мнение

Сергей БАЙМУХАМЕТОВ

Кто погубил прежнюю Россию?

Забытая революция

Действительно — забытая.
Причем она ведь у нас — чуть ли не единственная. Строго говоря, 25 октября 1917 года — переворот. А революция была в феврале. И ее — забыли? Если судить по прессе — то да. В прошлом году, например, 85 лет было со дня... Довольно круглая дата, хороший информационный повод. Однако пресса и внимающие ей широкие массы прошли мимо этой даты, как матрос Железняк мимо Одессы. Ничего не было. Или — почти...
Не доверяю памяти своей, просматриваю телевизионную программу из начала марта. Слов «К 85-й годовщине Февральской революции» там нет. Быть может, и шел о ней разговор 7 марта в программе «Свобода слова» на НТВ? Может, на канале «Культура» 8 марта и зашифрован фильм о той революции под словами «Док. фильм» в 16.45? А больше нечего даже и подозревать.
Листаю газеты. «Известия», «Независимая», «МК», «Правда», «Советская Россия» — полное молчание. В «Общей газете» есть заметка «Октябрь начинался в феврале», но поскольку под ней стоит моя подпсь, то и не знаю теперь, считать ли ее... Может, газеты постеснялись вскользь, мимоходом, на малых площадях говорить о таком глобальном событии?
Перехожу к толстым литературным журналам за февраль-март. Вот где можно писать и печатать не спеша, обстоятельно анализировать, осмыслять. Как всегда было. Просматриваю «Дружбу народов», «Звезду», «Знамя», «Неву», Новый мир», «Октябрь»...
Ни строчки. Ни в одном журнале.
Не верю глазам своим.
А с другой стороны, что уж не верить-то. Это как раз по-нашему. Прокричали на первых порах, первые пласты сняли, да и потеряли интерес. Ни в чем еще толком не разобрались, не осмыслили, уроков не извлекли, но уже забыли. Проехали... Даже «к дате» не посчитали нужным отметиться.

Нация самоубийц?

Конвоирование переодетых городовых. Петроград. Февраль 1917 г.

Что занесло русский народ в революцию?
Сейчас считается, что особых предпосылок-то и не было. И даже наоборот: экономика страны шла на подъем. Конечно, жизнь рабочих в тогдашней заводской слободке — далеко не мед и не сахар. Но всё же и не тот беспросветный мрак, какой обычно рисовали коммунистические историографы.
Даже в любимом советскими идеологами романе Горького «Мать», если читать его внимательно, жизнь эта выглядит несколько иначе, чем в учебниках (советские люди такие детали почему-то пропускали мимо глаз и мимо сознания):
«Павел сделал всё, что надо молодому парню: купил гармонику, рубашку с накрахмаленной грудью, яркий галстук, галоши, трость и стал такой же, как все подростки его лет».
Учтите, что было ему пятнадцать-шестнадцать лет, отец умер, мать не работала. А жили они так:
«Треть дома занимала кухня и, отгороженная от нее тонкой переборкой, маленькая комнатка, в которой спала мать. Остальные две трети — квадратная комната с двумя окнами; в одном углу ее — кровать Павла, в переднем — стол и две лавки. Несколько стульев, комод для белья, на нем маленькое зеркало, сундук с платьем, часы на стене и две иконы в углу — вот и всё».
Две комнаты на двоих! Смею вас уверить, что советские люди в тех же рабочих слободках жили немногим лучше. А часто — хуже, потому как в таких домиках теснились не два-три человека, а две-три семьи: бабушка с дедушкой, отец с матерью, старший брат с женой... В очередях же на заветную квартиру со всеми удобствами стояли по двадцать лет.
В советских учебниках по истории писали, что поводом для февральских выступлений рабочих Петрограда стали перебои с поставками и повышение цен на хлеб и масло. Но почему-то мало кто задумывался: а это что, основание для бунта?! Ведь наша (твоя!) страна вот уже третий год воюет с чужеземцами, можно и потерпеть.
Однако грянул революционный гром! Рабочие вышли на улицы Петрограда, солдаты бросили позиции и открыли фронт немцам. Так свершилась Февральская революция 1917 года.
А теперь представим себе 1942 год, блокаду Ленинграда. Суточную пайку хлеба срезают еще на пятьдесят граммов. В ответ рабочие останавливают станки и выходят на улицы с плакатами «Долой советскую власть!», «Долой Сталина и Жданова!» Войска Ленинградского и Волховского фронтов оставляют окопы и присоединяются к демонстрантам. Гитлеровские солдаты беспрепятственно, играя на губных гармошках, входят в оставленные города и села...
Можно ли представить себе такое в самом больном воображении или в самом страшном сне? А в Петрограде в феврале 1917 года так и произошло.
Что случилось? Как это назвать? Как это определить? Массовое помрачение разума?.. Всеобщий морок? Господь в единый год и час лишил разума стомиллионный народ?
А может, русские люди — просто неприкрытые, тяжкие самоубийцы самих себя и своей страны? Без различия классов и сословий? Может, характер такой, русский?

