свидетельства

Великий князь
Константин Константинович (К.Р.)

Дневники

19 мая вечером. Воскресенье.
Больно подумать, что светлые торжества коронования омрачились вчерашним ужасным несчастием: более 1000 человек погибло утром перед народным праздником. Еще больнее, что нет единодушия во взглядах на это несчастие: казалось бы, генерал-губернатор [великий князь Сергей Александрович, дядя царя] должен явиться главным ответчиком и, пораженный скорбью, не утаивать или замалчивать происшествие, а представить его во всем ужасе. Между тем это не совсем так. Вчера вечером Государь узнал, что погибло 300 человек — истинное число пострадавших еще не было Ему известно, — вышел к обеду заплаканный и глубоко расстроенный. Я слышал это от очевидца — Сандро [великий князь Александр Михайлович].
Государь не хотел было ехать на французский бал, но Его убедили показаться там хотя бы на один час, и что же: на балу Владимир, Алексей и сам Сергей упросили Государя остаться ужинать, т.е. отъезд с бала показался бы «сентиментальностью». И Государь уехал с бала после ужина, в 2ч. Казалось бы, следовало бы Сергею отменить бал у себя, назначенный на завтра, но этого не будет. Казалось бы, узнав о несчастии, он должен бы был сейчас же поехать на место происшествия, — этого не было. Я его люблю, и мне больно за него, что я не могу не примкнуть к порицаниям Михайловичей. Я разделяю их мнение вопреки взглядам дядей Государя. Сегодня Их Величества посетили в больнице раненых.
За обедней во дворцовой церкви Рождества Пресвятой Богородицы по приказанию Государя на ектении и литии поминали «верноподданных Царевых, нечаянно живот свой положивших». Царь отпускает по 1000 р. семьям пострадавших.

Днем 23 мая. Москва.
Понедельник. 20 мая.
Блестящий бал у Сергея. Я слышал мнение, что не следует отменять празднеств ради катастрофы на Ходынском поле, ввиду того, что Коронация слишком большое торжество и должно быть празднуемо. Это я слышал от Пешкова. Число погибших всё растет, теперь говорят, что их более 2000.
Мазурку сидел и ужинал со светлейшей княгиней Голицыной (Пушкиной)...

Москва. 25 мая утром.
Пятница 24.
Я хотел перед 1-м батальоном ехать на репетицию парада на Ходынском поле, но мой жеребец захромал. Я попросил себе лошадь из большой конюшни... Репетицию делал Владимир: жара, пыль, потом проливной дождь и снова жара и пыль. Только около 6 вернулся домой. Был у меня тайн. сов. Богданович, издавший к коронации картинки для народа с изображением Их Величеств. Он много наболтал мне неприятного и страшного по поводу катастрофы на Ходынке. Музыкальный вечер у Германского посла: лучшие исполнители были выписаны из Германии. Невыносимая жара. Сильно устал.

Суббота. 25 мая.
Сегодня день рождения молодой Императрицы. Большого приема не было. Обедня в Кремлевской дворцовой церкви Рождества Пресвятой Богородицы. Банкет в Георгиевском зале для дипломатического корпуса. Вокальная и инструментальная музыка. Сидел между Сергеем и Николашей. С Сергеем я не говорю о Ходынской катастрофе; вообще я избегаю с ним касаться деловых разговоров. При всей любви к нему и нашей старой дружбе, я не разделяю его взглядов на службу, на дела, на ответственность за вверенное. Граф Пален (бывший министр юстиции) назначен председателем следственной комиссии для выявления причины катастрофы. Говорят, Сергей отстаивает здешнего полицмейстера Власовского, который не представлен к генеральскому чину; говорят, удалось убедить Сергея, что теперь не время награждать Власовского, но будто Сергей настаивает, чтобы Власовский не был уволен от должности.
Слышал от графа Палена, будто Сергей очень взволнован и хочет просить об увольнении, что было бы понятно немедленно после катастрофы, но не спустя неделю. Ничего не понимаю. Сергей сидел рядом со мной за обедом веселый и довольный.

