обзорный очерк

Александр ШУБИН

Россия в поисках пути:
реформы тысяча девятьсот восьмидесятых

Советский Союз в конце семидесятых:
кризисы и процессы

В конце 1970-х гг. СССР столкнулся с рядом серьезных социальных кризисов, отягощенных возобновлением холодной войны:
— кризис сверхдержавы (техническое и материальное отставание от Запада; тупики внешней политики, обнаружившиеся в Польше и в Афганистане; экономические трудности, связанные с гонкой вооружений; обострение этнических противоречий в «дружной семье народов»);
— кризис индустриального общества, подобный тому, который на 10—20 лет раньше пережил Запад (падение уровня производства, необходимость преодолеть барьеры научно-технической революции, усугубление проблем сохранения окружающей среды и появление обостренного экологического сознания);
— кризис «социалистической» модели (окончательная утрата иллюзий, связанных со «скорой победой коммунизма»; усиление стремления граждан приобретать материальные блага; осознание значительной частью общества бесправия человека в советском социуме; бюрократический «склероз» управления, связанный с кадровым «застоем» и парализацией обратной связи в политической системе);
— кризис административной тоталитарной системы (обострение социально-политических противоречий между ведомственными и территориальными кланами в элите; усиление стремления различных социальных слоев преодолеть зависимое положение в социальной иерархии; саморазрушение устоявшейся в предшествующие десятилетия динамичной структуры общества).
СССР представлял собой крайне монополистическую форму индустриального общества, что привело к синхронизации кризисов, которые в более плюралистичных обществах могут не совпадать во времени и преодолеваться по очереди. В отличие от стран Запада СССР пережил всеобъемлющий кризис, главная причина которого в том, что политическая, социальная и экономическая структуры СССР создавались как сверхгосударственные и сверхцентрализованные.
Kpaйний этатизм — приоритет государства во всех сферах общественной жизни, в первую очередь экономической, — подтачивал и без того хрупкую социалистическую систему, до известного предела проявлявшую, однако, заметную прочность.
Уже в 1950-е гг. обнаружилось стремление к автономии социальных и экономических субъектов федерации. Этот неизбежный процесс сопровождался рассогласованиями в системе, так как автономизация различных социальных структур происходила с разной скоростью. В результате возникла специфическая система общественных отношений со своеобразным механизмом согласования политических и экономических интересов.
Эта система, основанная на синтезе бюрократических, рыночных и общинно-корпоративных механизмов, до поры обеспечивала экономический рост и социальную стабильность, но в ее недрах происходило обособление интересов центральной олигархии, отраслевой и региональной бюрократии, директората (в том числе теневого), специалистов (интеллигенции), рабочих, колхозников, маргинальных групп.
Всё это способствовало постепенному, но неуклонному отставанию СССР в международном соревновании, от итогов которого зависели не только позиции Союза как сверхдержавы, но и благосостояние и безопасность его граждан. Более того, технологическая деградация таила неизбежность крупных катастроф.
Резкое падение уровня социальной мобильности в сверхмономольной системе вело к утрате стимулов в хозяйственной деятельности. Это, в свою очередь, привело к заметному снижению уровня жизни. К этому добавились этнодемографический кризис и проблема взаимопонимания поколений.
Последствия кризиса могли быть катастрофическими. Все «мины замедленного действия», заложенные под основание СССР, могли взорваться одновременно, если бы в полной мере сохранялась централизаторская стратегия правящей верхушки и были воссозданы эффективные механизмы подавления любой гражданской активности. К счастью, ни одно из этих условий соблюсти не удалось...

