 |
Вид Удинского острога. XVIII в. |
|
Вид Удинского острога. XVIII в. |
На всем протяжении русской истории
практиковалась принудительная отправка
государственной властью наших
соотечественников — да и иностранных граждан —
в отдаленные места для временного или
пожизненного там пребывания.
Целью ссылки было удалить вредных в политическом
отношении людей, а также наказать и исправить
преступников.
В русском праве XVI в. упоминается «выбытие из
земли вон». Это было выдворение из волости,
посада или села; такое наказание определялось за
ябедничество и за вторую татьбу.
К XVII столетию уже возникает относительно четкая
дифференциация наказаний ссылой.
Во-первых, ссылка в тюрьму; в основном для
религиозных преступников и опальных.
Во-вторых, ссылка в посад (в город); для лиц
непреступных.
В-третьих, ссылка в службу; имеются в виду
разжалованные и посланные в другую местность на
государственную службу.
В-четвертых, ссылка на пашню; ссылаемые в Сибирь
наделялись землей и ссудой.
Как уголовное наказание ссылка впервые
называется в указе 1582 г., определявшем за
некоторые преступления торговую казнь с
переводом в казаки — в окраинные города.
До Соборного уложения 1649 г. ссылка в основном
применялась в отношении опальных бояр и не
слишком опасных политических преступников.
На Белоозеро отправляли князя Воротынского, в
Малмыж — князя Черкасского. В 1563 г. «за шалости
и сношения с литовскими людьми» ссылают
полочан. В 1614 г. на Верхотурье ссылают
«изменников литовских людей».
По Уложению же ссылке подлежали все тати,
мошенники и разбойники после отбытия ими
тюремного заключения; затем корчемники и
табашники: первые после кнута, вторые — с
урезанными носами и рваными ноздрями; а также
подьячие, склонные к тому, «чтобы пошлинами
покорыствоваться», посадские тягловые люди,
которые во избежание уплаты налогов «учнут за
кого закладываться и называться чьими крестьяны
и людьми».
Вскоре после Уложения следует несколько указов,
по которым ссылка назначается как
самостоятельное наказание. Ей подлежат убийцы
«пьяным делом в драке, а не умышлением»; те, «кто у
себя медные деньги держать учнет»; «укрыватели
краденого; уличенные в краже с пожара».
Позже ссылкой наказывали лиц, виновных в
насильственном освобождении «оговорных людей»,
того, кто «с пьянства наскачет на лошади на чью
жену и лошадью ее стопчет и повалит и тем
обесчестит».
Указами 1679 и 1680 гг. было велено воров, по
прежним указам приговоренных к отсечению рук,
ног или двух перстов, ссылать в Сибирь,
упомянутой казни не чиня.
В 1681 г. ссылка назначается торговым людям, у
которых найдутся «воровские непрямые весы».
В числе других наказаний ссылка назначается
раскольникам и всем, кто «меж христианы
непристойными своими словами чинят соблазн и
мятеж», за прошение милостыни «притворным
лукавством», земским старостам и целовальникам
— за злоупотребления по сбору денег, за стрельбу
из ружей в городе Москве.
Известен случай коллективной политической
ссылки: в 1593 г. после убийства царевича Дмитрия
сослали всех жителей Углича в Сибирь. Там они
построили город Пелым, где и жили.
В 1650 г. в Сибирь было сослано множество
бунтовавших жителей Пскова. Позже — участники
бунта 1662 г., донских смут 1688 г., разинского
бунта.
В начале XVII в. в Сибирь изгнали немало
целовальников: «возмутил их разум диавол», и
стали они делать на монетном дворе из своей меди
деньги наравне с царскими.
До XVIII в. преступников ссылали целыми
семьями — с женой и детьми. Получалось, что
наказывались невинные люди.
Не все ссыльные вели себя примерно. Многие
«своими трудами питатися не хотят, только того
усматривают, что своровать, за промысел никакой
не принимаются, свои статки и заводы пропивают и
бегут в старину».
Ссыльные сколачивались в шайки грабить
инородцев и местных русских крестьян.
В записке илимского воеводы говорится:
«Прибежали в легких стругах из Енисейского уезда
ссыльных людей человек с пятьдесят и больше, все
с ружьем, и государевы запасы на Илиме-реке
поймали, крестьян грабили и поплыли вниз по
Тунгуске-реке».
Власти пытались одомашнить ссыльного,
предписывая «старым пашенным крестьянам дочерей
своих и племянниц выдавать замуж за ссыльных
холостых людей, дабы тем от побегу унять и
укрепить».
Но в Сибири женщин было мало, да и они
предпочитали выходить замуж за своих.
 |
Башни Братского острога |
Петр I ввел каторгу. Мысль о ней возникла в
1668 г. Слово каторга означает в греческом языке
гребное судно, галеру. В России же сначала
имелась в виду отдача на тяжелые принудительные
работы по строительству портов и крепостей.
Каторгу разделяли на вечную и временную. Вечная
назначалась вместо смертной казни и
сопровождалась кнутом и клеймением. Каторжные
работы и ссылка определялись за торговлю русской
обувью с дегтем, за несанкционированное ношение
русского платья и бороды, за один или два разбоя,
«если смертоубийства не учинили», за продажу
«нездорового какого харча и мертвечины».
Ссылки на поселение при Петре уже практически не
существовало.
Елизавета Петровна отменила смертную казнь,
взамен определив преступникам вечную каторгу.
Применялись также вечная ссылка, ссылка на
поселение, на житье. Последняя мера относилась к
привилегированным лицам.
Первыми местами ссылки в России стали
Архангельск, Устюг, Пустозерск, Симбирск, Уфа,
Сибирь.
Позднее стали ссылать и в Азов, Оренбург,
Таганрог.
В 1719 г. на Кавказ выселили раскольников.
Далее места ссылки прирастают Иртышом, Охотским
морем, Забайкальем.
Ссыльнопоселенцев в 1822 г. разделили на шесть
классов.
Первым классом обозначались поселенцы,
наказанные плетьми, которые должны были работать
на заводах вместе с каторжными год, получая за
это жалованье.
Второй класс — дорожные работники. Это были
ссыльные за незначительную вину. Через пять лет
хорошего поведения они могли быть приписаны к
государственным крестьянам.
В третий класс входили ремесленники, работавшие
в специальных ремесленных домах.
Ссыльные четвертого класса не знали никаких
ремесел, их разрешалось брать местным жителям в
услужение.
Пятый разряд — сельские рабочие.
Шестой разряд — неспособные ни к какой работе. Их
приписывали к волостям на вольное пропитание или
помещали в больницы и приюты.
По действующему в начале XIX в. праву местом
ссылки административной и на житье была Западная
Сибирь, а на поселение и в каторгу отправляли в
Восточную Сибирь. На практике каторжные отбывали
наказания и в центральных тюрьмах Сибири, и на
Сахалине.
Есть данные, что в XIX в. в Сибирь было
отправлено 864,5 тысячи человек.
 |
Обеденный привал
|
На Север стали ссылать рано. В 1560 г. при Иване
Грозном был «удален» в Соловецкий монастырь
влиятельный в Москве поп Сильвестр. Тогда-то,
наверное, и стала соловецкая сторона местом
ссылки.
Спустя сто лет в тех местах возникли новые
ссыльные поселения: Пустозерский и Кольский
остроги и Никольский Карельский монастырь — при
впадении Северной Двины в Белое море.
В XVI—XVII вв. туда высылали протопопа Аввакума,
боярина Артамона Матвеева, убитого потом
стрельцами в начале царствования Петра, князя
Василия Голицына, фаворита царевны Софьи. Ссылка
в то время воспринималась как нечто
исключительное.
Жалуясь на свою жизнь, товарищ Аввакума
священник Лазарь — пустозерский узник — пишет
царю Алексею Михайловичу: «Хлеба дают нам по
полутуру фунту на сутки да квасу нужное дают.
Ей-ей, и псом больше сего пометают, а соли не дают,
а одежишки нет же, ходим срамно и наго».
«Не постыдился бы я, — горевал Артамон Матвеев, —
свидетель мне Господь Бог, именем его ходить и
просить милостыню, да никто не подает и не может
подать ради нужды. Жители гладом тают и умирают.
Таем гладом, а хлеб привезли: мука, что отруби, и
той не продают».
Жалуется князь Голицын: «Мучаем живот свой и
скитаемся Христовым именем, всякою потребою
обнищали и последние рубашки с себя проели. И
помереть будет нам томною и голодною смертью».
В XVIII же веке ссылка стала чуть ли не массовой.
Люди самых разных сословий оказывались в диких
местах, оплакивая вчерашнюю жизнь: вельможа и
солдат, повар императрицы и монах...
На Севере в XVIII в. оказался князь Семен
Щербатов, которого велено было «по именному его
царского величества указу, бив кнутом, урезав
язык и вырвав ноздри, послать в Архангельскую
губернию в Пустоозеро».
Спустя год было разрешено приехать к нему жене
княгине Пелагее с тремя крепостными людьми. В чем
вина князя, мы не знаем.
Канцелярия тайных розыскных дел определила в
отдаленные северные края пожизненно князя Ефима
Мещерского — «за показанные от него противности
благочестию». Его предписывалось содержать
строго, чтобы не вел он никаких разговоров о вере.
После кончины Петра I в Соловки попал его любимец,
начальник Тайной канцелярии князь Петр Толстой,
подписавший некогда смертный приговор царевичу
Алексею. Вскоре Толстой умер.
