взгляд современника

Матильда КШЕСИНСКАЯ

Воспоминания

Воспоминания знаменитой балерины Матильды Феликсовны Кшесинской (1872—1971), любовницы как минимум трех особ царской крови — цесаревича Николая Александровича и великих князей Сергея Михайловича и Андрея Владимировича, написаны ею в пятидесятых годах прошлого века. К этому времени престарелая звезда могла вполне спокойно относиться к «делам давно минувших дней», не без удовлетворения оглядываясь на успешно прожитую жизнь. Вопреки мнению некоторых историков, она ничего не забыла, хотя многое посчитала не подходящим для опубликования. Впрочем, сведения, оставшиеся «за кадром» легко можно почерпнуть из других источников  Публикуется с сокращениями.

Когда наследник вернулся из Дании осенью 1891 года, я встречала его только случайно на улице. Только раз удалось мне с ним встретиться на репетиции оперы «Эсклармонды», в которой выступала красавица шведка Сандерсон. На спектакле присутствовал государь и вся царская семья. Это было 4 января 1892 года.
Государь и наследник сидели в первом ряду, а императрица и великие княгини в царской ложе. Я была в одной из лож бельэтажа в том же ярусе, что и царская ложа. Во время одного из антрактов я вышла в коридор и, спускаясь вниз, встретилась на лестнице с наследником, который поднимался наверх, направляясь в царскую ложу. Задержаться было нельзя, так как кругом была публика. Но мне всё же было радостно увидеть его так близко.
Я любила каждый день кататься на одиночке с русским кучером и на набережной часто встречала наследника, который тоже выезжал в это время. Но это были встречи на расстоянии. У меня как-то на глазу вскочил фурункул, а затем и на ноге. Я все же продолжала выезжать на катанье, с повязкой на глазу, пока глаз от ветру так не разболелся, что пришлось несколько дней оставаться дома. Наследник, вероятно, заметил и повязку на глазу, и потом мое отсутствие.
Я сидела дома вечером с повязкой на больном глазу, и сестра куда-то ушла, никого не было дома. В передней вдруг раздался звонок, и я слышала, как горничная пошла отворять дверь. Она доложила, что пришел гусар Волков, и я велела провести его в гостиную.
Одна дверь из гостиной вела в переднюю, а другая в зал — и через эту дверь вошел не гусар Волков, а... наследник.
Я не верила своим глазам, вернее одному своему глазу, так как другой был повязан. Эта нежданная встреча была такая чудесная, такая счастливая. Оставался он в тот первый раз недолго, но мы были одни и могли свободно поговорить. Я так мечтала с ним встретиться, и это случилось так внезапно. Я никогда не забыла этого вечернего часа нашего первого свидания.
На другой день я получила от него записку на карточке: «Надеюсь, что глазок и ножка поправляются... До сих пор хожу как в чаду. Постараюсь возможно скорее приехать. Ники».
Это была первая записка от него. Она произвела на меня очень сильное впечатление. Я тоже была как в чаду.
Потом он часто писал мне. В одном из писем он привел слова из арии Германа в «Пиковой даме»: «Прости, небесное созданье, что я нарушил твой покой». Он очень любил мое выступление в этой опере, я танцевала в костюме пастушки и в белом парике в пасторали, в сцене бала первого акта. Мы изображали саксонского фарфора статуэток стиля Людовика XV. Нас выкатывали на сцену попарно на подставках, мы спрыгивали с подставок и танцевали в то время, как хор пел «Мой миленький дружок, прелестный пастушок». Исполнив пастораль, мы вскакивали обратно на подставку и нас увозили за кулисы. Наследник очень любил эту сцену.
В другом письме он вспоминал любовь Андрея к польской панночке в «Тарасе Бульбе» Гоголя, ради которой он забыл всё, и отца, и даже родину. Я не сразу поняла смысл его письма: «Вспомни Тараса Бульбу и что сделал Андрей, полюбивший польку».
Его первую записку я перечитывала много-много раз и запомнила ее наизусть. Все его письма я хранила свято.
После своего первого посещения наследник стал часто бывать у меня по вечерам. Вслед за ним стали приходить Михайловичи, как мы называли сыновей великого князя Михаила Николаевича: великие князья Георгий, Александр и Сергей Михайловичи. Мы очень уютно проводили вечера. Михайловичи пели грузинские песни, которым они выучились живя, на Кавказе, где отец их был наместником почти двадцать лет. Сестра тоже часто проводила вечера с нами. Живя у родителей, я ничем не могла угостить своих гостей, но иногда мне удавалось всё же подать им шампанское.
В один из вечеров наследник вздумал исполнить мой танец Красной Шапочки в «Спящей Красавице». Он вооружился какой-то корзинкой, нацепил себе на голову платочек и в полутемном нашем зале изображал и Красную Шапочку, и Волка.
Наследник стал часто привозить мне подарки, которые я сначала отказывалась принимать, но, видя, как это его огорчает, я принимала их. Подарки были хорошие, но не крупные. Первым его подарком был золотой браслет с крупным сапфиром и двумя большими бриллиантами. Я выгравировала на нем две мне особенно дорогие и памятные даты — нашей первой встречи в училище и его первого приезда ко мне: 1890—1892.