Теперь 11 ч. вечера
Воскресенье. 26 мая.
Государь отбыл на две недели к Сергею в с. Ильинское, и коронационные празднества кончились. Но всё светлое и радостное, всё трогательное и умилительное, пережитое в эти три недели, омрачено и испорчено Ходынской катастрофой, и не столько катастрофой, — в ней сказалась воля Божия, — как отношением к ней ответственных лиц. Конечно, Сергей лично не виновен; но он сам причиной того, что на него сыплются обвинения. Съезди он на место происшествия вместо того, чтобы встречать Государя на народном празднике; явись он на похороны погибших; заяви он Государю, что как главное ответственное лицо не считает себя достойным оставаться генерал-губернатором; сам попроси он о назначении строжайшего следствия — и никто бы его не обвинил. Напротив, он завоевал бы общее сочувствие. Вместо всего этого что же он делает? 18 числа, в день катастрофы, он условился с живущими у него в доме Преображенскими офицерами сняться группой у себя во дворе. Узнав о несчастии, офицеры разошлись, думая, что теперь не до фотографа. Сергей посылает за ними, и они снимаются.
Государь глубоко расстроенный, весь в слезах, не хочет ехать на французский бал, Ему вечером известно о 300 жертвах, тогда как утром адъютант Сергея Гадон знал за достоверное, что погибших никак не менее 400. И что же? Сам же Сергей, которому следовало бы сокрушаться не менее Государя, вместе с братьями уговаривает Государя остаться на балу. Наконец, когда Государь желает назначить чрезвычайное следствие, Сергей вместо того, чтобы обрадоваться, через министра внутренних дел доводит до сведения Государя, что подает просьбу об увольнении, если состоится рескрипт на имя Палена с назначением его председателем следственной комиссии. Словом, Сергей всю эту неделю действовал не так, как, по крайнему моему разумению, следовало бы, а как раз наоборот.
За эти дни у меня душа изныла за Сергея; я искренно его люблю, мы дружны с детства, и вот мне со всех сторон приходится слышать порицания ему; и я не имею возможности сказать хотя бы слово в его защиту. Говорить с ним я не могу; мы бы только рассорились, а проку из этого не вышло бы. Сегодня блестящий парад на Ходынском поле под жгучими лучами солнца. После завтрака в Петровском дворце Сергей с негодованием сказал мне о предположении назначить особое следствие с Паленом во главе; по его словам, подобное следствие под председательством Муравьева было наряжено только раз, в 1866 г. после покушения на жизнь Императора Александра II. Тогда оно было вызвано тяжелыми обстоятельствами государственной жизни. Сергей находит, что Ходынскую катастрофу, как она ни ужасна, нельзя приравнивать к событию 4 апреля 1866 г. Положим так; но следствие ничему не мешает, и весть о нем произвела на всех о том услышавших самое благоприятное впечатление. Но все братья Сергея возмутились; Владимир и Павел говорили Палену, что всех их хотят разогнать. Сергей мне сказал, что надеется на мою поддержку: я отвечал, что слишком мало знаком с этим делом и не могу еще составить о нем положительного мнения. — Я глубоко смущен и опечален.