Расстановка сил в правящей элите

Успешное реформирование системы могло начаться только изнутри. Военный разгром СССР в то время был невозможен. Недовольство, вызревавшее в обществе, пока не могло вылиться в массовый протест в масштабе страны. Легальной оппозиции не существовало.
Реформистская группировка в руководстве могла укреплять свои позиции только при условии крайне осторожных действий. Бюрократические структуры видели необходимые перемены иначе. Поэтому скрытое выдвижение реформистов в высший эшелон власти имело очень важное значение для выбора варианта реформ.
Сами реформисты не могли поначалу отказаться от коммунистической идеологии.
В середине 1980-х гг. сигнал к нарушению равновесия, к «перестройке» могла подать лишь группа, неуязвимая со стороны остальных кланов бюрократии. Таковой в СССР была только правящая олигархия.
Правящая элита всё в большей степени стремилась к окончательному преодолению отчуждения от собственности (имеется в виду индивидуальная собственность, поскольку корпоративное распоряжение существовавшими в стране ценностями на всех этапах развития советского общества неизменно сохранялось за сословием коммунистических управленцев). Желание закрепить за собой какие-нибудь крохи «общенародной собственности» выражалось и в усилении коррупции, и в так называемых ведомственности и местничестве. Значительная часть бюрократии стремилась превратиться в буржуазию, но психологические (в том числе поколенческие) стереотипы и боязнь опоздать к столу, за котором будут делить собственность, вынуждала до поры выступать против такого раздела.
В правящей элите СССР можно условно выделить три слоя, по-разному относившихся и к коррупции, и к преобразованиям, способным преодолеть отчуждение бюрократии от собственности.
Слой элиты, к которому принадлежали сторонники председателя КГБ Ю.Андропова и министра обороны Д.Устинова, можно условно назвать пуританами. Поддерживая идею «очищения» социализма от наслоений коррупции и «мещанской мелкобуржуазности», пуритане категорически отрицали отход от каких бы то ни было официально провозглашенных принципов системы.
Другой круг чиновников — назовем их консерваторами, стремился функционировать по принципу «живешь сам — давай жить другим», но именно они по мере сил противодействовали переменам.
Третий слой элиты — реформисты — был готов пересматривать «принципы социализма», не отвергая прагматизм консерваторов и учитывая стремление пуритан к частичным переменам.
У каждой из этих групп были свои особые интересы. Пуритане хотели сохранить за бюрократией ее коллективную собственность — государственное хозяйство. Консерваторы снимали «рентные платежи» со своих участков этой собственности. Реформисты, реально (чаще всего бессознательно) желавшие изменить сложившиеся отношения собственности, вынуждены были до поры камуфлировать свои еще пока смутные планы под осторожный очистительно-преобразовательный пафос пуритан и прагматичную лояльность консерваторов.
Всё это усложняло и запутывало расстановку сил в правящем слое, приводило к замысловатому переплетению ведомственных и местнических интересов, порождало множество противоречий.
Реформа 1965 г. предоставила значительную автономию как отраслевым подразделениям бюрократии (министерствам), так и директорскому корпусу. Попытки ограничить своеволие директората репрессивными мерами и путем введения новых «хозрасчетных» показателей (реформа 1979 г.) вызывали недовольство и в итоге еще более усиливали ведомства.
Доминирование отраслевых структур не устраивало те слои элиты, которые были организованы по территориальному принципу, т.е. среднее партийное звено, включая руководство значительной части обкомов. Косыгинская реформа ограничила их возможности контролировать промышленность. Это усиливало связку большинства обкомов с сельскохозяйственной элитой.
Росло напряжение между двумя аморфными коалициями — ведомственной и территориальной (местнической). К поддержке последней постепенно стали склоняться всё больше представителей директората, недовольных диктатом министерств при распределении ресурсов.
Эти противоречия уже открыто проявлялись на областных и республиканских партийных конференциях, которые давно перестали быть чисто парадными мероприятиями. Хозяйственные и партийные руководители критиковали здесь центральные структуры за слишком грандиозные планы и слишком скупое выделение ресурсов, за «канцелярско-бюрократический стиль работы», за отсутствие средств на социальную инфраструктуру (что вызывало проблемы с привлечением рабочей силы). Аграрии требовали изменить в их пользу соотношение цен на хлеб и промышленную продукцию.
Аграрии и сырьевики были недовольны установленными под давлением их оппонентов ценами и нормами распределения ресурсов и средств, директора — вышестоящими инстанциями, сковывавшими их инициативу, не выделявшими достаточных средств на модернизацию производства и другие проекты. Местническая коалиция была заинтересована в возвращении внешней политики времен разрядки, которая позволила бы сократить затраты на ВПК, получить западные технологии, необходимые для модернизации и преодоления барьеров научно-технической революции (формулировалось всё это, конечно, иначе). Аграриев не удовлетворяли частные уступки в виде списывания долгов: сами эти долги коммунистические помещики считали результатом несправедливого распределения средств.
КПСС строилась по территориальному принципу, и влияние региональных групп в ней было велико. До поры вес Политбюро и Секретариата, где доминировали отраслевики, превышал влияние регионального лобби в ЦК. Но время работало на «местные кадры», прежде всего на аграриев.
По мере продвижения кадров снизу вверх перевес отраслевиков, достигнутый во второй половине 60-х гг., становился всё менее надежным. Аграрная элита, тесно связанная с районным партийным звеном, брала под контроль обкомы и постепенно выдвигалась в авангард местнической коалиции, увлекая за собой часть директората. «Помещики» оказывались в авангарде борьбы «промышленников» против центральной бюрократии.
Этот парадокс не является особенностью перестройки. Например, в Великобритании XVII в. новые дворяне возглавили «буржуазную» коалицию, которая совершила революцию.
Позиции местнической коалиции усиливались по мере обновления кадров. Но при Брежневе этот процесс протекал крайне медленно. Ориентация бюрократии на покой и равновесие, соответствовавшая курсу осторожного Брежнева, привела к тому, что поводом к замещению того или иного чиновника становились, как правило, смерть либо старческие (иногда психические) недуги. Такое положение дел подрывало основной принцип бюрократической иерархии — принцип карьеры, который гарантировал бюрократу продвижение по службе. Чиновников и директорат всё чаще раздражало отсутствие перемен. Накопление недовольства против стариков, занимавших вышестоящие посты и не дававших дорогу следующей генерации номенклатуры, становилось мощной бомбой, заложенной под режим брежневского равновесия.

Первая («продовольственная») реформа Горбачева (1982)