Жажда справедливости

Болтовня о русском характере, то удалом и бесшабашном до дури и одури, то тихом и святом до юродства — в основном вроде бы достояние улиц, пивнушек и прочих мест, где народ чешет языки для услады души.
На самом же деле в цивилизованных странах этим самым национальным характером, а точнее — национальным поведением — занимается самая серьезная наука.
И у нас тоже. Но почему-то тайно, в рамках тайных служб, короче говоря — ФСБ. И только сейчас появились первые открытые исследования, первые книги редких, можно сказать, единичных специалистов.
«Особенности национального поведения» — так называется книга экономиста Михаила Алексеева и философа Константина Крылова. Их предыдущие книги — «Поведение» и «Поведение — наука об основах нового мировоззрения». Ни много ни мало — «об основах нового мировоззрения».
«Поведение — это вообще всё то, что мы делаем или не делаем, и то, как мы оцениваем наши и чужие поступки с этической точки зрения», — пишут Алексеев и Крылов.
И в таком случае: чем русский отличается от немца, американца, француза, китайца? Почему русский на те или иные обстоятельства жизни или вызовы времени реагирует так, а не иначе?
Хотя бы обозначить, определить особенности, нарисовать более или менее объективный портрет — уже великое дело. Но вполне естественно, что авторы не только определяют, но и пытаются объяснить.
Алексеев и Крылов, говоря об этической доминанте в характере русского человека, делают упор на слове и понятии справедливость.
Представьте себе, пишут они, что в любой из нынешних стран выходит кандидат в президенты и объявляет программу: свободы не будет, всех богатых разорим и расстреляем! Ничего себе программа, да? И представьте себе, что народ с ревом и матом идет за таким политиком.
Но ведь всё это случилось с нами в семнадцатом году. Большевики никого не обманывали и ничего не обещали. Ни хлеба с маслом, ни свободы. Вместо нее — диктатура пролетариата. И вовсе не пролетарская, а крестьянская Россия с этим согласилась. Казалось бы, на хрен крестьянам-то идти под диктатуру какого-то пролетариата? Однако ж пошли.
Почему? Может, большевики задели за самую чувствительную струну в характере русского человека — жажду справедливости? Даже те, кто сопротивлялся большевикам, сопротивлялись недостаточно активно, потому как чувствовали за ними некую справедливость, а за собой — некую неправедность...
Наверно, это означает, что тогдашняя жизнь опорочила себя в глазах всех: крестьян, рабочих, дворян, разночинцев. Было общее ощущение, что всё — несправедливо и неправедно, что дальше так жить нельзя...
Стоп! Я ведь сейчас произнес слова из нашей современной истории, из времен перестройки и гласности: дальше так жить нельзя!
Да, то же самое повторилось и через семьдесят лет. И не надо лукавить, обвинять диссидентов, Горбачева и демократов: мол, сбили с панталыку. Вспомните: каждая бабка и каждый студент в восьмидесятые годы думали и говорили об одном: дальше так жить нельзя! Вспомните, как поддерживали Ельцина.
И только когда они с Шушкевичем и Кравчуком отменили нашу родину — Советский Союз, только тогда страшный холодок отрезвления пробежал по нашим спинам. Это было первое прозрение. Как всегда — позднее...
Вспомним, какие страсти кипели по поводу привилегий номенклатуры! Что мы понимали под ними? Пятикомнатную квартиру первого секретаря обкома и четырехкомнатную — рядового секретаря! Смешно сейчас это писать и читать, да? Сейчас воздвигаются дворцы и официально декларируются миллиардные (в долларах) состояния — и мы молчим.
А может быть — это молчание до поры да до времени? Если слово и понятие справедливость — одно из ключевых и определяющих в характере и в поведении русского человека, то чего нам ждать от будущего? Забудется ли эта самая приватизация, простится ли обогащение одних миллиардами долларов и разорение других до нищеты? Или когда-нибудь всколыхнется, вскипит? А ведь может закончиться, не приведи, Господь, снова русским бунтом, кровавым и беспощадным...

