревни в деревню, торгуя дешевыми безделушками и браслетами. Волосы его поседели, глаза чуть померкли. Но счастливая звезда и Маргарет не оставляли его.
В кафе, неподалеку от делийского базара, он разговорился с молодым англичанином Уинстоном Бергом за бутылкой пальмовой водки. Услышав историю жизни, юноша был так растроган, что пригласил Жозефа в свое поместье на должность главного повара, не забыв выделить ему место в саду для медитации.
Жозеф прослужил у Бергов до самой смерти; впоследствии и дети их, и внуки часто вспоминали о нем:
— Это был лучший повар на Земле.