Три года спустя ссылается сенатор князь Василий
Долгоруков, бывший среди верховников, хотевших
ограничить царскую власть. «Бумаг и чернил не
давать и писем никаких ни к кому писать ему не
велеть. А когда он потребует писать в дом свой о
присылке к себе для пропитания запасов и о прочих
домашних нуждах, а не о посторонних делах, тогда,
дав ему бумаги и чернил, велеть писать при
капитане и смотреть того, чтоб кроме тех домашних
нужд ни о чем не писал».
В 1730 г. на Север был сослан горский князь Адиль
Гирей — и с ним еще два князя и двенадцать слуг.
Вины мы их не знаем. Привезли Адиль Гирея в
ножных, а князей и слуг в ручных и ножных
кандалах. Содержали их в двух каменных палатах.
Я уже упоминал о поваре Екатерины I. В чем его
вина — неизвестно. Но вот именной указ:
«Отправлен отсюда из Санкт-Петербурга в
Архангелогородскую губернию под караулом повар
Холябна с женою и детьми, которых по привозе к
городу, приняв вам для содержания, под караулом
послать в Кольский острог; в бытность его там
давать на пропитание кормовых денег всем по
тридцать копеек на день. Анна».
Через девять лет другая императрица вспоминает о
Холябне:
«Указ нашей Архангелогородской канцелярии.
Всемилостивейше
указали мы бывшего при дворе матери нашей
блаженныя и вечнодостойныя памяти ее
императорского величества государыни Екатерины
Алексеевны кухенмейстер Холябна, который
обретается в Кольском остроге, из ссылки
освободить и, дав ему подводы и прогонные деньги,
отпустить в Санкт-Петербург. Елисавет».
Довольно часто в северную ссылку попадали лица,
имевшие духовный сан. Предполагалось, что вдали
от мира, среди суровой природы, они раскаются в
своих заблуждениях, очистятся.
Одним из первых таких ссыльных был
вице-президент Синода, новгородский архиепископ
и архимандрит Феодосий. Любопытны обвинения,
предъявляемые ему Тайной канцелярией: «Феодосий
велел ободрать и переплавить в слитки оклады с
многих икон в соборной и других церквах и
монастырях; забрал и перелил в слитки древнюю
серебряную посуду в церквах и монастырях;
отобрал и распродал колокола из многих церквей и
монастырей; вынул жемчуг и драгоценные камни из
старинных архиерейских митр и омофоров; выжигал
серебро из древних саккосов и митр; идучи из
Москвы в Санкт-Петербург, распилил образ
Николая-чудотворца в Никольском монастыре, что
на столпе; называл идолопоклонниками весь
русский народ за поклонение святым иконам; на
мосту у дворца, где не велено было пропускать по
утрам едущих, чтобы не препятствовать опочиванию
императрицы, яростно бранил часового и махал на
него тростью; в приемном покое во дворце
императрицы кричал на караульного капитана и
прочих за то, что не пустили его во внутренние
покои, и называл их шелудивыми овцами; когда же
объявили ему, что императрица не имеет времени
принять его, то сказал, что он в дом ее величества
никогда впредь не пойдет; когда в Синоде был
объявлен указ императрицы, чтобы все синодальные
члены были к служению в день четыредесятницы для
поминовения по усопшем императоре, то сказал,
“чего-де Церковь Божия дождалася, что мирская
власть повелевает духовной молиться, и хотя он
служить будет, только услышит ли Бог такую
молитву?”»
С Феодосия сняли архиерейский сан, и велено было
его расстричь.
Ростовский митрополит Арсений Мацеевич выступил
при Екатерине II против секуляризации духовных
имений и оказался в северной ссылке. Но и там он
не угомонился: утверждал, что престол должен
занять Иоанн Антонович, что у турок духовному
лицу лучше, нежели в России и т.д. Арсения лишили
сана, расстригли и велели впредь именоваться
Андреем Вралем. От него даже взяли такую
подписку:
«1767 году декабря 27 дни расстрига Андрей Враль сею
подпискою обязывается, что в чем он в
Архангелогородской губернской канцелярии был
спрашивай, также во всю ему жизнь никаких
непристойных разговоров и разглашении не чинить
под опасением за неисполнение тягчайшего
истязания. К сей подписке Андрей Враль
подписуюся».
В 1729 г. в Пустозерск был прислан бывший
иеромонах Симеон, родом грек — самозваный
архиерей, пойманный в Москве. Вина его «такой
важности имелась, что он по поимке в Москве в
святейшем Правительственном синоде из допросу и
из взятых у него писем явилось, будучи в Польше
назвался сам архиереем, ходил по архиерейскому в
мантии и в белом клобуке и отправлял в Могилеве и
Луцке и Вильне божественные литургии, посвящая
разных в диаконы, и благословил архимандрита и
игумена и сочинял многие лживограмоты и прочие
письма, в которых назывался разно, архиепископом
и митрополитом, князем и кавалером, и напоследки
будучи в Риме, учинил присягу о признании папы
наместником Христовым свыше святейших
патриархов по содержанию уставов по предании
западной Церкви.
И по решению в святейшем Правительствующем
синоде оной грек за таковые учиненные им весьма
важные святой восточной греческого исповедания
Церкви и правилом противности, и христианскому
истинному закону нарушение, и прочие
вымышленные, лживые и яко суще злодеям
приличествующие поступки, наказан обнажением
монашества и священства и потом в ссылку из
коллегии иностранных дел в Пустозерский острог
послан».
В конце XIX — начале XX в. ссыльные на Север
определялись на жительство в основном в уездные
города. Средством к существованию должно было
служить пособие, отпускаемое казной. Ссыльные к
физической работе способны обычно не были,
никакого ремесла не знали. Что было делать,
например, в Мезени или Пинеге столичным
мошенникам?
В холмогорское управление полиции был после
долгих просьб принят уголовный преступник
Владимиров. Через неделю он за бутылку водки
уничтожил судебное дело. Ссыльный Сазонов
обокрал казенный лесопильный завод. Несколько
ссыльных объединились в шайку и грабили по ночам
крестьян. Ссыльная еврейка Грашко открыла тайную
ссудную кассу. Ссыльный Зейберг избил
полицейского надзирателя Холмогор. Ссыльный
Фомин совершил ряд подлогов, подделав на
казенных бумагах подпись архангельского
полицмейстера. Ссыльный Абдурахманов
изнасиловал двенадцатилетнюю девочку. Горец
Сулейман-Оглы совершил несколько краж. В Кеми
ссыльные напали на полицейский участок.
Что касается политических ссыльных, то нелишне
будет привести строки из отчета архангельского
губернатора: «И из опыта прошлых лет, и из моих
личных наблюдений я пришел к убеждению, что
административная ссылка по политическим
причинам гораздо скорее может еще более
испортить и характер, и направление человека, чем
поставить его на истинный путь. Переход от
обеспеченной вполне жизни к скудному
существованию, от жизни в обществе к полнейшему
отсутствию такового, от более или менее
деятельной жизни к вынужденному бездействию
производит настолько губительное влияние, что
нередко стали попадаться между политическими
ссыльными случаи помешательства, попыток к
самоубийству и даже самоубийства.
Всё это является прямым результатом тех
ненормальных условий, в которые ставит развитую
в умственном отношении личность ссылка. Не было
еще случая, чтобы человек, заподозренный в
политической неблагонадежности, на основании
действительно веских данных и сосланный
административным порядком, вышел из нее
примиренным с правительством, отказавшимся от
своих заблуждений, полезным членом общества и
верным слугой престола.
Зато вообще нередко случается, что человек,
попавший в ссылку, вследствие недоразумения или
административной ошибки, уже здесь, на месте, под
влиянием частью личного озлобления, частью
вследствие столкновения с действительно
противоправительственными деятелями и сам
сделался неблагонадежным в политическом
отношении.
В человеке, зараженном антигосударственными
идеями, ссылка всей своей обстановкой способна
только усилить это заражение, обострить его, из
идейного сделать практическим, то есть крайне
опасным. Как бы ссылка ни была обставлена с
внешней стороны, она всегда вселяет в ссылаемого
непреодолимую идею об административном
произволе и уже одно это служит препятствием к
достижению какого бы то ни было исправления».
 |
Полицейская станция и
|
История сибирской ссылки начинается с
учрежденного в 1586 г. в Тобольске Разбойного
приказа, который занимался беглыми крестьянами,
бунтовщиками и «татями разными». Уложение
1649 г. определяло и места ссылки — реку Лену и
Якутск. В 1662 г. ссыльные в Сибири составляли
уже восемь тысяч из семидесяти тысяч всего
населения края.
Еще в конце XIX в. в Тобольске можно было видеть
колокол с отбитыми краями и полуотломанным
языком. Надпись на колоколе гласила: «Сей
колокол, в который били в набат при убиении
благоверного царевича Димитрия в 1593 г.,
прислан из города Углича в Сибирь в ссылку во
град Тобольск, в церковь Всемилостивого Спаса,
что на Торгу, а потом на Софийской колокольне был
часобитный».
После жителей Углича и боярина Василия Романова,
сосланного за намерение отравить царя Бориса, в
Сибирь был отправлен Богдан Бельский, которому
перед этим выщипали всю густую бороду по волоску.