Камень с горы

Голова. П.Филонов.

Трудно с абсолютной убедительностью доказать, где в исторических событиях цепь случайностей, а где железная поступь закономерностей. Чаще всего, наверное, происходит роковое совпадение настроений, чувств, событий и случайностей.
Но с уверенностью можно сказать, что революция 1917-го невозможна была без Первой мировой войны.
Другое дело, что сама мировая война не очень понятна и объяснима. Императрица Аликс (Александра Федоровна), чистокровная немка, и император Ники (государь император Николай Александрович), на 95 процентов немец, — обиделись за сербов, братьев-славян? Да так, что пошли войной на кузена Вилли (кайзера Вильгельма)? Причем родство и взаимные симпатии Ники и Вилли были ведь не формальными, а самыми что ни на есть настоящими, человеческими.
Современник отмечал в записках, как Николай, тогда еще молодой цесаревич, после одного из парадных приемов провожал Вильгельма, подавал ему шинель. В этом радостном услужении, пишет современник, совместилось и выразилось всё: и свойственное юношам уважение и любовь к старшему брату, и просто уважение к старшему, и особое восторженное служение коронованной особе, помазаннику Божьему... Вот какие были отношения.
Или они, царь и кайзер, были уже бессильны перед волной народного чувства, всеобщего остервенения стран и народов, слепо и яростно жаждущих крови?
Но истоки и причины Первой мировой — отдельный разговор. Я же полагаю, что без Первой мировой войны невозможны были революции и гражданская война. Мыслимо ли было миллионы мужиков в громадной стране, без дорог, без связи, оторвать от дома и земли какой-то, извините, революционной агитацией. Нет и нет.
Самое большое доказательство тому — железная дорога. Железнодорожник — рабочий. Но в то же время он — крестьянин. На всем пути российских железных дорог у каждой семьи железнодорожника — в так называемых пристанционных рабочих поселках — был свой двор и участок с хозяйством: обязательный огород, корова и свинья с хряком в сарае. В гражданскую войну всё разрушилось и остановилось, а железная дорога худо-бедно действовала. Потому как мужики остались при своих хозяйствах и одновременно — при своей работе. Их и в армию не брали.
Профсоюз железнодорожников — Викжель — был тогда очень влиятельной силой. О нем даже далекая от политики Зинаида Гиппиус (цитирую по памяти):

...Нам не уйти,
Когда развел руками черными
Викжель пути.

