Это было не так уж и давно, чуть больше ста
лет назад.
На окраинах Монтевидео, как всегда, ночью никто
не спал. Шныряли моряки, хохотали девицы, дрались
гаучос, приехавшие на заработки в город. Что их
ждало? Тяжелая работа в портах, заводы, куда
устроиться не так уж просто, да поди, прокорми
семьи на жалкие гроши.
Бывает, идешь себе вперед, а над Рио-де-ла-Плата
уже зачинается ночь. Серебряная река, которая
никакая не река, а эстуарий, — широкая,
полноводная, подбирающая по дороге и Парану, и
Уругвай. Податься ли к морякам, пляшущим
хабанеру, или может, к итальянцам — завсегдатаям
портовых трущоб, где бывшие рабы стучат на своих
барабанах «тамбо», туда, где самые дешевые
бордели, где девушки танцуют, прикасаясь к
мужчинам бедрами?
А Серебряная река манит, манит в путь. Там, на
другом берегу — цветущая Аргентина,
Буэнос-Айрес, Санта-Фе, Энтре-Риос. В
Буэнос-Айресе полно хороших заработков, там
мужчины, встретившись на темной улице, не
раздумывая рвутся в бой, в ход идут пляшущие
клинки ножей, они танцуют навстречу друг другу, и
ясно, что виновница их смертельной схватки —
женщина.
Конечно же, они ненавидят друг друга, движения их
резки и чувственны одновременно; вот к их
сумасшедшему танцу смерти присоединяются новые
и новые желающие. Это и пылкие юноши, и обеленные
сединой бандиты, и богато одетые чужаки, зашедшие
в эти трущобы, рискуя жизнью. В тени, у ветхого
дома, стоит она. Ее лицо безмятежно, ведь она
выберет победителя — того, кто лучше всех
танцует танго.
Никто точно не знает происхождения этого танца
уличных схваток. В конце девятнадцатого века его
танцевали именно так: двое, или пятеро, или
пятнадцать мужчин, с ножиками в карманах. Его
танцевали на набережных, в порту, в бедных
кварталах Буэнос-Айреса, в аргентинских
харчевнях, в публичных домах, дожидаясь очереди,
в нищих пригородах Монтевидео.
Как могли переплестись и африканские ритмы
тангано, и аргентинская милонга, и гаванская
хабанера, и испанское фламенко, и ритуальные
танцы индейцев, и польская мазурка, и немецкий
вальс — мы не узнаем никогда. Мы знаем только, что
однажды весь мир — и Париж, и Нью-Йорк, и Москва, и
Токио, в один голос вскрикнули: «Буэнос-Айрес —
это танго».
Танго — страстное и томительное, опасное и
порочное, сентиментальное и испепеляющее
действо. В начале двадцатого века его стали
танцевать и женщины.
Посмотрите, как они касаются друг друга!
Прикосновение — это и есть танго. Мы можем только
гадать и строить версии, как развлечение
уругвайских и аргентинских низших слоев,
бедняков, простых рабочих, бродяг, пьяниц и
сутенеров, повстанцев и контрабандистов, моряков
и ностальгирующих иммигрантов стало знаковым
танцем эпохи, танцем социального протеста,
танцем революции.
Так вернемся же в столицу Уругвая. Вот по улице
идут два друга, одного из них зовут Энрике. Ему
чуть больше двадцати, его родители — простые
рабочие, поэтому он знает о танго всё, к тому же он
божественно играет на гитароннах и на
фортепьяно, сочиняя собственные песни для танго,
посвящая мелодии своим друзьям, соседям,
родственникам: «Новички-эмигранты», «Нищие и
голодранцы», «Веселая жизнь».
Энрике безнадежно влюблен, и его печали нет
утешения: она — начинающая певица,
фантастическая танцовщица, в будущем знаменитая
Лола Кандалес. Совсем недавно она покинула
родные пригороды Монтевидео — искать счастья на
сценических подмостках Буэнос-Айреса. Ехать за
ней вдогонку? Преследовать ее, как безликая тень,
чтобы, смешавшись с толпой поклонников, просить
автографа?
Разве об этом мечтал Энрике Саборидо! Он провел в
Монтевидео еще несколько лет. В это время в
Буэнос-Айресе уже начали снимать замечательные
фильмы, с кораблей ступали на шаткие трапы и еще
более шаткие (для всех, кроме настоящих
портеньос) мостовые любопытные европейцы, жадные
до экзотики. Через серебряную реку Ла-Плата
шныряли жилые баржи — плавучие бараки, оклеенные
пестрыми афишами с заманчивыми псевдонимами
танцовщиц и актрис.