Любимец Ивана Грозного Бельский после смерти
царя Федора был кандидатом на престол, по
отношению к Годунову вел себя вызывающе.
После смерти Бориса его вернули из ссылки.
Бельский приветствовал самозванца Лжедмитрия —
целуя икону, уверял московских жителей, что это
истинный царь. После, будучи вторым воеводой в
Казани, был растерзан толпой.
Лжедмитрий (Григорий Отрепьев), по некоторым
сведениям, отправил из Галича в Сибирь своего
дядю, очень сильно сомневавшегося, что его
племянник достоин престола.
При царе Михаиле был выслан в Сибирь казанский
воевода Никанор Шульгин, пытавшийся возмутить
войско. Бояр Салтыковых обвинили в измене,
которая заключалась в том, что, когда царь Михаил
возжелал жениться на Марье Хлоповой, она
заболела. И напрасно дядя Салтыков утверждал, что
племянница просто переела на радостях сладких
яств...
При Алексее Михайловиче сибирские остроги
приняли участников бунтов Степана Разина и
самозваного царевича Симеона Алексеевича из
Запорожья.
В 1671 г. за то, что писал хульные речи на
государя и хотел переметнуться к турецкому
султану, выслали малороссийского гетмана
Демьяна Многогрешного с тремя приспешниками.
Оказался в этих краях и малороссийский гетман
Иван Самойлович с сыном; им не давали чернил с
бумагой, не допускали к ним людей. Самойлович был
сослан по доносу украинских старшин и
полковников, обвинивших его в намерении создать
из Малороссии отдельное государство. Так он в
Тобольске и умер.
Стоит перечислить некоторых ссыльных, попавших в
Сибирь после всяких казачьих волнений. Это
запорожец Серко, полковники Конюховский,
Третьяк, Децен, Маляш, позже Семен Палей. Было еще
очень много сотников, войсковых писарей...
Запорожского атамана Максима Железняка били
кнутом и сослали вместе с его ста тридцатью
товарищами.
При Петре в Сибирь потянулись участники
стрелецких бунтов.
Богатая вдова, боярыня Федосья Морозова, увидела
смысл своей жизни в борьбе с греческими
новшествами за старую веру. Верным союзником ей в
этом стал протопоп Аввакум, поселившийся в доме
боярыни. Он неустанно обличал «блудни
еретические и ересь никонианскую».
Жажда страдания горела в боярыне. Она носила
власяницу, дом наполнился юродивыми, калеками.
Бывший тихвинский игумен, старовер Досифей,
постриг ее в монахини.
Наконец по велению царя Алексея Михайловича ей
был устроен допрос: «Како она крестится и како
молитву творит?»
Морозову и ее сестру, княгиню Евдокию Урусову,
посадили на цепь, а потом отправили: Морозову — в
Печерский, а Урусову — в Алексеевский монастырь.
Проезжая по Москве, Морозова поднялась в санях и
кричала: «За веру православную страдаю, не
отступайте от старины, креститесь двумя перстами
— и спасены будете!»
Увещевания патриарха не имели пользы. Тогда
решили прибегнуть к пыткам. Морозову привезли в
Москву.
Сначала на дыбу вздернули Урусову: хрустнули
кости, руки вывернулись из суставов. Морозова,
плача, крестила сестру.
Пришел ее черед. И на дыбе Морозова обличала
своих врагов, «лукавое их отступление». С
вывернутыми руками бросили ее на землю, «плаху
мерзлую на перси клали и устрашая к огню
приносили, хотя жечь».
Морозову с сестрой сослали в Боровск и бросили в
земляную тюрьму: сырую и холодную, полную крыс.
Прошли зима, весна, лето, и умерла княгиня
Урусова. Узнав об этом, в Москве решили еще раз
попробовать убедить Морозову отречься от своих
убеждений, для чего послали к ней инока.
«Уже четыре года ношу я эти железа и радуюсь, и не
перестаю лобызать эту цепь... Ныне ли, когда я
вкусила столько сладких подвигов, хотите меня
отлучить от доброго моего Господа», —
ответствовала боярыня.
Тихо сошла на нее смерть — похоронили Федосью
Морозову рядом с сестрой, покрыв рогожей.
В первой половине XVIII в. изменяется
социальный состав ссыльных. Теперь это участники
заговоров, бывшие фавориты: племянник гетмана
Мазепы Андрей Войнаровский, обер-прокурор сената
генерал-майор Григорий Скорняков-Писарев,
обер-церемониймейстер граф де Санти,
вице-президент Коммерцколлегии фон Фик, зять
Меншикова петербургский генерал-полицмейстер
граф Антон Девиер, вице-канцлер граф Головкин,
графиня Анна Бестужева-Рюмина — и прочие.
Андрей Войнаровский был любимцем и наследником
Мазепы, который послал его в Германию учиться
языкам и наукам. После смерти Мазепы
Войнаровский с помощью Карла XII избирается
гетманом Украины. Но он, унаследовав немалые
богатства, предпочитает жить в Вене и Гамбурге.
По требованию России он был схвачен и
препровожден в Петербург. Его сослали вместе с
семьей в Якутск, выдавая на прожитье солдатский
корм: кроме хлеба, 33 копейки деньгами, пять фунтов
крупы, два фунта соли в месяц. Войнаровского
встречали в 1736 г. члены этнографической
экспедиции, исследовавшие Якутский край, — «уже
одичавшего и почти забывшего иностранные языки и
светское обхождение».
Декабристы видели в Войнаровском героя и борца,
К.Рылеев даже написал историко-героическую поэму
«Войнаровский».
Прожив в ссылке двадцать три года, бывший
вельможа, любитель удовольствий и любимец дам,
умер в Якутске.
Генерал-майор Григорий Скорняков-Писарев был
начальником Морской академии, автором первого
пособия по механике, впоследствии
обер-прокурором Синода. После смерти Петра он
вместе с несколькими влиятельными вельможами
пытался воспрепятствовать браку будущего
императора Петра II с дочерью Меншикова.
Последний объявил их противниками указа о
престолонаследии.
Скорняков-Писарев был бит кнутом и отправлен на
реку Лену. Там он пробыл четыре года, а потом
власти, образовав Охотское правление, назначили
Скорнякова-Писарева его главным командиром. Но
он плохо исполнял свои обязанности, брал взятки,
пьянствовал и всё время ссорился с Берингом.
По приказу императрицы Анны Иоанновны
Скорнякова-Писарева арестовали, описали
имущество и держали в тюрьме до 1742 г., когда
новая императрица Елизавета Петровна освободила
его и восстановила в генеральском чине.
Графа де Санти привезли в Тобольск в кандалах с
препровождением Меншикова: «Понеже
обер-церемониймейстер граф Санти явился в тайном
деле весьма подозрителен, того ради его
императорское величество указал отправить его
из Москвы в Тобольск, а из Тобольска в дальнюю
сибирскую крепость под крепким караулом и
содержать там под крепким же караулом, дабы не
ушел».
В Усть-Вилюйске ссыльного стерегли восемь солдат
попеременно. Вот что докладывал начальник этого
караула якутскому воеводе: «А живем мы, он, Санти,
я и караульные солдаты, в самом пустынном крае, а
жилья и строения никакого там нет, кроме одной
холодной юрты, да и та ветхая, а находимся с ним,
Сантием, во бесконечной нужде, печки у нас нет и в
зимнее холодное время еле-еле остаемся живы; от
жестокого холода хлебов негде печь, а без
печеного хлеба претерпеваем великий голод, и
кормим мы Сантия и сами едим болтушку, разводим
муку на воде, отчего все солдаты больны и
содержать караул некем. А колодник Сантий весьма
дряхл и всегда в болезни находится, так что с
места не встает и ходить не может».
Елизавета Петровна освободила де Санти и даже
пожаловала деревнями.
Фон Фик был сослан в пору бироновщины «по делу о
призвании на престол курляндской герцогини Анны
Иоанновны». За одиннадцать лет он приспособился
к торговле, посылал в Якутск меха и оленьи шкуры,
завел знакомства среди якутов и тунгусов. После
освобождения фон Фик написал «Всеподданнейшее
предложение и известие, касающееся до якутов,
тунгусов и других в Северной Сибири ясашных
народов и особливо о великих отягощениях». Эта
записка — о тяжелом положении инородцев, в ней
также много разных этнографических сведений.
Португалец Антон Девиер сначала был денщиком у
Меншикова. Став петербургским
генерал-полицмейстером и женившись на сестре
Меншикова, он попал в самые высшие слои русского
общества. Но поскольку он его сообщники «тщились
отвратить» сватовство Петра к Анне Меншиковой,
суд приговорил Девиера и Петра Толстого, «яко
пущих в том преступников» к смертной казни. Казнь
заменили ссылкой, и Девиера, бив кнутом и лишив
всех чинов и деревень, сослали в Сибирь.
Когда проштрафился в должности командира
Охотско-Камчатского края Скорняков-Писарев,
Девиер заменил его. Елизавета Петровна
освободила Девиера, вернула португальцу
графский титул и должность петербургского
полицмейстера.
В 1742 г. сенат приговорил к смерти графа
Головкина, барона Менгдена, фельдмаршала Миниха,
кабинет-министра Остермана, действительного
статского советника Тимирязева и
обер-гофмаршала Левенвольда. Они обвинялись в
заговоре против Елизаветы Петровны.
Остермана назначено было колесовать, Миниха
четвертовать, остальным — отрубить головы.