А всех остальных — сорвали с места. Прежде всего крестьян. Царь-батюшка сорвал своей мобилизацией — на войну. Можно сказать, что всей мощью государственной власти подняли народ и вооружили его для революции и гражданской войны.
Наш тренер по волейболу нас учил: когда команда противника атакует, когда их нападающий взвивается над сеткой и заносит руку для удара, начинайте двигаться. Всё равно, в какую сторону: вперед, назад, вбок... Потому что из состояния движения вы легче и быстрее среагируете на удар, нежели из состояния покоя.
Никакие социалисты не вывели бы и не сдвинули крестьянскую Россию из состояния покоя при своем хозяйстве. Это сделало само государство. Миллионы людей оказались оторванными от дома, от привычного и сдерживающего круга обязанностей. Да еще эти миллионы получили оружие. Да еще в полной мере получили слухи о предательстве, о распутинщине, о загулах высшего света в ресторанах, в то время как они три года гниют в окопах...
Миллионы вооруженных людей самой властью были приведены в движение. А повернуть их в ту или иную сторону уже не составляло труда. Как покатить камень с горы. Пролетариям нечего терять...
И солдаты, бывшие крестьяне, как раз и оказались самыми что ни на есть пролетарскими пролетариями, даже бульшими пролетариями, чем рабочие. Кстати, пролетарий в первоначальном значении слова — даже не рабочий. Пролетарий — деклассированный элемент, маргинал. Буквально — не имеющий ничего, кроме потомства. То есть человек, оторванный от корней, своего происхождения, исконного круга обязанностей.
Первая мировая война превратила в маргиналов миллионы рабочих и крестьян. Они никто, не рабочие и не крестьяне, а невиданное сообщество людей тогдашней России — революционные солдаты и матросы. Они, маргиналы — движущая сила всех бунтов и революций.
С XVI в. на Руси их называли гулящими людьми (есть такой роман у Алексея Чапыгина). Кстати, еще задолго до революций эту готовность маргиналов к революции отмечал Чернышевский в хрестоматийной статье «Русский человек на рандеву». Задаваясь вопросом, почему Тургенев героем-революционером сделал не русского человека, а болгарина по происхождению, Чернышевский приходит к выводу, что болгарина, иностранца, здесь ничто не связывает. Он более свободен, или, по-другому говоря, разнуздан.
Опора на гулящих людей, или маргиналов, сохранилась до сих пор и в практике, и в теории. Еще в шестидесятые годы прошлого века кумир тогдашней радикальной молодежи философ-революционер Герберт Маркузе писал, что в современной Америке подлинно революционной силой могут быть только негры и студенты, то есть люди, еще не вовлеченные в капиталистическое производство. То есть люди, не связанные ничем...

Взорвалось прошлое

Одна из первых открыток новой России. Похороны жандармов и офицеров, убитых в первые дни Февральской революции. Петроград, Марсово поле. 1917 г.

Можно ли ставить в заслугу дворянству все те культурные достижения, которые называются золотым и серебряным веком страны? Не знаю. Наверное, правящему классу создавать культуру так же свойственно и естественно, как и дышать, без усилий. Тут вроде бы и нет особой заслуги.
Но зато там, где понадобились усилия, быть может, даже нравственный и политический подвиг, российское дворянство оказалось не на высоте. Я полагаю, что монархическую Россию привели к краху именно дворяне. Ответственность за революцию лежит на них. Как на правящем классе.
Россия — единственная страна в мире, где официальное рабство существовало четыреста лет, вплоть до второй половины XIX века!
А рабство, на мой взгляд, и привело монархическую Россию к страшному революционному взрыву.
Вдумайтесь, в Лондоне в 1860 году уже метро строили. А мы деревни в карты проигрывали, мы человеческих детей на борзых щенков обменивали. При этом изображали просвещенность, одной рукой пытались писать исторические трактаты, а другой рукой заливали расплавленный свинец в глотки крепостных мужиков.
И если к 1917 году жизнь в Россия налаживалась, страна богатела, то, значит, не из-за прямого, сегодняшнего гнета разразилась революция. Значит, взорвалось прошлое, взорвалась накопленная за века рабства жгучая ненависть. Смешно считать, что русский мужик в 1917 году царскую власть на штыки поднял, потому что проникся идеями Маркса—Энгельса—Ленина. Нет, мужик нутром почуял, что пришла наконец сладкая возможность отомстить за века унижений. И люто отомстил! В том числе и самому себе. Но это уже другой разговор...
А ведь дворяне Пушкина читали! Что народ наш добрый, кошку из горящего дома вытащит, рискуя собой. И в то же время помещика в этом же доме сжигает, зло смеясь.
Читали... Но такое ощущение, что никто ничего не понимал. Не когда-нибудь в темные времена, а уже в XX веке, в 1907 году, последний император России писал о себе: «Хозяин земли Русской».
В XX веке человечество получило всё, чем оно сегодня живет. Атомную энергию, телевидение, электронику, компьютеры. Но в этом же веке у нас в России один человек говорил о себе: «Хозяин земли Русской». И не в шутку и полушутку, а в официальном документе, при переписи населения он так написал в графе «род занятий»...
Да, как будто никто ничего не понимал... Хотя атмосфера тогдашней России была буквально наэлектризована предчувствием катастрофы. Это особенно остро ощущали маргиналы. В современном языке это слово приобрело негативное значение: бомж, люмпен, асоциальный элемент... В широком же смысле оно обозначает нечто, выходящее за край поля.
Любой человек, вышедший за край своего поля — этнического, сословного, профессионального и т.д., — уже маргинал. И в этом смысле самые большие маргиналы, наверное, — поэты. Не дворяне, не разночинцы, не рабочие и не фабриканты, не военные служащие и не гражданские служащие, и даже не простые смертные, а — поэты...
Они, поэты-маргиналы с особой чувствительностью воспринимали состояние миллионных маргинальных масс, то, что Блок потом назвал «музыкой революции». Он же, Александр Блок, задолго до событий предупреждал всех в поэме, пророчески названной «Возмездие».
Вслед за ним Маяковский с точностью до года указывал:

