публикации и републикации

Рекс УОРНЕР

Молодой Цезарь

Фрагменты из романа

Английский писатель Рекс Уорнер, большой знаток римской и греческой истории, попробовал, художественно обработав сведения источников, реконструировать размышления римского диктатора по поводу событий, которые тот мог наблюдать в детстве и юности.
Для нас ценными видятся яркие сравнительные характеристики, данные от лица Цезаря двум заклятым врагам — Марию и Сулле. Нет никаких сомнений, что будущий владыка мира не раз обращался в своей деятельности к опыту этих своих старших современников и непосредственных предшественников.

Цезарь понимал, что он великий человек, хотя это знание пришло к нему постепенно.
Мы можем предположить, что перед смертью он рассуждал о своей жизни, столь близкой к завершению, примерно таким образом.
…Я гордился своей матерью и ее родней, но столь же сильные чувства во мне вызывал еще один родственник, совершенно иного склада. Сегодня других помнят только личные друзья и историки, но моего дядю Мария будут помнить всегда.

Трудно понять, как эта устрашающая и грандиозная фигура вообще смогла породниться с нами — Юлиями. Его собственная семья была совершенно безвестной, а родители зарабатывали на жизнь своими руками. Он и они были нахлебниками могущественного и часто надменного клана Метеллов, но, как мне рассказывали, сам Марий в очень раннем возрасте заявил о своей полной независимости и продемонстрировал ее, пойдя собственным путем, оскорбив тем самым консула Квинта Метелла, который дал ему первую возможность продемонстрировать свои военные способности. У Мария не было ни денег, ни дара красноречия, и, поскольку он оскорбил Метелла, едва ли его ждала поддержка в могущественных кругах. Тем не менее, исключительно благодаря силе своих огромных способностей в военном искусстве, а также огромной популярности в армии ему удалось стать консулом. Всё это произошло еще до моего рождения, тогда же он женился на сестре моего отца, тете Юлии. Это был странный брак, поскольку Юлия имела более высокое социальное положение, а сам Марий никогда не обращал на ранги ни малейшего внимания. Если бы он хотел заключить брак, выгодный ему с политической точки зрения, он, наверное, выбрал бы другую семью, поскольку в это время наш род, несмотря на его древность, не имел ни богатства, ни политического влияния. Возможно, Марий и моя тетя любили друг друга, хотя это трудно представить. Позже она всегда говорила о своем муже с уважением и постоянно поминала его подвиги, но только в юности и зрелости. Это было довольно естественно, учитывая ужасающую дикость, которой были отмечены последние этапы его жизни.

Октавиан Август
Октавиан Август

Для меня в раннем детстве он был скорее легендой, чем реальным человеком. Его имя постоянно упоминалось в моих беседах с няньками, учителями, одноклассниками, и независимо от того, нравилось это людям или нет, много лет оно оставалось самым известным в Риме. Самая блестящая победа из всех его побед была одержана им на следующий год после моего рождения. В том году Марий полностью уничтожил громадное войско германцев, которое, если бы не он, опустошило бы Италию и сам Рим.
Как мне удалось узнать позже, вскоре после этого он совершил несколько глупых ошибок в политике. Его враги расставили ему западню, заставив пойти на непопулярные меры, и на некоторое время он был дискредитирован в глазах своих друзей, но никогда народ не переставал говорить о нем. Было в его личности что-то такое, что заставляло людей сочинять о нем легенды, мифы. Возможно, это была его уверенность в себе, так как на самом деле он был предельно далек от того, чтобы быть романтическим персонажем, и абсолютно лишен какого-либо обаяния.