Императрица заменила казнь ссылкой.
Головкин прожил на Колыме более двадцати лет. С
ним находилась жена, урожденная княжна
Ромодановская.
По дошедшим рассказам, Головкин постоянно был
под стражей, в праздники священник произносил
над ним анафему.
У Ледовитого океана пришлось поселиться барону
Менгдену. Он приехал с семьей и с двумя слугами.
Менгден попытался скрасить жизнь: занялся
торговлей, получая товары из Якутска; стал
разводить скот.
Сестра Головкина, графиня Анна Бестужева, тоже не
избегла печальной участи. Она была замешана в
заговоре, участники которого собирались в ее
доме. Заговорщиков осудили на смерть, в том числе
и Бестужеву — ее должны были колесовать.
Императрица Елизавета опять заменила казнь
ссылкой.
Бестужевой отрезали язык и сослали в Якутск на
вечное поселение. Живший там позже декабрист
А.Бестужев-Марлинский писал матери:
«Я брожу часто около города, но до сих пор не
нашел гробов Войнаровского и несчастной
родственницы нашей, Бестужевой, которая умерла
здесь. Есть еще старухи, которые ее помнят:
сказывают, что она была необыкновенной красоты,
но всегда ходила под покрывалом. Вам известно, я
думаю, что у ней отрезан был язык, отчего она
говорила невнятно и едва слышно. Она жила около
церкви Богоматери, весьма уединенно, ходила
ежедневно слушать службу Божию, много раздавала
бедным и вообще оставила по себе сожаление и
добрую память».
 |
Партия ссыльных,
|
В 1760 г. был объявлен указ «О приеме в Сибирь
на поселение от помещиков дворовых, синодальных,
монастырских, купеческих и государственных
крестьян с зачетом их за рекруты и о платеже из
казны за жен и детей обоего пола тех отправляемых
крестьян по нареченной в сем указе цене».
Большие необжитые пространства требовали людей,
«понеже в Сибирской губернии и Иркутской
провинции, в Нерчинском уезде состоят к
поселению и хлебопашеству весьма удобные места,
которых к заселению государственный интерес
требует, ради чего Правительствующий сенат
приказали...»
Этим указом помещикам дозволялось ссылать в
Сибирь дерзких крестьян: «буде кто из помещиков
людей своих, по предерзостному состоянию
заслуживающих наказание, отдавать пожелает в
каторжную работу, таковых принимать и
употреблять в тяжелую работу на такое время, на
сколько помещики их похотят».
За двадцать лет (1827—1846) за неповиновение
помещикам сослано было в Сибирь по суду 827 мужчин
и 203 женщины. В то же время по воле помещиков «за
дурное поведение» в те же края отправились 4197
мужчин и 2689 женщин.
В 1727 г. в Березовский острог, стоявший в
низовье Оби, прибыл некогда всесильный Александр
Данилович Меншиков. С ним приехали дети: сын
Александр и дочери Мария и Александра. Жена
умерла в пути.
Жил Меншиков в Березове свободно, получал на
содержание десять рублей ежедневно, что было
большой суммой. Возле острога он выстроил на свои
деньги церковь, сам тоже помогая с топором и
пилой. В этой церкви Меншиков исполнял
обязанности дьячка.
Сидя на берегу Сосьвы, он любил порассуждать с
местными крестьянами о божественном, о святых
мучениках. Крестьяне его почитали как великого
праведника. Прожив два года в Березове, Меншиков
умер в возрасте 56 лет.
Через 92 года по распоряжению тобольского
губернатора была вскрыта могила Меншикова. Гроб
лежал в слое вечной мерзлоты, и в нем
обнаружились почти сохранившиеся останки. После
этого местные жители объявили князя святым.
В Березов тайно приехал Федор Долгорукий и
обвенчался с Марией Меншиковой. Она, правда,
умерла вскоре родами.
Александр и Александра были возвращены в
столицу. Анна Иоанновна вернула им большую часть
отцовского имущества; Александр стал служить в
элитном гвардейском Преображенском полку, а
Александра, став фрейлиной, вышла замуж за
младшего брата герцога-регента —
генерал-аншефа Густава Бирона.
Меншиковых в Березове сменили князья
Долгоруковы. Им был отведен довольно большой
деревянный дом с кухней и баней. Долгоруковым
дозволялось выходить лишь в церковь. Давали им по
рублю в день кормовых денег.
Старый князь с женой через три года умерли,
остались четверо сыновей, три дочери да невеста
старшего сына.
Бирон Долгоруковых особенно ненавидел и
требовал подробных донесений об их поведении.
Когда княжна Елена на свой день ангела заказала
обедню, протопопа сослали за отслуженную им
требу в Илимский острог. Узнав, что Долгоруковы
высмеивают Анну и Бирона, их разъединили, а после
судили в Тобольске, приговорив к новой ссылке.
Князя Алексея сослали матросом на Камчатку,
Николая, бив кнутом и урезав язык, — в Охотск,
Александра — после кнута и урезания языка — тоже
на Камчатку, Ивана отвезли в Новгород и
колесовали. Девушек постригли в монахини,
определив им жить по разным монастырям.
Пострадали все более менее связанные с
Долгоруковыми: воевода, священнослужители,
служивые люди... В Березове даже появилась
пословица: «Кто у Долгоруковых съел блин, того в
Тобольск к ответу».
Елизавета, взойдя на престол, простила
Долгоруковых. Она освободила княжон от обета и
выдала их замуж. Братья, живя скитальческой
жизнью, даже и не ведали о помиловании. Через два
года на Камчатке о нем случайно узнал Алексей.
В 1742 г. в Березовский острог прислан бывший
канцлер Остерман — за то, что «к некоторым важным
делам, которые до целости государства касались,
употреблял чужих наций людей, через что
российским интересам последовал вред».
Тут же посыпались в Сибирь иностранцы: Бирон,
Миних, Левенвольде, Менгден.
Остерман жил с женой затворником, не выходя почти
из комнаты. Через три года после приезда он умер,
жене его дозволено было вернуться.
Бирон, сосланный при Анне Леопольдовне в Сибирь
Минихом, пробыл там всего пять недель. Жил он в
доме, построенном по чертежу Миниха. У него были
верховые лошади, много слуг. Сам воевода стоял
перед Бироном, сняв шапку.
Елизавета перевела Бирона в Ярославль.
Говорили, что где-то близ Казани на мосту
встретились две кареты: одна везла Бирона в
Россию, другая — Миниха в ссылку. Враги молча
раскланялись.
Фельдмаршалу Миниху пришлось поселиться в доме,
который он сам же проектировал для другого
ссыльного. Жил он с женой и пастором, вскопал и
засадил огород, зимой обучал грамоте детей. Миних
пробыл в Пелыме двадцать лет и при Петре III был
возвращен из ссылки.
Солдат Чернышев в Изюмском уезде называл себя
императором Петром Федоровичем, горячо убеждая в
этом крестьян и плача. Его приговорили было к
смертной казни, но потом, наказав кнутом, сослали
в Нерчинскую каторгу. Днем его выводили на общие
работы, а на ночь запирали в одиночку. На работах
Чернышев рассказывал, что он, являясь
императором, под видом солдата проверял полки в
Воронежской губернии, был по ошибке схвачен и
отправлен в Сибирь. Как ни странно, ему поверили
все каторжане и местные крестьяне. Последние
несли «царю-батюшке» деньги, баранину. Привели
лошадей для побега.
Чернышев бежал, но заблудился, и через две недели
его поймали. Велено было наказать самозванца
публично при заводских рабочих кнутом и навечно
сослать в Мангазею на тяжкие работы. Но Чернышев
умер по дороге.
Что касается Березовского острога, то его
последним узником стал прусский шпион
Гонтковский. В начале XIX в. тюрьма сгорела.
Всем нам знакома книга «Путешествие из
Петербурга в Москву». Екатерина II, разгневавшись
на нее, сослала в Илимский острог Александра
Радищева на десять лет, лишив орденов и
дворянства.
Губернатор встретил опального сочинителя весьма
радушно, поселил его в большом доме. Радищев
занимался различными науками, гончарным
ремеслом, делал местным обитателям прививки от
оспы.
В Сибири он написал «Рассуждение о человеке и
смертности его и о бессмертии души», «Письмо о
китайском торге», начал «Историю покорения
Сибири». Император Павел возвратил Радищева в
столицу.
Немало за историю сибирской ссылки побывало в
ней иноземцев. Сначала это были пленные шведы из
войска Карла XII. Их пригнали сюда в 1714 г. Жители
Тобольска не пускали их в дома, осыпали руганью.
Шведов стали определять на заводские работы.
В Тобольске жил даже личный секретарь Карла XII
Дитмар. Полковник Страленберг, после ссылки
воротясь в Швецию, написал большую
этнографическую книгу о Сибири.
Еще раньше, при Алексее Михайловиче сослан был в
Сибирь «латинский поп, родом хорват» Юрий
Крижанич. В Россию он приехал проповедовать идеи
панславизма.
За время жизни в Тобольске Крижанич, имея большую
библиотеку, создал книгу по русской истории.
Вообще человек это был несомненно одаренный. Он,
например, вывел причины нерасположенности
малороссиян к России — не одобряя, впрочем, такую
нелояльность. Суждения Крижанича всё же
показались Москве слишком вольными.