Ни одна из идей руководителей перестройки не была оригинальной. Идеи осторожного сближения с Западом, гражданских прав и свобод были широко распространены в среде интеллектуальной элиты. Модель «рыночного социализма» как равновесия государственного регулирования и инициативы производителей — одна из составляющих конвергенции — своими корнями уходит в косыгинский экономический эксперимент, в идеи Пражской весны и в реформы И.Тито в Югославии, в разработки восточноевропейских экономистов О.Шика, Я.Корнай, а в более широком смысле — в труды социалистов XIX в. — П.Прудона, Л.Блана, М.Бакунина, Э.Бернштейна и других.
Освященный мифом о ленинском нэпе, который якобы был эффективной моделью сочетания большевизма с рыночной экономикой, «рыночный социализм» завоевывал политическое сознание нового поколения руководителей.
Пытаясь повысить уровень эффективности хозяйствования, высшее руководство страны уже с середины 1960-х гг. заимствовало суррогаты классического западного рынка, предвосхищая теорию конвергенции А.Сахарова.
Ключевым словом реформы 1965 г. стал хозрасчет. Предприятия должны были строить свои отношения с центром на основе показателя «прибыли». Но на практике отечественный рынок работал по иным законам, нежели западный; отсюда не те результаты, которых ожидали. «Прибыль» государственных предприятий не была рыночной и устанавливалась с помощью спускаемых вышестоящими организациями коэффициентов к натуральным показателям.
Формальное использование в 1965 г. хозрасчета значительного экономического результата, естественно, не дало. Однако показатели «прибыли» росли: действовали законы планового развития. В соответствии с ними всегда находилась возможность накручивать (завышать) показатели, по которым определяется эффективность труда, за счет постепенного роста цен на продукцию предприятий-монополистов. Таким образом, соединение монополизма и элементов западного рынка (пусть почти формальных) играло роль инфляционного фактора.
Была еще одна «радикальная» мера (мечта аграрной элиты), которую взял на вооружение М.С.Горбачев еще в бытность первым секретарем Ставропольского крайкома КПСС. Дело в том, что на земле территориальных «вотчин» функционировали многочисленные сельскохозяйственные предприятия, не подчиненные местному руководству. Между тем именно они производили конечную продукцию — тот самый «дефицит», который давал дополнительную власть и влияние. А их непрямое подчинение райкомам и сельскохозяйственным руководителям затрудняло получение находящегося под рукой «дефицита». Это обстоятельство усугубляло противостояние между местным партийным руководством и промышленными ведомствами.
«Помещикам» казалось, что предприятия смежников (прежде всего мясомолочной промышленности), почти не затрачивая усилий, получают баснословные прибыли, «наживаются» на труде крестьян. Среди сельскохозяйственных руководителей зрело требование подчинения им предприятий смежных отраслей. Это требование стало лейтмотивом аграрной программы Горбачева начиная с 1978 г.
Выполнение программы означало усиление позиций районной номенклатуры. Районные руководители давили на областное начальство, призывая его поддержать Горбачева. В итоге областные секретари, большинство которых традиционно были тесно связаны с сельской номенклатурой и противостояли министерствам, также симпатизировали курсу Горбачева.
Разумеется, эта симпатия не была достаточным условием для выдвижения Горбачева на высший государственный пост. Но он продемонстрировал консерваторам и пуританам, что может находить общий язык с подведомственной группой и знает, как исправить положение дел в сельском хозяйстве (это особенно импонировало Ю.Андропову, склонявшемуся к исправлению ситуации с помощью административных реформ).
В мае 1978 г., когда решался вопрос о заполнении вакансии секретаря ЦК по сельскому хозяйству, Горбачев направил в ЦК записку, в которой изложил свою аграрную программу. Этот документ целиком соответствовал интересам номенклатурных «помещиков»: Горбачев предлагал казавшиеся конкретными меры для преодоления эксплуатации сельского хозяйства промышленностью (неэквивалентного обмена).
Исходя из лукавой советской статистики, которая при всех убытках в итоге давала «прибыль», Горбачев утверждал: «Если брать в целом сельскохозяйственную отрасль и отрасли, перерабатывающие сельскохозяйственное сырье и оказывающие производственные услуги сельскому хозяйству, а также обеспечивающие его средства производства, то весь агропромышленный комплекс оказывается рентабельным».
Эта фиктивная рентабельность дала Горбачеву основание поставить вопрос об очередном повышении закупочных цен на сельскохозяйственную продукцию за счет смежных промышленных отраслей: «Надо рассмотреть вопрос о возможности перераспределения прибылей в рамках самого агропромышленного комплекса».
Будущий лидер формулировал сокровенную мечту «помещиков» об «экспроприации экспроприаторов», об установлении своего контроля над сельскохозяйственной промышленностью (а значит, и дефицитной продукцией) и о заполнении финансовых прорех за счет смежников.
Борьба за объединение сельскохозяйственных предприятий под безусловным контролем местных и региональных партийных кланов стала смыслом политики Горбачева на посту секретаря ЦК в 1978—1982 гг. Нерешенность проблем, поставленных в его записке, позволяла объяснять ухудшение положения на «сельскохозяйственном фронте».
Урожаи 1981—1982 гг. были необычайно скудными — 155—175 млн тонн зерна вместо 215—243 млн тонн по плану. Саму реформу назвали «Продовольственной программой», и вокруг ее принятия в первой половине 1982 г. развернулась нешуточная борьба.
Замысел Горбачева заключался в подчинении всех сельскохозяйственных предприятий единому суперведомству. Позднее он вспоминал: «Во главе АПК должен был стоять общесоюзный Агропромышленный комитет, но ключевая роль должна была принадлежать областным и районным объединениям, призванным собрать “под одной крышей” и колхозы, и совхозы, предприятия “Сельхозтехники”, молокозаводы, мясо- и птицекомбинаты, заводы по производству комбикормов и т.д. Предполагалось, что эти территориальные объединения получат достаточные полномочия, чтобы не испрашивать у Москвы разрешения на каждый свой шаг».
Таким образом, аграрная элита обретала зависимые от нее органы с широкой автономией, органы, которым подчинены перерабатывающие предприятия — производители «дефицита».
Сельскохозяйственный отдел ЦК, возглавляемый Горбачевым, организовал в 1981—1982 гг. кампанию в пользу агропромышленной реформы. Даже в предложениях Академии наук к проектам документов XXVI съезда КПСС значилось: «С целью улучшения снабжения населения продовольственными товарами образовать как единое целое агропромышленный комплекс отраслей и ведомств с единым аппаратом управления и плановыми органами».
Затем в ответ на публикацию в «Нашем современнике» статьи И.Васильева «Рассветное поле» 11 обкомов прислали в ЦК свои «отклики», в которых требовали интеграции агропромышленного комплекса. В итоге 20 августа 1981 г. Политбюро одобрило «Записку товарища Л.И.Брежнева по важнейшим проблемам развития сельского хозяйства», в которой предусматривалась разработка путей совершенствования управления АПК.
Ведомственные хозяйственники (прежде всего председатель Совета министров А.Тихонов, министр финансов В.Гарбузов, министр мясной и молочной промышленности А.Антонов) категорически воспротивились плану Горбачева, тем более, что он предполагал новое перераспределение ресурсов в пользу колхозов и совхозов. После многоходовой подковерной борьбы Брежнев склонился к компромиссу, который затем одобрил майский пленум ЦК 1982 г.
Горбачев мог чувствовать себя обиженным — ведь идея разгрома ведомств в документы не прошла. Но в остальном решения майского пленума 1982 г. с его «продовольственной программой» пропитаны идеями будущего перво-последнего президента СССР.
В докладе Брежнева на пленуме предлагалось решить проблемы продовольственного дефицита путем объединения субъектов агропромышленного комплекса (АПК) под одной управленческо-планирующей «крышей». Брежнев заявил о создании агропромышленных объединений на местах, а также агропромышленных комиссий с большими полномочиями в центре и в республиках. Эти структуры должны были координировать работу министерств.
«Основное значение придается районному звену», — подчеркнул генсек. Таким образом, «помещики» получали частичный контроль над небольшими агропромышленными предприятиями, которые переходили в двойное подчинение; министерства же подчинялись специальным комиссиям — параллельной агропромышленной власти. Это открывало новые возможности для сторонников Горбачева и значительно запутывало систему управления.
Горькой насмешкой звучали слова Брежнева: «Параллельно будет упрощаться и удешевляться аппарат, чтобы избавиться от излишних звеньев, обеспечить большую оперативность и эффективность управления». Именно эта идея сокращения и упрощения аппарата продолжала звучать в самой «продовольственной программе» и в изданных под нее постановлениях ЦК.
Эти, менее компромиссные, документы были составлены уже аппаратом Горбачева. Из них видно, что параллельная агропромышленная власть практически изолировала министерства от предприятий — чтобы в будущем отраслевые ведомства можно было легко ликвидировать. Сами агропромышленные объединения создавались из руководителей сельскохозяйственных предприятий и становились, таким образом, органами местных элит, представители которых хотя и заседали за одним столом с руководителями аграрной промышленности, но составляли за любым из накрытых столов ощутимое большинство.
Власть «помещиков» распространялась и на областные агропромышленные объединения (АПО), состоявшие из представителей объединений районных. Но далее цепочка обрывалась — агропромышленная комиссия создавалась Советом министров и министерствами, последние оказывались «зажатыми» между АПО и ЦК, но сохраняли самостоятельность.
Создать целостную систему Агропрома на этом этапе не удалось, и старая ведомственная структура сохранила часть полномочий по контролю за деятельностью АПО на стыке собственно сельского хозяйства и пищевой промышленности.
Продовольственная программа представляла собой не просто компромисс между агропромышленными министерствами и аграрной верхушкой, которую возглавлял Горбачев. Этот документ был призван разрушить министерскую структуру в пользу аграрного лобби. Горбачев получил дополнительные рычаги для борьбы с влиянием ведомств, и равновесие между «помещиками» и «промышленниками» нарушилось в пользу первых.
Если отвлечься от конкретной ситуации начала 1980-х гг., то в этой первой реформе Горбачева можно заметить формирование основной стратегической линии будущей перестройки — ее антиведомственной направленности. Антиведомственность, проявлявшаяся поначалу спонтанно, затем стала стержнем антибюрократической революции 1980-х гг., в которой горбачевская группа в высшем руководстве страны оказалась в первых рядах. Поддержка Горбачевым региональных интересов против центральных также возымела далеко идущие последствия. В этом смысле события, связанные с принятием Продовольственной программы, имели важное политическое значение.
Вскоре после прихода к власти, в ноябре 1985 г., Горбачев создал Агропром. Эта «расплата по счетам» стала одной из первых реформ генсека. Однако по мере развития рыночных отношений административная перетряска, презрительно названная чиновниками «Агропогром», утратила смысл и сошла на нет.