Божественный Юлий

Божественный Юлий

Как многим детям, мне нравились рассказы о чудесах и сверхъестественном. Многие из них касались Мария, и некоторые из них рассказывают по сей день. В особенности на меня произвел впечатление рассказ о том, как перед каждой из побед Мария появлялись два больших ястреба и сопровождали армию на марше. Этих птиц всегда можно было узнать, потому что однажды солдаты поймали их и надели им на шеи медные кольца. Итак, с тех пор всегда, когда бы эти огромные птицы с желтым кольцом за головой ни появлялись, плывя на своих широких крыльях над марширующими колоннами, солдаты, пусть даже обстоятельства складывались не в их пользу, просто рвались в бой, уверовав в победу.
В раннем детстве я верил этому рассказу безоговорочно и любил поразмыслить над ним. И только когда мой ум развился, я ухватил тот факт, что как бы ни велико было пространство, которое охватывает ястреб, оно всё равно меньше пространства, которое охватывают армии Мария. Позже я спросил тетю Юлию об этом и узнал, что Марий брал с собой
в военную кампанию шесть—восемь окольцованных ястребов в клетках. Птиц добывал и ухаживал за ними один из рабов Юлии, и сам Марий использовал их очень осторожно, выпуская тогда, когда был абсолютно уверен, что победа неизбежна, если солдаты проявят необходимую решительность.

Юлия, сестра Цезаря, жена Атия Бальба, бабка Августа

Юлия, сестра Цезаря,
жена Атия Бальба,
бабка Августа

Некоторое время я был разочарован, обнаружив, что существует рациональное объяснение тому, что я считал прямым вмешательством богов, однако вскоре понял, что действительный рассказ больше, чем выдуманный, говорил в пользу способностей моего дяди как командира.
Марий, будучи человеком необразованным, сам был очень суеверен, но его природная практичность была такова, что всякое суеверие он умел обратить себе на пользу. Так, уже в преклонном возрасте он любил вспоминать случай, который, по его собственным словам, имел место в его раннем детстве. Гуляя за городом, говорил он, ему удалось поймать складками тоги снесенное сильным ветром со скал гнездо орла, в котором было семь орлят. Его родители немедленно поговорили с прорицателями, которые заявили, что это знаменье предвещает величайшую судьбу для юноши и говорит о том, что семь раз он достигнет высшего поста в государстве. Эту историю Марий особенно любил рассказывать после возвращения из изгнания и перед своим седьмым консульством. Кажется, существовало несколько ее версий: после своего второго консульства он заявлял, что количество орлят в гнезде равнялось трем.
Мне было четырнадцать или пятнадцать лет в то время, когда я впервые услышал этот рассказ от Мария в его окончательном варианте. Я сразу понял, что он выдуман, ведь я знал, что орел никогда не откладывает более двух яиц. Я даже рискнул напомнить об этом Марию — опасное дело, как можно было судить по выражению ужаса, которое пробежало по лицам всех тех, кто при этом присутствовал. На самом деле я и сам был встревожен рассерженным взглядом, который старик направил на меня из-под своих густых бровей, и видом громадных, узловатых мускулов, перекатывающихся на его напрягшейся руке.

Марк Лициний Красс, товарищ Цезаря по триумвирату

Марк Лициний Красс,
товарищ Цезаря по триумвирату

Однако вскоре он хитро улыбнулся, а затем рассмеялся, произведя чрезвычайно отвратительный, резкий, дребезжащий звук. «Малыш, — сказал он,— для Гая Мария боги могли бы сотворить и сотни орлят».
Очевидно, он считал это замечание не только окончательным, но и в своем роде умным. Конечно же, это было не так. Вопрос был не в том, всемогущи ли боги, если предположить, что они вообще существуют, а в том, бывает ли так, что они нарушают законы природы. Я понял, однако, что старик будет не в состоянии уловить столь тонкое различие в смысле, и воздержался от продолжения темы. К тому же я совсем не хотел обидеть великого полководца, который приблизительно в это время начал проявлять ко мне заметный интерес.
При моих первых встречах с великим родственником он не обратил на меня никакого внимания, несмотря на то, что я боготворил его как героя, а тетя Юлия делала всё возможное, чтобы я завоевал его расположение. Похоже, особенно ему не понравилась моя внешность. Природа наделила меня неплохими внешними данными, и, кроме того, чтобы угодить матери, я очень тщательно следил за собой. Волосы я укладывал по-особенному, делая так, что один локон всегда ниспадал на лоб. Я часто замечал, что мои школьные товарищи смеялись надо мной, когда видели, как я машинально поправляю прическу. Даже мальчишескую тогу я надевал так, как никто другой, обращая внимание не только на качество ткани одежды, но и на элегантность ее складок.
Для Мария всё это было еще одним примером изнеженности, которую он и ожидал обнаружить в высших слоях общества. Кроме того, его нисколько не впечатляли мои успехи в изучении греческого, напротив, он относился к этому как к чему-то нестоящему. «Битвы выигрываются не неправильными глаголами», — говаривал он, не замечая, что и в нашей грамматике есть неточности, и заявлял, что считает выше своего достоинства изучать литературу покоренной расы.

