из новой книги

Петр КОШЕЛЬ

Первоначальный Петербург:

обитатели города на фоне болот и архитектуры

От редакции.
Мы продолжаем знакомить читателей с фрагментами книги Петра Агеевича Кошеля, посвященной Петербургу (книга готовится к печати в издательстве «Рубежи — XXI век» в рамках серии «Столицы мира»).

Первыми русскими, ступившими на берега Невы в XVIII столетии, были солдаты, с которыми Петр I совершил свой поход из Шлиссельбурга к устью реки весной 1703 г. Они же стали и строителями крепости, посвященной Петру и Павлу.
Вместе с солдатами укрепления возводили местные жители — финские и ингерманландские крестьяне. Пригнали сюда и пленных шведов. Но солдат и местных жителей было слишком мало для осуществления грандиозного замысла.
На строительство Петербурга, признанное делом первостепенным, император велел направить людей, первоначально собранных для предполагавшегося возведения других крепостных сооружений в Ингерманландии. Постройка крепостных сооружений была одной из давних повинностей тяглого населения Русского государства (городовое дело). В 1704 г. в Петербург вызвали из разных губерний до 40 тысяч работных людей, в основном крепостных помещичьих и государственных крестьян. Они были распределены на три смены; от каждой требовалась двухмесячная работа (первая смена приступала к исполнению повинности 25 марта, вторая — 25 мая, а третья — 25 июля).
Подобные распоряжения повторялись и в последующие годы, но с 1708 г. вызывались ежегодно две смены, причем работа для каждой смены была определена в три месяца с явкой на работу 1 апреля и 1 июля. Количество людей, ежегодно высылаемых на строительство, было не менее 24 тысяч.
Выдаваемая работным людям плата шла из денег, специально собираемых правительством всё с того же тяглого населения — с людей, «которые в домех оставались».
«А хлеба и запасу тем работным людям взять с собою, — говорилось в царском указе, — чем мочно в дороге сытым быть до указанного места и до Санкт-Петербурга, а больше того хлебных запасов не имать, для того в Санкт-Петербурге дано будет им ... хлебное жалованье и денег по полтине на месяц каждому».
«Хлебное жалованье» было невелико: «полуосмина муки да круп по малому четверику». Не приходится говорить, что для человека, занятого тяжелым физическим трудом, это было совершенно недостаточным. К тому же и выдавалось довольствие небрежно. Многое расхищалось и оставалось в руках чиновников.
Инструкции называют и инструменты, с каким должны были отправляться в Ингерманландию работные люди: топор на каждого человека и на 10 человек долото, бурав, пазник и скобель.
Жили в землянках, в шалашах или в наспех сколоченных лачугах. Ни в одном документе петровского времени нет никаких упоминаний о строительстве помещений (хотя бы и временных) для многих тысяч работных людей, ежегодно прибывавших в Петербург.
При тогдашнем бездорожье путь до Петербурга был весьма изнурительным. Это видно на примере одного из донесений о работных людях Московской, Смоленской, Казанской и Архангелогородской губерний, выполнявших сезонные работы в 1712 г.: из 6597 человек, принятых «приводцами» (дворянами, назначаемыми для сопровождения работных людей) на месте отправки, 14 умерли в дороге, 387 человек заболели и были оставлены в пути, а 441 сбежал по дороге.
В 1717 г. был такой случай. Работные люди направлялись в Александро-Невский монастырь. На перекличке и на трех смотрах все были налицо, но в дальнейшем, в дороге, они «собою переменились детьми и братьями своими малыми», и в Петербург вместо взрослых людей прибыло много малолетних. Приходилось жертвовать малолетними, чтобы дома могли остаться взрослые работники, способные прокормить семью…
А вот еще пример. В июле 1712 г. дворянин Яков Пещеряков привел из Азовской губернии партию работных людей. С ним прибыл целый отряд проводников — 44 человека; на работных же людях «для охранения в дороге от побега» были «двоешные» цепи общим весом в 24 пуда.
В 1707 г. сбежало много работников, направленных в Петербург из Белозерского края. Петр I приказал взять членов семей бежавших — их отцов, матерей, жен, детей «или кто в домах их живут» и держать в тюрьмах, пока беглецы не будут сысканы.
В 1724 г. Петру показалось, что «каторжных невольников ноздри вынуты мало знатны», и он приказал «ноздри вынимать до кости», чтобы в случае побега этих людей можно было узнать сразу же.

Петр Первый. Неизвестный художник

Правда, в легендах о строительстве осталось совсем не это. В них Петр предстает как заботливый царь-батюшка.
Однажды — якобы — Петр в сопровождении князя Меншикова посетил партикулярную верфь, на которой работал молодой парень Петр Щитов. Разговаривая с Меншиковым, Петр не спускал глаз с Щитова, который в это время приколачивал деревянную обшивку к уже готовому шхерботу. Дело в том, что Петр Щитов вколачивал гвозди особенным образом: наставив гвоздь на намеченное место, молодой плотник слегка ударял молотком по головке гвоздя, а затем уже сильным ударом всаживал гвоздь до самого основания. Всё это Щитов проделывал с такой быстротой и ловкостью, что не мог, конечно, не обратить на себя внимание царя, который сам был недюжинный мастер.
Прошла ровно неделя. Рано утром, лишь только плотники принялись за работу, как на верфь неожиданно явился Петр. Подойдя к Щитову, который, как и на прошлой неделе, обшивал судно, царь молча взял у него молоток и гвозди и принялся вколачивать гвозди с одного удара. Плотники, прекратив работу, с удивлением смотрели на царя, который с необычайной быстротой всаживал гвоздь за гвоздем. Всадив таким образом несколько десятков гвоздей, царь выпрямился во весь свой гигантский рост и промолвил, обращаясь к Петру Щитову:
— Спасибо, брат, за науку, это я у тебя научился так гвозди вбивать.— Царь-батюшка, — заговорил тут Щитов, — уж ежели твоя царская милость так велика ко мне есть, то прикажи меня не казнить, а миловать.
И молодой плотник вдруг неожиданно упал к ногам царя.
Петр, крайне изумившись, успокоил парня и стал его расспрашивать. Оказалось, что Щитова, как и многих других плотников, купили у помещика за 20 рублей и, согласно воле царя, пригнали в Петербург, причем никто не счел нужным справиться, есть ли у него родня или какие-нибудь другие привязанности. А у парня на родине осталась невеста Анисья.
— Так что же ты хочешь? — спросил царь, выслушав парня.
— Царь-батюшка, прикажи Анисью сюда представить.
— Ладно, — промолвил царь и оставил верфь.
Через два месяца Анисья была доставлена на Охту и повенчана с Петром Щитовым.
Однажды зимой Петру донесли, что один из плотников, некий Гаврило Смирной, нашел на берегах Невы, выше Охтинских слобод, против Александро-Невского монастыря, самородную краску. Государь, узнав об этом, немедленно отправился на означенное место, чтобы лично убедиться в справедливости сообщенного известия. Убедившись, государь похвалил Смирного, подарил ему полтину и приказал ему добывать эту краску в свою пользу.
Прошла зима, весна, наступило лето. В один прекрасный день Петр, переправляясь через Неву на Охту, увидал посреди реки плавающего человека. Царя это обстоятельство весьма заинтересовало, так как в то время людей, привыкших к воде, было очень мало.
Поэтому государь немедленно направил свою верейку к пловцу, чтобы ближе разглядеть смельчака. Но каково же было удивление Петра, когда он в пловце узнал Гаврилу Смирного, у которого всё тело было вымазано густой темной краской.
— Куда это ты, Гаврило, плывешь? И почему ты весь в краске испачкан?
— Прости, царь-батюшка, это я краску пробую,— ответил Гаврило.— Ежели Нева не смоет ее с меня, стало быть, краска добрая.
Государь весело рассмеялся, но, смекнув в то же время, что Гаврило неспроста пустился вплавь, спросил его:
— Ну а как же твои дела идут с краской?
Этого только и ожидал Смирной. — Ах, царь-батюшка, ожидают меня и краску мою, всяк, кто хочет, берет! — воскликнул Гаврило и поплыл к берегу.
В тот же день Петр издал указ: «Охтянину Гавриле Смирному добывать найденную им краску преимущественно для продажи и продавать беспошлинно, а посторонним никому в оных местах краски не брать; буде же из охтинских плотников, кто пожелает оную краску, то дозволить им это — с тем, однако, чтобы изыскателю Смирному брать с них за этот труд по нескольку денег с пуда».
Благодаря этому указу Гаврило Смирной вскоре сделался богачом.
Когда строилось Адмиралтейство, на дворе здания накопилось множество щепок, которые страшно затрудняли проход и тормозили работу. Жителям Петербурга было объявлено, что желающие могут даром брать щепу. Съехалось много телег, и сделалась невыразимая теснота. В это время показался в своей одноколке государь, приехавший поглядеть работы.
При въезде на подъемный мост, ведущий в Адмиралтейство, царский денщик закричал встречному возу с щепами:
— Эй ты, поворачивай назад!
— Молчи! — остановил Петр. — И того-то не можешь рассудить, что нам с одноколкой гораздо легче повернуть назад, чем ему.
Тотчас же государь слез с одноколки и с помощью денщика развернул ее и пропустил воз.
С возом же ехал слуга одного секретаря по имени Ларион. Спустя несколько времени Петр снова встретился с ним на том же мосту. Ларион по-прежнему вез щепу. Государь уже въехал на мост, а Ларион только еще подъезжал к нему, и Петр поэтому начал кричать, чтоб он остановился. Ларион не останавливается и продолжает путь. Поравнявшись с возом, государь узнал Лариона и спросил:
— Ведь, кажется, для тебя на днях я поворотил с одноколкой, чтобы возможно было нам разъехаться?
— Да, государь. Я и подумал, что ты всегда так поступать будешь.
— Но тогда ты первый въехал на мост и поворотиться тебе было уже неудобно, а теперь ты видел, что я прежде тебя въехал, между тем ты только что подъезжал к мосту, и поворотиться мне было уже неудобно, да я же и кричал, чтобы ты остановился и пропустил меня. Однако ты, несмотря на это, не останавливаясь, всё едешь.
— Виноват!— отвечал слуга. — Я думал, что ты всегда уступать мне решил…
— Так надо, чтобы ты так не думал и не озорничал впредь,— сказал государь и тут же дал ему несколько ударов палкою, приговаривая: — Не озорничай, не озорничай, пропускай того, кто прежде тебя въедет на мост.

Екатерина I. Гравюра XVIII в.

Петр весьма заботился о сбережении лесов, тогда еще, впрочем, покрывавших не только окрестности Петербурга, но и вообще всю Россию. При постройках заводов и фабрик император обращал большое внимание на устройство печей — главным образом в видах экономии топлива.
Однажды, посетив пивоваренный завод Лапшина, царь увидал, как из огромной заводской трубы огонь выбивало высоким пламенем.
— Лапшин, я вижу, что ты не думаешь о сбережении дров,— сказал государь,— смотри, сколько понапрасну у тебя их пропадает, ты видишь только под носом, что около Петербурга ныне лесу много и дрова дешевы, а не рассуждаешь, что без бережливости и самые большие леса истребиться могут в короткое время. Итак, нужно тебе переделать печь и сделать ее так, чтобы отнюдь не было такой траты дров.
Петр потребовал бумаги, начертил план экономной печки и, объясняя его, сказал:
— Когда переделаешь печь, то я приеду и посмотрю: нет ли еще какой ошибки. А теперь дай-ка мне молот, я, пожалуй, и помогу начать тебе переделку твоей печи.
С этими словами Петр взмахнул кузнечным молотом и развалил несколькими ударами не понравившуюся ему печь.
Петр в начале основания Петербурга, который он называл своим «парадизом», был сильно озабочен устройством новой столицы. Он даже издал указ, которым «накрепко» запрещалось строить какие бы то ни было каменные здания во всем государстве.
Легенда гласит, что императрица Екатерина задумала сделать своему державному супругу сюрприз. С помощью архитектора Феретера в 25 верстах от Петербурга выбрали удобное место и возвели увеселительный замок с садом. Государыня назвала эту дачу Сарским селом — по имени бывшей владелицы, лифляндской баронессы Сары. Когда Петр возвратился, Екатерина сказала ему, что в его отсутствие нашла, «хотя пустое, но весьма приятное» здоровое место недалеко от столицы, на котором, наверное, он захочет построить себе увеселительный замок. Петр пожелал увидеть это место.
В одно прекрасное утро они с Екатериной отправились туда. Петр был изумлен, когда они въехали в ровную, гладкую аллею, просеченную через густой лес, а когда перед глазами появился заново отделанный замок, его удовольствию не было предела. Царь в присутствии всех горячо обнял Екатерину и сказал ей:
— Превосходное строение! Но с сожалением вижу в нем два больших недостатка — первый, что нельзя взять и тотчас перенести его в Петербург, дабы украсить город, а другой — что нельзя и Петербург перенести на это место.
В 1718 г. заведовавший строительными работами князь А.Черкасский указывал императору на нецелесообразность использования работных людей в принудительном порядке. Он ссылался на ущерб, который терпело помещичье сельское хозяйство от массового отвлечения рабочей силы на строительство. Многие из крестьян оказывались в бегах, болели или использовались на непроизводительных работах.
Петр учел соображения Черкасского. Со второй половины 1718 г. работные люди, присылаемые из губерний по указу правительства, заменяются людьми, набираемыми по найму. Но это не означало полного отказа от использования принудительного труда. Высылка на летний сезон восьми тысяч строителей осталась на ближайшие годы повинностью обитателей Санкт-Петербургской губернии.