В терновом венце революций
грядет Шестнадцатый год...

Велимир Хлебников в публичных выступлениях писал на листах: «Некто 1916»...
Увы. Никто из тех, кто обязан был, не слушали и не понимали. Царь день за днем отмечал в своих дневниках, как он хорошо поел и погулял... Власть имущие люди, правящие классы не думали или старались не думать, уверенные, что в крайнем случае придут казаки, разгонят и перепорют нагайками взбунтовавшееся быдло, как это было в 1905 году.
Вот почему в 1861 году было уже поздно отменять крепостное состояние. Хотя в стране победила промышленная революция. Хотя уже дарованы были политические свободы. Хотя Столыпин выводил мужиков на отруба, на вольное хозяйствование. Хотя внуки крепостных стали разночинцами.
Вот они-то и не могли простить власти рабства своих дедов. Они-то, образованные, и звали Русь к топору. Котел перегрелся. Чаша ненависти переполнилась.
И страна неумолимо шла к семнадцатому году.
И когда пришла, содрогнулась от самой себя, от облика своего. Вспомним «Окаянные дни» Бунина.
Когда впервые в Советском Союзе в 1990 г. на волне гласности вышла эта книга, моя реакция была... непростой. Как бы я ни отрицал коммунистическую идею, как бы критически ни относился к событиям 1917 года в России, но мне после прочтения книги стало как-то... тяжко. Так про народ не писал еще ни один враг революции. Сколько там ужаса пополам с брезгливостью, физического отвращения и тяжкой ненависти ко всем этим солдатам, матросам, «этим зверям», «этим каторжным гориллам», мужикам, хамам, которые вдруг стали хозяевами жизни и смерти, ко всему революционному быдлу:
«Закрою глаза и вижу как живого: ленты сзади матросской бескозырки, штаны с огромными раструбами, на ногах бальные туфельки от Вейса, зубы крепко сжаты, играет желваками челюстей... Во век теперь не забуду, в могиле буду переворачиваться!»
А вот еще отрывок:
«Сколько лиц ... с разительно асимметрическими чертами среди этих красноармейцев и вообще среди русского простонародья — сколько их, этих атавистических особей... И как раз именно из них, из этих самых русичей, издревле славных своей антисоциальностью, давших столько “удалых разбойничков”, столько бродяг, бегунов, а потом хитровцев, босяков, как раз из них и вербовали мы красу, гордость и надежду русской социальной революции. Чего ж дивиться результатам?..»
Далее Иван Алексеевич пишет, что есть преступники случайные, а есть прирожденные, у которых «коренная черта — жажда разрушения, антисоциальность».
«В мирное время мы забываем, что мир кишит этими выродками, в мирное время они сидят по тюрьмам, по желтым домам. Но вот наступает время, когда “державный народ” восторжествовал. Двери тюрем и желтых домов раскрываются, архивы сыскных отделений жгутся — начинается вакханалия».
И задумывается Иван Алексеевич, откуда они взялись, и не находит ответа. Кроме всё того же — прирожденные преступники, из той самой породы прирожденных, откуда вышел и их народный герой Стенька Разин.
И на протяжении всей книги ни разу не задумывается Иван Алексеевич Бунин над своей ролью, над ролью своих предков в этой кровавой российской вакханалии. А ведь взялись эти прирожденные преступники, Иван Алексеевич, из крепостных деревень ваших дедов и прадедов.
Из рабства. И страшно, и надолго перекурочили всю судьбу России потому, что иначе не могли. Потому, что раб — не человек.
Когда человек становится рабом, то всё человеческое опадает с него сверху, как шелуха, а изнутри, из души, выжигается дотла.
Раб ведь быдло, то есть скотина. Можно всё, ничего не страшно и ничего не стыдно. То есть вообще нет ничего. Никаких устоев. Говоря нынешним языком уголовников — полный беспредел.
И так росли и воспитывались дети, и внуки, и правнуки, и праправнуки... Четыреста лет рабства. Почти двадцать поколений, родившихся и выросших в ярме, не знающих в своем воспитании ничего, кроме подлой науки холопского выживания.
Так если бы только четыреста лет! А предыдущие шестьсот лет — они что, при Декларации прав человека проходили? По «Русской правде» Ярослава Мудрого несколько гривен как наказание за убийство смерда — это свобода? Конечно, свобода. Свобода убивать мужиков практически безнаказанно.
Так чего ж мы ждали тогда от своего народа, Иван Алексеевич!? Вы же сами и пишете:
«В том-то и сатанинская сила их, что они сумели перешагнуть все пределы, все границы дозволенного, сделать всякое изумление, всякий возмущенный крик наивным, дурацким».
Так их и не было, пределов. В веках, в предках.