Марк Порций Катон Утический, самый принципиальный противник диктатора

Марк Порций Катон Утический,
самый принципиальный
противник диктатора

Следует признать, что сначала я был несколько разочарован, когда реально столкнулся с человеком, который по рассказам детства представлялся мне столь величественным. Мне больше нравилось вспоминать не удивительные рассказы о чудесных событиях из его жизни, а те, в которых восхвалялись его неистощимая энергия, твердость характера и уникальная способность руководить людьми. Это были правдивые истории. Командуя армией, он, несмотря на то, что всегда поддерживал в своих войсках строжайшую дисциплину, мог быть терпимым и с пониманием относился к своим легионерам. Воины даже иногда упрекали его за чрезмерную осторожность, это означало, что он отлично знал, как сберечь их силы для решающего момента. Он был умерен во всем, безжалостен только к трусам и неумелым, справедлив и честен со всеми, и потому все любили его. Но когда ему представилась возможность принять активное участие в жизни столицы, его характер совершенно изменился. Он стал хвастливым, высокомерным, грубым даже по отношению к своим друзьям. Дерзким, вызывающим и жестоким по отношению к врагам. Более того, он всегда был пьян и в таком состоянии навевал уныние даже на самые веселые сборища, а когда у людей были серьезные причины для печали и грусти, он врывался со своим громогласным, необузданным весельем, как Геркулес, который буйствовал на погребальном пиру в трагедии Еврипида. Несмотря на то, что он всегда заявлял о своем презрении и действительно презирал все достижения цивилизации, это не помешало ему долгое время жить в шикарной вилле на курорте Байе.

Луций Корнелий, претор Цезаря в Галлии

Луций Корнелий,
претор Цезаря в Галлии

Здесь, будучи совершенно неспособным оценить какие либо из настоящих произведений искусства (статуи, картины, портики), на которые потратил огромные средства, он праздно проводил свое время в удовлетворении своих неумеренных аппетитов к еде, питью и сексуальным отношениям (если такое слово может быть употреблено для простого, животного совокупления) с вульгарными, абсолютно непривлекательными женщинами. Он не был типичным распутником, потому что не испытывал любовного стремления к представителям своего пола и даже считал гомосексуализм проявлением деградации и женоподобия, как и изучение поэзии и философии.
Естественно, что тетя Юлия, моя мама и другие члены нашей семьи были шокированы его поведением в это время. Но им еще предстояло перенести куда больший шок, прежде чем он умер. Я также не мог не чувствовать разочарования, когда обнаружил, что мой идол вовсе не такой, каким я себе его представлял. И все-таки я мог видеть и восхищаться его истинными качествами. Я краснел от обиды за него, замечая, что люди смеются над ним, когда он ковылял, а не шел к атлетической площадке. Даже в пожилом возрасте он часто присоединялся к молодым людям в их упражнениях на поле Марса. Мне бывало приятно, когда смех переходил в выражение удивления, как только он брал в руки копье или меч и совершенно преображался. Суровое выражение на лице, таким искренним оно становилось, делало его даже красивым. Его огромные конечности приобретали необычайную легкость и силу, и он без труда справлялся с оружием. Ноги, казалось, неспособные ему служить, напрягались в действии, придавая ему устойчивость скалы, и обретали свою, отдельную красоту, хотя одна из них была покрыта узлами и наростами, как ствол старого дерева, а другая была вся помечена следами работы хирургического ножа.