Первый ссыльный поляк, известный нам, — Никифор
Черниговский, попавший в Сибирь вскоре после
войны 1658 г. за Малороссию. Он был досмотрщиком
за соляными копями в Усть-Кутском остроге.
Приехавший с проверкой илимский воевода, как
говорится, положил глаз на хорошенькую польку,
жену Черниговского. Он, нимало не смущаясь,
забрал ее и поплыл к себе в Илимск. Черниговский с
товарищами напал на воеводу, убил его и слуг,
захватил всю рухлядь и отправился на Амур, где
построил деревянную крепость.
Он стал отсылать ясак в Нерчинск, а потом и в
Москву, вместе с повинной. Его помиловали. Отряд
Черниговского выстроил слободу и занялся
хлебопашеством.
Первую партию ссыльных поляков-конфедератов
сменила другая — из войска Костюшки, а после
Польского восстания 1830—1831 гг. приток
увеличился.
С весны 1863 г. стали прибывать новые партии
ссыльных, и к концу 1866 г. поляков в Сибири уже
было около восемнадцати тысяч.
В истории остались воспоминания о некоторых
незаурядных личностях. Это, во-первых, Альбина
Мигурска, приехавшая к своему жениху. Здесь она
родила двух детей, но они вскоре умерли. Муж
Альбины симулировал самоубийство, оставив на
берегу Урала одежду и прощальное письмо.
Женскому горю сочувствовали все уральские дамы,
всё начальство.
Мигурской было позволено вернуться в Польшу. Она
попросила разрешения вырыть своих детей, чтобы
увезти их кости на родину. В этот же гроб
спрятался муж. Но уже в Саратовской губернии
Мигурску заподозрили. Ее и мужа арестовали.
Прощаясь с детьми, они упали в костеле перед их
гробами и зарыдали.
Мигурску поляки объявили святой. Она умерла от
чахотки в Нерчинском заводе.
Можно многое рассказать о жизни и приключениях
польского графа Морица-Августа Беневского,
называемого каторжанами Август-Поляк. Но это
тема скорее для отдельного повествования.
Авантюрист был чрезвычайный.
 |
Партия ссыльных
|
Декабрьские события 1825 г. известны всем в
России. Пятеро декабристов были повешены,
остальных приговоренных к смертной казни
помиловали и многих отправили в каторжные
работы.
В августе 1826 г. Сибирь принимала Муравьевых,
Трубецкого, Волконского, Пущина и прочих. Правила
их содержания гласили: «Дабы из числа сих
преступников те, кои имеют богатых
родственников, не могли получать от них больших
денежных сумм, то, для ограждения в сем случае,
наблюдать, что каждый из ссыльных может получать
от родственников на первое обзаведение не более,
как до двух тысяч рублей ассигнациями, но и сии
суммы доставлять им не иначе, как через
гражданских губернаторов, кои должны выдавать им
оную помесячно или как за удобное признают. Если
же между сосланными на поселение преступниками
есть не имеющие достаточных родственников и не
могущие получать от них никакого
вспомоществования, таковым давать от казны
солдатский паек и крестьянскую зимнюю и летнюю
одежду, по распоряжению местных
генерал-губернаторов».
Но на самом деле родственники пересылали
ссыльным и деньги, и продукты, и даже мебель без
всяких ограничений. В основном это делалось
через сибирских купцов, приезжавших по делам в
столицы. Те же купцы охотно ссужали декабристов
деньгами.
Николай I в 1838 г. распорядился выдавать до
двухсот рублей в год тем ссыльным, которые ничего
от родственников не получают. Он велел также
отводить ссыльным по пятнадцати десятин
пахотной земли, «дабы предоставить им через
обрабатывание оной средства к удовлетворению
нужд хозяйственных и к обеспечению будущей
судьбы детей их, прижитых в Сибири».
При каторжных тюрьмах тоже были огороды, и все
весной выходили работать на них. Сажали
картофель, репу, морковь. В Читинской тюрьме,
например, стол был общий: в обед приносили
огромный котел щей, лоток с кусками говядины,
хлеб, нарезанный кусками, кашу с маслом. Пища была
простой, но сытной и здоровой.
Декабристы в Читинской тюрьме стали заниматься
ремеслами: пошивом платья, столярным и
переплетным делом. Братья Бестужевы вязали
чулки. Николай Бестужев обнаружил в себе
неожиданные таланты: он шил обувь, чинил часы,
вытачивал из дерева разные фигурки. Из кандалов
декабристов он делал кольца, кресты и браслеты и
рассылал их в Россию по знакомым.
У сибирских дам эти кольца вошли в большую моду,
они носили их, подкладывая золото. Возник такой
ажиотаж, что началась торговля фальшивыми
кольцами.
Многие декабристы увлеклись изучением языков,
благо были и учебники. «Хочешь заняться,
унесешься мыслями на Родину, вдруг распахнется
дверь и молодежь с топотом влетит в комнату,
танцуя мазурку и бренча кандалами. Кто искал
уединения для занятий, те имели летом маленькие
палаточки во дворе у частокола. В предотвращение
помех установлены были общие чтения и занятия: в
тюрьме нашлись и на это дело приготовленные и
готовые деятели».
А.Юшковский — отличный пианист, Вадковский —
скрипач и два виолончелиста, Н.Крюков и
П.Свистунов, составили квартет.
Все жили в общем остроге, кроме М.Лунина, который
облюбовал себе маленький домик, повесил на стену
освященное папой распятие, присланное сестрой
декабриста из Рима. Он целый день читал латинские
молитвы и держал католический пост.
Лунин потом умер в Акатуе семидесятилетним
стариком.
Постепенно в Читу, хотя это требовало большого
мужества, приехали семь женщин: жены и невесты
декабристов.
Поручик И.Сухинов решил взбунтовать уголовных
каторжан и, организовав их в отряд, освободить
читинских декабристов. Но по доносу одного из
уголовных он был помещен в одиночку и приговорен
к смертной казни. Сухинов повесился накануне
расстрела.
Осенью 1830 г. декабристы были переведены в
Петровский каторжный завод близ Иркутска. Новая
тюрьма выглядела невесело: «совершенно темные
номера, железные запоры, четырехсаженный тын, не
допускающий ничего видеть, кроме неба, должны
были ужаснуть каждого».
Женатым давалась, как пишет А.Муравьева, «одна
маленькая комнатка, сырая, и темная, и такая
холодная, что мы все мерзнем в теплых сапогах, в
ватных капотах и в колпаках».
Потом разрешено было жить с женами на квартирах.
Александр Солженицын скрипел зубами, изумленно
читая такие воспоминания: «Дамы страдали
неволею: одна от скуки рассыпанный бисер разных
цветов подбирала цвет к цвету в разные коробочки
и приводила тенями в порядок, от мучительной
скуки. Летом в надворных садиках устроили
дорожки, по которым можно было гулять во всякую
погоду; развели гряды с огурцами...
В Петровском заводе страстно любили древних:
Плутарх, Тит Левий, Цицерон, Тацит и другие были у
каждого почти настольными книгами. Из
современных писателей пользовался наибольшим
уважением Бальзак».
Был написан большой труд — политическая
исповедь о Декабрьском восстании и его целях.
Рукопись зарыл до случая Громницкий где-то в
лесу. Он неожиданно скончался, и место хранения
этого труда осталось неизвестным.
Когда декабристов стали отпускать на поселение,
некоторым было позволено поступать на службу.
Одни, как Кюхельбекер, опростились, женившись на
местных крестьянках, другие ударились в
пьянство, третьи, как Шаховской и
Бобрищев-Пушкин, сошли с ума.
В 1840 г. правительство предложило декабристам
отправлять родившихся в Сибири детей на учебу в
Россию. Правда, дети должны были называться не по
фамилиям, а по именам отцов: дети Н.Муравьева —
Никитины и пр. Но декабристы с этим не
согласились. Один В.Л.Давыдов послал детей в
Петербург. Они стали Васильевыми.
После кончины Николая I, в 1856 г., новый
император Александр II издал манифест о
восстановлении декабристов в правах. Селиться в
столичных городах, впрочем, им не дозволялось. Но
к этому времени декабристов осталось очень мало.
Далеко не всем выпадала такая — по сибирским
понятиям — приличная жизнь. Уголовники
содержались значительно строже.
Известный писатель XIX в. С.Максимов, посетивший
каторжную тюрьму на Каре, вспоминал: «Перед нами
отворилась дверь и, словно из погреба, в котором
застоялась несколько лет вода и не было сделано
отдушин, нас облила струя промозглого,
спершегося, гнилого воздуха, теплого, правда, но
едва выносимого для дыхания. Мы с трудом
переводили последнее, с трудом могли опомниться
и прийти в себя, чтобы видеть, как суетливо и
торопливо соскочили с нар все закованные ноги и
тотчас же, тут подле, вытянулись в струнку, руки
по швам, по-солдатски. Многие были в заплатанных
полушубках внакидку, насколько успели; большая
часть просто в рубашках, которые когда-то были
белые, но теперь грязны до невозможности.
Мы всё это видели, видели на этот раз большую
казарму, в середине которой в два ряда положены
были деревянные нары; те же нары обходили кругом,
около стены казармы. На нарах валялись кое-какие
лоскутья, рвань, тоненькие как блины матрацы,
измызганные за долгий срок полушубки, и вся эта
ничтожная, не имеющая никакой цены и достоинства
собственность людей, лишенных доброго имени,
лишенных той же собственности.