Интерьеры дворца Кшесинской: спальня, зимний сад, гостиная в стиле Людовика XVI

Раз, когда наследник был у меня, у парадной двери раздался звонок. Горничная доложила, что приехал градоначальник, и что ему непременно нужно видеть наследника. Наследник вышел в переднюю и, вернувшись потом, сказал, что государь его спрашивал и ему доложили, что он из дворца выехал. Градоначальник счел долгом об этом ему сообщить, и наследник тотчас поехал к отцу в Аничковский дворец.
По воскресеньям я бывала в Михайловском манеже на конских состязаниях. Моя ложа была как раз напротив царской, и наследник всегда присылал мне в ложу цветы с двумя гусарами, его однополчанами. По окончании состязаний я возвращалась на своей одиночке шагом по Караванной улице по направлению к Аничковскому дворцу с тем расчетом, что наследник меня на дороге обгонит и я смогу на него еще раз взглянуть.
25 марта, в день Благовещения, я присутствовала на параде Конного полка по случаю его полкового праздника. Я была в одной из лож для публики в конце манежа, и, когда государь со свитою обходил фронт полка, наследник, идя за ним, в упор смотрел на меня, а я на него моими влюбленными глазами.
В один из вечеров, когда наследник засиделся у меня почти что до утра, он мне сказал, что уезжает за границу, для свидания с принцессой Алисой Гессенской, с которой его хотят сосватать. Впоследствии мы не раз говорили о неизбежности его брака и о неизбежности нашей разлуки. Часто наследник привозил с собой свои дневники, которые он вел изо дня в день, и читал мне те места, где он писал о своих переживаниях, о своих чувствах ко мне, о тех, которые он питает к Принцессе Алисе. Мною он был очень увлечен, ему нравилась обстановка наших встреч, и меня он безусловно горячо любил. Вначале он относился к принцессе как-то безразлично, к помолвке и к браку — как к неизбежной необходимости. Но он от меня не скрыл затем, что из всех тех, кого ему прочили в невесты, он ее считал наиболее подходящей и что к ней его влекло всё больше и больше, что она будет его избранницей, если на то последует родительское разрешение.
Мнения могут расходиться насчет роли, сыгранной императрицей во время царствования, но я должна сказать, что в ней наследник нашел себе жену, целиком восприявшую русскую веру, принципы и устои царской власти, женщину больших душевных качеств и долга.
В тяжелые дни испытаний и заключения она была его верной спутницей и опорой и вместе с ним со смирением и редким достоинством встретила смерть.
Известие об его сватовстве было для меня первым настоящим горем. После его ухода я долго сидела убитая и не могла потом сомкнуть глаз до утра. Следующие дни были ужасны. Я не знала, что дальше будет, а неведение ужасно. Я мучилась безумно.
Поездка оказалась неудачной и наследник вернулся довольно скоро. Принцесса Алиса отказалась переменить веру, а это было основным условием брака, и помолвка не состоялась.
После своего возвращения наследник снова стал бывать у меня, веселый и жизнерадостный. Я чувствовала, что он стремился ко мне, и я видела, что он был рад тому, что помолвка не совершилась. А я была бесконечно счастлива, что он вернулся ко мне.
Кончился зимний сезон, наступало лето, и я собиралась с родителями в имение, а наследник в Красное Село. Мы оба мечтали о предстоящих встречах в Красносельском театре. Сезон сулил быть особенно веселым, и действительно это было счастливое для меня лето.
Репетиции для летнего сезона в Красном Селе происходили в театральном училище, и мы с сестрой приезжали из нашего имения «Красницы» в город, останавливаясь иногда на несколько дней в нашей квартире. Как только я входила в квартиру, я первым делом бросалась к роялю, на котором складывалась наша корреспонденция, и всегда находила письмо от наследника.