Потешный дворец. Вечером 27 мая.
Понедельник. 27 мая.
Прошли дни торжеств, и наступило спокойное время. Но осталось в душе горькое чувство. Меня мучило сомнение: следует ли мне высказать Сергею мой взгляд на сделанные им ошибки? Много размышлял об этом, придумывал письмо и советовался с Палтоликом [Павел Егорович, советник К.Р.]. Он полагает, что ни говорить, ни писать не надо. Говорить я и сам бы не хотел. Сергей не любит, когда с ним не согласны, раздражается, теряет способность судить хладнокровно и логично. А напиши я ему — никакого толка не вышло бы. Теперь дела не поправишь, а следствием письма могла бы возникнуть ссора.
О, если бы Государь был решительнее! Но он окружен советчиками. Владимир постоянно дает Ему советы и даже побуждает Его изменять принятые решения, как, например, в деле назначения Палена. Рескрипт был уже заготовлен. Сергей, поддерживаемый Владимиром и Павлом — хотя все трое проекта рескрипта не читали, — решил просить об увольнении, и Государь не подписал рескрипта.
Вчера был 9-й день по кончине погибших на Ходынке. По совету Палтолика я после парада позволил себе написать приблизительно следующее:
«Милый, дорогой Ники, день твоего отъезда из Москвы, после трех недель торжества и восторга, совпадает с 9-м днем по кончине погибших на Ходынском поле. Как было бы умилительно и трогательно, если б Ты приказал отслужить по них панихиду в Своем присутствии. Какое бы это произвело умиротворяющее впечатление! Я знаю, что Твое время рассчитано по минутам. Еще лучше этого знаю, что суюсь не в свое дело. Но Твое благо и обаяние Твоего имени дороже мне других соображений. Весьма вероятно, что предлагаемое мною неисполнимо. В таком случае очень прошу Тебя предать всё это забвению и ради нашей прежней совместной службы не поставить мне в вину эти непрошеные строки.
Горячо Тебя любящий Костя».
Отправив эту записку, я был почти уверен, что мое предложение останется без последствий. Так и было. Да и после большого обеда, а также и на проводах на Смоленском вокзале я сторонился от Государя и старался не попадаться Ему на глаза. Таким образом, я с Ним и не простился.

Ильинское, утром. 1 июня.
Пятница. 31 мая.
Павел Егорович был прав: не следовало Сергею писать о том, что меня смущало и огорчало: мое письмо дело не поправило бы, а только принесло Сергею неприятность.
Здесь в Ильинском отдыхают, наслаждаются жизнью, забывают заботы и тревоги, зачем же врываться в эту тихую, привольную жизнь подобно осеннему ветру и портить мирное настроение. Вот отчего я на словах боюсь коснуться всего того, что озабочивало меня после Ходынской катастрофы. Сергей, очевидно, далек от тех взглядов и мнений, которые у многих создались невольно, он себе не отдает отчета, насколько его отношение к этому несчастию несогласно с тем, что пожелали бы ему все сочувствующие ему. Главной его заботой было оградить Государя от всевозможных опасностей, всё остальное, даже гибель около 2000 человек, представляется ему не столь важным после того, что Государь благополучно прожил в Москве все 3 недели коронационных торжеств. Я не стану Сергею открывать глаза.
Я думаю, впервые по вступлении на престол Ники находится в совершенно привольной обстановке, находясь в то же время в многочисленном обществе. Здесь нет никаких стеснений, никакого этикета. Он принимает участие в прогулках, играх, забавах и шутках. Радостно видеть, как Он весел и беззаботен... Было всё так же жарко. Временами принимался идти дождь, вдали гремел гром. Сад благоухал.

Павловск. 9 июня. Суббота. 8 июня
Вчера приезжал сюда дядя Миша [великий князь Михаил Николаевич] и пробыл у нас от 1 ч. до 5. Я много говорил с ним о несчастии на Ходынском поле. Мы с дядей хорошо поняли друг друга и совершенно согласны во взглядах на этот предмет... Непонятно, чем руководствовались все четыре дяди Государя, единодушно подавая Ему неблагоразумные и недальновидные советы. В три дня Государь трижды изменил свое мнение. Сперва он согласился с доводами министра Юстиции Муравьева, который, как говорят, хотел устроить следствие таким образом, чтобы выгородить и московское генерал-губернаторство, и министерство двора. Затем Воронцов предложил Государю назначение Палена для следствия. Государь с радостью согласился. Наконец Он отказался от своего намерения, когда Владимир и его братья объявили, что в случае назначения гр. Палена все они попадут в отчисление от занимаемых ими должностей. Это что-то возмутительное позволить себе в самодержавном государстве объявлять Государю какой-то ультиматум, стращать, запугивать! О! Если б Государь был построже и потверже!