Собранные со всего обширного Русского государства для строительства новой столицы работные люди объединялись в артели-землячества. В первые 15 лет жизни Петербурга они составляли очень важную часть населения нового города. Именно они выполняли наиболее трудоемкие и тяжелые работы: корчевали лес, осушали болота, готовили грунт для строительства, укрепляли набережные. Они же выстроили и все возведенные в этот период здания.
На строительстве Петербурга работали также военнопленные шведы. Их в 1712 г. прислали из Москвы и Воронежа — 1100 человек.
Сложным был вопрос о мастерах, необходимых для мануфактурных предприятий Петербурга, и о квалифицированных ремесленниках. Перенос столицы на берега Невы усилил приток переселенцев. Но это не решало проблем очень быстро увеличивавшегося города.
В связи с перенесением столицы в Петербург последовал ряд царских указов о принудительном переселении в новую столицу «на вечное житье» мастеровых людей, купцов, ремесленников, ямщиков и т.д. Указом от 18 августа 1710 г. предписывалось из всех губерний, из уездов и посадов переселить в Петербург 4720 мастеровых людей с женами и детьми. 500 человек предназначались в распоряжение Канцелярии городовых дел, а остальные — в распоряжение Адмиралтейства. Указывались и специальности, какими должны были обладать новые жители приневского города: 1900 каменщиков, 1741 плотник, 226 кузнецов, 200 кирпичников, 50 котельников, 48 пильщиков, 41 бочар, 10 слесарей, «174 — для назначения впредь к выучке в юношеских летах разным ремеслам и 70 молодых людей для выучки в прядильщики».
Ведавший Канцелярией городовых дел У.А.Синявин писал, что к 6 июня 1712 г. из назначенных в его ведомство 2500 человек были присланы «на вечное житье» 2210 мастеровых людей. По прибытии на место в Петербург с работ бежали 365 человек, умер 61, а 46 не могли быть использованы за дряхлостью. Кроме того, как указывал Синявин, в числе высланных имелись 629 мастеровых «наемщиков», в списках не значившихся и заменивших собою поверстанных.
С 1714 г. регулярно издавались новые указы о переселении мастеровых и работных людей в столицу.
К 1724 г. из числа переведенцев-плотников успели сбежать 127 человек и умер 91, осталось 806...
Тут, может быть, будет уместно воспроизвести написанное в 1868 г. стихотворение Якова Полонского «Миазм»:

Петербургский губернатор Александр Меншиков писал Петру I: «Городовое дело управляется как надлежит. Работные люди из городов уже многие пришли и непрестанно прибавляются. Чаем, милостию Божией, что то предреченное дело будет поспешествовать. Только то бедно, что здесь солнце зело высоко ходит»…
Переселение мастеровых людей «на вечное житье» с семьями, естественно, требовало специальных мер для их устройства. Петр I приказывал Адмиралтейству заблаговременно строить дома для «переведенцев», но Адмиралтейство не торопилось выполнять эти приказания.
Возникшие в 1712 г. на Адмиралтейском острове 10 слобод были выстроены самими новопоселенцами. Помощь отправляемым «на вечное житье» оказывал лишь мир (сельская община — жителям деревень, посадская община — горожанам). Но эта помощь была очень скудной.
Указы устанавливали содержание переведенцу на первый год: денег 12 рублей на жалованье да на хлеб 10 рублей, сверх того детям от 5 до 15 лет муки по четверику на месяц каждому. Высланным в распоряжение Канцелярии городовых дел, т.е. самой многочисленной категории мастеровых и работных людей, выплачивали только половину указанного оклада.
Высылку денег мастеровым людям местная администрация часто задерживала, «отчего мастеровые и работные люди бегут и мрут с голоду». Равнодушие петербургских и губернских чиновников к судьбе «переведенцев» и прямые злоупотребления вызывали большую задержку в выплате содержания и часто ставили на край гибели работных людей и их семьи.
Датчанин Юст Юль писал, что при сооружении Петропавловской крепости «от работ, холода и голода погибло, как говорят, 60 000 человек».
И еще две цитаты из документов.
А.Меншиков сообщал А.Макарову в 1716 г.: «В Петергофе и Стрельне в работниках больных зело много и умирают беспрестанно, нынешним летом больше тысячи человек померло».
Г.Головкин доносил царю: «Как у солдат, так и у работных людей нынешней присылки болезнь одна — понос и цинга».
Сравнительно благоприятные условия сложились для поселенцев Охтинской слободы. В начале 1720 г. был издан указ о построении на берегу Невы на Охтинской стороне пятисот изб. Через год, когда было построено 216 домов, в северные города — Белоозеро, Вологду, Шуйский городок, Каргополь, Устюг и Холмогоры — был послан офицер с поручением «взять с тех городов 432 добрых плотника», знающих судостроение, и выслать их в Петербург с женами и с детьми, «и, как привезены будут, дать им провианта муки по три четверти, да на то избное строение денег по два рубля на семью, и огороды в построенных домах вспахать».
В тот год удалось набрать и привезти только 91 семью. В следующем году был дан указ о новом наборе 350 семей плотников. Послали того же офицера с приказанием набрать плотников, где только возможно.
Жители Охтинской слободы поступили в ведение Партикулярной верфи. Там привлекли к работе около 150 человек, «наиболее обыкших к судовому делу». Остальные охтинские поселенцы — «вольные плотники» — в последующие годы использовались в качестве наемных рабочих.
В 1749 г. для обитателей Охтинской слободы, которых в то время было 864 семьи, отвели на прилегающей к слободе территории около 2300 гектаров земли. Слобода стала пригородным поселком, поставлявшим для столицы наемную рабочую силу.

Меншиков

С принудительным переселением народа в Петербург было связано и возникновение Ямской слободы. Обеспечение средств сообщения столицы со страной являлось делом первостепенной важности. В указе 1713 г. требовалось «выбрать губернаторам из ямщиков лучших и семьянистых и лошадных людей добрых и прожиточных в Санкт-Петербург 105 вытей. А на строение домов, и на подмогу, и на корм, и на годовое их содержание собрать для поселяемых в Санкт-Петербурге на выть по 60 рублей».
Устройство Ямской слободы относится к 1714—1716 гг. В 1723 г. ямщикам была отведена пашня и сенные покосы на землях деревень Волковой и Купчиной. Многие из мастеровых и работных людей были частновладельческими крепостными, и распоряжаться ими считалось возможным лишь постольку, поскольку не затрагивались интересы помещиков.
Правительство Петра I разъяснило, что каждый переселяемый «на вечное житье» в столицу приравнивается к рекруту. Другой формой компенсации помещикам была выплата им денег за каждого переселенца. В 1729 г., например, помещикам по возбужденным ими просьбам выплачивалось за переселенных в Петербург крестьян по 25 рублей.
Строительные работы в Петербурге проводились «с крайним поспешанием». Работников подгоняли офицеры, определенные на стройки; надзирали солдаты. Солдаты стояли на карауле у ворот, не выпуская мастеровых людей с работы. Сложилась система мелкого надзора и понукания.
Рабочий день осенью и летом начинался в 5 часов утра и кончался в 9 вечера, т.е. длился 16 часов. Делались два перерыва: в 12 часов на полтора часа и вечером на полчаса. Зимой, в темную пору года, рабочий день точно не регулировался. Он должен был начинаться «по пушке» (по выстрелу из адмиралтейской крепости); по выстрелу же и оканчивался. Пушка стреляла по усмотрению начальства.
Существовала установленная законом шкала штрафов за прогулы. В Канцелярии от строений за прогул одного дня из заработка рабочего человека вычитали сумму, равную трехдневному заработку. За штрафами следовали телесные наказания.
Посещения работными и мастеровыми храма были обязательными, и администрация предприятия следила за тем, чтобы рабочие люди исправно посещали церковь. Существовали еще фискалы, наблюдающие за работами. Они получали в свою пользу четверть штрафа.
Положение казенных мастеровых определялось в первую очередь тем, что они были фактически прикреплены к заводу и полностью подчинены начальству, причем не только в рабочее время.
Весьма характерным представляется стремление заводской администрации полностью регламентировать досуг мастеровых. Как записано в Проекте о должностях, мастеровые люди не имели права отлучаться из слободы, где они жили, ни в праздничные дни, ни вечером в дни рабочие. Запрещалось и принимать у себя постояльцев, «держать посторонних людей в своих домах, ниже ночевать пускать». Запрещалось пускать в слободу бродячих торговцев. В пределах слободы разрешалось лишь в урочные часы ходить в кабак, принимать гостей или играть в карты. Мастеровые люди не были вольны в использовании своего жалования, не имели права продать или заложить личную вещь. Обо всех покупках полагалось объявлять комиссару, «дабы он знал, что у кого платья есть нового и обуви». Указывалось даже количество водки, которое разрешалось выпить в день получения жалованья.
Оплата труда в петровское время была дифференцированной. Если выписанные из-за границы иностранные специалисты получали очень крупные по тому времени оклады, то русским мастерам платили гораздо меньше, а рабочим — и вовсе гроши.
Вот несколько примеров денежных окладов архитекторов-иностранцев: Леблон получал 5000 рублей в год, Трезини — 1000 рублей, Фонтана — 600 рублей. А архитектор М.Земцов получал 180 рублей.
В 1716 г. из числа мастеровых людей, «которые обретаютца при доме его царского величества», столяры получали по 24 рублей в год, маляры — по 15 рублей, токари и кузнецы — по 11 рублей. Таким образом, русские мастеровые при дворце получали в среднем по рублю в месяц.
Это был обычный размер заработка рабочего на строительстве Петербурга. На эти деньги почти невозможно было прожить в новой столице (где всё было дорого) даже одинокому человеку, не говоря уже о семейных. И правительство стало выдавать рабочим хлебные пайки: в месяц по полуосьмине муки (около 29 кг) и по малому четверику крупы (около 5 кг).
«Переведенцы» получали паек в два раза больше; кроме того, им еще давали надел земли.
Воинский устав 1716 г. определил денежное и продовольственное содержания всех воинских чинов для мирного и военного времени. Пехотинец должен был получать деньгами 10 рублей в год и 1 порцион продовольствия — 2 фунта хлеба в день, 1 фунт мяса, 2 чарки (чарка — 122,99 мл) вина и 1 гарнец (3,28 л) пива; кроме того, полагалось на месяц 2 фунта соли и 1,5 гарнеца круп. Однако царские указы не выполнялись, и солдаты зачастую голодали.

Характеризуя грандиозность и всеохватность реформ Петра, М.П.Погодин писал: «Место в системе европейских государств, управление, разделение, судопроизводство, права сословий, Табель о рангах, войско, флот, подати, ревизии, рекрутские наборы, фабрики, заводы, гавани, каналы, дороги, почты, земледелие, лесоводство, скотоводство, рудокопство, садоводство, виноделие, ториз новой книгиговля внутренняя и внешняя, одежда, наружность, аптеки, госпитали, лекарства, летосчисление, язык, печать, типографии, военные училища, академии суть памятники его неутомимой деятельности и его гения».
К этому впечатляющему списку петровских деяний и нововведений следует добавить и каторжные работы.
Идея воспользоваться подневольной рабочей силой для гребного флота принадлежит Андрею Виниусу. В 1688 г. в записке, поданной в Посольский приказ, он, ссылаясь на пример иностранных государств, предлагал: «всяких воров и бусурманских полонянников мочно на каторги сажать для гребли на цепях, чтобы не разбежались и зло не учинили; и чем таким ворам и полонянникам, которых по тюрьмам бывает много, хлеб туне давать, они бы на каторгах хлеб зарабатывали».
На крупнейших предприятиях Петербурга регулярно использовались «каторжные невольники». Ведомости Синода сообщают, что при Адмиралтействе постоянно находилось «в работе» от 500 до 800 каторжников. В 1717 г. Петр указал «артиллерийских служителей, которые осуждены будут за вину на каторгу в вечную работу или на урочные годы, посылать скованных в Санкт-Питербурх на Пушечный двор ради всяких артиллерийских работ».
В июле 1706 г. в рапорте на имя Меншикова сообщалось: «Острог каторжным колодникам заложили». Этот острог (Каторжный двор), состоявший до 1732 г. в ведении Адмиралтейства, находился рядом с Канатиным и Галерным дворами — на территории будущей Благовещенской площади.
Указ 1715 г. рекомендовал употреблять каторжных для «битья свай», т.е. на строительных работах; часть колодников использовалась в качестве гребцов на галерах, другие трудились на Адмиралтейской и Галерной верфях, в Арсенале.
Каторжане жили в основном на подаяния. По материалам Синода, они, «не имея средств к пропитанию, ежедневно ходили на связках» по городу, прося милостыню.

Старый добрый Эрмитаж...