Прислуга оставалась летом на квартире, и мы дома отлично ели, даже могли приглашать гостей: будущего мужа моей сестры, барона Зедделера и Володю Свечина, которого я еще помнила правоведом. Он служил теперь в Преображенском полку, одно время вместе с наследником, и обожал его, стараясь во всем ему подражать. Он носил такую же бороду, как наследник, катался, как он, в одиночке с толстым кучером, носил закинутый назад башлык и даже руки старался держать, скрестив у пояса, как наследник. Он был на него похож и приходил в восторг, когда ему отдавали честь как наследнику, становясь во фронт.
Я окончательно получила в этом сезоне нижнюю лучшую уборную, которая выходила двумя окнами на царский подъезд.
Великий князь Владимир Александрович любил присутствовать на репетициях, которые начинались в три часа. Он заходил в мою уборную посидеть и поболтать. Я ему нравилась, и он шутя говорил, что жалеет о том, что недостаточно молод. Он подарил мне свою карточку с надписью: «Здравствуй, душка». До конца своей жизни он оставался моим верным другом.
В это лето наследник стал часто бывать на репетициях. Я знала о часе его приезда и стояла у окна, поджидая его. Из своих окон я могла видеть его издали, когда он появлялся на прямой дороге, ведшей от дворца через театральный парк к театру. Соскочив молодецки с лошади, он прямо шел ко мне в уборную, где оставался до начала репетиции и чувствовал себя уютно, как дома. Мы могли свободно болтать вдвоем.
Во время репетиции наследник садился в царской ложе между колоннами у самой сцены, которая была почти на том же уровне. Он требовал, чтобы я садилась на край ложи, упираясь ногами в пол сцены. Пока другие репетировали, мы могли свободно продолжать болтать. Наследник оставался до конца репетиции и уезжал потом во дворец к обеду.
Вечером, ко времени приезда государя и императрицы, все артисты стояли у окон, выходивших в сторону царского подъезда, и, когда показывалась открытая коляска их величеств, запряженная великолепной тройкой, с казаком на козлах, все кланялись им — и государь улыбался в ответ, прикладывая руку к козырьку, а императрица дарила нас своей очаровательной улыбкой. Сзади, на своей тройке, ехал наследник. Во всех трех этажах театра были раскрыты окна, и все стояли в них, пока их величества не входили в театр.
В антрактах ко мне в уборную приходили не только молодые великие князья, но и старшие: Владимир Александрович, Алексей Александрович, принц Христиан Датский, племянник императрицы, будущий король и великий герцог Мекленбург-Шверинский, муж великой княгини Анастасии Михайловны, на редкость обаятельный человек, с которым я очень подружилась. Приходил герцог Евгений Максимилианович Лейхтенбергский и другие. Приходило ко мне в уборную много посетителей, особенно в последнем антракте перед балетом, и потом все шли на сцену, где артисты собирались в своих костюмах перед началом дивертисмента.
В это лето мы раз условились с наследником, что после спектакля он поедет сперва во дворец, поужинать у государя, а потом вернется на своей тройке в театр за мной, чтобы вместе ехать к барону Зедделеру в Преображенский полк в его барак, куда должна была поехать и моя сестра. Было условлено, что я буду ожидать наследника в парке, недалеко от театра. В пустынной аллее было темно, в театре огни были потушены, кругом был полный мрак, и мне было страшно одной. Для храбрости я взяла с собой театрального капельдинера. Вскоре я заслышала издали бубенцы его лихой тройки, увидела огни его фонарей, и наследник подкатил к театру. Была чудная ночь, и мы решили до ужина прокатиться по всему Красному Селу. Мы вихрем носились по пустынным дорогам; а потом отправились ужинать. Наследник сидел до утра, и ему не хотелось возвращаться домой. Какой это был чудесный, незабываемый вечер!
Последний спектакль закончился, как всегда, грандиозным галопом, и к горлу подступали слезы при мысли, что кончился летний сезон, когда я могла свободно встречаться с наследником.