Вопиющая, кричащая бедность и нагота крутом нас,
бедность и несчастье, которые вдобавок еще
замкнуты в гнилое жилище, окружены гнилым
воздухом, дышат отравою его до цинги, ступают
босыми ногами с жестких нар на грязный, холодный
и мокрый пол.
Нечистота пола превзошла всякое вероятие; на нем
пальца на два накипело какой-то зловонной слизи,
по которой скользили наши ноги».
Сопровождавший Максимова чиновник сказал ему,
что более всего в каторгу поступает осужденных
из Симбирской и Юго-Западных губерний. Почти не
бывает жителей севера, Архангельщины и
Вологодчины. Из инородцев не было тунгусов,
лопарей, остяков, но постоянно, хотя и тонким
ручейком, прибывала чухна.
Цыгане судились за конокрадство, кавказские
горцы обычно за грабеж, евреи — за контрабанду.
Грабежи обыкновенно были и у киргизов — так
тогда называли почти всех жителей нынешней
Средней Азии и Казахстана. Татар-каторжан
хватало, преступления же у них были самые
разнообразные, как и у русских.
Старики, попавшие в каторгу, — это или
раскольники, или кровосмесители и растлители.
Женщины чаще всего были осуждены за поджоги и
детоубийство.
По сибирским просторам шатались ссыльные и
бежавшие каторжане, промышляли
попрошайничеством, кражами и грабежом.
Не среди них ли сложилась притча:
— Что ж ты, батька, — говорит сын отцу, — посылал
меня на добычу: вон я мужика зарезал и всего-то
луковицу нашел.
— Дурак! Луковица, ан копейка. Сто душ — сто
луковиц, вот те и рубль!..
Сердобольные тобольские дамы были убеждены в
святости юродивого, бродившего год по городу,—
кормили его, одевали. Длинные грязные волосы
закрывали всё лицо нового святого, но мужья,
недосчитавшись кое-чего в доме, произвели
насильственную проверку — на лице юродивого
оказались каторжные клейма. Это был беглый
каторжник, бывший беспутный купеческий сын.
Писатель С.Максимов рассказывает о Страннике.
Этого человека арестовали в Твери. На вопросы он
долго не отвечал, потом объявил, что дал обет
никому не открывать своего имени и удел его —
странствие по Руси. Странника признали бродягой,
умышленно скрывающим свое имя и звание, и,
наказав плетью, сослали в Сибирь на поселение.
Восемнадцать лет прожил он в Ачинском уезде,
крестьяне называли его Иваном Спасовым — во имя
пророка Иоанна Крестителя. Все эти годы Странник
молчал. Наконец на него что-то нашло — и он
отправил о себе письмо своей сестре —
коллежской асессорше, которая стала хлопотать об
освобождении брата.
Странник оказался бывшим подпоручиком,
адъютантом полка, хорошо образованным человеком,
знавшим французский и немецкий. Выйдя в отставку,
он жил у родителей в Мценском уезде, потом пошел
странствовать по монастырям.
Кроме криминальных талантов, было много и
музыкальных, поэтических. Уже в 1950-х гг.
пользовалась популярностью песня «Ах, туманы
мои, растуманы». Но мало кто знает, что ее, видимо,
переделали из старой сибирской каторжной песни
«Ах, туманы, вы туманушки, вы туманы мои
непроглядные».
Известная всем русским певцам «Не шуми-ка ты,
мать, зеленая дубравушка» тоже родилась на
каторге. Как и романс «То не ветер ветку клонит».
Город Каинск (ныне Куйбышев Новосибирской
области) ссыльные прозвали жидовским
Иерусалимом.
Казалось, что ты оказался не в угрюмой Сибири, а
где-нибудь в Шклове. На местном рынке стояли
лавки, в которых торговали разным тряпьем, по
городку бегали евреи, галдя и сбиваясь в кучки.
В Каинске был склад пушного товара.
«Для Сибири еврей пригоден и полезен, — пишет
Максимов. — В Сибири для них широкое поле вместо
того, на котором они живут теперь и где так
надоели всем туземцам... Придет он на каторгу нищ,
как Иов, бос, голоден, оборван; месяца через
три-четыре, при своей юркости, втерся в урочные
работники: дровосеки, рудовозы, взял годовой
урок, нанял за себя охотников из заводских
крестьян, кончил их руками и своею суетней этот
годовой урок в неделю; сделался по закону на весь
год свободным.
Смотрят, у жида уже появился на руках излюбленный
им инструмент-коробочка, на котором он и играет
умелыми руками так, что коробочка превращается в
коробку, коробка в лавчонку и в лавку. Прежний,
совсем истрепанный еврей преобразуется уже в
торговца, умеющего ублаготворять мылом, табаком,
железом, чаем и омулями. Мыло варит сам
понемножку, льет свечи, папиросы крутит. На
омулях он обсчитывал, железо у него ворованное из
казны, чай он держит только контрабандный; он и
сам пришел сюда “за тайный ввоз заграничных
товаров”».
Как известно, не миновал Сибири и гений русской
литературы — Федор Михайлович Достоевский. За
участие в кружке петрашевцев его осудили
«согласно высочайшей конфирмации на четыре года
каторжных работ в крепости с последующим
определением на военную службу рядовым». В
декабре 1849 г. была совершена над петрашевцами
гражданская казнь, и спустя два дня Достоевский
уже отправился в Омск, где 23 января 1850 г.
зачислен был в арестантскую роту.
Эти нелегкие годы отражены в его знаменитых
«Записках из Мертвого дома».
 |
Беглые арестанты |
Как уже говорилось, в конце XIX в.
законодательством предусматривались две формы
ссылки: судебная и административная.
Судебная ссылка назначалась по решению судебных
органов и предусматривала каторжные бессрочные
работы — или на определенный срок, после чего
обычно следовала ссылка на поселение.
Административная ссылка срока не указывала, лишь
с 1880-х гг. было установлено — до 10 лет.
География ссылки в эту пору обширна:
Архангельская губерния, Вологодская, Олонецкая,
Вятская, Пермская, Астраханская, вся Сибирь,
Сахалин...
Свою революционную деятельность Владимир
Ульянов начал, участвуя в студенческих сходках в
Казанском университете. Впоследствии, в Самаре, а
потом и в Петербурге он начинает увлекаться
марксизмом. Ульянов знакомится с западной
политической литературой и только и думает, что о
создании «революционной ситуации» в стране.
Вместе с Мартовым, Ванеевым, Запорожцем и другими
он организует Союз борьбы за освобождение
рабочего класса, готовит издание журнала.
Наконец его арестовывают, и Ульянов проводит год
в петербургской предварилке.
В «Справке департамента полиции» читаем:
«Привлеченный к дознанию в качестве обвиняемого,
Ульянов не признал себя виновным в
принадлежности к социал-демократическому
сообществу, отказался давать какие-либо
объяснения о своем знакомстве с другими лицами и
утверждал, что никогда не бывал в каких-либо
кружках рабочих. Относительно найденных у него
рукописей, из коих оглавление к первому номеру
газеты “Рабочее дело” и две статьи о стачках
оказались написанными рукою Ульянова, он
уклонился от дачи показаний, но не отрицал, что
эти рукописи и найденная у него статья о стачке в
Ярославле написаны им.
Свою поездку за границу Ульянов объяснил
желанием приобрести некоторые книги, из которых
он мог указать только два сочинения».
В тюрьме Ульянов написал и переслал своим
товарищам несколько прокламаций. Но главным его
занятием там была разработка программы будущего
труда «Развитие капитализма в России».
Один из биографов Ульянова-Ленина пишет:
«Тюремный день у него был загружен работой,
которую прерывали обед, прогулка и ужин и те
необходимые процедуры уборки камеры, которые
были обязательны для заключенного. Время бежало
незаметно».
Большевики, придя к власти, таких вольностей
заключенным уже не позволяли: какая там прогулка
с ужином?! Да за огрызок карандаша наказывали
карцером с бетонным сырым полом и крысами!
И вот в начале 1897 г. Ульянов в административном
порядке высылается в Восточную Сибирь под
гласный надзор полиции на три года.
Ему было позволено совершить поездку за свой
счет, и в феврале Ленин выезжает в Красноярск —
тогдашнюю конечную железнодорожную станцию.
Врач В.Крутовский, которого просили помочь
Ульянову в пути, так как он возвращался из
Петербурга к себе в Енисейскую губернию,
вспоминал впоследствии: «Начиная от Тулы я на
каждой остановке поезда замечаю молодого
человека небольшого роста, довольно худощавого,
с маленькой клинообразной бородкой, очень живого
и подвижного, который всё ссорится с
железнодорожным начальством, указывая на
ужасное переполнение поезда и требуя прицепки
лишнего вагона». Да, это был Владимир Ульянов!»
В Красноярске Ульянов-Ленин остановился у
К.Г.Поповой, сочувствовавшей ссыльным и имевшей
большой двухэтажный дом. Ленину была отведена
комната.
В.Крутовский рекомендовал Ленина местному купцу
Юдину, у которого была библиотека, помещающаяся в
восьми больших комнатах. Ленин в письмах называл
ее «замечательным собранием книг». На полках
можно было увидеть многие исторические,
экономические и философские работы.
Местом пребывания Ленину определили город
Минусинск, где жило довольно много ссыльных,
самых разных по политической направленности,
уровню образования. Были здесь, кроме русских,
поляки, евреи, кавказцы.