Петербург рос стремительно. На темпах роста сказывались не только меры правительственного принуждения, но и свободный приток сюда новопоселенцев.
Отсутствие статистических данных о населении Петербурга в первой четверти XVIII в. не дает возможности установить сколько-нибудь точно тогдашнее количество жителей столицы.
По позднейшим данным, число жителей Петербурга к 1725 г. определялось в 25—30 тысяч человек. Однако, исходя из числа домов в Петербурге и средней заселенности одного дома, можно предположить, что число обитателей столицы в 1725 г. составляло примерно 40 тысяч человек, из них не менее 20 тысяч было занято производительным трудом.
После некоторого перерыва в притоке переселенцев в Петербург в 1728—1730 гг., совпавшего с пребыванием двора в Москве, население столицы снова стало быстро расти. Этот рост по-прежнему был связан с развитием промышленности и торговли.
Общая численность населения Петербурга в 1750 г. указана в ведомости генерал-полицеймейстера, представленной по приказанию императрицы Елизаветы Петровны в сентябре того года. Дошедшая до нас переписка по поводу подготовки ведомости дает основание считать ее сведения сравнительно полными и достаточно надежными. Численность взрослого населения Петербурга определена в 74 283 человека. Следовательно, общее количество жителей составляло около 95 тысяч человек (60%, как свидетельствует упомянутый источник, — мужчины).
Ведомость различает «обывателей» столицы и ее «жильцов», хотя и те и другие одинаково относятся к постоянному населению Петербурга. Разница между этими категориями определялась прежде всего социальным положением.
«Обыватели» — свободные, полноправные граждане, владельцы домов и другой недвижимости в городе, дворяне, чиновники, духовенство и купцы, ремесленники, посадские люди, владельцы торговых и промышленных предприятий, мастерских. «Жильцы» — это постоянные жители города, не владевшие недвижимостью и не входившие ни в одну из городских корпораций (цехи, гильдии), а поэтому неполноправные, т.е. не имеющие права принимать участие в выборах городских органов управления — магистратов.
В число «приезжих» лишь в самой малой доле могли попасть временные сезонные рабочие. Немного среди них было и купцов, которые имели тесные деловые связи со столицей и подолгу там жили. Большую часть этих 10 тысяч «приезжих» составляли мастеровые, занятые на крупных предприятиях, ремесленники, а также владельцы мелких предприятий. Они были тесно связаны со столицей, скоро становились постоянными ее жителями, но для полиции всё же долго оставались «иногородними» — ростовцами, ярославцами, кашинцами и т.п., если они были посадскими людьми; бездомными солдатскими детьми; тяглыми людьми различных сельских районов — если были крестьянами.
Служители при «обывателях» и слуги иностранных посольств (численность их с детьми достигала 17 тысяч человек) — это прежде всего дворовые крепостные. Число свободных домашних слуг было очень небольшим. Возможно, в число слуг полиция включила низший обслуживающий персонал учреждений дворцового ведомства, т.е. тех, кто выполнял черную работу в царских конюшнях, в прачечном дворе, служил в егерском охотничьем корпусе и т.п.
В ведомости 1750 г. обращает на себя внимание значительное превышение численности мужского населения над женским.
У привилегированного слоя населения столицы число мужчин лишь немного превосходило число женщин. Совсем иное соотношение у остальной части постоянного населения столицы. У «жильцов» число мужчин в полтора раза больше числа женщин, а среди слуг и служителей мужчин в два раза больше, чем женщин. «Приезжие», в основном трудовое население, были почти лишены возможности иметь семьи в Петербурге; число мужчин среди «приезжих» в 7,7 раза превосходило число женщин. Чем меньше обеспечены были жители столицы, тем труднее было для них обзаведение семьей.
Население росло в основном за счет трудящихся слоев. Продолжало развиваться ремесло. Для 1750-х гг. сохранился перечень 44 ремесленных цехов, существовавших в Петербурге, но перечень этот неполон. Представляют интерес данные о социальных слоях, из которых выходили ремесленники в середине XVIII в. Среди 1041 ремесленника из крестьян и крепостных дворовых было 214 человек (20,5%), из купцов — 316 человек (30,3%), из разночинцев, т.е. детей мелких служащих, солдат, церковников, — 95 человек (9,1%); 83 человека поименованы просто людьми «польской нации», 5 — «малороссиянами».
Для коренного местного населения запись в цехи вызывала лишь неудобства, она связывалась с возможностью принудительного привлечения к выполнению казенных работ.
Всё это не могло касаться иностранцев. Иностранцы, в противоположность коренному местному населению, считали запись в цехи выгодной. Поэтому число цеховых ремесленников-иностранцев (316 человек) не соответствовало действительному удельному весу зарубежных подданных в питерском ремесле.
В 1730—1750-х гг. увеличивалось число лиц, работавших на казенных и частных предприятиях, цеховых ремесленников и мелких товаропроизводителей-одиночек. Рост населения города происходил и за счет людей, занятых работой по обслуживанию коммунальных нужд и торговли.
Плавучие и разводные мосты через Большую Неву и Малую Неву, разводные мосты через малые реки и каналы обслуживались специальными мостовыми командами. Существовало большое число перевозов. Легковые и грузовые извозчики вместе с лодочниками и перевозчиками обеспечивали внутригородской транспорт. Современник, автор описания Петербурга начала 1750-х гг., отметил, что в Петербурге было «около трех тысяч или более — в зимнее время».
Многочисленные рынки обслуживались массой мелких торговцев, огородниками, из которых многие арендовали землю в пригородах и являлись, таким образом, постоянными жителями городских окраин. Разносчики и лоточники торговали пирогами, калачами, сбитнем не только на рынках, но и по улицам, по дворам.
Материальная обеспеченность мелких производителей разнилась и зависела в первую очередь от того, работали ли они непосредственно на потребителя-заказчика, продавали ли сами свой товар на рынке или имели дело с перекупщиками. Широкое применение крепостного труда при очень низкой его оплате понижало и заработки вольнонаемных. Были ремесла более прибыльные, обслуживавшие потребности и запросы богатого дворянства, но спрос на таких ремесленников был весьма ограничен.
Оплата труда строителей, определявшаяся в первую очередь их квалификацией, существенно колебалась. Как правило, между заказчиком и артелью строителей стояли подрядчики. Подрядчики, нанимая артель, обычно брали на себя и обязательство обеспечивать строителей питанием. Условия работы были тяжелыми, рабочих плохо кормили, часто обманывали их при расчете.
Естественно, что конфликты с подрядчиками возникали постоянно. Строители, мастеровые и работные люди, а также ремесленники в основном были крепостными. Значительную часть своего заработка отпущенный на оброк крестьянин должен был отдавать помещику. Размер оброка определялся волей помещика.
Столица привлекала оброчных крестьян прежде всего как наиболее емкий рынок рабочей силы. Строитель, текстильщик, металлург находили здесь работу по специальности, повышали квалификацию, кто-то приобретал новую специальность. Крестьян-оброчников гнали в столицу нужда и голод. Но нельзя забывать о заманчивости и притягательности ухода от взора барина, из-под придирчивого надзора крепостной администрации.
Этим преимуществом не обладали многочисленные крепостные дворовые слуги в Петербурге в дворянских домах: они всегда были на глазах господ.

Первоначальный план застройки Васильевского острова

В 1730—1750-е гг. Петербург расширял свои пределы и уплотнялся на старой, давно освоенной территории. Еще представленный Петру I Леблоном план строительства Петербурга предусматривал удаление жилищ рабочих на окраины.
В ходе строительства города на левом берегу Невы — на так называемой Московской стороне — появились рабочие слободы. Правительство с с неудовольствием смотрело на это. Большие пожары в августе 1736 и июне 1737 г. использовались как предлог для выселения рабочих на окраины; были и распоряжения строить в центре города только большие красивые здания. Лучшие районы города отводились дворянству.
Слободы, населенные работными людьми, часто одной профессии и даже занятыми на одном предприятии, были характерны именно для окраинных районов Петербурга.
Особенно интенсивно слободы росли в 1730—1740-х гг.; рост их продолжался и во второй половине XVIII в. Больше всего слобод появилось на Охте.
Кроме двух слобод переселенцев-плотников там возникли Бочарная слобода, в которой жили люди, готовившие бочки для пивоваренных заводов, слобода Синявина батальона (по фамилии начальника Канцелярии городовых дел), населенная рабочими и низшими служащими Канцелярии городовых дел, Госпитальная слобода (ее населяли служители двух расположенных там госпиталей), Компанейская слобода (поселение компанейщиков пивоваренного дела), Казачья слобода, населенная сначала казаками, а позднее отставными солдатами и другими бедными людьми.
Жители Казачьей слободы вызывали у полиции крайнее недовольство. Комиссия по строению постановила снести Казачью слободу и строить на освобожденном месте только «регулярное» строение. Но полиции не удалось осуществить это намерение. Казачья слобода осталась и во второй половине XVIII столетия такой же «нерегулярной» и была приютом для беглых.
На Васильевском острове вблизи Галерной гавани существовала Галерная слобода, населенная находившимися на службе и отставными матросами с их семьями; с 1738 г. начали застраиваться слободки в западной части Малого проспекта.
По Фонтанке, в нижнем ее течении, располагались слободы Калинкиной деревни, а рядом Матисова деревня. Здесь жили по большей части отставные солдаты.
В Московской части возникла Ямская Московская слобода, а за Аничковым мостом — Каретная, в которой жили ремесленники, производившие кареты, коляски, сани.
Рабочие Адмиралтейства в 1740-х гг. были вытеснены в район вновь появившейся слободы Новая Коломна на правом берегу Фонтанки, между устьями этой реки и Мойки.
Число дворов в Петербурге на 1737 г. составило 5898.
Согласно второй ревизии, проведенной в конце 1740-х гг., население империи составляло 9 103 387 душ мужского пола. На долю Петербурга приходилось приблизительно 56 700 душ мужского пола, т.е. 0,6% всего мужского населения страны.
Далеко не везде работные люди имели собственное жилье. На большинстве мелких и крупных предприятий считалось достаточным, если рабочему предоставлялся какой-либо угол для сна; на многих предприятиях таким приютом служило помещение мастерской.
Домики в слободах, в которых жило большинство трудового населения столицы, имели небольшие усадьбы с огородами. Ко всем окраинным слободам близко прилегали места выгона для скота. Молочный скот держали и обитатели Галерной слободы, и жители Петербургского острова, и насельники Охтинских и Ямской слобод.
Домики-избы были малы и тесны. Убогими лачугами называли их правительственные строительные комиссии. Более просторными были дома у ямщиков, так как им приходилось иметь не меньше 4—6 лошадей и располагать помещением для проезжавших.
Жилище в «один покой» для семьи рабочего было обычным явлением. В одном указе времен Анны Иоанновны велено «в Санкт-Петербурге у находящихся адмиралтейской и других команд мастеровых людей на построенных в указных местах дворех их, буде у кого имеется токмо по одному покою, а в нем живет хозяин и жена его и дети, постою не ставить». Часто в таком «покое» жили, впрочем, еще и съемщики углов — работные или мастеровые люди.
При Петре I в слободах было еще много курных изб, и царскими указами предписывалось «командам из солдат избы проверять и черные печи ломать». Судя по тому, что в позднейшее время такого вопроса не поднималось, курные избы, по-видимому, исчезли.
Освещались дома в слободах лучинами. Свечи были дороги и малодоступны бедноте.

