С Новым годом, милые читатели!

Китайские мудрецы плакали, когда начинался Новый год: да не потому, что он смывает прежний — уплывающий вниз по реке совсем, исчезающий в цифрах, — нет; но ведь старый год оставался в мыслях и памяти — исторической ли, личной.
Что подминает под себя время? События? Людей? Звуки? Может быть, пустой звон? Все — или ничего?
Впрочем, об этом мудрецы не задумывались: они вообще старались не думать, ибо мысль, как они считали, убивает эмоции.
Лысый бродяга Кхи Чунь пел каждое утро своим четырем ученикам-прилипалам:

Меняю черное на белое,
возьмешь — и я ухожу.
Нет — так сам исчезни.
Ведь овца даст мне молоко
не потому, что поспит ночью.

Известно, что ученики Чуня никак не могли взять в толк, зачем Вонючка-Кхи надрывает свое голодное горло в такую рань, однако же упорно ложились спать под переливы овечьей песни, словно это была обычная колыбельная для вопящего младенца, и уличным глупцам снился один и тот же сон.

Не виданная им земля — больше их собственной, точно. Каменистый берег. Но река такая широкая, что другого и не видно. Утро туманное, утро седое. Костёр, сложенный из каких-то рукописей: свитки, просто листы плотной бумаги цвета весеннего половодья. Пламя зализывает рукописи, словно сука отбитый хвост — сидя на заду.
Огненная собака встает с углей и переносит скрученных бумажных щенков в зубах; на их загривках — государственные печати, иероглифы чужаков, даже не иероглифы, а какие-то смешные палочки-закорючки: Gestern, Завтра, Manana, Now. Сука раскладывает детёнышей по сторонам света — и они разбегаются.
Во сне всегда оставался только один щенок: тот, который стоял мордой к востоку, и у которого на шее было записано Now.
Он скулил и тявкал. Она пыталась ухватиться за окончание своего собственного хвоста; но только у нее получалось это, как хвост укорачивался, а она снова и снова принималась вертеться. Он просил пить. Она бросалась на Луну и Солнце, и каждый раз носом обжигалась — то от холода, то от жара.
И река опрокидывала на него всю свою целебную ласку — водянистую и тяжёлую.

Попытаться растолковать сон учеников лысого бродяжки или его же песню — всё равно, что обозвать год хорошим или плохим. Оценочные категории непременно заведут в тупик — ведь белое можно обменять на черное, и ничего не изменится.
Искать связь между песней Вонючки-Кхи и сном его учеников (одним на всех) — то же самое, что глотнуть из пустой чашки воздуху (его же много), а жажда вроде бы и не исчезла.
Говорить, что время лечит и суки слюнявят боль — значит, промолчать, ведь причина встающему солнцу — не твой сон.
Так стоит ли осуждать человека за то, что его денно и нощно заботит лишь он сам (она сама): его зубы в улыбке, её волосы на ветру, его растерянность, её потери, его левая рука, её правая ключица, он — голый в зеркале, она — обнажённая перед ним?.. Now, теперь, сейчас, и то, что было, всё прошло — всего лишь ощущение, не закон.
Поэтому: пусть плачут мудрецы, а мы посмеёмся.

TopList