Однажды Энрике спешил в очередную питейную
лавочку, где он подрабатывал, развлекая клиентов
и проституток игрой на фортепьяно. Нищие
куртизанки, свободные от буржуазных
предрассудков, впрочем, и не имевшие и случая
познакомится с ними, пробовали на вкус новые
необычные мелодии.
Под них можно было танцевать только в паре,
страстно и бескомпромиссно — жар дыхания, дуэль
тет-а-тет, когда партнер ведет, но неизвестно, кто
выиграет поединок взглядов, взмахов ног, изгибов
поясницы, и, конечно же, прикосновений, нежных и
острых, как жала.
У входа Энрике встретил хорошо одетый
аргентинец, который вежливо поздоровался с ним и
остался слушать музыку. Когда посетители
разошлись, а некоторые остались спать там же,
среди окурков на грязном полу, незнакомец
предложил музыканту прогуляться с ним до
гостиницы. Выяснилось, что он приехал из
Сан-Тельмо, где недавно открылось его новое, еще
никому неизвестное арт-кафе.
«Твое танго, вот что мне нужно! — восклицал он. —
Поверь, это начало твоей славы, с ним мы завоюем и
Буэнос-Айрес, и Сан-Франциско, и Париж!»
В 1905 г. в Сан-Тельмо, в кафе «Тортони», где
звучало лучшее танго и пары танцевали столь
непристойно, что туда частенько наведывалась
полиция, заехала девушка, раздавая на ходу
автографы, уклоняясь от назойливых журналистов.
Она искала Энрике Саборидо.
— Я хочу танцевать под твое танго, — сказала она.
— У меня есть кое-что для тебя и для Аргентины, —
сказал Энрике.
Это была «Ла Морча» («Неувядающая»).
— Я написал его для тебя, — добавил музыкант.
Считается, что именно «Ла Морча» выстрелила
первой. Уже через год, в 1906-м, столица Аргентины
буквально сошла с ума от танго. Танцплощадки
ломились от желающих, кинопродюсеры, хозяева
американских мюзик-холлов только и успевали, что
подписывать контракты с аргентинскими
оркестрами да танцовщицами. И, конечно же, сама
Лола Кандалес была неотразима: ведь
«Неувядающая» — ее танец.
В 1907-м аргентинское танго вскружило голову
Парижу, затем и остальной Европе.
Анхель Вильольдо, соотечественник Энрике, вместе
со своим оркестром блистательно исполнял
мелодии рабочих кварталов с берегов Ла-Платы и,
конечно же, «Неувядающую». И, хотя папа Пий Х
высказывался против нового танца, а австрийский
император запретил солдатам танцевать его в
военной форме, а английская королева заявила, что
отказывается танцевать «это», — в 1914 г. ученики
аргентинца Казимира Аина, станцевали-таки «это»
в Ватикане, и папа снял-таки свой запрет, да и
королевы не смогли устоять.
Позже, в 1917-м на свет появилась «Кумпарсита»,
второй национальный гимн Уругвая, танго на все
времена, сочиненное Херардо Матос Родригесом.
Лола и Энрике тоже побывали в Париже, но они были
слишком заняты друг другом. Они танцевали, и
никак не могли понять, кто выиграл эту дуэль.
Спустя много лет в «Тортони» любил захаживать
Хорхе Луи Борхес — насладиться звуками танго. Он
опускался в тяжелое кожаное кресло, и друзья
наполняли ему бокал, пока он рассуждал:
— В одном из диалогов Оскара Уайльда говорится,
что музыка дарит нам наше собственное прошлое, о
котором мы до этой минуты не подозревали,
заставляя сожалеть об утратах, которых не было, и
проступках, в которых неповинны. О себе могу
сказать, что не в силах слушать «Марну» или «Дон
Хуана», во всех подробностях не вспоминая
апокрифическое прошлое с его невозмутимостью и
страстью, в котором я сам бросаю вызов и сражаюсь
с неведомым противником, чтобы без единого слова
пасть в безвестной ножевой схватке. Может быть, в
этом и состоит предназначение танго: внушить
аргентинцам веру в их былую отвагу, в то, что
однажды они нашли в себе силы не уклониться от
требований доблести и чести.
Так говорил великий аргентинский писатель. А в
кармане его лежала недописанная поэма, где были
такие строки:
Объявилась шарманка. Разболтанный валик
с хабанерой и гринго заныл над равниной.
«Иригойена!» — стены краалей взывали.
Саборидо тиранили на пианино.