портрет

Станислав НИКОЛЬСКИЙ

Петр Канашевич-Сагайдачный:
человек из песни

Mельтешение политиков, разборки народов, неудовлетворенные амбиции и старые обиды — как часто мы оказываемся в плену чужих страстей и интриг. Русские и украинцы, суздальцы и киевляне, петербуржцы и запорожцы даже глазом не успели моргнуть, а оказались разделены государственной границей.
Говорят, что интересы у нас разные, что история полна противоречий и споров; а о Гоголе и Сковороде, тем более о Васильке-князе и Данииле Романовиче Галицком мы станем ругаться до скончания веков — мол, чьи они?...
Действительно актуальный вопрос — особенно тогда, когда прекрасная дама Европа глядит то на москалей, то на хохлов, морщась и покрякивая, не хочет, богатая и гордая, чтоб мы в нее входили. И боятся в Кремле, и боятся на Крещатике, что кого-то одного впустит эта бестия, а пред другим закроет дверь: обожди, мол, азиатчина.
Но все эти дрязги только до поры до времени. А потом происходит чудо, и, если вдруг за нашим столом начинают спивать по-украинськи, неминуемо мы подхватываем: «Украина будет вильна, будет, братцы, самостийна», — и эти, казалось бы, совершенно чужие теперь нам слова, встают комком в горле и вышибают слезу так же, как «Славное море — священный Байкал» или «Ямщик, не гони лошадей», как и вполне советская, на вид глупая, «Червона рута».

Имя человека, о котором пойдет речь, — оттуда, из страны волшебных украинских песен, где он, гетман Сагайдачный, вместе со своим младшим собратом, гетманом Дорошенко, мчится по степи, шашку наголо, то против турка, то против татарина, то, что греха таить, против неразворотливого московского воеводы.
Киевская Русь оказалась отделена от Новгорода и Владимира аккурат после монгольского завоевания. Когда Александр Невский развернул Северо-Восток лицом к Орде, Юг и Запад жались всё ближе к Литве и Польше. Княжения дробились, политического постоянства не было, Львов, Галич и Владимир Волынский то возвышались, то теряли свое значение — и в конце концов все эти земли оказались в составе Речи Посполитой.
Украиной восточные славяне именовали всякую окраину, пограничье. Так в Х—XI вв. называли Суздальское Ополье, потом — Воронежский край. Нынешняя Украйна — окраина не столько московская, сколько польско-литовская, куда не вполне доставали амбиции ясновельможных панов, но и настоящей воли не было, слишком много существовало угроз — турки, татары...
На этой благородной земле, где степные просторы скрывали древние города и монастыри, а претензии и противоречия различных государей, князей и Церквей давали неоглядное пространство для политического маневра и простого человеческого выбора, власть и произвол всегда граничили с анархией и разбоем.
Когда на Москве с прекращением Шемякиной смуты утвердилось прочное государство, у местной вольницы тоже появилась своя власть — гетманы Запорожской Сечи.

Собственно говоря, сечь — это засека, деревянное укрепление. Такие укрепления еще со времен Киевской Руси русские люди ставили по границам, именно на них совершала свои былинные подвиги легендарная троица — Илья Муромец, Добрыня Никитич и Алеша Попович.
Теперь казаки — как издавна величали вольных ратников приграничных областей — облюбовали острова ниже Днепровских порогов, так называемый Низ, или Запорожье.
Днепр, — разумеется, до того, как был изуродован гидроэлектростанциями в 1930-х гг. — разливался тут широко, образуя множество больших и маленьких островов. Именно сюда бежали вольные люди от татар и поляков. Найти беглецов среди рек и речушек было сложно, а победить — почти невозможно.

Первый городок Днепровского Низа волынский пан Дмитрий Вишневецкий поставил на острове Малая Хортица. Потом подобными деревянными укреплениями были украшены и другие острова — прежде всего Большая Хортица и Монастырский.
Враги разрушали засеки, но казаки рубили их вновь и вновь на новых местах. Если Запорожское войско терпело поражение, то набрать новых ратников не составляло труда — за днепровские пороги бежали охотники до приключений и свободной жизни со всей Восточной Европы — и из остальной Украины, и из Литвы, и из Москвы, и из Белоруссии.
Здесь сложился своеобразный строй, напоминающийся античную прямую демократию. Все важнейшие дела решал войсковой совет — рада.
В принятии решений участвовал каждый казак. Понятно, что голосование шло криком, порой дело доходило и до кулачных боев.
Рада разрабатывала планы больших походов, судила серьезные преступления, выбирала гетмана. Гетман командовал войсками во дни походов, но часто и в мирные времена пользовался неограниченным авторитетом у казаков.