Деградация

Парад военных училищ в дни Февральской революции. Март 1917 г.

Быть может, начинать надо было в 1825 году. Вместе с Рылеевым, Пестелем и их товарищами.
Эти юноши, победив Наполеона, пройдя с оружием в руках через всю Европу, вдруг увидели, как там живут простые крестьяне. И сердца их преисполнились стыдом и болью за свое, родное. И они вышли на Сенатскую площадь.
Да, путь был выбран кровавый. Но в ту эпоху общество не знало, не выработало еще других форм протеста. Не было их. Но почему другие дворяне, собравшись и по одиночке, не обратились к царю, не сказали ему, что декабристы выступали не против царя, а против рабства? Не убедили. Наконец, не поставили его перед общественным мнением.
И они, дворяне, с этими гнусными правами не хотели расставаться ни за что!
Вот почему молчали тогда дворяне. Но невозможно быть свободным среди рабов. Рабство развращает и рабов, и рабовладельцев. Нация деградирует. Страна разрушается с двух сторон сразу. Что сделал народ, мы знаем. Но ведь и господа интеллигенты были резко настроены против власти. Они что, не понимали, как опасно раскачивать лодку во время войны? Да что там говорить, когда в первые же дни Февральской революции не кто иной, как один из великих князей рода Романовых нацепил на себя красный бант и вышел на улицы Петрограда! Это что, не деградация?
Стисну зубы, попробую понять и объяснить поведение великого князя и разночинской интеллигенции. Объяснить безответственностью. Когда на твоих плечах нет прямой ответственности за редакцию, коллектив, предприятие, организацию, государство, страну, народ, то мысли парят с легкостью необыкновенной. Это такой синдром подросткового сознания. Разрушительный синдром.
Но вот группа людей, которые обязаны были — и не могли не осознавать в ту пору тягчайшей ответственности, которая лежала на их плечах. Это — генералы, командующие фронтами.
Уж они-то, военные люди, понимали, не могли не понимать, что во время войны, во время боевых действий, императора и главнокомандующего не свергают!
Коней на переправе не меняют. Они, командующие фронтами, должны были бы пресечь на корню любую, самую слабую попытку к этому.
Что же сделали командующие фронтами?
Они все как один (исключая Н.Н.Юденича, командовавшего тогда далеким от основных событий Кавказским фронтом) прислали государю императору телеграммы с требованием отречения от престола!
Что это как не деградация?
И потому мне грустно, когда нынче сплошь и рядом говорят о возрождении дворянства, сплошь и рядом находятся потомки — и так далее. (Для отведения упрека в классовых антипатиях сообщу: по отцовской линии я в восемнадцатом поколении прямой потомок древнего рода Каракесек, а мой пращур по материнской линии упоминается в Никоновской летописи.)
Я не знаю, можно ли второй раз вступить в одну и ту же реку. Не смешны ли все эти потуги, не раздражают ли они людей.
Но грустнее всего то, что, говоря о возрождении лучших традиций ушедшего дворянства, никто из нынешних потомков ни разу не заговорил о чудовищной вине дворянства перед страной и народом, никто не заговорил о покаянии. Как будто и вправду нам никакой урок не впрок.