Ленин, никогда ни с кем не друживший и не
сближавшийся, понял, что жизнь в колонии ссыльных
не для него. Он попросился в другое место, и
минусинский исправник предложил ему поехать в
Шушенское — в 56 верстах к югу от Минусинска. Это
было большое село с волостным правлением, школой,
церковью и тремя кабаками. Крестьяне Шушенского
жили небедно, некоторые имели до 100 десятин
распаханной земли, по 200 голов крупного скота,
тысячи овец. Местную интеллигенцию представляли
священник, два учителя, фельдшерица
и волостной писарь.
Поселился Ульянов в просторной крестьянской
избе, в отдельной комнате. Он писал матери:
«Сегодня ровно месяц, как я здесь, и я могу
повторить то же самое: и квартирой, и столом
вполне доволен».
Действительно, еда в селе стоила очень дешево, и
баранины, и овощей будущий Ленин мог покупать
сколько угодно.
Н.Крупская писала: «Дорогая Мария Александровна!
Добрались мы до Шушенского, и я исполняю свое
обещание — написать, как выглядит Володя.
По-моему, он ужасно поздоровел, и вид у него
блестящий сравнительно с тем, какой был в
Питере».
К местному населению Владимир Ульянов относился
безразлично, выделял лишь крестьянина Ермолаева,
водившего его на охоту и рыбалку. Это потом будет
написана гора вранья о его долгих беседах с
крестьянами, участии в их жизни...
В Шушенское прибывают поляк И.Проминский с
семьей и путиловский рабочий, чухонец О.Энберг.
В мае 1898 г. приезжает Надежда Крупская с
матерью, и в июле они с Ульяновым венчаются в
шушенской церкви.
Нашлась и подходящая квартира — три комнаты и
кухня на берегу Шуши. Молодая жена начинала
семейную жизнь: «Полдома с огородом наняли за
четыре рубля. Зажили семейно. Летом никого нельзя
было найти в помощь по хозяйству. И мы с мамой
вдвоем воевали с русской печкой. Вначале
случалось, что я опрокидывала ухватом суп с
клецками, которые рассыпались по исподу. Потом
привыкла».
К осени дело наладилось: «Наняли девочку, которая
теперь и помогает маме по хозяйству, и всю черную
работу справляет. На будущий год собираемся
заводить огород. Володя уже подрядился гряды
копать. Вот ему и физическое упражнение будет».
Жила молодая семья на государственное пособие,
суммы, посылаемые родственниками, и гонорары.
Пособие составляло восемь рублей, которых с
избытком хватало на питание и квартиру.
В Шушенском Ленин написал более тридцати
теоретических работ: «Задачи русских
социал-демократов», «Развитие капитализма в
России» и другие.
Но не всё в трудах протекали дни. Бывали и
праздники. Например, Первомай.
«Утром пришел к нам Проминский. Он имел сугубо
праздничный вид, надел чистый воротничок и сам
весь сиял, как медный грош. Мы очень быстро
заразились его настроением и втроем пошли к
Энбергу... Оскар взволновался нашим приходом. Мы
расселись в его комнате и принялись дружно петь:
“День настал, веселый май...” Спели по-русски,
спели ту же песню по-польски — и решили пойти
после обеда отпраздновать май в поле. В поле нас
было больше, уже шесть человек, так как
Проминский захватил своих двух сынишек... Вечером
собрались все у нас и опять пели...
А вечером мы с Ильичом как-то никак не могли
заснуть, мечтали о мощных рабочих демонстрациях,
в которых мы когда-нибудь примем участие».
Срок сибирской ссылки Ленина окончился в январе
1900 г. Въезд в столичные города был ему
запрещен, и он выбрал местом жительства Псков.
Осенью 1900 г. в ленской ссылке оказался Лев
Троцкий.
Первым ссыльным, кого он встретил там, был
Василий Ульрих, живший в городе Илимске вместе с
семьей. Троцкий его характеризует как
прекрасного автора многих переводов с немецкого,
умеренного социал-демократа. Это Ульрих назвал
Маркса «великим печальником горя народного».
Пройдет тридцать с лишним лет, и Ульрих в
качестве председателя Военной коллегии
Верховного суда СССР будет присуждать к смерти,
тюрьмам, лагерям и ссылкам множество людей...
«Там же на Лене, — вспоминает Троцкий, — я
впервые увидел Урицкого, с его неизменной
спокойно-добродушной улыбкой».
Моисей Урицкий, недоучившийся студент Киевского
университета, пробыл в ссылке около пяти лет,
позже — накануне Первой мировой войны —
эмигрировал в Париж. Будучи председателем
Петроградской ЧК, подписал бессчетное
количество смертных приговоров. По его приказу
чекисты устроили настоящую охоту за дворянством
Петрограда.
«Помнится, — продолжает Троцкий, — здесь я
впервые увидел Ф.Э.Дзержинского, тогда еще юношу.
Ночью у костра он читал свою поэму на польском
языке. Поэмы я не понимал, но чрезвычайно
привлекательный по своей одухотворенности образ
юноши Дзержинского на фоне костра крепко
врезался в память».
Насколько можно понять, жил Троцкий, ни в чем не
нуждаясь, получал деньги из России, сотрудничал в
иркутской газете «Восточное обозрение».
Он пишет: «Под предлогом проводов мнимой
двоюродной сестры Розалии Самуиловны (Землячки)
я ездил в Иркутск, где перезнакомился с большим
числом старых и новых ссыльных. Во главе стариков
стоял Марк Андреевич Натансон, сосланный тогда
по народоправческому делу. По тому же делу в
сибирской ссылке находился Лежава...
В те годы в Сибирь довольно широким потоком шли
ссыльные рабочие из западных губерний,
преимущественно евреи и поляки... У многих
стариков к этой новой ссыльной публике было
отношение весьма пренебрежительное. В ней видели
живое воплощение несостоятельности
социал-демократии. Мы же, наоборот, видели в
массовом притоке этих рабочих признак нашей
силы, обучали новую ссылку грамоте, и простой, и
политической».
Как же бежал из ссылки будущий злой гений
революции? Пешком через нелюдимую тайгу и
коварные реки? Умирая в пути от голода и хоронясь
от солдат?
Ах, что это был за побег! «В Иркутске мне дали
паспортный бланк с печатями, а также адреса явок.
Уехал я из Верхоленска ночью вместе с известной
бундисткой Евгенией Гурвич. Побег совершился без
приключений. В Иркутске проездом получил явки в
Самару, может быть, впрочем, и в Киев к товарищу
Ленгнику, от которого уже попал в Самару к
Кржижановскому. Это было главное русское бюро
организации “Искры”».
Иосифа Джугашвили (Сталина) ссылали шесть раз: в
Восточную Сибирь (1903), в Сольвычегодск (1908), снова
в Сольвычегодск (в том же году), в Вологду (1911), в
Нарымский край (1912) и в Туруханский край (1913). Из
всех мест, за исключением последнего, он бежал.
На примере нарымской ссылки, когда там находился
Джугашвили, расскажу о системе побегов, которую
наладили политические ссыльные. Они ее называли
«веревочкой».
Ссыльный в санях ехал до ближайшего от Нарыма
перегона, где ямщик, воодушевленный большими
наградными, уже его ждал со свежими лошадьми. И
так далее, пересаживаясь, до самого Томска. 300
верст проезжали менее чем в двое суток. Даже
губернатор края не ездил с такой скоростью. Ну а в
Томске уже было безопасно.
Брат Якова Свердлова, Вениамин, например, прибыв
таким образом в Томск, отправился в городскую
баню. Парясь, он вдруг увидел напротив, на полке,
знакомое лицо — стражника из Нарыма. Выскочив,
стал одеваться. Стражник за ним. Тогда Свердлов
приложил палец к губам и протянул стражнику
двадцать пять рублей. Разошлись с миром. Свердлов
благополучно добрался до Лондона.
Через нарымскую ссылку прошел и Шая Голощекин —
впоследствии убийца царской семьи; он уморил
голодом в качестве руководителя Казахстана
тысячи семей.
Побывали там и «совесть партии» Арон Сольц, и
Алексей Рыков, и поэт Алексей Гастев, и
социал-демократ Адольф Геттлер, и многие другие.
Если Я.Свердлов достаточно бахвалился своим
ссыльным прошлым — а оно было, судя по всему,
довольно безмятежным,— то Сталин таких
воспоминаний нам не оставил.
Но сохранилось несколько документов того
времени и кое-какие воспоминания.
Вот уведомление департамента полиции томскому
губернатору от 14 июля 1912 г.: «По рассмотрении
особым совещанием, образованным согласно ст. 34
положения о государственной охране,
представления санкт-петербургского
градоначальника от 5 мая сего года за № 6756 о
высылке крестьянина Тифлисской губернии и уезда,
селения Диди-Лило Иосифа Виссарионова
Джугашвили, изобличенного в принадлежности к
социал-демократической организации, г.
министр внутренних дел постановил:
1) выслать Иосифа Джугашвили в пределы Нарымского
края, Томской губернии, под гласный надзор
полиции на три года;
2) состоявшееся 3 декабря 1911 г. в отношении
Джугашвили постановление особого совещания в
дальнейшее исполнение не приводить.