Авторитарная модернизация Андропова

Если в 1978—1982 гг. в органах управления доминировали так называемые консерваторы, всё больше опиравшиеся на ведомственную группировку, то в 1982—1983 гг. власть перешла к пуританской коалиции, в которую входили и ведомственная, и аграрно-местническая группировки. Последняя была реформистской, что не афишировалось. Централизаторская политика пуритан, направленная против региональных консерваторов, только укрепляла позиции реформистов на местах.
22 ноября 1982 г., через несколько дней после избрания Ю.Андропова генеральным секретарем ЦК КПСС, на пленуме ЦК было объявлено «ускорение»: «Намечено ускорить темпы развития экономики, увеличить абсолютные размеры прироста национального дохода... Напряженные задания должны быть выполнены при сравнительно меньшем увеличении материальных затрат и трудовых ресурсов».
За счет чего Андропов рассчитывал осуществить «ускорение»? «Необходимо усилить ответственность за соблюдение общегосударственных, общенародных интересов, решительно искоренять ведомственность и местничество… Следует решительно повести борьбу против любых нарушений партийной, государственной и трудовой дисциплины».
Подобные слова станут лейтмотивом правления Андропова.
Уровень предприятия Андропов считал пока оптимальным для экспериментов и реформ, о чем говорил на Политбюро. Так сложилась концепция авторитарной модернизации — консолидация элиты с вычищением консервативных и слишком коррумпированных кадров, усиление административной управляемости с опорой на репрессии плюс экономические эксперименты в локальном масштабе.
Подход к решению реальных проблем был заведомо уязвимым: законы микроэкономики и макроэкономики различны, и то, что хорошо показало себя на уровне предприятия, может привести к печальным последствиям в масштабе всего общества. Тем не менее этот курс проводился до 1986 г.
О направлении андроповской реформаторской мысли говорят основные социально-экономические преобразования того времени. 17 июня 1983 г. был принят Закон о трудовых коллективах. Им, коллективам, позволялось теперь участвовать в обсуждении планов, коллективных договоров, в определении принципов расходования фондов и оплаты труда.
Голос трудовых коллективов в большинстве случаев определялся как совещательный. Предполагалось, что в ходе обсуждений может проявляться инициатива людей, могут возникать новые продуктивные идеи (подобно тому, как в Японии это происходило при работе совещательных «кружков качества»). Однако конкретный механизм реализации совещательных прав коллективов не был отработан.
Закон гласил: «Полномочия трудовых коллективов осуществляются непосредственно общими собраниями (конференциями) трудовых коллективов, предприятий, учреждений, организаций». Понятно, что в условиях абсолютного господства администрации на предприятии конференция будет полностью находиться в руках директора, тем более что в перерывах между собраниями и конференциями полномочия коллектива поручалось реализовывать администрации, парткому, профкому и комсомольской организации. Таким образом, Закон о трудовых коллективах предоставлял дополнительные полномочия уже существующим на предприятии органам управления, не создавая институтов самоуправления.
Горбачев при обсуждении проекта закона на Политбюро осторожно высказался против него; не только ему, многим мертворожденность закона представлялась очевидной.
Принятое 14 июля 1983 г. постановление правительства «О дополнительных мерах по расширению прав производственных объединений (предприятий) промышленности в планировании и хозяйственной деятельности и по усилению их ответственности за результаты работы» несколько расширяло права руководителей предприятий в расходовании фондов (прежде всего — фонда развития производства и фонда развития науки и техники) и усиливало зависимость зарплаты от реализации продукции.
Чтобы не рисковать, реформы решили сначала опробовать в широкомасштабном эксперименте. С 1 января 1984 г. на новые условия работы перевели министерства тяжелого и транспортного машиностроения и электротехнической промышленности, а также республиканские министерства пищевой (Украина), легкой (Белоруссия) и местной (Литва) промышленности (всего около 700 предприятий, затем 1850 предприятий).
Здесь вводился частичный хозрасчет, некоторая самостоятельность в формировании планов, ограниченное число контрольных показателей; при этом (экспериментировать — так экспериментировать) сюда в приоритетном порядке направляли ресурсы.
Поступление средств в фонды предприятий ставилось в зависимость от выполнения ими контрольных нормативов. Предусматривалась дополнительная ответственность предприятий за выполнение договорных обязательств, но зато администрация получала широкую автономию внутри предприятия.
Горбачев принимал активное участие в разработке этих реформ, хотя не считал их достаточными. Став одним из ведущих идеологов в команде Андропова, он наряду с лозунгом «ускорения» внедрял новое слово, которое еще при Брежневе стал употреблять как бы между прочим, — перестройка. В 1983 г. подчиненный Горбачева министр сельского хозяйства В.Месяц впервые употребил это слово самостоятельно — как синоним происходящих в стране процессов.