Слева направо: Помпея, втора жена Цезаря; Аврелия, мать Цезаря; Гай Марий в юности;
отец диктатора — тоже Гай Юлий Цезарь; Октавиан Август; Марк Антоний,
полководец Цезаря, член второго триумвирата

Я заметил в своем дяде качество, которое можно назвать, хотя и в довольно необычном смысле, гуманизмом. Эта была скорее человечность крови, кости, мужества, некая верность, преданность реалиям жизни, нежели человечность, которую мы ассоциируем с какими-либо интеллектуальными и моральными высотами. Действительно, со многих точек зрения Мария можно было назвать злобным и глупым, но в его простоте (опять-таки здесь имеется в виду не моральная категория, потому что он был хитер и мстителен) и силе, казалось, было что-то мудрое. Я помню, что он часто останавливался на улице, чтобы сказать пару слов своему старому солдату, которого узнал в толпе, но который сам не отваживался подойти к своему главнокомандующему. Слова Мария редко были особенно любезны, а его поведение было сродни поведению эксгибициониста. Ему нравилось, например, показывать свои раны, одновременно замечая, что это лучшее доказательство благородства, нежели собрание семейных портретов. Все-таки что бы он ни говорил и как бы ни вел себя, для тех, кто с ним служил, он оставался объектом почти фанатичного и личного обожания. Человек, которому он сказал бы какую-нибудь грубоватую фразу на улице, запомнил бы этот случай (это было видно по его лицу) на всю жизнь и стал бы год за годом, приукрашивая, описывать его своим друзьям, родственникам, жене, детям и внукам.

Корнелия, первая жена Цезаря

Корнелия, первая жена Цезаря

Сам он теперь приближался к последнему, наиболее необузданному периоду своей карьеры, но в свои последние годы он пожаловал меня несколькими знаками внимания. В самом деле, это было время, когда казалось, что я могу войти в политику при самых благоприятных обстоятельствах. Как показали события, это было не так. Вскоре лучшие люди Рима отвернулись от Мария, а знаки его внимания едва не стоили мне жизни.
Все-таки мне больше нравится помнить в Марии то, что делало его великим, нежели то, что было жестоким, грубым и диким. Марий не был идолом для ребенка, но все-таки его грандиозная тень царила над моим детством.
Всю жизнь за мою революционную деятельность меня либо обвиняли, либо восхищались мной. Часто забывают, что это не я начал революцию в Риме. Она началась еще до того, как я родился, и в те годы, когда складывался мой характер, в годы детства и юности, день за днем мое внимание привлекали насилие, жестокость, абсолютно непримиримые противоречия, существовавшие в Риме. Эти противоречия в значительной степени нашли отражение в фигурах моего дяди Мария и его врага Суллы. Только постепенно начал я понимать истинную природу самих противоречий.
Марий, несмотря на свои огромные недостатки, представлял силы более значительные, чем он сам, силы плоти и крови, чего-то, способного жить, развиваться и войти в историю, в то время как в Сулле не было жизни. Его гордость и амбиции происходили от ледяного и глубокого эгоизма, перед которым тщеславие, хвастовство Мария выглядели почти как щедрость. Сулла представлял силы ограничения и окостенения.
Мне было лет девять—десять, когда я впервые встретился с Суллой, но, конечно, я много слышал о нем до этого. Как я ни любил слушать рассказы о карьере моего дяди Мария, должен признаться, мне часто надоедали бесконечные повторения о происходивших еще до моего рождения событиях, в которых был замешан Сулла. В то время Сулла был квестором и служил под командованием Мария в Африке. Он уже тогда выказывал большие способности и во время войны явил их. С помощью хитрой дипломатической уловки ему удалось добиться капитуляции местного царя Югурты, который на протяжении нескольких лет успешно сражался с Римом. Пленение царя означало конец войны, и Югурту выставили напоказ во время заслуженного триумфа Мария, который состоялся незадолго до еще более важного похода против германцев. Тем временем Сулла и его друзья распространяли слухи о том, что Марий несправедливо присвоил себе заслугу окончания войны в Африке. По их словам получалось, что основную часть работы осуществил старый командующий Метелл, а решающий шаг был сделан Суллой. В рассказе была доля правды, но лишь небольшая.
В любом случае военная репутация Мария была достаточно прочной, чтобы выдержать любые нападки на нее. Великодушный или просто разумный человек не обратил бы внимания на такие рассказы, но Марий, когда речь шла о его собственной славе, не был ни великодушным, ни благоразумным. Он возненавидел Суллу всеми фибрами своей души, а Сулла, будучи человеком более уравновешенным, с демонстративным презрением, доводившим Мария до бешенства, ненавидел его в ответ. К тому времени, когда я стал юношей, эта ненависть с обеих сторон стала навязчивой идеей. Конечно, я был склонен придерживаться стороны моего дяди и радовался тому, что члены семьи моей матери тоже мало хорошего могли сказать о Сулле. Они справедливо не доверяли ему как нечистоплотному реакционному политику, и их оскорбляла его личная жизнь. Они критиковали и осуждали его за то, что он был выскочкой, хотя на самом деле он происходил из старого, хотя и разорившегося, патрицианского рода, и обвиняли его в том, что он вышел в свет благодаря нечистым делишкам, таким, как ухаживание за богатыми и очень непривлекательными старухами ради того, чтобы получить от них наследство, когда они умрут.

