свидетельства

Федор ГОЛОВИН

Николай II
(Воспоминания)

Во всем внешнем виде Николая II не было не только царского величия, но даже элегантности гвардейского офицера. Это был простой армейский офицер, с неловкими движениями застенчивого человека.
Это мое первое впечатление от внешнего вида Николая осталось неизменным и при последующих встречах моих с ним. Во время коронационных торжеств в мае 1896 года я видел государя много раз.
Особенно смешным и жалким показался мне государь во время торжественного шествия после коронования из собора во дворец. Бледный, утомленный, с большой императорской короной, нахлобученной до ушей, придавленный тяжелой парчовой, подбитой горностаем, неуклюжею порфирою, Николай казался не величавым императором всея Руси, не центром грандиозной процессии, состоявшей из бесчисленных представителей всевозможных учреждений, классов, сословий, народностей громадного государства, а жалким провинциальным актером в роли императора, ему не подходящей. А какое отсутствие такта и трусливое зажмуривание глаз перед страшным событием проявил он во время несчастья на Ходынском поле! Тысячи людей погибли и были искалечены во время народного гулянья на Ходынке, а любвеобильный «отец народа» приказал продолжить увеселения и балы как ни в чем не бывало! Он боялся громогласно заявить о несчастье, хотел его затушевать. Я помню разговор каких-то двух французов, членов посольства, в царском павильоне на Ходынке перед приездом туда государя. Они уверенно говорили, что увеселения будут прекращены и что назначенный в тот вечер бал у французского посла будет, конечно, отменен, так как ходынская катастрофа есть национальное несчастье и повлечет за собою национальный траур. Наивные французы воображали, что русский император мыслит и чувствует так же, как президент Французской Республики! Когда я ехал из дома на Ходынку часа за два до приезда туда государя, уже в Грузинах я видел бежавших по улице людей в оборванной одежде, с необычайно красными лицами, не то пьяных, не то перепуганных, точно безумных. Чем ближе я подъезжал к Тверской заставе, тем больше попадались мне навстречу такие странного вида люди. Я не сразу догадался, что случилось какое-то несчастье. Но когда на Петербургском шоссе я увидел фуры и дроги, наполненные трупами задавленных людей, я понял тот ужас, который был на Ходынке. Говорят, и государь видел эти фуры: во всяком случае, он был осведомлен о несчастном происшествии, когда он приехал в царский павильон на Ходынке. Правда, государь был бледнее обыкновенного, когда вышел на балкон павильона и раскланивался с народом. Громадный оркестр заиграл гимн, грянуло громовое «ура» несметной толпы народа, перекатывавшееся с одного конца обширного Ходынского поля до другого и вновь приливавшее громкою волною к ногам царя всея Руси, истуканом стоявшего на высоком балконе. Не молитвою об упокоении тысяч погибших на народном празднике, вследствие нераспорядительности и бездействия царских слуг, отметил православный царь народное бедствие, а дурачеством балаганных кривляк, песнями и танцами скоморохов. А вечером как ни в чем не бывало русский царь веселился на балу французского посла! Стоило ли царю тревожиться о гибели нескольких тысяч своих подданных, задавленных на устроенном им народном гулянье!
Во время коронационных торжеств жалкое впечатление произвел государь не только на меня, уже тогда относившегося отрицательно к деспотам на престоле России, но даже и на убежденных монархистов. Так, один уездный предводитель дворянства, после прощального обеда в Кремлевском дворце в день отъезда государя из Москвы после коронации, горячо говорил мне о необходимости сплочения оппозиционных общественных элементов, об организации борьбы земства с бюрократией, о ничтожности личности государя. В заключение этого разговора он предложил мне вступить в состав тайного общества под названием «Беседы», организованного братьями Павлом и Петром Дмитриевичами Долгоруковыми, Дмитрием и Михаилом Адамовичами Олсуфьевыми и Павлом Сергеевичем Шереметевым.

Кружки подарочные