Авторитарная модернизация после Андропова

После смерти Андропова его реформы не прекратились, но обострилась борьба за власть между потенциальными преемниками одряхлевшего генерального секретаря К.Черненко.
По мере углубления кризиса ведомственная и пуританская группировки разлагались. В итоге к 1985 г. образовались две коалиции.
В первую входили консерваторы и часть ведомственных пуритан (прежде всего, высший эшелон группировки), а во вторую — реформисты, поддерживаемые местнической группировкой и вторым эшелоном ведомственников.
Основную силу обеих коалиций составляла партийная, военная и хозяйственная бюрократия, но при этом вторая группировка в большей степени пользовалась поддержкой аграрного и промышленного директората. На ее стороне были симпатии руководства КГБ и, в значительной степени, Министерства обороны.
Лидерами первой группировки были Н.Тихонов и Г.Романов, лидером второй стал М.Горбачев.
К концу 1984 г. (уже в ходе андроповских реформ) были сформулированы основные стратегические направления преобразований: концепция ускорения и резервный вариант перестройки; главные задачи хозяйственной и аграрной реформ; ориентация на усиление местных кланов номенклатуры в противовес ведомственным; антимилитаризм и гибкость внешней политики; формула «нового мышления».
Была сформирована команда в Политбюро и высших партийно-государственных органах, способная начать преобразования. Действия правящей элиты, направленные против сращивания бюрократии с собственностью, лишь расширяли ряды сторонников «рыночных реформ». Дело оставалось за малым: отбить притязания на власть ведомственного лобби и сменить кремлевских старцев у руля власти.
Придя 11 марта 1985 г. к власти, Горбачев обнародовал основные постулаты своего курса на апрельском пленуме ЦК 1985 г. По сути, это было продолжение андроповского курса ускорения, т.е. авторитарной модернизации: «Благодаря активной работе партии начиная с 1983 г., удалось подтянуть работу многих звеньев народного хозяйства и несколько улучшить обстановку». И далее: «Нужны революционные сдвиги — переход к принципиально новым технологическим системам, к технике последних поколений, дающих наивысшую эффективность».
Ясно, что это требовалось для модернизации экономики (и вооруженных сил). Модернизация мыслилась как ключевое звено экономического ускорения — замкнутый круг, выйти из которого можно было лишь путем структурных преобразований. В конце выступления Горбачев решился заявить: «Достигнут такой рубеж, когда от эксперимента надо переходить к созданию целостной системы хозяйствования и управления».
Эти реформы могли обрести масштабы, угрожающие благополучию бюрократии, ее стремлению к преобразованию власти в собственность. Однако антибюрократические положения в речи Горбачева на апрельском пленуме касались только хозяйственных ведомственных структур: «Пора … ликвидировать излишние звенья, упростить аппарат, повысить его эффективность... Некоторые звенья управления превратились в помеху, стали тормозить движение. Нужно резко сократить число инструкций, положений, методик, которые подчас, своевольно толкуя решения партии и правительства, сковывают самостоятельность предприятий».
Горе побежденному. Поражение ведомственной группировки в борьбе за власть в первой половине 1980-х гг. и привело к тому, что реорганизации и сокращения предполагалось начать именно с промышленной бюрократии, с наступления на ее позиции — при поддержке партийного аппарата. Закрепляя поддержку местнической тенденции, Горбачев заявил, что «необходимо и дальше расширять права местных органов».
Много внимания в речи было уделено «активизации человеческого фактора»: предлагалось «как можно скорее вытаскивать общество из летаргии и равнодушия, включать в процесс перемен. В этом, — говорил Горбачев, — я видел гарантию успеха задуманной перестройки, об этом говорил на апрельском Пленуме, такую цель преследовали и мои поездки по стране».
Во многом это была еще фигура речи, авторитарный режим сохранялся, инакомыслящих арестовывали, институты обратной связи с обществом еще не сформировались. Однако само общество уже давно не было безгласным.
Недовольство условиями собственной жизни превращалось (пока у меньшинства) в недовольство системой. Ощущение, что «так жить нельзя», и ожидание перемен становились доминантой социальной психологии. Общество готово было поддержать перемены, но плохо представляло себе их формы и последствия.