Гай Марий, дядя Цезаря

Гай Марий, дядя Цезаря

Последнее обвинение, как я выяснил позже, было необоснованным. Впрочем, не мне осуждать кого-либо за то, что ему пришлось занять денег или получить их в обмен на какую-то услугу, чтобы приобрести влияние или власть. Сулла, несмотря на свое аристократическое происхождение, начинал свою жизнь в нищете, но он понимал, что значит родовитость, и предпринял вполне разумные шаги для того, чтобы обеспечить себе свободу действий. Его нельзя винить за то, что он охмурил парочку богатых вдов. Его расточительные удовольствия в целом не были необычными или совершенно возмутительными. Что было неприятно, так это противоречия между ними и тем, каким представляли самого Суллу. Марий в своей грубости, пьянстве, в своей странной щедрости, великодушии и черствости оставался целостным.
В Сулле, казалось, уживались по крайней мере два человека. В любом его деле чувствовалась рука мастера. Он мог быть безжалостным и суровым во всем (кроме случаев, когда сам поощрял распущенность). Был культурен и начитан, тем не менее, когда он давал волю чувствам в личной жизни, то становился почти комично любезным. Его любимыми компаньонами были не аристократы или образованные люди, а наиболее сомнительные личности: певцы, танцоры или музыканты. К одному из этих музыкантов, мужчине по имени Метробий, он испытывал сильную страсть, которая продолжалась много лет. Его любовные приключения, по общему мнению, были весьма многочисленны. Он вступал в связи с людьми, принадлежащими к разным классам, хотя в основном его интересовали представители низших слоев населения, и не делал различия между мужчинами и женщинами.
Марий, считавший, что излишества, которые он позволяет себе, абсолютно нормальны, говорил с ужасом и презрением об образе жизни Суллы.