Значительную и экономически важную группу населения Петербурга составляли купцы. В первой половине XVIII в. они обычно причислялись к посадским людям. В начальный период истории Петербурга стремление основателя города ускорить развитие в нем торговли и промышленности определило принудительное привлечение купечества в столицу.
Первым шагом на этом пути было переселение некоторых купцов из Архангельска. В 1710 г. на казенный счет переселяется ряд видных купцов из Москвы и других городов. За этим последовали указы от 1712 и 1714 гг. о принудительном переселении 300 купцов из числа «гостей» (т.е. самых богатых торговцев) и «записанных в московские гостиные сотни», именно тех, «которые у портов и на ярмарках валовые [оптовые] торги или где какие заводы и промыслы имеют».
Указ выполнялся медленно. К лету 1716 г. из числа 300 купцов было прислано 186. Переселялись купцы из разных губерний: Московской, Киевской, Казанской, Архангелогородской.
Для купцов строились в Петербурге за счет посадов хорошие дома. Для этой цели некоторые посады выделяли большие по тому времени суммы: посады Казанской губернии — по 1000 рублей, а Смоленской губернии — по 500 рублей.
К 1719 г. принудительное переселение в Петербург купцов было приостановлено, так как и без мер принуждения иногороднее купечество «своей охотой» устремилось в новую столицу.
Но купечество приневского города пополняло свои ряды не только за счет торговцев из других городов страны. Оно росло также за счет оброчных крепостных крестьян. Многие помещики предоставляли своим крестьянам возможность заниматься подрядами, поставками, торговлей, откупами, заводить производственные предприятия. Конечно, не всем разбогатевшим крестьянам удавалось затем выкупиться у помещика, получить свободу и записаться в купеческое сословие.
В 1744—1747 гг. в Петербурге из общего числа посадского населения в 3471 человек купцов было свыше 2 тысяч. В Окладной купеческой книге 1753 г. число купцов определялось в 1484 человека; в этом списке значатся и 22 иностранца.
Купцы оставались податным сословием; в продолжение всей первой половины XVIII в. они были обязаны давать рекрутов для армии. Правда, им разрешалось покупать рекрутов и поставлять их вместо себя.
Купечество было очень разнородным по своему положению, определявшемуся в первую очередь размером капитала. Купцы-откупщики были одновременно и владельцами крупных торговых и промышленных предприятий. Наиболее крупным из них, например Ивану Исаеву, Савве Яковлеву, правительство жаловало чины и зачисляло их в ряды дворянства.
Такие торговцы жили в лучших районах города, как и дворяне. Купцов не забывали приглашать на придворные торжества и праздники, на маскарады.
Наряду с богатыми купцами были и малосостоятельные торговцы третьей гильдии, ближе стоявшие к ремесленникам и массе посадского населения. Материальная неустойчивость часто приводила таких купцов к необходимости работать по найму, а их дети нередко пополняли ряды мастеровых и работных людей.
В Петербурге наметились районы, где преимущественно жило купечество: окрестности Садовой улицы, ближе к Сенной площади и к нынешнему Гостиному двору, и Каретная слобода.
Первенствующую роль в жизни Петербурга играло, естественно, дворянство. Петр I после основания Петербурга и перенесения в него столицы принял ряд мер, понуждавших дворянство к быстрому и массовому переселению на север.
С основанием в Петербурге центральных правительственных учреждений в городе появилось значительное число чиновников. В 1725 г. только в гражданских центральных учреждениях было по штату около 1700 человек служащих, подавляющее большинство которых принадлежало к дворянскому сословию. Еще при Петре дворянство поняло все выгоды службы в новой столице и без принуждения начало переселяться на берега Невы.

Внутренняя торговля Петербурга развивалась по мере развития самого города, роста его населения. В значительных количествах поступало из провинций России продовольствие. В неурожайные годы разрешался даже ввоз хлеба из-за границы с уплатой 5-процентной пошлины в ефимках.
Городское ремесло и мануфактурная промышленность нуждались в сырье; обе упомянутые отрасли городского хозяйства долго не могли обеспечить потребности населения в товарах широкого потребления; это вызывало подвоз из других мест.
С самого начала строительства Петербурга в нем появились мелкие торговцы, маркитанты, ремесленники. Решительный перелом в ходе Северной войны после 1709 г. усилил приток поселенцев, изменил отношение к новой столице тех, кто до этого времени сомневался в успехе петровского начинания.
Перепись дворов Городского острова, проведенная в конце 1713 г., указывает на большое число изб и домиков мастеровых людей, ремесленников, мелких торговцев, добровольно обосновавшихся в Петербурге.
На своих огородах они выращивали капусту, горох, репу, брюкву, морковь. Но в течение всего XVIII в. практически нет упоминания о картофеле. Он широко стал распространяться лишь в XIX в., ибо еще во времена Екатерины II не только в России, но и в Западной Европе считался «чертовым яблоком». Не слишком распространены были в то время и даже позднее помидоры. Употребляли их только для изготовления приправ к мясным блюдам и салатам, свежие же плоды считали несъедобными из-за «неприятного вкуса». Только к концу XIX в. помидоры стали употреблять «для закусок и в салатах».
В Петербурге к концу петровского царствования было уже довольно много богатых людей — это стимулировало выращивание ранних овощей и ягод. Уже в XVIII в. объявления в «Санкт-Петербургских ведомостях» предлагали зрелую землянику и клубнику в марте, а огурцы — начиная с декабря или января.
В XIX в. это направление огородничества достигло расцвета. На рынках с февраля по июнь продавали парниковый картофель, в марте — щавель и кресс-салат, в июне — фасоль (всё местного производства). К середине лета успевали вырастить дыни, коих было множество сортов. Немалые затраты на строительство и содержание теплиц, оранжерей и паровых гряд окупались с лихвой, поскольку зимние и ранние овощи шли по очень высоким ценам, которые не смущали столичную знать. С навозом проблем не было: огородники покупали его на извозчичьих дворах, в кавалерийских частях, у владельцев частных конюшен.
Противоположная сторона нынешней Морской и Невского, там, где теперь здание Главного штаба с его знаменитой аркой, не была застроена частными домами, — там возник стихийный рынок, называвшийся Морским.
Это было собрание шалашей, ларей, раскинутых в беспорядке по грязной, немощеной площади. Торговцы однородной продукцией группировались для своего и покупателей удобства — и это соединение нескольких ларей и шалашей получило гордое название «ряд». Появились таким образом мясной ряд, калашный ряд, лоскутный, где торговали старой одеждой. Ближе к Адмиралтейству устанавливались возы с сеном и дровами — там были сенной и дровяной ряды.
Была сделана попытка урегулировать этот рынок; в ноябре 1718 г. издали указ о рынках Петербурга, чистоте торговцев съестным, о ношении торговцами белых фартуков. Прямым следствием этого указа было приказание, отданное в следующем году архитектору Гербелю: произвести планировку Морских слободок, большой и малой, и построить Мытной двор на Невском проспекте, на углу Морской улицы.
Сохранилось описание этого первого Гостиного двора Адмиралтейской стороны: «Гостиный двор каменный, прежде именованный Мытный, на Адмиралтейской стороне, на самом том месте близ Зеленого моста на Мойке, где ныне дом генерал-полицмейстера и кавалера Николая Ивановича Чичерина, наименован Мытным потому, что оный построен был только для продажи съестных припасов, но, между тем, несколько лавок занято было и разными товарами и потом отчасти более стало умножаться в нем купечество с хорошими и богатыми товарами, оный более стал именоваться Гостиным двором, а не Мытным».
Из сохранившегося плана видно, что Гостиный двор представлял собой четырехугольное или даже пятиугольное здание, так как фасад, обращенный к Мойке, не был параллелен заднему. Было нечто походящее на башню и выступавшее за линию фасада: по всей вероятности, эта срединная часть здания предназначалась Петром для Магистрата и была украшена (или только было намерение украсить ее) «великим шпицом с часами».
Главная цель этой постройки очевидна — уничтожить Морской рынок и перевести всех торговцев сюда. Но этого не случилось: может быть, торговцы Морского рынка не могли снимать помещения из-за высокой арендной платы, а может быть, этих торговцев не пускали более богатые купцы.
«Сей гостиный или мытный двор, — писал Богданов — в 1736 г., загоревшись внутри, весь сгорел и от онаго пожара развалился, понеже оный строен был весьма стенами тонко, потолки, двери и затворы были деревянные, и от сильного огня распался, а на последки и остатки разобрали».
Потом деревянные торговые ряды появились на углу Невского проспекта и Садовой улицы. И.И.Лажечников в романе «Ледяной дом» описывает их так: «Большую першпективу, около Гостиного двора, русский торговый дух оживляет. Бойкие сидельцы, при появлении каждого прохожего, скинув шапку и вытянув руку, будто загоняют цыплят, отряхнув свою масленую голову, остриженную в кружок, лают, выпевают … как докучливые шавки:
— Что вам угодно? Барыня-сударыня, пожалуйте сюда! Что покупаете? Господин честной, милости просим! Что потребно? Железо, мед, бахта, платки, бархат, парча, деготь, бумага!.. Ко мне, сударыня, у меня товар лучший!.. Уступлю за бесценок… с убытком, только для почину… с легкой руки вашей».

Ростральная колонна

К 1717 г. число жилых домов в Петербурге по сравнению с 1713 г. увеличилось больше чем в 2,5 раза (2553 дворов). А в 1722 г. насчитывалось уже 4163 двора, кроме Васильевского острова, где в 1725 г. было 463 дома или, по другим данным, 489.
Рост повинностей и частые неурожаи гнали крестьян на заработки в большие города. Голодные годы (1723, 1743, 1747, 1748) вызывали повальное бегство. Крестьяне хорошо знали дорогу в новую столицу, где был большой спрос на рабочие руки, и в голодные годы полиции трудно было держать под своим контролем поток направлявшихся к Неве людей.
Крестьянин мог уйти из деревни лишь по письменному разрешению помещика. Такими разрешениями были вначале покормежные письма, с 1726 г. замененные паспортами, писавшимися на печатных бланках.
Со времени отмены в 1718 г. принудительного вызова строительных рабочих в Петербург на протяжении всего XVIII в. крестьяне, отпускаемые помещиками на заработки в столицу, составляли основную массу строителей городских сооружений. Они же скоро заняли важнейшее место и среди рабочих промышленных предприятий.
Крестьяне, знавшие штукатурное дело, ремесло каменщика, каменотеса, столяра, в сезон всегда находили работу на строительстве дворцов, при сооружении набережных, прокладке улиц, на многочисленных дорожных работах и т.п.
С течением времени более четко определились районы, поставлявшие Петербургу строительных рабочих. Так, каменщики и каменотесы шли из Олонецкой. Ярославской, Костромской губерний, строители других специальностей — из Московской. На протяжении почти всей первой половины XVIII в. ежегодный приток строителей в Петербург составлял несколько тысяч человек, а в некоторые годы — даже десятки тысяч.
Особенно возросло число строителей в 1740—1750-е гг. в связи с широким размахом работ, осуществлявшихся тогда казной и частными лицами.