Власть рядом с обществом

Доминирующими идейными течениями этого периода были официальный марксизм-ленинизм в его интернационалистической и державно-националистической разновидностях, почвенничество (как правило, тоже державное), либеральное западничесгво и «народничество» — неортодоксальный демократический социализм.
Сторонники этих направлений вступали друг с другом в разнообразные альянсы и конфликты на ниве культурной жизни, будь то литература, музыка, история, театр или кино, религиозная жизнь.
Официальная идеология вела борьбу против всех видов неортодоксальности, но уже давно это не была борьба на уничтожение. Многократно критикуемые деятели культуры не отказывались от своих взглядов, но и не переходили в решающие атаки на режим, способные его изменить. Они пока лишь готовились к такому наступлению. Выстраивалась социальная инфраструктура будущих «партий» времен перестройки — патриоты и либералы окапывались в толстых журналах, народники изучали мыслителей прошлого и пели песни, западники писали в самиздат или делали партийно-государственную карьеру.
На основе слоя специалистов-интеллигентов (в условиях СССР — среднего слоя) формировались зачатки гражданского общества — горизонтальных, независимых от государства связей как основы общественной активности. Однако пока это были изолированные друг от друга круги неформального общения, связанные музыкальными пристрастиями, хобби, семейными и дружескими узами.
Крупнейшими общественными движениями того периода были экологическое, педагогическое, песенное и правозащитное; только последнее мыслило себя как открыто оппозиционное. Попытки небольших радикальных групп открыто вступать на путь правозащитной борьбы встречали противоречивый отклик в среде среднего класса — часто враждебный. Класс специалистов еще только начинал превращаться в основу гражданского общества, которое еще не сложилось.
Консервативный идейно-политический каркас системы не был рассчитан на новые индивидуальные запросы интеллигенции и в то же время не предполагал механизмов подавления инакомыслия путем широкомасштабных репрессий. В итоге всё больше людей утрачивали лояльность к режиму не в результате политической оппозиционности, а из-за неспособности системы подстроиться под новые творческие и «виртуальные» интересы граждан (будь то желание авторов «Метрополя» публиковать аполитичные произведения, любовь молодежи к нетрадиционной музыке или к яркой модной одежде). Противопоставляя себя неконтролируемому художественному творчеству, режим провоцировал средние слои на переход к творчеству социальному.
В то же время под давлением властей оппозиционное движение стало возвращаться к своим неформальным корням, а неформальное движение радикализироваться и эволюционировать к оппозиционности. К началу перестройки общественные движения имели смутные представления друг о друге. Тем не менее они контактировали и обменивались идеями. В них формировались многие черты, которые в дальнейшем способствовали структуризации и относительно солидных, и эфемерных политических объединений.
Важнейшей чертой этого процесса представляется структурная подвижность, противоречие между коллективной солидарностью и потребностью в индивидуальной самореализации, между общественными задачами и субкультурной замкнутостью.
Наличие разветвленных неформальных связей в обществе позволяло сложиться общественному мнению, почти сразу расцветившемуся всеми цветами идеологического спектра — от анархизма до нацизма и от социал-демократии до либерализма.
Либерально-западнический «анклав модернизации», консервативно-авторитарное почвенничество и антиавторитарный социализм вели между собой полемику и были готовы к схватке с правящей элитой — и за влияние на нее. Обществу уже в тот период был хотя бы понаслышке знаком идейный плюрализм; существовала — пусть и в зачаточном виде — независимая от государства социальная инфраструктура. Это делало централизаторскую альтернативу преобразований в СССР малоперспективной.
В России авторитаризация (в отличие от тоталитаризма и демократизации) могла пользоваться успехом лишь как действия по «наведению порядка», а не как долгосрочная стратегия. Общественное мнение советских граждан было в значительной степени известно руководителям СССР, хотя открыто проявлялось и нечасто. Попытки наступления на общественность в первой половине 1980-х гг. показали ограниченность возможностей власти: попробовав однажды самостоятельно обсуждать свои проблемы, люди уже не могли от этого отказаться.
В целом общество противостояло идее централизаторской модернизации за счет «затягивания поясов». Эти настроения разделяла большая часть правящей элиты, что в итоге стало решающим фактором выбора ее лидеров.
Общественная среда России могла бы поддержать реформы, основанные на антиавторитарных и социальных ценностях. Реформистской группировке предстояло хотя бы в общих чертах разработать модель таких преобразований. В конкретных условиях первой половины 1980-х гг. «либералам» из правящей элиты не нужно было самим искать модель реформ. Концепции, обсуждавшиеся в неформальных кругах общественности, фокусировались и формулировались диссидентской средой, затем проникали в «либеральные» круги советников правящей элиты, а от них, в адаптированном виде, — к реформистам в правящей группе. Таким образом, общественность СССР, пусть косвенно, сыграла важную роль в том выборе, который был сделан в 1985 г.
Интересно, что каждое из течений получило от власти свои авансы. Одни — демократические жесты генсека, другие — антиалкогольную кампанию против «спаивания населения».
Сочетание таких факторов, как хрупкость и прочность системы (оба термина использованы более в металлургическом, чем в социологическом толковании) обрекало на неудачу попытки авторитарной модернизации 1979—1986 гг.
На первом этапе был важен не столько характер преобразований, сколько их интенсивность, достаточная для того, чтобы разрушить систему. Но как только это разрушение началось, возникла проблема формирования альтернативных монополизму экономических и социальных структур.
Авторы преобразований 1979—1985 гг. исходили из прямо обратных посылок — осторожность реформ и ставка на уже существующие социально-экономические структуры. Поэтому до 1985—1986 гг. последствия всех изменений гасились системой, и структурный кризис продолжал углубляться. Значение этих реформ определяется не столько замыслами авторов, сколько самим дестабилизирующим воздействием на систему.
Наконец, в 1985 г. реформы основательно и экономически необратимо раскачали лодку режима. В этом отношении Андропов — предтеча перестройки, независимо от содержания его реформ. В свою очередь, Горбачев — последователь Андропова, вынужденно отказавшийся от наследия авторитарной модернизации.