В начале XVII в. Восточную Европу потрясла московская Смута. Великая, Малая и Белая Русь пришли в движение. Казаки воевали с Москвой и Польшей, двенадцать тысяч человек ходили на Москву с Дмитрием Первым, якобы Самозванцем. Еще больше сечевого народу участвовало в делах второго Лжедмитрия и в ополчении князя Трубецкого.
Одновременно за пороги сбегались тысячи и тысячи новых людей, часть из них мечтала, как повелось, о воле, добыче и приключениях, часть спасалась от голода, терроризировавшего Великороссию. В этой людской массе «старые запорожцы» составляли только малую часть, и традиции войска оказались поколеблены.
Когда война кончилась, ватаги казаков занялись разбоем, шлялись из города в город без дела, грабили села и усадьбы. По всей Малороссии воцарилась анархия.
И в том, что это безвластие не привело к разорению Украины, к гибели Запорожья, огромная заслуга Петра Каношевича-Сагайдачного — великого организатора украинского вольного войска.

Сагайдачный происходил из захудалого шляхетского галицийского рода, из-под Самбора. Он закончил одно из лучших в ту пору польских учебных заведений — Острожскую академию, а потом отправился за пороги, где прошел военную школу под руководством Самуила Кошки.
Современник пишет о нем: «От младых ногтей Петр научился натягивать лук, проводить день за днем в седле, с трудностями бороться силой своего характера; легко переносил он лишения, голод и труд, не боялся врага и в опасности проявлял отчаянную храбрость».
А другой соратник гетмана продолжает: «Это был человек великого духа, он первым входил во вражеские города и последним уходил из них, на привалах сам обходил часовых, мало спал и никогда не допивался допьяна, как это водится у казаков. Он никогда не носил богатых нарядов и во время горячих споров оставался скупым на пустые слова».
Сагайдачного избрали гетманом в начале 1610-х гг. И он сразу же принялся за реформу войска, ибо всё больше и больше напоминали казаки вооруженный сброд, за себя, пьяненькие, могли с трудом постоять, если кто против них с оружием шел, — не то, что за ближнего своего, немощного и безоружного. А вот обидеть мирного жителя, отнять то, что плохо лежит — было для них пара пустяков. И нужно было принимать срочные меры, чтобы не превратилось вольное казачество в обычные шайки разбойников.
В одном из указов 1617 г. читаем: «Ремесленников, купцов, бургомистров, кабатчиков, бакалейщиков и всех тех, кто прибивается к нашему войску, будь то мещане или сельские жители, мы больше не станем считать казаками». В соответствии с этим распоряжением был составлен реестр казаков и созданы регулярные полки. Все казаки оказались вооружены современным огнестрельным оружием, каждый имел сменную лошадь. Всякий день проводились учения.
В своих частях Сагайдачный поддерживал жесткую дисциплину. Вынужден был, признаются современники, ибо без палки совсем отвыкли от послушания казаки.
Наказания за провинности были неслыханно жестокими, но лучшие воины не роптали, они понимали, что гетман таким образом повышает их боевой дух.
«Он был такой суровый, Петро, суровый, но справедливый, — вспоминал один из ближайших друзей гетмана. — Обуздывал казацкое своеволие, и порой даже щедро проливал кровь запорожцев».
Но в конечном счете отнюдь не наказания обеспечили дисциплину в войсках. При Сагайдачном казаки впервые почувствовали себя причастными большому историческому движению, борьбе за независимость, чистоту веры, отеческое наследие. Гетману нужны были не оборванцы, лишившиеся семьи и дома, ему нужны были люди, преданные воинской идее и отстаивающие высокие идеалы.