В устье Невы в первые годы строительства Петербурга вырастали два города — один на Березовом острове, под защитой Петропавловской крепости, а другой — на Адмиралтейском острове, охраняемый пушками Адмиралтейства. Особенно быстро шла застройка Березового острова.
Петербург разрастался. Возводила свои палаты знать, строили дома офицеры и служащие разных канцелярий, иностранцы, мастеровые. Рыли землянки и разбивали шалаши работные люди. Возникали лавки, харчевни, бани, рынки — Морской у Адмиралтейства, Обжорный на Березовом острове. Образовывались слободы, давшие впоследствии названия улицам Пушкарской, Ружейной, Посадской, Монетной, Зелейной (позднее — улица Зеленина). Знать селилась вдоль берегов Невы и Большой Невки. Возникли Большая и Малая Дворянские слободы.
Город в целом представлял собой несколько слобод с кривыми немощеными улочками и переулками, пустырями, маленькими домиками. Мостов почти не было. Берега рек и каналов еще не укреплялись.
В первые годы город целиком был деревянным. Среди его зданий выделялся дворец петербургского губернатора А.Д.Меншикова, вначале построенный из дерева, а потом из камня. На левом берегу Невы, там, где позднее был поставлен памятник Петру I — Медный всадник, стояла деревянная церковь Исаакия Далматского. За ней тянулись болота и заболоченные луга.
После взятия русскими войсками в 1710 г. города Выборга последовали указы Петра о переселении в Петербург сановников, придворных, а затем двора. Петр обязал при этом каждую семью построить для себя дом соответственно своему общественному положению, пропорционально количеству крепостных. Затем в Петербург были переведены правительственные учреждения, и там же в 1713 г. были расквартированы гвардейские части.
Здесь лучше дать слово И.Г.Георги, автору «Описания Санкт-Петербурга в 1710 и 1711 гг.»: «Что касается почвы нового города и его окрестностей, то она вообще очень холодная, как от множества воды, болот и пустырей, так и от самой северной широты, на которой он лежит. На Ингерманландской стороне земля, однако же, несколько плодороднее, чем на Финляндской.
До основания Санкт-Петербурга на месте, им занимаемом, жил шведский помещик, с немногими финскими крестьянами и рыбаками, которые довольно, по-своему порядочно, обрабатывали эту землю, так что еще и теперь на пустырях в городе и вокруг его остались следы борозд, поднятых их сохами.
Впрочем, за городом не растет ничего, кроме моркови, да и той немного, белой капусты и травы для скота.
Домашнюю скотину, как-то рогатый скот, овец, свиней и прочее, прежде можно было покупать за безделицу, но теперь, когда, при большом стечении народа в Санкт-Петербург, потребление чрезвычайно увеличилось, бедным людям очень трудно пропитываться, так что они употребляют в пищу больше коренья и капусту, хлеба же почти в глаза не видят. Поэтому легко себе представить, сколь тяжело их существование, и если бы не подвоз съестных припасов из Ладоги, Новгорода, Пскова и других мест, то всe скоро перемерли бы с голода. А между тем, как почти все жизненные припасы доставляются сюда издалека, в зимнее время иногда за двести и триста миль, на тысячах подвод, то и цены на всё ныне очень высоки.
В здешних садах, несмотря на старание, прилагаемое в особенности голландцами, тоже немного чего разводится, частию по причине холодного грунта, частию же потому, что зима продолжительнее лета. Что природа в силах произвести, то должно поспеть в два месяца: июнь и июль, да разве еще в августе, а что в это время не созреет, то дулжно считать погибшим.
Фруктов здесь совсем нет, и хотя осенью приходят из Новгорода целые барки с яблоками, но с очень незавидными; о сливах же и грушах, и даже о вишнях, и слухом не слыхать. Но зато дичь водится в большом количестве, кроме зайцев, которых, по неимению обширных пахотных полей, мало, и то всё только белые.
Диких свиней и коз, равно и оленей совсем не видать, но в медведях, волках, лисицах, рысях и тому подобном недостатка нет. Тетеревей, куропаток, куликов, бекасов и т.п. так много, что крестьяне, ловящие этих птиц большею частию силками, предлагают их часто почти за ничто. Между тетеревами и куропатками есть некоторые ростом с курицу; последние большей частию совершенно белые и очень вкусные, отыскивают себе корм на земле и в снегу, для чего, в защиту от холода, природа обула их в род шершавых сапожков, и мне ни в Германии, ни в Голландии, ни в Брабанте — нигдe не случалось видеть птиц такой породы.
Реки здесь обилуют всякою рыбой; при всем том, как у русских нет никаких порядочных снастей для рыболовства, а при множестве установленных постов они тотчас с жадностью скупают весь улов, то рыба вообще довольно дорога. Зато вонючей соленой рыбы бездна; ее привозят полыми бочками и барками из Ладоги и других мест, и, хотя от нее уже издалека доносится такой запах, что надо затыкать нос, однако русские, в особенности же простолюдины, едят ее с невероятною алчностью и так же охотно, как свежую.
Дрова еще можно доставать с нуждою, хотя постепенно всё тоньше и мельче, но и те сплавляются водою из дальних мест, потому что царем запрещено под телесным наказанием и лишением живота рубить в Санкт-Петербургe, особенно же на острове Ретусари, хоть бы один сучок, уже не говоря о целых деревьях.
По островам и вообще в тамошних лесах растут многоразличные хорошие злаки; в гербариуме покойного флотского пастора Вильгельма Толле я нашел их свыше 300 видов, собранных им в этих местах. Обыкновенный лес здесь ель, сосна, пихта, береза и орешник; снимаемые с последнего орехи крестьяне приносят на рынок целыми кулями.
Дуб и бук попадались мнe очень редко, или, лучше сказать, не встречались никогда, кроме тех двух дубов, которые, как я выше упомянул, растут у взморья на Ретусари. Оттого и суда здесь строятся все из елового и соснового леса, очень недолго держащегося в воде.
Климат в этом краю и зимой и летом очень суров и холоден; вследствие частых ветров, туманов и дождей или снега, а также болотистой местности, он притом и очень нездоров. Обычно более полугода продолжается лютая зима (немецкая зима показалась бы здесь летом), а всё прочее время, за исключением июня и июля, стоит апрельская или осенняя погода. Оттого жителям необходимо запасаться шубами, теплым платьем и такою же обувью.
Когда один только день идет дождик, то уже нигде нет прохода и на всяком шагу вязнешь в грязи. В прошлом 1710 г. по распоряжению его царского величества начали мостить камнем улицу на Финляндской стороне, под руководством немецких мостовщиков; но чтобы везде настлать такую мостовую, потребуется немало времени, да и много камня, которого здесь не в изобилии...
Что касается местных жителей, то они большей частию здоровый и от природы дюжий народ, говорящий особым, финским языком, очень трудным и едва ли имеющим сродство с каким-нибудь другим. К тому же они говорят так скоро, что чужому невозможно их понять.
Одеваются они почти как лифляндцы и носят такую же лыковую обувь, плоские шапки и за поясом небольшой топор, но переселившиеся в города ходят в немецком платье.
Живущие в Финляндии почти все евангелическо-лютеранского исповедания и в богослужении, церковном пении и молитвах следуют шведскому обычаю; однако мне часто казалось, что между ними таится еще много привязанности к прежним суеверным языческим обычаям и колдовству.
Жители Ингерманландии частию исповедуют еще евангелическую веру, частию уже русскую.
Хозяйство у них всех очень скудное и дурное, так что оно не может быть сравниваемо с бытом даже беднейшего немецкого крестьянина. Избы в деревнях срублены все на русский лад, из брусьев, крестообразно один на другой положенных, и состоят большей частию из одной комнатки, в которой и печь для варева.
Вместо окон — маленькое четырехугольное отверстие с задвижной дощечкой. У тех, которые позажиточнее, встрeчается, впрочем, иногда и крошечное окошечко, ладони в две из слюды (заменяющей нередко стекло и у самих бояр и других знатных господ), или бумажное, или же из пропитанной маслом холстины. Постели в деревнях совсем не известны, и жители покрываются вместо одеял какою-нибудь старой рухлядью или лохмотьями; большей же частию, точно так же, как и русское простонародье, жарко натопив комнату, ложатся, совсем нагими, на печь, похожую на хлебенную, или на доски (скамьи), приделанные к стенам, или же прикрепленные к потолку (полати), нисколько не обращая внимания на то, что таким образом лежат вместе вповалку муж и жена, работник и девка, дети, собаки, кошки, свиньи, куры и пр.
Можно однако себе представить, какое ощущение эта гадость и вонь должна производить в не привыкшем к ней путешественнике, тем более, что изба обычно наполнена чадом, за которым, если стать прямо, не видно верхней части тела.
Ночью для проезжего присоединяется еще другая мука от множества гадин, особенно клопов, сидящих в невероятном множестве между брусьями и в щелях деревянных стен и мешающих часто закрыть глаза хоть бы на минуту. Комаров в этих местах тоже несчетное число, и мне не раз случалось, переезжая через Неву, зачерпывать полную шляпу их трупов, плывших из Ладожского озера.
Вместо свечей жители употребляют тонко наколотые еловые лучины, которые втыкают, одну за другой, в железный светец, подставляя под него ведро с водой; иногда же они суют такие горящие лучины прямо в деревянную стену, нисколько не заботясь о том, что от этого может сгореть вся изба.
Их детские зыбки тоже мудреные. К гибкому шесту, укрепленному в потолок, привязывают тесьмой или веревкой продолговатую корзину, в которую кладут младенца, обложив его старым лохмотьем, какими-нибудь общипанными перьями или соломой; потом корзинку то тянут вниз, то отпускают вверх, приводя ее таким образом в качательное движение; когда же мать хочет дать ребенку грудь, то она, не вынимая его, наклоняется для этого над корзиной.
При постройке своих изб они довольствуются небольшим топором с прибавкою разве еще угломера, а вместо скобеля употребляют кривой крюк, каким в Германии мясники счищают и соскребают чурбан, на котором рубится мясо или готовятся колбасы. Этих орудий им, как и русским, стает на всё, и избы их поспевают в самое короткое время.
Двери в последних обычно так невысоки, что входящему надо очень низко наклоняться, и когда их отворяют, из избы валит такой дым и чад, что можно упасть в обморок или задохнуться; но жителям ни до этого, ни вообще до какой-нибудь чистоплотности нет ни малейшего дела.
Из всего сказанного легко себе представить, какой жалости достойны эти бедняки, когда промысл насылает на них голод, войну и повальные болезни, особливо же чуму.
В проезд мой этими краями к Санкт-Петербургу я находил еще кое-кого по деревням; но на возвратном пути, на каких-нибудь 30, 40, 60 и более миль, уже не было ни одной живой души; всё погибло и перемерло, и если бы царь, овладев Лифляндией, не устроил по дороге из Нарвы через Дерпт (теперь этот город — одна груда камней) до Риги, т.е. на расстоянии почти 100 миль, для собственного своего удобства и для порядочных путешественников, нескольких почтовых домов через каждые 3 или 6 миль, то проезжему в суровое зимнее время пришлось бы погибнуть от стужи и голода.
Война и моровая язва вконец разорили плодоносную и богатую Лифляндию и Курляндию. В деревнях почти не видать жителей, хлеб стоит на полях несжатый, скот разбрелся и съеден волками, дома в совершенном запустении; помещичьи имения и большие общины, в которых было по несколько тысяч крестьян, так вымерли, что местами осталось не более трех, четырех или шести душ...
Упомяну также, что чума хотя доходила до Нарвы и, как говорят, до Копорья, однако в Санкт-Петербург не проникла; но так как и здесь недостаток продовольствия имел следствием большую смертность, то вывели заключение, будто бы в этом городе тоже чума, из-за чего были приняты разные меры предосторожности.
С умирающими из бедных классов здесь не много, впрочем, церемонятся: труп, завернув в рогожу, привяжут веревками к шесту и таким образом несут его два человека; лишь иногда везут на дровнях — как мне самому случалось видеть — совсем нагого на кладбище, гдe зарывают его в землю без всякого дальнейшего обряда».

Строительство Санкт-Петербурга было делом весьма непростым.
Москва в начале XVIII в. оставалась еще деревянным городом, новая столица должна была быть каменной. В сентябре 1714 г. появляется упоминавшийся уже указ «О воспрещении на несколько лет возводить во всем государстве каменное строение, так как в Петербурге трудно достать каменщиков и мастеров каменного дела».
Для того, чтобы Петербург мог застроиться на ряд лет прекратилось каменное строительство во всем государстве — мера небывалая. И всё равно в новом городе появилось много деревянных построек.
Тогда издаются два распоряжения: первое о том, чтобы строились мазанки, походящие на каменные. Но глиняные постройки пригодны в южном климате, а никак не в сыром петербургском — это обстоятельство не принимается в расчет, важно сохранить идею каменного строительства. Далее приказывается деревянные постройки обшивать тесом, а последний раскрашивать под кирпич. Пусть город не будет походить на старозаветную, узкую, с тысячами переулочков, закоулочков, бревенчатую Москву.
Стремление к новому строительству было сильно у Петра I, но были сильны и традиции. По этим традициям город составлялся из слободок, в которых жили люди, соединенные или по национальностям, или по роду занятий. Этот принцип Петр отчасти положил и в основание строительства Петербурга.
Но где же конкретно его следовало строить?
Петербургская сторона для этого не годилась — она была низка, низменна, да и кроме того — пусть взят Выборг, всё же шведы могли подойти к Петербургской стороне — здесь нет широкой Невы, естественными преградами служат лишь менее широкие, менее глубокие Невки. Адмиралтейский остров, нынешний центр Петербурга, уже занят ведомством, около которого могут и должны жить люди морского дела, но там не место купцам, разночинцам, служилому люду.
За речкой Мойкой, тогда сохранявшей еще финское название Мья, уже начиналось предместье, отводились участки под дачи богатых и знатных особ. Литейная сторона? Но она тоже была уже занята. На том месте, где теперь начинается въезд на Литейный мост, предприимчивый Яков Вилимович Брюс (1670—1735) — сподвижник Петра I, дипломат, автор «Глобуса небесного», картограф, издатель календаря, чернокнижник, умевший по звездам и другим небесным знакам узнавать грядущие события, построил деревянный Литейный амбар со шпицем, на верху которого красовался двуглавый орел. Близ этого амбара должны были расположиться артиллерийская и литейная слободки.
Таким образом, к 1714—1716 гг., когда Петр решил серьезно заняться устройством своего «парадиза», оказалось, что для этого имеется лишь один Васильевский остров.
Несмотря на неблагоприятные топографические условия, с 1717 г. там начинаются крупные строительные работы. Отыскано 55 актов, регулирующих заселение Васильевского острова, из них 16 падают на время Петра I.
Первым указом помещики и вотчиники обязывались строить дома по числу душ принадлежавших им крестьян. Но, очевидно, такое исчисление найдено было неудобным; не прошло и месяца после появления первого указа, как был опубликован второй.
В этом указе постройка ставилась в зависимость от числа дворов. Однако и это условие тоже, видимо, не вполне отвечало требованиям жизни, так как очень скоро — 21 сентября 1721 г. — вернулись к первому распоряжению.
Для торговцев величина домового участка регулировалась «промыслом», т.е. размером платимого налога. Это обстоятельство — отсутствие твердого принципа — очень характерно для петровской эпохи: проводился опыт, во время которого и испытывали те или иные средства.
Конечно, очень скоро выяснилось, что мало издать указы о заселении — необходимо «обязать», пригрозив репрессивными мерами. Прежде всего указывалось, что дворянство должно «добровольно» прибыть в Петербург к определенному сроку. Но желающих находилось очень немного, большинство было глухо к вызовам, и были посланы указы к местным властям, чтобы те высылали «обязанных строиться».
Затем принялись и за тех, кто уже поселился в Петербурге. Всех, кто не принадлежал по роду службы к Адмиралтейству или же не был моряком, но поселился или на Адмиралтейском острове, или вообще на Московской стороне, обязали подпиской, что они к определенному числу перенесут свои жилища на Васильевский остров.
Подписку жители давали, но распоряжения не выполняли. Тогда, 14 января 1721 г., появился указ «О ломке на Московской стороне и Адмиралтейском острове кровель на домах лиц, не исполнивших указа о переносе домов на Васильевский остров». Кроме кровель велено было ломать и печи. Понятно, что в так обустроенном доме жить было мудрено, но заселение Васильевского острова всё равно шло медленно.
Подобные меры принимались не только при Петре I, но и при ближайших его преемниках, а результат, по рапорту генерал-полицмейстера первых годов царствования императрицы Анны Иоанновны, был следующий: «На Васильевском острову на отводных местах каменное и деревянное строение хотя где и построено, но полов и потолков у многих не окончено, а именно, каменные вчерне и оные не покрыты, полов и потолков и окончин нет, а у других одни фундаменты, погреба, средние и верхние жилья зачаты и по окна и выше сделаны были, но за непокрышками некоторые развалились; деревянное же строение у некоторых хотя было и построено; но за неимением в них присланных от помещиков людей и пустотою погнило и растаскано; у прочих же застроены и, не достроя, оставлены и стоят пусты».
Как видим, даже с помощью принуждения не удалось достигнуть желаемых результатов.
В мае 1735 г. появился именной указ полицмейстерской канцелярии «О немедленной постройке домов на Васильевском острове под опасением описания в казну недвижимого имущества». Далее воспрещались продажа и покупка недвижимости — эти акты обмена могли совершаться каждый раз по особому именному разрешению, «не в пример прочим». Но в конце концов правительство должно было отменить все свои распоряжения, и с апреля 1759 г. заселение Васильевского острова перестало быть обязательной повинностью.
Неудачным оказалось и желание устроить остров по новому способу, совсем не по русскому обычаю, а на иностранный — голландский или венецианский — образец.
В 1714 г. майором Лепинасом был снят точный план Васильевского острова с указанием обмеров глубины реки. Архитектор Гербель «сочинил» проект устройства Васильевского острова; приложил руку свою и Матернови; наконец, пытались к этому делу приобщить Трезини. Ничего не выходило вплоть до февраля 1717 г., когда Петру был представлен проект архитектора Леблона.