О таковом постановлении, сообщенном к исполнению
санкт-петербургскому градоначальнику,
департамент полиции уведомляет Ваше
превосходительство для зависящих распоряжений к
подчинению названного лица, по прибытии его во
вверенную Вам губернию, гласному надзору полиции
на вышеуказанных условиях, присовокупляя, что
срок высылки и надзор полиции надлежит
считать с 8 июня сего года.
Вместе с тем департамент считает необходимым
сообщить Вашему превосходительству для
сведения, что названный Джугашвили в 1902 г. был
привлечен при Тифлисском губернском жандармском
управлении к дознанию по обвинению в
принадлежности к Социал-демократической рабочей
партии и с тех пор не прерывал революционной
деятельности. Высланный в разрешение
означенного дела административным порядком в
Восточную Сибирь на три года, он в 1904 г. скрылся
из места водворения.
В 1908 г. Джугашвили был задержан в Баку под
фамилией Нижерадзе, привлечен по обвинению в
принадлежности к Бакинскому комитету Российской
социал-демократической рабочей партии и выслан в
Вологодскую губернию на два года, вторично
скрылся в 1909 г., но был задержан в марте 1910 г.
и водворен в место ссылки. 9 сентября 1911 г.
Джугашвили опять был арестован в С.-Петербурге
под чужим именем, привлечен к переписке за
участие в революционной деятельности и выслан в
избранное им место жительства, город Вологду, но
29 февраля сего года вновь скрылся и задержан по
настоящему делу в Санкт-Петербурге 22 апреля сего
года».
Сохранился и рапорт полицейского надзирателя
приставу Томского уезда о побеге Джугашвили:
«Проверяя по обыкновению каждый день свой
участок, 5-й стан административно-ссыльных в г.
Нарыме, сего числа я зашел в дом Алексеевой, где
квартируются Джугашвили Иосиф и Надеждин Михаил,
из них первого не оказалось дома. Спрошенная мною
хозяйка квартиры Алексеева заявила, что
Джугашвили сегодняшнюю ночь не ночевал дома, и,
куда отлучился, не знает. Надеждин же, его
товарищ, заявил, что Джугашвили в субботу 1
сентября уехал в село Колпашево Кетской волости.
Об изложенном доношу Вашему высокоблагородию.
Полицейский надзиратель за
административно-ссыльными Федор Титков».
В этот раз Сталин бежал на пароходе, идущем до
Тюмени.
Ко времени ссылки в Туруханский край Сталин уже
был членом ЦК РСДРП.
Туруханский пристав Кибиров определил новому
ссыльному жительство в деревушке Курейке, что
была в двадцати верстах от Полярного круга.
Стояла деревушка (скорее — зимовье из трех домов)
на притоке Енисея, реке Курейке. Пароход приходил
туда раз в году забирать графит, добывавшийся в 70
верстах от Курейки.
Выжить здесь без промысла было невозможно,
поэтому Сталин завел сети, переметы, капканы,
ловил подледную рыбу, вялил ее. Труднее было с
заготовкой дров на зиму: нарубить деревьев,
распилить их, перенести к дому.
Из Курейки бежать невозможно. Сталин жил в полном
одиночестве, по-видимому, не нуждаясь в общении.
Лишь когда в село Монастырское был сослан его
друг Сурен Спандарян, Сталин изредка наезжал к
нему.
Февральский переворот застал Сталина в ссылке.
Говоря о каторге, нельзя не вспомнить о
Сахалине, куда в 1868 г. была отправлена первая
партия ссыльных. За время существования каторги
(до 1906 г.) на остров было сослано более 30 тысяч
человек.
Не миновали Сахалина и осужденные по
политическим делам. Народоволец М.Тригони, отец
которого был гвардейским генералом, а мать —
сестрой писателя Станюковича, участвовал в
покушении на императора Александра II. После
двадцати лет заключения в Шлиссельбургской
крепости его, седым немощным стариком, привезли
на сахалинскую каторгу.
27-летняя красавица народоволка Людмила
Волкенштейн после четырнадцати лет
Шлиссельбурга тоже оказалась на Сахалине.
По делу о покушении на Александра III на
сахалинскую каторгу были отправлены Волохов,
Гаркун и Канчер (сроком на 10 лет) и Бронислав
Пилсудский (на 15 лет).
По прочим делам на каторгу присланы были
Еллинский, Солодовников, Свидерский — за
убийство провокаторов, а также семь участников
кавказского бунта.За время существования на
острове каторги на Сахалин сослали 54
политических преступника.
Последними были привезены в 1902 г.
социал-демократы Ермаков и Гаврилов,
руководившие забастовкой и вооруженным
сопротивлением властям на Обуховском военном
заводе в Петербурге.
В первые два-три года каторжане проходили
испытательный срок в тюрьме — в ручных и ножных
кандалах. За провинности их сажали в карцер,
сокращали паек, били розгами, отправляли на
корчевку пней, рубку леса.
По окончании испытательного срока каторжанам
разрешалось переселяться в дома, заниматься
ремеслами, ловить рыбу и т.д.
Уже после революции Станислав Бугайский так и не
захотел уезжать с Сахалина, жил в селе и умер в 1944
г.
Очень интересно написал о сахалинской каторге
А.П.Чехов. Его «Остров Сахалин» в свое время
наделал много шуму.
Известный русский журналист Влас Дорошевич в
своих очерках тоже показал жизнь сахалинской
каторги, ее обитателей.
Все ссыльные поселенцы первые два года, а женщины
весь срок ссылки получали бесплатное казенное
содержание едой: так, мяса, например, 200 граммов в
день, хлеба — 1 килограмм 200 граммов. В год
выдавалось по полушубку, армяку и по три пары
обуви.
Путешественник И.Акифьев оставил нам прекрасные
дневники, в которых несколько страниц отведено
Сахалину начала XX в. «Здесь убийство человека,
— пишет он, — потеряло свое страшное значение,
свой ужас. Редко проходит день, чтобы не было
убийства. Убивают за двугривенный, за крепкий
пиджак, а то просто Бог знает почему. Очевидно,
жизнь потеряла всякое значение; это, собственно,
и немудрено.
Представьте себе человека, присужденного к
пожизненной каторге; живет он в грязной тюрьме
год, два, терпит побои, розги, живет в обществе
подобных ему несчастных и озлобленных людей,
сознавая, что ему отсюда выхода нет; немудрено,
что ему хочется свободно вздохнуть...
Беглых ловят, порют плетьми, заковывают в
кандалы, увеличивают сроки каторги, а они всё
продолжают бежать. Окрестности Александровска
полны беглыми, и они-то и производят убийства.
Сегодня мы были у доктора Волкенштейна,
психиатра здешней больницы, и познакомились с
его женой, несчастной женщиной, просидевшей 14 лет
в одиночном заключении, а затем присланной сюда
на поселение. Просто удивляешься, как много может
вынести человек...
Вызвали так называемых тачечных. Это
преступники, несколько раз бегавшие и убивавшие.
Их приковывают к тачке на длинной цепи, идущей к
поясу, и, таким образом, куда бы они ни шли, они
должны тащить за собой тачку. Ложась спать, они
кладут тачку под нары. Кроме того на них
надеваются ножные кандалы. И так, с тачкой, они
проводят несколько лет...».
В «вольной» тюрьме уже нет кандалов. При ней
богадельня. К посетителям ползет на коленях
несчастный, отморозивший в бегах ноги.
Далее — женская тюрьма с отдельным входом и
двориком. Заключенных мало, всего восемь женщин.
Остальных разобрали в прислуги или в
сожительницы.
«Одна из оставшихся, — пишет Акифьев, — была
молодая женщина лет 20, замечательно красивая, с
чертами лица южанки, но с таким угрюмым
выражением больших, горящих каким-то огнем глаз,
что я понял, почему ее никто не взял в
сожительство. Тут же была молодая бабенка с
годовалым ребенком на руках. Геннадьич подошел к
ней и стал играть с ребенком; ребенок протягивал
к нему руки и смеялся, смеялась и мать. Вдруг Ф.
говорит мне тихо: “А это вот, с ребенком-то, та,
что дней пять назад вместе с любовником убила
своего мужа”.
Эта женская тюрьма дополнила горькую чашу
впечатлений... Женщина совершает преступление, и
суд приговаривает ее к наказанию, ее присылают на
Сахалин; картину прибытия транспорта каторжных
женщин здесь описывают так: пришел пароход, и
женщин привели в пост Александровский; тотчас же
являются начальствующие люди, чиновники и
выбирают из них себе прислугу по вкусу, за ними по
чинам идут надзиратели и тоже подбирают себе по
вкусу сожительниц, затем идут поселенцы и
каторжные. Смотрины и сговор кончаются тут же.
Оставшихся женщин пересылают в другие округа в
сожительство, а если они остаются, так сказать, за
штатом, то их помещают в Александровскую тюрьму.
Подходящих и интересных работ для женщин здесь
еще не придумали, и вот, чем умирать от скуки в
тюрьме, женщины предпочитают идти в
сожительство, все-таки хоть какая-нибудь да
свобода...
К чему это ведет? Женщина перестает уважать в
себе человека, и это толкает ее к разврату... И он
здесь распространен, как нигде; разврат грязный,
циничный. И вот каторга, наказание, цель которого
должна быть в исправлении, наоборот, губит
женщину. Весь Сахалин заражен известными
болезнями...»
О каторге и ссылке при советской власти
достаточно много написали А. Солженицын, Варлам
Шаламов и другие.