В Тулузе в 1847 г. был издан памфлет под странным названием «Область Древняя Муть». Его автор, Андре Распай, повествовал о злоключениях любовной пары, Шарля и Элоизы, бежавших от ревнивых мужа и жены, соседей и властей, — прочь из цивилизованной Европы.
Попав где-то на Балканах к старому ведьмаку,
влюбленные согласились на завлекательное
путешествие и были перенесены в страну, куда не
ступала нога современного человека.
Эта-то земля и называлась Область Древняя Муть;
там естественным образом оживали и воплощались
мифы всех времен и народов. Герои совокуплялись с
богами и богинями, беседовали с Адамом и Хамом,
наконец, придумали для новой, только что
рожденной расы мифологию, выступив в роли
творцов и прородителей.
В конце концов Шарлю и Элоизе надоело
мельтешение героического Начала, и они вернулись
домой, предпочтя чудесам и свершениям участь
мелких буржуа...
XVIII век был давно позади, Францию ожидала
очередная революция, и на фоне политических
дебатов антиклерикальное сочинение провинциала
Распая оказалось позабыто. Но не навсегда.
Через полтора столетия о нем вспомнили и
перепечатали отдельными фельетонами (так тогда
назывались газетные статьи, из номера в номер
занимавшие нижние части страниц) — в одном из
парижских юмористических изданий. Уж больно
много, сокрушался автор редакционного
комментария, развелось вокруг разных сект и
мифологий.
Однако хорошо смеется тот, кто смеется последним.
В первые годы третьего тысячелетия заново
оживают полузабытые предания, а открытия
нынешних ученых, кажется, толкают нас всё ближе и
ближе к границам Области Древняя Муть.
Оккультисты ликуют, Ватикан грозит посмертными
муками, — но теперь у Церкви больше нет дыбы и
костра.
...Мы долго к этому шли, и наконец, кажется,
получили уникальную возможность узнать
математический код жизни. Теперь появился
реальный шанс смести те опоры существования,
которые оставляют человека человеком, сохраняют
особенности нашего биологического вида.
Ситуация усугубляется еще и тем, что технологии
значительно опережают самосознание; мы
сталкиваемся с тем, что еще не способны обдумать,
вписать в культуру. И опыты по клонированию
человека, — вне зависимости от их результатов и
нынешних возможностей, — очередной, может
быть самый гибельный шаг на этом пути.
Клон — творение второго порядка. Для
всякого вдумчивого наследника христианской,
иудейской или исламской традиции ясно, что
ученый, берущийся вскрыть математический код
жизни и создать человека по шифру ДНК, посягает
на прерогативу Того, Кого мы именуем Богом.
Всякое существо, рожденное в результате такой
операции, будет именно сотворено, не рождено. Но
станет ли оно при этом единосущно человеку —
большой вопрос!..
Да простится мне кощунственный парафраз, но он
призван оттенить кощунство происходящего.
Культивируя клонирование, мы создаем пародию на
первые стихи Книги Бытия — и тем самым подрываем
основы наших верований, нашу, пусть весьма
условную, устойчивость в мире. Не мудрено, что
одновременно воскресают древние страхи, самые
мучительные предположения о человеке и его
участи.
От великих мировых религий, покоящихся на вере в
Совершенного, Всеблагого и Милосердного
Создателя, мы отступаем во мрак язычества с его
талисманами, тотемами, посвящениями, жертвами и
магическими обрядами. И этот процесс уже идет, он
только прикрывается современными терминами и
понятиями.
Кто такой клон? Тот же иудейский Голем,
знаменитый искусственный человек Средневековья,
но сделанный якобы технически — и без трепета.
Голем, как гласит одно из сказаний, разрушил
добрую половину Праги и уничтожил своего творца.
Что сделают с нами клоны, — Бог весть.
И дело здесь вовсе не в страхе перед возможными
последствиями, а в ответственности за них.
Люди на протяжении всей истории чувствовали
некоторую пограничность, неокончательность
своей участи. Об этом спорили философы, об этом
сообщали священные тексты. «Человек — это нечто,
что следует преодолеть», — сформулировал
Ж.П.Сартр, не сказав, в сущности, ничего
оригинального.
Но у клона это ощущение неизбежно усилится.
Будучи сотворен по нашему «образу и подобию», с
претензией на тождественность, он сохранит
память о гармонии и окажется еще больше оторван
от нее.
Несовершенство плодит несовершенство, зло
умножает зло, и меру экзистенциальной тоски,
которая будет захлестывать сознание этих
высокоорганизованных существ, сегодня трудно
даже вообразить.
Впрочем, клонирование для рода людского может
иметь и куда более зримые и близкие последствия.
Назовем их условно социально-историческими.
С появлением реальных клонов сразу возникнет
вопрос об их юридическом статусе. О гражданстве и
прочем. Наверняка придется столкнуться и с тем,
что они быстро поймут специфику собственной
участи, начнут бороться за гражданские права или
просто соперничать с «обычными», «старыми»
людьми, считая их менее совершенными.
К тому же никто не способен дать гарантии, что
кибернетики и генные инженеры не начнут
создавать человекообразных тварей для отдельных
практических нужд. Солдат, уборщиков, операторов
котельных... Что за этим последует? Рабовладение?
Борьба патрициев и плебеев? Новый виток истории?
Это уже темы для фантастических романов. Но одно
очевидно. С человечеством в его нынешнем
понимании придется попрощаться. И, памятуя о
Гомере и Вергилии, Шекспире и Листе, Микеланджело
и Бродском, — обо всех прекрасных, сомневающихся,
преступных, кающихся, романтичных и отчаянных
людях, мы вынуждены признать: это будет весьма и
весьма печально...