биографический этюд

Александр НЕРЛИН

Феномен Огнивцева, или
Дневник провинциального доктора

Схема — как во всех учебниках анатомии. Цветная картинка: контуры человеческого тела, внутри которых буйствуют синий и красный. Артериальная и венозная кровь циркулирует по полуразомкнутым кругам, по ветвям, по мельчайшим веточкам, уводящим в самые дальние части организма...
И — сердце, как у любого из нас. Два желудочка, два предсердия. Оно разве что не бьется здесь, на рисунке, — нет, оно напряжено как для удара, этакий неловкий крошечный мускул, средоточие силы и боли (столь сильные сокращения мышцы вызываются электрическими импульсами, миниатюрными молниями, посылаемыми неведомо откуда, из темноты)... Но нет! Теперь считается, что внутри не темнота. Каждая живая клетка — генератор энергии. Каждая клетка излучает свет. Какого цвета? Красного? Бордового? Зеленого? Цвета тела, цвета мечты, цвета серебряной крови? Или этот свет меняется — как меняется освещение в течение суток?
Возможно, внутри нас год за годом восходит солнце, стоит в зените, опускается за горизонт, и тогда наступают сумерки. Тогда для него — человека, изображенного на рисунке, — это время уже наступает. Если вы внимательнее присмотритесь к изображению, то увидите, что оно отличается от общепринятого. Здесь два сердца, связанные с одними и теми же венами и артериями. Они как бы прикрывают друг друга — будто произошел сдвиг картинки, смешение красок. Но всё остальное на схеме пропечаталось четко. Или это неловкая попытка художника передать движение сердца? Эскиз, первоначальный набросок — что вообще невероятно для научной иллюстрации? Всё разъясняет надпись под схемой. «Феномен Огнивцева. Человек с двумя сердцами».
Схема помещена в дореволюционном справочнике по хирургии. Всего-навсего. И то, что в нем упомянуто почти мимоходом, вроде бы должно быть известно всем хирургам. Тем более спустя столетие. Но имя доктора Огнивцева не фигурирует ни в одной научной работе по медицине. И вовсе неизвестно имя его странного пациента, упомянутого на страницах справочника. Есть основания предполагать, что пациент и врачеватель — одно и то же лицо.
Книга напечатана в Екатеринбурге в 1911 г., тираж не назван, издатель — «Общество сельских медиков и акушеров» — организация почти мифическая, зарегистрированная в городской управе в том же году, и упраздненная спустя семь месяцев «за смертью учредителя», а именно — Владимира Огнивцева.
Там же, в городском архиве, имя сельского фельдшера Огнивцева встречается еще раз, чтобы более нигде и никогда не упоминаться в официальных документах. К папке учредительных документов «Общества...» приложен картонный конверт, на котором черной тушью нацарапано: «Согласно завещанию д-ра Огнивцева В.Ю. сии его дневниковые записи сохраняются в архиве Управления, зане будут востребованы наукой». Однако конверт пуст.
Но — кроме документов — существует еще сюжет, вокруг которого выстроилось анонимно изданное в Париже произведение какого-то безвестного эмигрантского романиста. Сведений о нем на берегах Сены, да и на каких бы то ни было других берегах, теперь тоже, наверное, не сыщешь. Пережила без малого век только маленькая книжка с многословно-претенциозным названием.

Действие романа происходит в Екатеринбурге, в начале столетия. Фамилия главного героя — Огнивцев, он врач, приехавший в город откуда-то из глубинки. Это человек, у которого два сердца, и когда одно болит или пылает, другое остается холодным. В конце концов он погибает из-за «сердечной неритмичности», как выражается автор сего шедевра. Если это вымысел, то он не слишком удачен.
Сопоставляя книгу и медицинский справочник, можно, однако, сделать некоторые неожиданные выводы. Прежде всего: беллетрист был знаком с содержанием «Справочника по хирургии». В книге подробно описывается та же картинка, только тут Огнивцев показывает ее (увы!) любимой (а может быть, и не слишком любимой) девушке, объясняя несообразности своего поведения.
— Милая, пойми, я не бессердечен — напротив, напротив! — говорит главный персонаж.
Впрочем, двойственность человеческой натуры доктора в романе только тем и исчерпывается. То он безумно любит героиню, то его передергивает от самой мысли о ней. Надо думать, во время очередного «передергивания» и наступает смерть Огнивцева — по причинам, упомянутым выше.