Марк Туллий Цицерон

Марк Туллий Цицерон

Лично я находил, что самое неприятное в Сулле — это его внешность, в которой было что-то до нелепости мальчишеское и преувеличенное. Ему исполнилось сорок пять лет, когда я впервые имел возможность разглядеть его. У него были густые ярко-золотистые волосы, которые выглядели бы замечательно, если бы принадлежали кому-нибудь другому, но которые, хотя люди и делали вид, будто восхищаются ими, никак не сочетались с другими чертами его лица, особенно с большими глазами неестественно яркого голубого цвета. Его проницательный взгляд, в чем мне самому пришлось убедиться, мог наводить ужас, когда он сердился, но отчасти это объяснялось чудовищным несоответствием. Казалось, будто лев смотрит глазами куклы. Цвет его лица тоже был непристойным, поскольку его кожа была испещрена ярко-красными и белыми пятнами. Позже один из певцов в афинской таверне написал стихи об этом, начинавшиеся так: «Лицо Суллы — это красная крупа с овсянкой».
Вполне возможно, что эти стихи, как и другие, более оскорбительные и неприличные, относящиеся к его четвертой жене, выдающейся дочери Метелла, повлияли на то, что в своей восточной кампании он отдал приказ о варварской резне, последовавшей за взятием Афин. Это было в духе Суллы.
В моем первом столкновении с Суллой было что-то нелепое, смешное, но я лучше узнал себя после этого случая. Как я уже говорил, мне было не более девяти десяти лет. Это произошло в тот год, когда Сулла стал претором. Ему удалось заполучить эту должность частично благодаря щедрому подкупу, а частично потому, что он пообещал людям игры и развлечения, невиданные доселе. Обо всем этом я узнал из рассказов, услышанных дома.

Квинт Гортензий, знаменитый оратор, соперник Цицерона

Квинт Гортензий,
знаменитый оратор, соперник Цицерона

Я всё еще был слишком молод, чтобы знать, что ни один из кандидатов не сумел бы в то время получить этот пост без значительного вложения денежных средств и что из всех претендентов на преторство Сулла был наиболее квалифицированным. Моя оценка была необъективной и иррациональной, а главным основанием для враждебного к нему отношения была моя мальчишеская преданность дяде Марию, который был врагом Суллы.
Итак, в один из дней после очередного зрелища, устроенного Суллой, я с группой мальчишек, которые относились ко мне как к предводителю, вышел на улицы города и довольно по-детски попытался организовать что-то вроде демонстрации, выкрикивая как можно громче вопросы типа: «Кто спас Рим от германцев, Сулла или Марий?», «Кто выиграл африканскую войну, Сулла или Марий?» — и, естественно, мальчишки кричали в ответ: «Конечно, Марий!»
Вскоре многие из толпы начали присоединяться к шуму голосов, прославляющих превосходство Мария над Суллой, и тогда я почувствовал странное всеохватывающее волнение. Я обнаружил, что мои слова и действия (ведь я придумал всё это) способны оказывать влияние на мысли и чувства окружающих. Это был первый опыт, когда я ощутил властную силу слова. Пусть он и не был таким ценным, но все-таки приятным и значительным.
Неожиданно я с некоторой тревогой заметил, что выкрики, следовавшие за моими вопросами, стали сначала медленно, а потом всё быстрее и быстрее затихать. Вскоре я понял, в чем причина. В сопровождении высоких ликторов с фасциями и следовавших за ними многочисленных молодых всадников приближался сам Сулла. Даже если бы ликторов не было, золотистая голова и ровная осанка не давали шансов ошибиться. И по мере того как он приближался, толпа умолкала, люди скорее боялись его, чем любили, поскольку аплодисментов было меньше, чем мог бы заслужить тот, кто столь щедро развлекал их.