С начала строительства на Петроградской стороне выяснилось, что узкая полоса земли между крепостью и Большой Невой не дает возможности развернуть гавань соответственно постоянно увеличивающимся торговым оборотам. Поэтому ее перенесли на Васильевский остров, в район Стрелки и Тучковой набережной.
Перевод гавани на Васильевский остров повлек за собой и перемещение всех связанных с торговыми операциями портовых учреждений, а также Таможенного присутствия, Биржи, Гостиного двора, пакгаузов, складов.
Там, где находился порт, Петр решил создать и административный центр столицы. Небольшой городок около устья реки Ижоры — «торговый рядок у клетей», являвшийся еще в XV в. коммерческим форпостом новгородцев, — уступил теперь место главному порту и столице России.
Первых градостроителей Васильевский остров привлекал еще и тем, что был изолирован от всей окружающей территории. В связи с этим представлялась возможность создать по его периметру сильные укрепления и внутри их распланировать город.
Идеи создания города-крепости были отчасти претворены в жизнь, о чем свидетельствует центральное расположение Адмиралтейства, с одной стороны, и Биржи — с другой.
Васильевский остров немногим отличался тогда от остальной Невской дельты. Часть территории, прилегающей к взморью, была занята лесом, в котором водились лоси и много дичи; остальное пространство было покрыто густым кустарником. На Стрелке, на месте теперешней Биржи, находился охотничий домик бывшего владельца острова Делагарди. Существовало еще рыбачье селение на Малой Неве, при впадении в нее Черной речки.
Владельцем Васильевского острова стал князь Меншиков, который вначале завел здесь скотный двор, просуществовавший до 1715 г. В 1710 г. на стрелке у набережной Невы он построил для себя деревянный двухэтажный дворец, а рядом с ним в следующем году начал строить другой, сохранившийся до нашего времени. Позади дворца был разбит сад, а спереди прорыт канал, идущий к Неве. Несколько дальше находился дом дворецкого Меншикова — Соловьева. Вот и все здания и сооружения Стрелки ко времени, когда был составлен первый проект планировки Петербурга.
Доменико Трезини был первым архитектором, под руководством которого были осуществлены первоначальные постройки. Он свыше тридцати лет провел в Петербурге, и в течение этого времени построил много зданий, дворцов, церквей.
По приглашению русского посланника в Дании, известного деятеля петровской эпохи Андрея Петровича Измайлова, Трезини явился в Россию в июле 1703 г.
Он произвел, очевидно, благоприятное впечатление на Петра, так как после встречи с царем был назначен начальником Конторы от строений.
Основная идея проекта Трезини заключалась в создании прямоугольной сетки улиц-каналов. В местах пересечения предусматривались широкие бассейны, в которых могли бы разворачиваться суда. По периметру Васильевского острова предполагалось создать систему ильных укреплений. Каналы, по мнению автора, должны были служить средством защиты города от наводнений, а линия бастионов — средством защиты его от неприятеля.
В северо-западной части острова проект предусматривал место для сада огромных размеров — «общественного гульбища». В восточной части предполагалось устроить небольшой парк и две площади с расположенными на них государственными и общественными учреждениями.
Остров, разделенный каналами на равные участки, состоящие в свою очередь из шести равных кварталов, образовал городской район. Петербургскую сторону автор проекта рассматривал как предместье города.
Нынешние линии и проспекты Васильевского острова — это те просеки, по которым начали прорывать каналы.

Был и еще один интересный проект планировки Петербурга. Его автор — архитектор Жан-Батист-Александр Леблон.
Леблон построил в Париже и предместьях ряд превосходных особняков. Он произвел хорошее впечатление на Петра I при встрече в Пирмонте. В течение нескольких дней, проведенных обоими в беседах, был установлен план ближайших работ в Петербурге.
К тому времени стало уже ясно, что во время строительства города были допущены ошибки, возникшие в результате отсутствия общего плана, и Петр считал необходимым их исправить.
Увлеченный целеустремленностью Петра, Леблон по указанию царя разработал генеральный план Петербурга. В проекте была предусмотрена не только система укреплений, но и разработано то, что позднее стали называть городской инфраструктурой. С этой точки зрения план Леблона представлял исключительный интерес.
Проект сопровождался целым рядом «добрых регул» по вопросам пожарной безопасности и уличному освещению «для публичной комодите». Предусматривались способы очистки города от мусора, охраны безопасности обывателей, содержания мостовых и т.п.
Проект сопровождался двумя записками: одна из них, составленная как введение к «Генеральному плану», и другая в виде подробного объяснения самого проекта были направлены Петру I в Голландию — на утверждение.
По этому проекту под Петербург отводились Васильевский и Адмиралтейский острова, а также часть Петербургской стороны. Весь этот район был окружен двойной фортификацией — земляными укреплениями и сетью каналов. Эти каналы должны были быть устроены таким образом, что если бы неприятелю удалось взять первый ряд укреплений, то, открыв шлюзы, можно было затопить взятые укрепления водой из внутренних каналов.
Весь город прорезывался сетью поперечных каналов, которым предстояло заменять собой улицы. Самые большие каналы должны были делаться в 12 саженей (сажень — 2,13 м), средние — в 8,5 саженей, малые — в 6 саженей глубины. Следовательно, самые большие морские корабли того времени могли свободно ходить по этим каналам.
Предусматривались площади, которые отводились под царские дворцы, храмы, рынки, училища, сады и другие публичные здания и учреждения. Главный дворец помещался в центре города, ближайшие к нему кварталы были отведены под жилье сановников, немного подалее архитектор спроектировал площадь с государственными учреждениями; около них должны были жить чиновники, купцы и ремесленники, а также иностранцы.
«Подлый» народ, т.е. крестьяне и мещане, должны были жить вне города. На каждой площади и на перекрестках предполагалось устроить фонтаны — для очищения воздуха и для борьбы с пожарами.
Таким рисовался Леблону будущий Петербург. Проект выглядел красиво. Но, как говорится, «гладко было на бумаге, да забыли про овраги». Здесь «оврагом» явилась русская зима. Из-за нее с октября по апрель, т.е. почти полгода, каналами нельзя было бы пользоваться.
Такова действительность. Далее следует легенда: якобы Меншиков, завидуя Леблону, постарался помешать его затее — велел рыть каналы эже и мельче, чем предусматривалось проектом. Когда царь приехал осматривать работы, то оказалось, что поправить дело нельзя, и пришлось прекратить бесполезные работы, а петровская дубинка прогулялась по спине ингерманландского герцога.
Интересную историю о застройке Васильевского острова рассказал де Шварт, голландский резидент.
«Многие удивляются тому, что начатые на Васильевском острове каналы чрез линии, или улицы, не все доделаны. По случаю узнал я следующие обстоятельства, бывшие тому причиною. Государь Петр I, рассмотрев многие планы расположения Петербурга, выбрал из них тот, по которому главному городу надлежало быть на Васильевском острове, остров дулжно было окружить болверками, а посреди улиц провести каналы для сообщения Большой Невы с Малою. Но при том государь позабыл точно назначить ширину улиц и каналов или предоставил сие благоразумию тех, которым было поручено строение, думая, что они сообразно главному намерению сего дела не преминут назначить ширину каналов по крайней мере так, чтобы две баржи свободно могли в оных расходиться.
Потом государь отправился к своему войску, оттуда же чрез два года (в 1716 г.) в Голландию и Францию, дав повеление продолжать начатое дело и стараться привести к окончанию со всевозможною скоростию.
В 1718 г., возвратившись в Петербург, прежде всего сел он в шлюпку и поехал на Васильевский остров осмотреть линии и каналы, которых много уже было отделано. Он нашел там к великому своему удовольствию линии по большей части уже застроенные деревянными и каменными домами. Особенно ж приятно ему было видеть великолепные палаты князя Меншикова с длинным каменным флигелем вдоль по каналу против первой линии. Но притом, к величайшей своей досаде, приметил, что каналы и улицы по обеим сторонам были слишком узки. Сперва он молчал и только качал головою, смотря на сию ошибку, но не доверял еще самому себе, в самом ли деле каналы сделаны были эже амстердамских, которые он взял за образец.
В сем сомнении поехал он прямо к голландскому резиденту господину де Вилде и спросил у него, не может ли он сказать, как широки амстердамские каналы. Резидент ответствовал его величеству, что не помнит того, но, принесши план Амстердама с масштабом, подал оный государю. Петр Великий тотчас вынул свой циркуль и, вымеряв ширину больших и меньших амстердамских каналов, записал то в своей книжке. Потом просил он господина де Вилде сесть с ним в шлюпку и ехать на Васильевский остров. Там приказал государь вымерять ширину некоторых из первых каналов и улиц и, нашедши, что улицы по обе стороны канала вместе с самим каналом едва были не эже одного амстердамского канала без улиц, весьма разгневался, вскричал: “Всё испорчено!” — и возвратился во дворец.
Весьма приметно было, что государь долго не переставал досадовать на сию неудачу. При всяком случае укорял он тем князя Меншикова, которому поручено было главное смотрение над строением нового города. Иногда приезжал его величество в шлюпке на Васильевский остров, смотрел на отстроенные линии и на каналы, отчасти отделанные, отчасти ж начатые, часто по целому часу, и уезжал обратно, не сказав ни слова. Наконец, когда славный архитектор Леблон, которого государь еще в Париже принял в свою службу, приехал в Петербург, повез он его немедленно на Васильевский остров, водил несколько часов по всему острову, держа план в руке, и напоследок спросил у него:
— Ну, господин Леблон, что мне теперь делать по моему плану?
Леблон, пожав плечами, ответствовал:
— Нечего больше делать, как все сломать и снова построить, сделанные каналы засыпать и выкопать другие.
Государь, сказав: “Я подумаю”, сел в шлюпку и уехал. Потом поручил он Леблону другие знатные строения в Петергофе и в иных местах, о Васильевском же острове никогда уже более не упоминал».

С 1737 г. узаконивается строительство столицы по чертежам, составленным Комиссией строения города.
Англичанин Дж. Перри точно уловил отношение тогдашнего общества к Петербургу: «Между прочими причинами я должен упомянуть об одной из главных, вызывающей неудовольствие большей части дворянства. Это то, что против воли заставляют их переселяться на житье с женами и семействами в Петербург, где они обязаны строить себе новые дома и где все съестные припасы дороже, чем в Москве, a корм для лошадей в 6 или 8 раз, так как в Петербурге на него весьма большие требования, а страна эта производит его весьма малое количество, ибо более чем две трети ее состоит из лесов и болот.
Не только одни дворяне, но купцы и всякого рода торговцы обязаны туда переселяться и торговать. Всё это стечение народа поднимает цены на съестные припасы и приводит в стесненное положение тех, которые поставлены в необходимость жить тут для сухопутной или морской службы, для построек и для всех тех работ, которые царь уже привел в исполнение и еще намеревается исполнить.
Тогда как в Москве все господа и почетные люди имеют для жилищ своих не только огромные здания в самом городе, но также дачи и деревни, где устроены у них рыбные пруды и сады, со множеством разнородных плодовитых деревьев, и всякие увеселительные места. Петербург же, лежащий под 60°15' с.ш., не может производить ничего подобного. Кроме того Москва — их родина и самое любимое место; тут они окружены друзьями и знакомыми, живут недалеко от деревень своих, легко и дешево могут получать оттуда съестные припасы, привозимые крестьянами их».