Нас всё более влекло друг к другу, и я всё чаще подумывала о том, чтобы обзавестись собственным уголком. Встречаться у родителей становилось просто немыслимым. Хотя наследник с присущей ему деликатностью никогда об этом открыто не заговаривал, я чувствовала, что наши желания совпадают.
Но как сказать об этом родителям? До сих пор, вспоминая тот вечер, когда я пошла сказать отцу, переживаю каждую минуту. Он сидел в своем кабинете за письменным столом. Подойдя к двери, я не решалась войти. Он лишь спросил, отдаю ли я себе отчет в том, что никогда не смогу выйти замуж за наследника и что в скором времени должна буду с ним расстаться. Я ответила, что отлично всё сознаю, но что я всей душой люблю Ники, что не хочу задумываться о том, что меня ожидает, я хочу лишь воспользоваться счастьем, хотя бы и временным, которое выпало на мою долю.
Я нашла маленький прелестный особняк на Английском проспекте. Построен он был великим князем Константином Николаевичем для балерины Кузнецовой, с которой он жил. При переезде в дом я переделала только спальню в первом этаже, при которой была прелестная уборная. Предстоящий сезон обещал быть исключительным. Я ожидала наследника у себя в доме, могла свободно и когда хотела его принимать, а в то же время в театре я должна была получить первые роли в лучших балетах и выступать уже как настоящая балерина в целом балете, а не в отдельных небольших ролях.
Я устроила новоселье, чтобы отпраздновать мой переезд и начало самостоятельной жизни. Все гости принесли мне подарки к новоселью, а наследник подарил восемь золотых, украшенных драгоценными камнями чарок для водки.
Наследник обыкновенно приезжал вечером, к ужину, весь день он был очень занят. Приезжали с ним иногда и его молодые дяди, великие князья Георгий, Александр и Сергей Михайловичи. Бывал у меня и Николай Николаевич Фигнер [брат известной революционерки], тенор Мариинской оперы, которого наследник очень любил.
После ужина Михайловичи по обыкновению пели грузинские песни, а мы играли в маленький скромный баккара, что выходило очень уютно. После переезда наследник подарил мне свою фотографию с надписью «Моей дорогой пани», как он меня всегда называл. Я знала приблизительно время, когда наследник ко мне приезжал, и садилась у окна. Я издали прислушивалась к мерному топоту копыт его великолепного коня о каменную мостовую, затем звук резко обрывался — значит, рысак остановился как вкопанный у моего подъезда.
Наступило лето, и я начала замечать, что наследник всё менее и менее свободен в своих поступках. И у меня начала закрадываться мысль, не должен ли он снова ехать за границу в связи с постоянно подымавшимся вопросом о его женитьбе. В особенности я стала волноваться, когда наследник был послан в Лондон. Я была уверена, что наследник снова встретится с принцессой Алисою, которая жила в то время у королевы Виктории. Но и на этот раз вопрос о помолвке наследника с принцессою Алисою остался открытым и не получил никакого разрешения.
Летом мне хотелось жить в Красном Селе или поблизости от него, чтобы иметь возможность чаще видеть наследника, который не мог выезжать из лагеря для встреч со мною. Я даже подыскала себе премиленькую дачку, но мне дали понять, что это может вызвать излишние и нежелательные толки, если я так близко поселюсь от наследника. Тогда я решила нанять большой дом, построенный в эпоху императрицы Екатерины II.
Это лето было для меня очень грустным. Наследник всего-навсего два раза заехал ко мне на дачу верхом из Красного Села. Один раз он предупредил меня, и я его ждала, но во второй раз он заехал без предупреждения и не застал меня дома, я была в это время в городе, на репетиции красносельского спектакля. По-видимому, наследнику было трудно покидать лагерь.