А вот роман — отнюдь не шедевр изящной словесности — как раз оставляет какое-то двойственное впечатление. Удивляет поразительно яркое описание самочувствия человека с двумя сердцами — из «Дневника Огнивцева», которым обильно переложено повествование. И невольно закрадывается подозрение, что дневники эти подлинные.
Вот несколько записей.

Я засыпаю. Я знаю, что сейчас засну. Но, когда почти погружаюсь в сон, одно из сердец начинает жить жизнью сна — спешить, напрягаться, замирать, а другое работает ровно и мерно. Мне не нужен стетоскоп, чтобы это слышать: я погружаюсь в ритм быстрого и медленного сна, тело вздрагивает, и эти ритмы, доносящиеся сквозь сон, будто сплетаются в какую-то безумную музыку, вроде африканских тамтамов, которых, впрочем, я никогда не слышал, — но наверняка они должны звучать именно так! Подобное происходит вовсе не каждой ночью, но иногда это случается и в часы бодрствования — когда есть время остаться неподвижным и прислушаться к себе.
Не знаю, что там говорят о двойственности человека. Только об этом ныне европейцы и говорят — так рассказывал доктор Н. нынче за ужином. Ах, конечно, конечно — этого нам, провинциалам, не понять. У нас совсем другие проблемы.
Было глупо объяснять ему, что он говорит, может быть, с этаким символом двойственности. Тем более что он по части психиатрии, и дорога в желтый дом была бы тут вероятнее дороги на кафедру. Мне, пожалуй, не нужно ни то, ни другое.
А что мне нужно? Зачем я вообще сюда приехал, бросил практику, сижу у тетки на хлебах да праздно шатаюсь по этому грязному городу? Вот вам вопрос, господин Н.! Если ответ на него, как говорится, подсказывает сердце — то какое?
Смешно и грустно. Выжить ребенком, бояться самого себя в юношеские годы, окончить медицинское училище, дабы понять, как такое может быть, — и всё только для того, чтобы объявиться этаким феноменом, уродцем на медицинской ярмарке?
Если Бог дал мне два сердца (если Бог, конечно) и здравый рассудок, чтобы об этом знать и это понять, — есть же цель? Хотя вообще (и вотще — sic!) человеку дан рассудок, достаточный вроде бы, чтобы понять самого себя. И что?
На картинке, которую я нарисовал, сперва у человека было одно сердце. Я пририсовал второе. Но что изменилось? Ничего. Я взял карандаш и закрасил рисунок по всем правилам.
Красная, артериальная кровь проходит сквозь легкие и разносится по организму. Синяя, венозная, лишенная кислорода, возвращается из неведомого пути. Что-то остается в человеке. Вся двойственность только в том и состоит — между входящим и исходящим.
Например, любовь к пище, нелюбовь к фекалиям. Но это мнимая двойственность, это цельность жизни. Если бы одному из моих сердец заблагорассудилось перекачивать только венозную кровь, а другому только артериальную — меня бы не было на свете. Откуда в них такое согласие?
Человек счастлив потому, что не ощущает себя существом из крови и плоти. Мне же два сердца ежесекундно, всю жизнь, с тех пор как я это понял, напоминали о смертности, о несовершенстве.
Мне стоило долгих трудов доказать себе, что это на самом деле и есть высшее совершенство. Тогда я обрел способность быть счастливым — способность, которой наделены все остальные люди от рождения. И, может быть, я ею воспользуюсь.

Дневники Огнивцева представлены в книге лишь небольшими фрагментами. Трудно сказать, реальные ли это заметки или просто наиболее удавшаяся сочинителю часть романа.
В конце концов, всё это только домыслы, попытка вырвать из забвения имя одного человека — может быть, даже за счет другого.