Кроме еды, жителям нужно было заботиться и о тепле.
В 1720 г. некие люди вырубили часть березовой рощи в Переведеновской слободе (на месте нынешнего Гостиного двора). Царь приказал разыскать виновных, каждого десятого повесить, а остальных жестоко наказать. Вмешалась императрица, по ее просьбе смертную казнь отменили, а виновных публично высекли и отправили в ссылку.
Не хватало корабельного леса. Первоначально его заготовляли по берегам Невы и ее притокам и даже в самом Петербурге. Но скоро лйса сильно поубавилось.
Под страхом высокого денежного штрафа (5—10 рублей за срубленное дерево), кнута и даже смертной казни (за сруб дуба) запрещалось самовольно заготавливать корабельный лес кому бы то ни было.
Указы объявлялись с барабанным боем. Для подтверждения их действенности в Петербурге в некоторых местах заранее ставились виселицы. Снисхождения делались редко. Так, например, когда один отставной солдат (инвалид) «посечку учинил малую» березе в Петербурге, то был бит «нещадно» батогами тут же у слегка подрубленной березы. От кнута его спасло лишь то, что он имел боевые заслуги. За розыск мачтовых деревьев объявлялось вознаграждение от 1 до 5 рублей за дерево.
По описи 1718 г. на Васильевском острове (в самом Петербурге корабельные деревья были учтены и переписаны до единого) числилось 88 деревьев, годных для кораблестроения, а на Петербургской стороне — 302.
Только с 1723 г. жителям Петербурга разрешена была свободная рубка леса на своих участках.
Со второго десятилетия XVIII в. одним из самых значительных районов, поставлявших корабельный лес для петербургских верфей, становятся окрестности Казани. Лес стали подвергать первичной обработке на месте заготовок. В ряде случаев по приказу Петра I насаждались корабельные рощи в окрестностях Петербурга (например, рощи лиственниц на Карельском перешейке).
В конце концов удалось обеспечить корабельное строительство высококачественным лесом и другими материалами.

Первым монументальным зданием, построенным на Васильевском острове, была Кунсткамера. Следующим весьма примечательным сооружением было здание Двенадцати коллегий — ныне Петербургский университет.
В 1714 г. по указу Петра Сенат, учрежденный в Москве в 1711 г., был переведен в Петербург, где для размещения его канцелярий были построены «светлицы нарочитой архитектуры» на берегу канала Петропавловской крепости, который проходил посреди крепости для снабжения ее водой.
Здесь Сенат находился до того времени, когда на Троицкой площади, куда переместился центр города, был построен в 1714 г. по проекту Д.Трезини двухэтажный мазанковый дом с черепичной кровлей. В трехчленное здание характерного профиля с раздельными крышами (так оно изображено на гравюрах 1716 г.) был переведен петровский Сенат.
Весной 1718 г. был опубликован Регламент о коллегиях, и в декабре того же года коллегии открылись в мазанковом сенатском доме, который к тому времени был увеличен в длину вдвое и представлял собой вытянутое здание, состоящее из шести двухэтажных корпусов с отдельными крышами по четыре окна в каждом корпусе. В 1719 г. в этом здании отделываются помещения для Военной и Посольской коллегий. Прием иностранных послов до этого времени производился во дворце князя Меншикова.
Учреждение Синода оказало косвенное влияние на строительство здания Двенадцати коллегий, так как с его возникновением в здании на Петербургской стороне должны были разместиться Сенат, Синод и 10 Коллегий. Здание же Сената, состоящее из 6 частей, каждая из которых имела от 2 до 4 небольших комнат, было совершенно недостаточным для размещения непрерывно растущего аппарата государственного управления.
В мае 1722 г. из Москвы за подписью Меншикова был прислан вместе с планом ордер, которым предписывалось «санкт-петербургскому фортеции архитектору Трезини зачинать строить военную коллегию от берега Невы на 4-м нумере, длиною на 15 саженей».
В апреле 1722 г. Петр указал: «Все равные арнаменты, как лучше убрать мочно, а каморы прибавить или убавить по величине коллегий всегда мочно, двери проломать и прибавить только б снаружи все было равною долготою».
На первый взгляд кажется не вполне оправданным расположение административного здания торцом к набережной Большой Невы. Это послужило поводом к версии, будто Трезини нарушил указание Петра о расположении дома вдоль набережной и по своему усмотрению развернул его. В действительности же такое расположение здания было обусловлено планировочной композицией городского центра, предусматривавшей создание площади перед зданием правительственных учреждений. Проект застройки стрелки 1723 г. подтверждает это предположение.
В начале 1723 г. последовали подробные устные указания Петра I.
«На переди лавки с галлереей, а с канальной стороны погреба со сводами, а над погребами каморы со сводами, а отступя с задней стороны делать на канал каменную стену, на которой быть галлерее для коммуникации от коллегии до коллегии, шириною на 12 футов».
Не меньший интерес представляет указание Петра I, относящееся к июню 1723 г.: «Фундамент выводить ровно с землею, а выше земли строению не должно быть до того времени, пока его величество, выбрав из разных чертежей, не подпишет собственною рукою. Для сочинения тех чертежей дать меру всем архитекторам, дабы каждый сделал свое инвенциею и арнаменты».
В результате этих указаний состоялся первый в России архитектурный конкурс.
В первых числах января 1724 г. развешанные на стенах зала Зимнего дворца конкурсные проекты были внимательно рассмотрены Петром и членами Сената, в результате чего последовало указание Петра: «Департамент Сената с арками и галлереею строить по чертежу архитектора Трезини, а верхние апартаменты убирать лучше, таким образом, как строено палатное строение в Александровском монастыре».
Высочайшее утверждение проекта здания Двенадцати коллегий произошло в январе 1724 г. Утвержденный проект не предусматривал лавки в первом этаже и канала параллельно зданию, идея создания которого принадлежала Петру. По мнению последнего, канал должен был служить для транспортирования мелких судов, доставляющих товары к Коммерц-коллегии, откуда они поступали бы непосредственно в кладовые подвала.
К этой идее неоднократно возвращались впоследствии. При Екатерине II комиссия по составлению проекта планировки и застройки Петербурга в докладной записке в 1767 г. защищала идею осушения заболоченной части Васильевского острова напротив здания Двенадцати коллегий. Комиссия писала: «К осушению того площадного места и к проезду к коллегиям мелкими судами позади Коллежских Департаментов по плану сделать из Большой в Малую Неву-реку канал». Проект этот так и не был осуществлен.
Строительство здания Двенадцати коллегий осуществлялось под непосредственным руководством автора проекта — Трезини. По его смете стоимость работ составляла 117 567 рублей 48 копеек.
В мае 1724 г. приступили к бойке свай для укрепления грунта. Под здание было забито около 14 000 трехсаженных свай толщиной от 5 до 8 вершков.
Следует заметить, что вначале был установлен весьма своеобразный порядок, заключавшийся в том, что каждое ведомство (коллегия) осуществляло строительство своей части самостоятельно (за исключением Аудиенц-коллегии и Сенатского департамента, для которых постройку вела Канцелярия от строений). Строительные материалы ведомствам отпускала Канцелярия от строений. Вскоре, однако, обнаружились недостатки этого способа ведения работ, повлекшего окончание отдельных частей здания в разные сроки, и он был отменен. Строительство всего здания было объединено и передано в ведение Канцелярии от строений.
Здание было подведено под крышу только осенью 1727 г. Поэтому естественно, что указ от апреля 1727 г. о переводе в новое здание сенатских и синодских канцелярий осуществить не удалось. Но так как дальнейшее пребывание Сената и коллегий в мазанковом доме на Петербургской стороне стало невозможным, то в сентябре 1727 г. последовал указ Сената о размещении коллегий в зданиях частных лиц.
В 1732 г. состоялось первое заседание Сената в новом здании. В 1741 г. была построена аркада в первом этаже и галерея во втором этаже вдоль фасада, обращенного во двор, а в 1750 г. появилась железная крыша. Этот год следует считать датой фактического окончания строительства здания Двенадцати коллегий.
Переселение коллегий в новое здание продолжалось с 1732 по 1764 г.

В то время как строительство на Васильевском острове производилось по проекту, в других районах Петербурга оно осуществлялось почти без всяких планов.
Оторванность Васильевского острова от внешних путей, ведущих в глубь страны, его низкое расположение и заболоченность территории — вот те причины, по которым возросло значение Адмиралтейского острова. Постепенно отпала и необходимость в создании укреплений, которые предполагали возвести на Васильевском острове.
В 1767 г. Екатериной II был утвержден план застройки, согласно которому только часть территории Васильевского острова включена в границы города; там были расположены дворец Меншикова, здание Двенадцати коллегий и дом Академии наук (бывший дворец Прасковьи Федоровны).
Перемещение центра столицы с Васильевского острова вызвало строительство новых правительственных зданий на Адмиралтейском острове.
По распоряжению Екатерины II в 1764 г. начинается строительство набережных Невы. Строится здание Сената и Синода, создаются здания для размещения других правительственных учреждений.
В освободившемся здании Двенадцати коллегий начинает свою деятельность Петербургский университет.
В это время столица насчитывала уже 125 лет от роду и ее население доходило до 400 000 человек.
Мысль об учреждении университета в Петербурге возникла еще при Петре I. При Академии наук, учрежденной в 1725 г., находилась гимназия, называвшаяся университетом. Этот университет закрылся в 1762 г.
С 1782 г. академики были привлечены к преподаванию в Учительской семинарии, которая в период создания Министерства народного просвещения в 1801 г. была преобразована и получила новое название — Учительская гимназия, а через десять месяцев была переименована в Педагогический институт. Этот последний на протяжении 13 лет со дня основания рассматривался Министерством народного просвещения как «зерно имеющего учредиться в Санкт-Петербурге университета».
В 1816 г. Педагогический институт получил название Главного педагогического института. В 1819 г. по высочайше утвержденному докладу министра духовных дел и народного просвещения князя А.Н.Голицына Главный педагогический институт был переименован в Санкт-Петербургский университет, и день 8 февраля 1819 г. считается днем его основания.
14 февраля 1819 г. в здании Двенадцати коллегий в торжественной обстановке состоялось открытие северного университета. Однако не всё здание было сразу предоставлено учебному заведению.
Правительством было отпущено 600 000 рублей на приспособление и отделку здания Двенадцати коллегий соответственно его новому назначению. Для проведения этих работ в 1833 г. был учрежден Строительный комитет.
В этом же году были приобретены смежные с университетом участки купца Конопасова и купчихи Путиловой. Здесь был возведен Ректорский домик — по проекту архитектора Щедрина. Строительные работы велись под руководством архитектора Шретера и в основном были закончены в 1837 г. В том же году университет возвратился в то здание, где он начал свое существование около двух десятков лет тому назад.
Несмотря на изменения, здание не потеряло того характерного облика, который был присущ барокко времен Петра. Оно отличается грандиозностью и своеобразной отделкой плоскостей, при которой чрезмерная вытянутость фасада не производит монотонного впечатления.
Особенность архитектурного оформления этого здания, как и других домов петровской эпохи, заключается в том, что декоративное оформление стен осуществлено немногими простыми, иногда даже несколько наивными средствами: лопатами, неглубокими нишами под окнами, наличниками несложного профиля, свисающими полотенцами и фронтонами с волютами.
Планировка помещений немногим изменилась в последующие годы. Весьма интересен созданный вдоль всего здания коридор — галерея протяжением 390 м. Из нее ведут двери в рекреационные помещения и аудитории. Освещенная большими окнами галерея, к стенам которой прижаты дубовые книжные шкафы, представляет собой своеобразное книгохранилище, выполняющее одновременно функции рекреационного коридора.
В центральной части здания трехмаршевая лестница ведет в фойе второго этажа, рядом с которым расположен двухсветный белоколонный актовый зал размером около 60 метров в длину и 15 метров в высоту, имеющий прямоугольную форму.
Внутри зала — колонны ионического ордера, отделанные искусственным белым мрамором; они поддерживают хоры, идущие вокруг зала, и служат одновременно основанием архитраву, увенчанному цилиндрическим гладким сводом.
Большой интерес представляет собой дошедший до нас почти в своем первоначальном виде Петровский зал, о котором некогда, перед реконструкцией здания, начальство университета писало: «Залу старинной архитектуры с лепными украшениями по стенам и на потолке и с картинами, как памятник искусств прежних времен, сохранить, а церковь перенести в верхний этаж».
Внутренняя отделка зала относится ко времени Анны Иоанновны. Рельефная скульптура на стенах и плафоне двухцветного зала, вензеля П и А (Петр и Анна) в орнаментах, аллегорические картины на стенах....