Слева направо: Коссуция, невеста Цезаря; Кальпурния, третья жена Цезаря;
два изображения Августа; Квинт Помпей Руф, зять Суллы; Марк Эмилий Лепид,
великий Понтифик, член второго триумвирата; Гней Помпей Великий; Сулла

Я также заметил, что, тогда как мои сторонники мальчишки смотрели на меня так, будто искали ободрения, другие смотрели по сторонам в поисках удобного переулка для бегства. Это трусливое предательство разъярило меня, и, глядя на них, я в полный голос (а он был тогда по-детски ломким и, вероятно, звучал смешно) заорал: «Да здравствует Марий, который убивает германцев вместо зверей! Да здравствует Марий, спаситель государства!»
Все мальчишки присоединились ко мне: «Да здравствует Марий, спаситель государства!» Теперь даже некоторые в толпе стали аплодировать мне.
Их немедленно заставил замолчать сильный голос Суллы, приказавший своим ликторам остановиться, и я заметил тогда, что те, кто стоял ближе всего к нему на узкой улице, стали пятиться, как будто от огня, уже опалявшего их одежды. И в самом деле, во взгляде больших голубых глаз Суллы было что-то жуткое, они скорее выражали не гнев, а превосходство и испепеляющее презрение. Ведь Сулла всегда презирал людей в массе, к какому бы классу они ни принадлежали, если только это не были солдаты его собственного легиона, чью преданность он бережно хранил.
Я, как руководитель, демонстрации стоял на маленькой корзине, возвышаясь над остальными. Сулла медленно перевел на меня свой взгляд. «Мальчик,— сказал он,— тебе следует научиться вести себя, а не то тебя заставят почувствовать мою власть!»
Он сделал особенное ударение на слове «мою», и я, конечно, по сей день помню его голос. Но главное, я помню сильное нервное возбуждение, охватившее меня, и странное чувство удивления тем, что я не был напуган ни угрозами, ни самим этим человеком. Я, не задумываясь, проорал в ответ: «Все мы знаем, что это твоя власть! Конечно, она твоя! Ты купил ее на выборах!» Заявление не было особенно остроумным, но в сложившейся ситуации его приняли как таковое, и кое-где в толпе раздались смешки. Я же, произнеся эти слова, стал решительно, но с некоторым трепетом ожидать, каков будет их результат. Если бы я был более опытен, то сообразил, что бояться нечего. Сулла на том этапе своей карьеры был слишком умным человеком, чтобы позволить завлечь себя в публичный инцидент с простым мальчишкой. Он бросил на меня пронизывающий, вызывающий трепет взгляд, его мне предстояло увидеть снова при обстоятельствах, гораздо более опасных для меня. Затем двинулся дальше…
И все-таки инцидент привлек общественное внимание, и когда я позже вернулся домой, то обнаружил, что слухи опередили меня. Я рассказал всю историю матери, и она сильно ругала меня, но при этом время от времени улыбалась, а позже постаралась сделать так, чтобы Марий узнал об этом проявлении энтузиазма его племянника.
Казалось, в любой момент Марий и Сулла могут ввергнуть город в гражданскую войну, в которой ни о каких принципах, кроме жадности и амбиций, речи идти не будет.
Мне было только одиннадцать лет, но я уже привыкал к проявлениям насилия и к его ожиданию, что так расходилось с либеральными теориями, на которых основывалось мое образование, но так и не сумел настолько привыкнуть к беспорядку и жестокости, чтобы относиться к ним безразлично. И конечно, в тот год я был глубоко потрясен, когда мы получили известие о том, что Друз убит. Было ли убийство делом рук какого-нибудь экстремиста из сената или личного врага Друза, так никогда и не удалось установить.
Этим, конечно же, воспользовались экстремисты в сенате, которые преследовали узкособственнические цели и стремились отомстить своим врагам. Были созданы специальные суды для процессов над сторонниками Друза, их обвинили в организации вооруженных восстаний италийских союзников против Рима.