Лагерь, 20-го утром. Среда. 19 июня.
Тяжелое впечатление после мер, принятых или, вернее, не принятых по поводу Ходынской катастрофы, до сих пор не изгладилось. Где только встретятся двое или трое, не видавшиеся со времени разъезда из Москвы, начинаются разговоры о степени ответственности Сергея и Воронцова. У меня столько горечи накопилось в сердце! Оно болит и ноет и за Государя и за Сергея, чем больше думаешь обо всем бывшем, тем более негодуешь и сокрушаешься. Говорят, Воронцов подал в отставку, и на его место прочат: одни — графа Пушкина, другие — графа Палена, третьи — барона Фредерикса. Всё упорнее носится слух о том, что будто у Государя в Ильинском было разлитие желчи. Не знаю, правда ли это, но мне кажется, было с чего разлиться желчи, ведь не может же Он не смущаться различием в мнениях своих советчиков.

Среда. 26 июня.
...Я вспомнил слова Ники, сказанные мне у нас в Павловске в день его возвращения из Ильинского: я тогда спрашивал Его, какое впечатление произвела на Алексея записка Сандро о необходимости сильного флота на Тихом океане? Ники отвечал: «Вышла целая история, Алексей обиделся, не подает Сандро руки и говорит, что, напиши такую записку обыкновенный офицер, он был бы исключен из списков флота». Между тем Государь вполне одобряет содержание записки Сандро.
И, действительно, она составлена очень дельно и не содержит ни единого слова порицания существующему порядку. И с чего только Алексей обиделся? Говорят, будто он хочет отказаться от управления флотом.

Вторник. 2 июля.
В ответ на мое письмо Императрица Мария Федоровна пригласила меня завтракать в Петергоф, и я поехал туда в 1 часу. Государя я, к сожалению, не видал; у Минни [Марии Федоровны] завтракали только Ксения, Миша, Ольга и кн. Оболенская. Мы долго и много говорили с Минни при Ксении и одни. Конечно, более всего было говорено обо всем происшедшем после несчастия на Ходынском поле. На этих днях Минни об этом же говорила с Павлом [Александровичем], горько порицая и его, и Владимира за их вмешательство и неловкие советы. Он, т.е. Павел, был после этого у Государя, передал ему разговор с императрицей-матерью и жаловался на графа Палена, который в Москве будто бы был с ним, Павлом, очень непочтителен, когда обсуждали вопрос о назначении Палена верховным следователем. А Минни говорит, что Пален был вызван на непочтительность резкостью Павла. После того Государь сказал матери, что если бы она не слушала «наговоров разных свиней», то не выходило бы разных неприятностей. Словом, произошло огорчение... Я совершенно разделяю взгляды императрицы в данном случае. Но мне больно замечать, что между нею и ее невесткой [Александрой Федоровной] рождаются глухие неудовольствия... Императрица М.Ф., так же, как и мы все, глубоко скорбит, что Он подписал рескрипт Палену, а потом взял его назад. — О, как все это меня печалит и смущает!

Павловск, 14-го утром.
Пятница. 12 июля.
Третьего дня в театре виделся с Владимиром и Минхен. Мне не очень хотелось с ними встречаться, особенно с ней. После их участия в обсуждении последствий Ходынской катастрофы и их неудачных советов Государю я не могу побороть в себе некоторой горечи по отношению к ним.
Видел в театре и Сергея (Михайловича). Он недавно вернулся из Дрездена, где лечился от летучего ревматизма у Рейера, очень поправился и прибыл в весе на 16 фунтов. Прежде я не очень ему сочувствовал: он пустоват, ничего не читает и несколько злоязычен. Но нельзя ему отказать в уме и здравом смысле. На этот раз я был рад с ним встретиться, в надежде узнать от него новости о петергофской жизни и о том, что делается около Их Величеств. Он сказал мне, что Пален уже составил мнение о следствии по поводу Ходынской катастрофы, но не знает каково оно. Дядя Миша после того виделся с Паленом, но Сергей и от отца ничего еще не слыхал к чему там пришли.
Говорили мы с Сергеем М. и о Государе. Сергей говорит, что хорошо его изучил, когда Он еще был наследником. И очень его любит. Его нерешительность и недостаток твердости С. приписывает воспитанию; он подтвердил мое мнение: никто, собственно говоря, не имеет на Ники постоянного влияния, но к несчастью Он подчиняется последнему высказанному Ему взгляду. Это свойство соглашаться с последним услышанным мнением, вероятно, будет усиливаться с годами. Как больно и страшно, и опасно!