Первые торговые ряды в городе были построены в 1705 г. на Петербургской стороне вблизи домика Петра I. Это были несколько сотен грубо обтесанных брусчатых лавок без окон и печей, которые в июле 1710 г. сгорели дотла. На пожаре не обошлось без крупного грабежа.
Чтобы наказать грабителей, вскоре по углам площади, занятой до пожара лавками, были построены четыре виселицы, на которых повесили по жребию четверых из двенадцати человек, уличенных в воровстве.
После пожара 1710 г. мелкие торговцы воспользовались уцелевшими брусьями и досками и сколотили из них против Кронверка в два ряда шалаши. Это была первая в Петербурге толкучка, которую народ называл «татарским табором». Воспоминание о нем до сих пор сохранилось в названии Татарского переулка, примыкающего к описываемой местности.
У этих шалашей толпилось всегда множество народа, отчего была такая теснота, что проходившие там должны были зорко смотреть за своими кошельками, шпагами, даже шляпами и париками — всё это, чтобы сохранить в целости, необходимо было носить в руках.
Неизвестный автор рассказывает: «Однажды гвардейский полковник с женой, проходя по рынку, не приняли нужных предосторожностей, почему и возвратились домой — один без шляпы и парика, а жена без фонтанжа. Это приключение с ними случилось на рынке весьма просто: какой-то человек верхом на малорослой татарской лошаденке, проезжая мимо помянутых лиц, стащил их головные уборы особенного устройства вилами. Толпа, видя это, смеялась и отпускала остроты, но никто не оказал содействия к возвращению похищенного, и все продолжали идти своей дорогой».
Вблизи этого рынка в то время совершались казни и выставлялись на каменном столбе и железных спицах тела казненных. Здесь видел Бергхольц рядом с четырьмя другими головами голову брата прежней царицы, урожденной Лопухиной, и голову сибирского воеводы, князя Гагарина — тело его было повешено уже в третий раз. Лицо казненного было закрыто платком, одежда его состояла из камзола, сверх которого была надета белая рубашка.
Тела казненных отдавались спустя некоторое время родственникам для погребения, головы же долгое время оставались на площади. На этой же площади прогуливались, глазели на искусство фокусников. Там устраивались маскарады и торжества по случаю побед над неприятелями.
В 1713 г. был построен другой Гостиный двор, долго называвшийся Новым. Он стоял на той же площади, шагах в двухстах выше прежнего. Это было обширное мазанковое строение в два яруса, крытое черепицей и с большим двором внутри, который пересекался каналом. Во всю длину здание было перегорожено стеной надвое, так что одни лавки выходили на площадь, другие же на внутренний двор.
Там, кстати, помещалась первая книжная петербургская лавка. В ней продавались печатные указы, учебные азбуки (6 денег каждая), «считание удобное», т.е. таблица умножения (по 5 алтын), гравюры: портреты царя и вельмож, виды монастырей и т.д. Бойче всех книг в тогдашнее время шел календарь Брюса — народ особенно ценил его за предсказания. Плохо расходились «Разговоры на голландском и русском языках».
Тому, как мало дорожили тогда книгами, есть много свидетельств. В конторе Московской синодальной типографии накопилось такое множество напечатанных при Петре книг, не находивших покупателей, что в 1752 г. их приказано было сжечь.
О равнодушии тогдашнего общества к книгам свидетельствует и указ 1750 г., в котором говорится, что «в Синод беспрекословно было представлено для истребления множество книг и карт, которых представлять вовсе не следовало».
Позднее, впрочем, в русском обществе, особенно в провинции, стало хорошим тоном гордиться и хвастаться книжками, и нередко сельские библиотеки дворян состояли из тысяч томов, некоторые из которых были бутафорскими (деревянными). Всё это стояло в роскошных шкафах.
Книжная лавка, о которой шла речь, оставалась единственной в Петербурге до 1760 г. Вторая книжная лавка была открыта Вейтбрехтом и носила название Императорской книжной лавки. Затем уже, с 1785 по 1793 г., открылось около десяти новых книжных магазинов.
Из всех книгопродавцев того времени стоит выделить В.А.Плавильщикова. Ему принадлежит слава основателя первой русской библиотеки. Он прибыл из Москвы в Петербург в 1788 г., взял в аренду губернскую и после театральную типографию и затем открыл первую книжную торговлю в Гостином дворе, в лавке под номером 27.
По словам современников, магазин Плавильщикова представлял собой «тихий кабинет муз, где собирались ученые и литераторы делать справки, выписки и совещания, а не рассказывать оскорбительные анекдоты и читать на отсутствующих эпиграммы и сатиры».

В старом здании Гостиного двора помещалась и биржа, которая позднее, в 1725 г., перенесена в особое строение. Вне Гостиного двора никому не дозволялось ни складывать, ни продавать товары. Этот Гостиный двор существовал до 1735 г.; потом в нем хранилась полковая амуниция.
С переводом гавани в район стрелки Васильевского острова явилась необходимость создания там торговых и складских помещений.
Петр I, желая построить на Васильевском острове аристократический квартал, распределил между своими родственниками и именитыми людьми участки для застройки, и им же он предложил построить каменные лавки. Однако строительство торговых помещений в то время, очевидно, не встретило сочувствия у именитых людей. Поэтому Петр I дал указание строить Гостиный двор на Васильевском острове одновременно с возведением здания Двенадцати коллегий.
Начатое в 1722 г. Трезини строительство Гостиного двора протекало медленно, с большими перерывами и затянулось надолго — на 14 лет.
Гостиный двор представлял собой замкнутый неправильной формы пятиугольник с обширным внутренним двором и состоял из непрерывного ряда рустованных двухъярусных аркад.
С 1821 по 1824 г. здание подверглось капитальному ремонту по проекту архитектора Росси, в результате чего совершенно изменило свой внешний вид.
Прошло еще почти столетие, и этот дом уступил место зданию Министерства торговли и промышленности. Это было в 1914 г.
Так называемый Новый гостиный двор, сохранившийся до нашего времени, был запроектирован в виде неправильного замкнутого четырехугольника. Начало строительства этого здания по проекту Кваренги относится к 1802—1803 гг.
Первый этаж здания украшается крытой рустованной аркадой и гладкими большими замковыми камнями, которым соответствуют оконные проемы прямоугольной формы. Стены венчаются красивым карнизом.

Для снабжения Петербурга всеми видами продуктов питания и товарами в Новгороде было создано Центральное провиантское управление. Последнее транспортировало товары и продукты преимущественно на судах — по Волхову через Ладожское озеро и Неву.
Сопровождавшие товары представители Центрального провиантского управления и купцы по прибытии в Петербург оформляли сдачу привезенного, заключали новые договоры и проводили разного рода торговые операции.
Для совершения и оформления сделок, естественно, понадобилась биржа. Она первоначально располагалась на Петербургском острове, близ крепости, около торговых рядов.
В 1713 г. был построен новый мазанковый двухъярусный Гостиный двор, где вплоть до 1724 г. находилась и биржа.
С ростом торговых операций, естественно, явилась необходимость соорудить отдельное здание биржи. В январе 1724 г. Сенат писал Коммерц-коллегии: «Император ... указал на Санкт-Петербургском острову ныне, где пристойно, сделать Биржу, а на Васильевском острову, на Гостине-дворе, Биржу ж сделать каменную».
В соответствии с этим приказом на Троицкой площади перед Гостиным двором в июне 1724 г. была произведена закладка здания, а к середине ноября оно было построено. В этом «красивом», по словам современников, доме биржа находилась до 1731 г.
В это время на Васильевском острове уже заканчивалось строительство Гостиного двора, но здание биржи возведено не было. Вот почему в 1731 г. Анна Иоанновна «для удовольствия купечества» издала указ о строительстве специального помещения, а до его сооружения был устроен деревянный амбар. Но, так как новое здание для биржи на Васильевском острове по невыясненным причинам в то время все-таки не появилось, пришлось использовать Гостиный двор, законченный в 1735 г.
На плане Махаева, относящемся к 1753 г., на берегу Малой Невы мы видим пристань, впереди которой расположен Гостиный двор. Впоследствии «Биржевое зало» располагалось по соседству, в здании пакгаузов. Там и происходили биржевые собрания.
Самостоятельное здание для совершения биржевых сделок начало строиться по указу Екатерины II в 1781 г. по проекту архитектора Кваренги на том участке, где расположено здание современной Биржи.
Были выведены фундаменты, выложен цоколь. Но затем последовал перерыв, вызванный Крымским походом. Отпускавшиеся после него средства оказались недостаточными, и вследствие этого затянувшаяся на многие годы постройка совершенно прекратилась в 1787 г. В 1801 г. это здание было «назначено в продажу … но в покупке желающих не нашлось».
Недостроенное здание, покрытое деревянным шатром, оставалось в таком состоянии до 1803 г., когда это творение Кваренги было разобрано.
Рескрипт Александра I предписывал строить новое здание по проекту архитектора де Томона.
К моменту начала строительства Стрелка Васильевского острова имела далеко не привлекательный вид: извилистая линия берега окаймляла низкую местность, на которой были хаотически разбросаны разного рода мелкие сооружения, жилые дома со службами и пристани. На низкой, в некоторых местах заболоченной площади находилось складочное место, носившее название «Америки» — вероятно, потому, что там в пакгаузах хранились товары американского происхождения.
Перед зданием Двенадцати коллегий стояло небольшое здание кордегардии, одно из многих, построенных в 1762 г. в разных частях города «для сохранения порядка в народе». На набережной Малой Невы располагался таможенный Гостиный двор. Было и небольшое строение, где впоследствии помещались архив Департамента таможенных сборов, а также архив Коммерц-коллегии и Департамента внешней торговли. В конце пакгаузов перпендикулярно им было расположено деревянное «Аукционное зало» с небольшой пристанью рядом.
Дальше находились дома, принадлежавшие частным лицам — Мартыну Глухову и тайному советнику Демидову. Вплотную к дому Демидова стояло здание Академической гимназии, вдоль которого от берега Невы шла улица.
Идея проекта заключалась в создании полуциркульной, глубоко вдающейся в Неву площади, на композиционной оси которой на высоком стилобаде предстояло разместиться зданию с чрезвычайно мощной колоннадой. По обеим сторонам ее — проезды, создаваемые полукруглыми боковыми зданиями. К воде вели пологие гранитные пандусы.
Симметричность всей композиции подчеркивается двумя замечательными ростральными колоннами, установленными у пандусов на высоких пьедесталах.
Начало строительства Биржи относится к 1805 г. Закладка была произведена в весьма торжественной обстановке. Это событие, описанное довольно подробно Томоном, происходило следующим образом. Окаймленное амфитеатром место закладки было заполнено публикой. Помост, в глубине которого возвышался шатер, покрытый турецкими, шитыми золотом шалями, был устлан коврами. В специальном зале находилась громадная декорация, изображающая Биржу на фоне неба; в облаках парил орел, держащий в одной лапе рог изобилия, а в другой — торговый флаг.
Существует легенда, по которой благодарным купечеством были подарены четыре золотых слитка для закладки их под четыре угла фундамента Биржи.
Все строительные работы были окончены в 1810 г. В 1812 г. здание было передано в ведение таможни, но лишь в июле 1816 г. состоялось открытие в торжественной обстановке.
Помещения Биржи были украшены флагами всех наций. Вокруг пристани против Биржи стояли суда и яхты с поднятыми флагами — и салютовали во время обеда. Вечер ознаменовался иллюминацией, во время которой играла «духовая полковая музыка».
Прошло столетие. Первая реконструкция здания, произведенная в 1913 г., заключалась в замене деревянного свода над главным залом железобетонным и в устройстве двух лестниц, причем одна из них — парадная — была облицована мрамором.
С 1940 г. в здании Биржи находится Центральный военно-морской музей.
А в 1915 г. Бенедикт Лившиц в стихотворении «Биржа» писал:

В ноябре 1703 г. шкипер Ян Гильбранд привел первый корабль с товарами к пристани Петропавловской крепости. Тогда и началась деятельность Петербургского порта, ставшего преемником маленького «Торгового рядка у клетей» на Ижоре, выполнявшего роль порта у новгородцев.
Завязались деловые сношения со странами Западной Европы, возникла необходимость создать учреждение, которое регулировало бы иностранную торговлю, — т.е. портовую таможню. На Петербургской стороне, недалеко от Гостиного двора, на берегу ручья, протекавшего через Гостиный двор, в 1720 г. было сооружено здание, где помещалась первая таможня.
Перемещение порта на Васильевский остров вызвало необходимость перевода туда всех связанных с работой порта учреждений.
К тому времени вопрос о создании центра столицы на Стрелке Васильевского острова был вроде бы решен. В 1727 г. Екатерина I издала указ, обязывавший на Санкт-Петербургском острове строений не производить и «перевести оттуда дела таможни».
Этот указ по неизвестным нам причинам выполнен не был, но в 1730 г. Анна Иоанновна приказала купцам и таможне перебраться на Васильевский остров.
В результате таможня была переведена в дом Нарышкина, где тогда находились палаты ратуши, а товары купцов — в кладовые строившегося Гостиного двора.
Закладка нового здания была произведена намного позже, в августе 1829 г. Строительство велось довольно поспешно и было завершено к сентябрю 1832 г.
Одновременно с возведением здания устраивалась гранитная набережная Малой Невы. С устройством деревянных мостовых у здания таможни и замощением двора были закончены все строительные работы.
Свыше пятидесяти лет здание эксплуатировалось портовой таможней, и за это время существенных изменений в его архитектуру не вносилось.
К концу XIX в. столица уже имела население около миллиона человек. Грузообороты значительно увеличились, количество прибывающих из-за границы судов возросло. Ограниченная территория Стрелки Васильевского острова не давала возможности расширения складского хозяйства для хранения экспортных и импортных товаров. Незначительная протяженность Тучковой набережной не могла обеспечить причалами прибывающие корабли. Этим был вызван перевод в 1885 г. порта со Стрелки на Гутуевский остров.
В 1927 г. здание таможни было передано Академии наук. В этом здании был помещен Институт русской литературы Академии наук (Пушкинский дом).

О петербургских домах можно рассказывать бесконечно. О людях, их некогда населявших, — тоже. И здания, и их обитатели создали своеобразный дух города.
История Петербурга всё еще пишется — и в камне, и на бумаге…