Модель перестройки

К концу 1985 г. лидеры победившей коалиции осознали, что на следующем, XXVII съезде КПСС предстоит существенно дополнить концепцию авторитарной модернизации.
Съезд открылся 25 февраля 1986 г. Это был один из немногих случаев, когда съезда партии ждала вся страна. Очень многое в докладе Горбачева XXVII съезду было традиционно. Проклятия в адрес империализма, уверенность в победе коммунизма и даже хрущевское «догнать и перегнать», выраженное в описании невероятных рубежей, достижимых, по мнению составителей речи, к 2000 г. Говорить иное — значило сколотить против себя мощный оппозиционный блок ослабленных, но не добитых консерваторов и пуритан.
Отступление от традиции на XXVII съезде было точно дозировано. Но каждый намек, каждый новый лозунг чутко улавливался. Потом именно эти фразы о «перестройке», «реформе» звучали в тысячах речей, толковались на множество ладов и даже — что совсем уж странно — воплощались в жизнь.
Идея ускорения по-прежнему являлась одной из ключевых в докладе Горбачева: «Что мы понимаем под ускорением?» — задавался вопросом вновь избранный генсек — и тут же отвечал: «Прежде всего: повышение темпов экономического роста. Но не только. Суть его — в новом качестве роста: всемерной интенсификации производства на основе научно-технического прогресса, структурной перестройки экономики, эффективных форм управления, организации стимулирования труда». Повышение темпов — формула следующего этапа реформ.
Горбачев призывал создавать «очаги» экономической модернизации, которые позволят вытянуть остальную экономику зa «решающее звено». Но что мешало сделать это раньше? Почему ни хозяйственники, ни инженеры, ни рабочие не стремились раньше «интенсифицировать», «внедрять»?
Горбачев призывал объединить усилия, обещая, что активизация усилий каждого поможет улучшить жизнь всех. Но как поднять отученных от инициативы людей на «трудовые свершения»? Ведь известно, что в СССР «инициатива наказуема»… «Советские люди должны в короткие сроки почувствовать результаты...»
Важнейшей задачей признавалась активизация интеллигенции, которую предполагалось заинтересовать с помощью ограниченной свободы слова (гласность). Но главное — создать стимулы для работы людей. «Все усилия по совершенствованию распределительных отношений окажутся малоэффективными, — констатировал Горбачев, — если мы не сумеем насытить рынок разнообразными товарами и услугами» (т.е. перейти от распределительной экономики к обществу потребления).
Горбачев ставил перед реформой следующие задачи:
— усилить эффективность централизованного руководства экономикой, производством и сбытом продукции;
— изменить роль центра в стратегическом планировании и ослабить вмешательство центральных органов в повседневный экономический процесс;
— установить прямую зависимость материального вознаграждения от эффективности труда;
— «перейти к экономическим [т.е. не административным, а финансовым] методам руководства на всех уровнях хозяйства, для чего перестроить материально-техническое снабжение, усовершенствовать систему ценообразования, финансирования и кредитования, выработать действенные противозатратные стимулы»;
— cоздать комплексы «взаимосвязанных отраслей, научно-технических межотраслевых центров, разнообразных форм хозяйственных объединений, территориально-производственных образований»;
— обеспечить «оптимальное сочетание отраслевого и территориального управления хозяйством, комплексное экономическое и социальное развитие республик и регионов, налаживание рациональных межотраслевых связей»;
— «осуществить всестороннюю демократизацию управления, повысить в нем роль трудовых коллективов, усилить контроль снизу, подотчетность и гласность в работе хозяйственных органов».
Это — контуры «нового социализма», результат конвергенции различных коммунистических и социалистических моделей.
Огромный потенциал СССР, как казалось, направляется на создание сбалансированной социально-экономической модели, благодаря которой работники свободно принимают хозяйственные решения в соответствии с производственными потребностями, коллективы взаимодействуют на демократическом рынке, центральные органы определяют стратегические приоритеты экономики и общественных потребностей. Общество может свободно обсуждать приоритеты центра, что позволяет снижать уровень издержек бюрократической замкнутости центральных органов, а со временем их демократизировать. Управление компактно — и опирается на саморегулирующиеся территориальные и отраслевые комплексы. Есть возможность хорошо заработать и получить на вырученные от собственного труда деньги полноценные качественные продукты и услуги…
В этой модели наличествуют, что сегодня очевидно, противоречия и будущие разочарования. Бюрократический социальный интерес центра и эгоистические интересы регионов и предприятий; отсутствие культурных предпосылок для цивилизованного рынка, для использования правовых и экономических рычагов; абстрактное понимание демократии и самоуправления (формами политического самоуправления считаются партия и советы).
Решение всех этих проблем переносится в будущее, когда движение по пути реформ поставит их более четко и ясно. Но не будет ли тогда поздно?
Среди конкретных пунктов программы Горбачева, намеченных на самое ближайшее будущее, — некоторое упрощение центрального управления предприятиями (двухзвенная система), поддержка коллективных форм организации и стимулирования труда, хозяйственного подряда (без самоуправления это, конечно же, круговая порука), делегирование основной части функций оперативного управления предприятиям и объединениям.
«Госплан, другие экономические ведомства должны сосредоточиться на перспективных вопросах планирования». Очень абстрактное положение, тенденция, которая разовьется в будущем.
Вместо поиска «оптимального» сочетания планирования и рыночной самостоятельности предприятия будут шаг за шагом уходить ото всякого контроля со стороны плановых органов. Горбачев вдохновлял директоров на борьбу за самостоятельность от ведомств, критикуя последние за то, что те «не оставляют попыток ограничивать права предприятий». На деле права предприятий (т.е. директоров) пока ограничены лимитами на ресурсы.
Как только директора найдут прямой путь к ресурсам, центральный контроль будет утрачен. Но вскоре выяснится, что на пути между хозяевами ресурсов и их потребителями лишним звеном могут оказаться не только центральные органы, но и сами предприятия.
Конкретные реформы, предложенные Горбачевым XXVII съезду, несопоставимы по масштабу с грандиозными контурами общего переустройства социализма. У лидеров КПСС еще нет конкретного плана продвижения к заветной цели. Решительные шаги могут встретить не менее решительное сопротивление.
Еще одна мина под политику реформ: медленные темпы порождают нетерпение в обществе. Вскоре появятся подозрения — а желают ли руководители КПСС проводить реформы на практике — или реакционеры из руководства их просто саботируют? Может быть, Горбачев просто не знает, куда ему двигаться?
В любом случае это означает, что реформаторам надо помочь — надавить на реакционеров, подсказать следующий шаг. Давление снизу будет расти, а реформы перерастать в революцию.
После обещаний февраля 1986 г. наступила длительная пауза. Обратная связь между партией и народом не работала, энтузиазм, на который рассчитывал Горбачев, иссяк. На повестку дня вставала политическая реформа, допуск граждан к власти.