В результате чисток, на которые пошел Сагайдачный, число казаков сильно уменьшилось. Из 50—60 тысяч человек, называвших себя казаками в самом начале столетия, в реестры было внесено к 1619 г. всего 10 600 воинов. Однако реестровые полки были только элитой Запорожского войска, и в турецкой войне 1621 г. Сагайдачный мог выставить аж 40 000 бойцов.
Сагайдачный понимал, что казаки без войны жить не могут, и поэтому постоянно посылал отряды — то на Крым, то на Царьград, то на европейские владения Турции.
По всем христианским далям и весям Османской империи прославились эти защитники сирых и обездоленных, единственные, кто был способен наказать зарвавшихся турецких беев-наместников.
В то же время гетман удерживал своих удальцов от столкновения с Польшей, полагая, что время решающей битвы за независимость еще не пришло. Напротив, используя подковерные течения польской политики, он ухитрялся укреплять положение запорожцев в Речи Посполитой. Если за несколько десятилетий до этого ясновельможные паны смотрели на Сечь с подозрением и подумывали, как бы разогнать запорожцев, то теперь они видели в них надежную защиту от бусурманского Юга, всячески одобряли и материально поддерживали.

Славу великого полководца Сагайдачный снискал в двух походах — в московском 1618 г. и в турецком 1621 г.
В 1617 г. поляки начали войну с молодым Михаилом Романовым за возвращение королевича Владислава на московский трон. Это был последний эпизод Смутного времени, и Речь Посполитая обратилась за помощью к своим вассалам — запорожцам.
У гетмана в это время были совсем иные планы, он как раз вел переговоры с французским послом Марконетом о союзе против турок, однако, так как в деле участвовал сам Владислав, казаки не могли отказаться.
Сагайдачный выступил ранним летом 1618 г., без трудностей занял Ливны и Елец, потом пошел к Москве. В Ельце даже захватили татарское посольство, которое возвращалось от московского государя к крымскому хану. Особенно казаки радовались богатым дарам — мол, должны были достаться басурманам, а достались нашему брату, вот жинки-то будут рады злату да серебру...
Под Коломной казацкие полки перешли Оку и встретились с войсками Владислава. Польский королевич передал Сагайдачному новую хоругвь и гетманскую булаву — в знак признания его доблести и в надежде на будущие успехи.
Однако под самой Москвой дело не заладилось. Сначала в бою с отборными московскими отрядами Сагайдачный был ранен, потом польское наступление и вовсе захлебнулись. В решающем штурме казаки не участвовали, охраняли тылы. Поляки им, единоверцам московских жителей, полностью не доверяли, ибо за Смутное время запорожцы не раз и не два переходили на сторону великороссов.
Впрочем, на сей раз казаки сохранили верность Речи Посполитой, доходили до самых Арбатских ворот и, по преданию, однажды Сагайдачный сошелся в рукопашной схватке с самим князем Дмитрием Пожарским.
Так или иначе, отбили наши предки штурм, вынуждены были уйти поляки из Москвы не солоно хлебавши, а вскоре и вовсе был заключен мир.
Владислав и его сторонники проиграли, но на воинской славе Сагайдачного это поражение нисколько не сказалось.
Во-первых, сами запорожцы не потерпели ни единого поражения в открытом бою, во-вторых, вернулись они домой с богатой добычей.

Не успели казаки насладиться мирной передышкой, как началась война с Турцией. Польский гетман Жолкевский решил идти к Истамбулу через Молдавию, но проиграл сражение под Цецорой и сам погиб в бою. Погиб там и отец Богдана Хмельницкого — Михаил Хмельницкий, а сам Богдан попал в плен.
Тогда польский король позвал на помощь запорожцев, и Сагайдачный привел на Днестр огромную армию — 41 тысячу конников и артиллерию из 22 пушек.
Больше месяца сражались казаки с турками, совершали дерзкие набеги на вражескую территорию, доходили до шатров турецких военачальников. Но бои не дали решающего перевеса ни одной из сторон. В итоге турки пообещали, что удержат татар от набегов на Украину, а запорожцы — что откажутся, мол, от дерзких рейдов на Черное море. Понятно, что обещаний своих никто не сдержал...
В этом походе, во время одной из стычек под Хотином, Сагайдачный был ранен. Знахарка предсказала ему скорую смерть, и тогда, созвав своих приближенных, гетман произнес перед ними речь:
«Поляки — не друзья нам и не враги, собирать надо силы, чтоб избавиться от их власти. Только москали, хоть и воевали мы с ними, могут стать нам верными соратниками. Нужно искать союза с Москвой и биться с басурманами. Станут паны польские мешать — и с панами будем биться».
Это завещание надлежало исполнить другому запорожскому гетману — Богдану Хмельницкому.