1893—1894

12 января 1894 года была объявлена давно ожидавшаяся помолвка великой княжны Ксении Александровны с великим князем Александром Михайловичем. Мы отпраздновали это событие в моем доме. Все пили шампанское, сидя на полу...
Потом состоялась другая помолвка, которую я не праздновала, так как, кроме горя и отчаяния, она мне ничего не принесла... Хотя я знала уже давно, что это неизбежно, что рано или поздно наследник должен будет жениться на какой-либо иностранной принцессе, тем не менее моему горю не было границ.
По приезде в Кобург наследник сделал снова предложение, но в течение трех дней принцесса Алиса отказывалась дать свое согласие и дала его только на третий день под давлением всех членов семьи.
После своего возвращения из Кобурга наследник больше ко мне не ездил, но мы продолжали писать друг другу. Последняя моя просьба к нему была — позволить писать ему по-прежнему на «ты» и обращаться к нему в случае необходимости.
На это письмо наследник мне ответил замечательно трогательными строками, которые я так хорошо запомнила: «Что бы со мной в жизни ни случилось, встреча с тобою останется навсегда самым светлым воспоминанием моей молодости». Далее он писал, что я могу всегда к нему обращаться непосредственно на «ты», когда я захочу. Действительно, когда бы мне ни приходилось к нему обращаться, он всегда выполнял мои просьбы без отказа.
После возвращения наследника из Кобурга, после его помолвки, он просил назначить ему последнее свидание, и мы условились встретиться на Волконском шоссе, у сенного сарая, который стоял несколько в стороне. Я приехала из города в своей карете, а он верхом из лагеря. Как это всегда бывает, когда хочется многое сказать, а слезы душат горло, говоришь не то, что собиралась говорить, и многое осталось недоговоренного. Да и что сказать друг другу на прощанье, когда к тому еще знаешь, что изменить уже ничего нельзя, не в наших это силах... Когда наследник поехал обратно в лагерь, я осталась стоять у сарая и глядела ему вслед до тех пор, пока он не скрылся вдали. До последней минуты он ехал, всё оглядываясь назад.
В моем горе и отчаянии я не осталась одинокой. Великий князь Сергей Михайлович, с которым я подружилась с того дня, когда наследник его впервые привез ко мне, остался при мне и поддержал меня. Никогда я не испытывала к нему чувство, которое можно было бы сравнить с моим чувством к Ники, но всем своим отношением он завоевал мое сердце и я искренне его полюбила. Тем верным другом, каким он показал себя в эти дни, он остался на всю жизнь, и в счастливые годы, и в годы испытаний. Много спустя я узнала, что Ники просил Сергея следить за мной, оберегать меня и всегда обращаться к нему, когда мне будет нужна его помощь и поддержка.
Всю свою жизнь я чувствовала его покровительство, и не раз он меня поддержал и защитил, когда меня стремились унизить или оскорбить.
Трогательным вниманием со стороны наследника было выраженное им желание, чтобы я осталась жить в том доме, где мы оба были так счастливы. Он купил и подарил мне этот дом. Однажды, во время прогулки, я увидела прелестную дачу, расположенную посреди обширного сада, простиравшегося до самого моря. На углу висела вывеска «дача продается», и я пошла внимательно всё осматривать. Видя, что дача мне очень понравилась, великий князь Сергей Михайлович ее купил на мое имя, и в следующем году я уже в нее переехала на все лето.

1894—1895

Мои разговоры с наследником, доверие, которое он мне оказывал, делясь со мною своими мыслями и переживаниями, остаются для меня драгоценным воспоминанием. Наследник был очень образован, великолепно владел языками и обладал исключительной памятью, в особенности на лица и на всё, что он читал. Чувство долга и достоинства было в нем развито чрезвычайно высоко, и он никогда не допускал, чтобы кто-либо переступал грань, отделявшую его от других. По натуре он был добрый, простой в обращении. Все и всегда были им очарованы, а его исключительные глаза и улыбка покоряли сердца.
Одной из поразительных черт его характера было умение владеть собою и скрывать свои внутренние переживания. В самые драматические моменты жизни внешнее спокойствие не покидало его. Он был мистиком и до какой-то степени фаталистом по натуре. Он верил в свою миссию даже после отречения и потому не хотел покидать пределов России. Для меня было ясно, что у наследника не было чего-то, что нужно, чтобы царствовать. Нельзя сказать, чтобы он был бесхарактерен. Нет, у него был характер, но не было чего-то, чтобы заставить других подчиниться своей воле. Первый его импульс был почти что всегда правильным, но он не умел настаивать на своем и очень часто уступал. Я не раз ему говорила, что он не сделан для царствования, ни для той роли, которую волею судеб он должен будет играть. Но никогда, конечно, я не убеждала его отказаться от престола. Такая мысль мне и в голову никогда не приходила.