В январе 1987 г. Горбачев на пленуме ЦК обещал радикальную кадровую революцию и политические преобразования. В июне 1987 г. новый пленум и последовавшее за ним заседание Верховного совета приняли Закон о государственном предприятии. В 1986—1988 гг. были разрешены индивидуальная трудовая деятельность и кооперативы, которые скоро превратились в частные предприятия. В декабре 1986 г. власть прекратила уголовное преследование диссидентов. В 1987—1988 гг. сформировались или вышли из подполья десятки оппозиционных организаций. В 1988 г. были намечены контуры политической реформы.
Авторитарная модернизация сменилась либерализацией под давлением снизу. Но сам факт, что преобразования осуществлялись под давлением, лишал реформаторов инициативы.
Пауза, взятая реформаторами почти на год после съезда, сделала революцию неизбежной. Но и концепция реформ направляла страну в ту же сторону. Ключевая идея Горбачева — «новая нэп», переход к денежному рынку на макроэкономическом уровне при сохранении над ним эффективного государственного контроля. Горбачев предлагал распространить на всю экономику эксперимент, который уже в разных формах проводился со времен Андропова.
Новый генсек обращал внимание на спорность результатов этого эксперимента, но видел причины недостатков в ограниченности реформы. Рыночные отношения должны существенно потеснить ведомственную систему управления и одновременно проникнуть внутрь предприятия, дойти до каждого рабочего места. Прямые отношения между производствами в обход бюрократических структур должны были освободить трудовые коллективы от гнета и опеки.
Но Горбачев не смог создать механизм, препятствующий переводу государственной собственности, оказавшейся во владении директоров и других распорядителей, в фирмы, которые позднее создадут эти владельцы уже непосредственно для себя. Пока государство будет бороться с «несунами», распорядители собственности будут готовить «вынос» капитала государственных предприятий в непроизводственную сферу частных кооперативов и банков.
Ожидавшийся итог расширения рыночных отношений и самоуправления — резкий рост эффективности производства. Горбачев надеялся, что работники отныне не будут разбазаривать ресурсы на «своих» предприятиях, будут трудиться не за страх, а за совесть, что управленцы будут искать все возможности для роста эффективности...
И в итоге появятся средства на вожделенную модернизацию, на новый экономический рывок: «Особенно тревожит то, что наиболее активная часть фондов — машины, оборудование, станки нередко простаивают или работают вполсилы. В машиностроении, например, металлорежущие станки используются немногим больше одной смены. В целом из-за неполной загрузки мощностей страна ежегодно не получает на миллиарды рублей промышленной продукции. Плановым и хозяйственным органам, коллективам предприятий необходимо сделать всё возможное, чтобы созданные мощности действовали на проектном уровне. Только в тяжелой промышленности это позволило бы почти удвоить темпы прироста продукции».
В докладе Горбачева съезду КПСС были сформулированы основные направления того курса, который начал проводиться. Несмотря на неизбежные при проведении любого кypca корректировки, уже в 1986 г. были заложены все мины замедленного действия и основы освободительных прорывов будущих нескольких лет.
За этот доклад голосовали люди, которые позднее обвинят Горбачева в предательстве или непоследовательности. Эти обвинения несправедливы. Голосовавшие поддержали — искренне или лицемерно — именно ту перестройку, которую потом получили. Единогласно. И те, для кого свобода дороже стабильности, должны благодарить за первый шаг к сегодняшнему миру и этих будущих консерваторов-реакционеров.
Доклад Горбачева на XXVII съезде вызвал в стране поддержку. В нем было всё — и обещание реформ, и преемственность, и очищение, и ускорение, и прагматизм, и идеализм.
1986 год стал временем общенационального согласия: так жить нельзя, надо что-то делать. Как показал опыт последующих лет, такие компромиссы не выдерживают столкновения с практикой.
Модель грядущего социального устройства — всегда утопия или лишь элемент будущего. Из наших иллюзий и стремлений складываются будни следующего поколения. Конечно, лучше, когда социальный план реалистичен, непротиворечив и гуманен. Это снижает уровень издержек. Ho случаи, когда план выполняется полностью, исключительны.
Результатом выбора альтернативы М.Горбачева стали кадровые чистки и антиведомственный курс 1985—1991 гг., который привел к резкому усилению региональных кланов правящей элиты (особенно ее второго эшелона), демонтаж отраслевой системы управления экономикой и рост самостоятельности хозяйственных субъектов при сохранении их монополистического характера.
Пуританская оппозиция быстро распалась — военных отстранили от участия в политике, в ущерб ВПК был декларирован курс на разоружение. На аренду социально-политической жизни вышли мощные этнические, популистские и гражданские движения, на некоторое время была достигнута свобода слова и самоорганизации. Распался «социалистический лагерь», затем и созданная Лениным—Сталиным империя; мировая гегемония перешла к НАТО и к альянсу мусульманских стран.
В борьбе централизаторской и регионалистской альтернатив победила вторая. КПСС не удалось сохранить за собой монополию на общественную жизнь, и в конце 1980-х гг. ход событий скорректировали гражданские движения. Эти два фактора также имели немало деструктивных последствий, но при их оценке необходимо учитывать, что набор реальных альтернатив включал не только оптимум.
Реформы привели к реализации деструктивных тенденций (чего мог не заметить только уж слишком ненаблюдательный), но при этом создали условия для воплощения весьма значительного потенциала низового социального творчества. Значение такого творчества может быть оценено позднее, по мере проявления долгосрочных результатов этого процесса.
Острый структурный кризис советской модели был неизбежен и начался до прихода Горбачева к власти. При всех недостатках реформы, цели которой определялись интересами стоявшей за Горбачевым коалиции, преобразования нового лидера КПСС отличались известной гибкостью.
Синхронность протекавших в стране разрушительных процессов была нарушена регионализмом и невнятным «плюрализмом» курса Горбачева. Нельзя исключать, что сохранение жесткой структуры управления и дисциплинарный нажим на население в условиях форсированной модернизации могли вызвать гораздо более масштабную и разрушительную конфронтацию, нежели та, свидетелями которой мы были во второй половине 1980-х— первой половине 1990-х гг.
В 1985—1986 гг. была пройдена отнюдь не последняя развилка в истории страны, и многие явления последующих лет — результат более поздних решений.
Был ли общественный идеал Горбачева негоден или он не осуществился из-за эффективного сопротивления противников? Был ли шанс исправить недостатки утопии по мере ее частичного воплощения?
От ответа на эти вопросы во многом зависит общая оценка перестройки. Горбачев получил немало времени. Его падение стало результатом длительного кризиса преобразований. Граждан волновали уже другие идеи, потому что за несколько лет они разочаровались в лидере, который взял на себя ответственность, но не приблизился к результату.
Его реформы перестали быть делом всех. Он ревниво оберегал свое детище от чужих рук, и новые лидеры стали бороться за свои реформы, отбросив старый план. Уступив демократии, Горбачев не стал демократом; он не смог привлечь страну к воплощению своего плана, он, возможно, слишком медленно искал путь. Но в реформах, как и в революции, промедление смерти подобно…