Марк Юний Брут, один из убийц Цезаря

Марк Юний Брут,
один из убийц Цезаря

Мне было всего двенадцать, когда началась война между Римом и его италийскими союзниками, и я лишь смутно осознавал тот факт, что опустошительные и жестокие сражения, продолжавшиеся по крайней мере два года, в течение которых страдала вся Италия с севера до юга, никогда не должны были начинаться вообще. В это время я в основном интересовался военными успехами моего дяди Мария, который теперь, приближаясь к своему семидесятилетию, снова вышел на поле битвы, хотя (к его глубочайшему негодованию) не в качестве главнокомандующего. Я помню ужас и оцепенение, охватившие Рим, когда пришла весть о том, что консул, под командованием которого служил Марий на северном фронте, вопреки его советам повел большую часть своей армии в бой до того, как она была необходимым образом обучена. Консул и почти все его войска были уничтожены, и теперь ожидалось, что враг пойдет прямо на Рим. А несколькими днями позже все ликовали, узнав о том, что старый Марий с остатками армии одержал великую победу и заставил врага отступить. Теперь народ желал сделать Мария главнокомандующим римской армией. Но даже в эти дни, когда опасность угрожала всей нации, старая политическая вражда не утихала. По словам друзей Суллы, Марий полностью утратил храбрость и инициативу, а здоровье его было слишком слабым, чтобы выдержать длительную военную кампанию. Подобного рода сплетни приводили меня в ярость. На самом деле их причиной были зависть и политические интриги. Мне больше нравилось слушать рассказ о том, как Марий, никогда не рисковавший вступить в бой, если не был уверен в победе, оказался окруженным противником. В конце концов, командующий этой вражеской армией подъехал к лагерю Мария и прокричал: «Марий, если ты действительно великий полководец, выходи и сражайся!» На это Марий ответил: «Если ты сам великий полководец, заставь меня это сделать».
Однако в Риме главенствовала партия Суллы. Сам Сулла служил успешно на южном фронте под командованием другого моего дяди — консула Луция Юлия Цезаря. После ряда поражений мой дядя Луций мудро поступил, передав командование Сулле, а сам вернулся в Рим, где, несмотря на свою столь посредственную карьеру, он, по крайней мере, сумел продемонстрировать свою политическую дальновидность. Он провел закон, который предоставлял ряд уступок тем италикам, которые сложили бы оружие. Были и те, кто жаловался, что эти уступки были вырваны у правительства «под давлением». Это абсолютно верно. Правдой было также и то, что без этих уступок война продолжалась бы непредсказуемо долго, а если бы они были предложены ранее, война не разразилась бы вообще.
Закон, предложенный моим дядей, был шагом в правильном направлении, но не охватывал всех проблем. Хотя общая территория ведения войны несколько уменьшилась, сражения продолжались еще целый год со все нарастающей ожесточенностью, и, чтобы ее закончить, предстояло сделать еще ряд уступок. На второй год войны новые консулы отобрали командование северным фронтом у Мария, который вернулся на отдых в Рим в жутком настроении. Он еще больше разъярился, когда узнал, что за Суллой сохранялась его должность командующего на юге и он, вполне вероятно, мог стать консулом на следующий год. Единственной мыслью Мария стало обеспечить себе другой важный военный пост до того, как он умрет, и такая возможность появилась в это время на Востоке.

Гней Помпей Великий

Гней Помпей Великий

Понтийский царь Митридат, человек невероятной энергии и неуемного честолюбия, наблюдал за тем, как Рим ослабляет себя в бесцельной борьбе против своих союзников, и правильно рассудил, что настал подходящий момент для того, чтобы встать на свой долгий путь завоеваний и агрессии. И пока римские легионы увязали в осаде италийских городов, его армии завоевали Малую Азию, а флот приближался к Греции. Эта новость сама по себе стала огромным потрясением, но за ней последовали еще более неприятные известия. В назначенный день по приказу царя были уничтожены все римские торговцы, сборщики налогов на азиатском побережье или на материке. Были убиты по крайней мере восемьдесят тысяч человек. Этого бы не случилось, если бы правительство в Риме вызывало к себе уважение, а его представители на местах не вели себя так, что их все возненавидели. Мы были рады узнать, что мой великий дядя Рутилий не пострадал в резне. Даже в такие моменты местное население помнит о тех, кто делал им добро. Характерно то, что на восемьдесят тысяч угнетателей из представителей нашей нации нашелся всего один благодетель.
Весть об этой бойне и о все расширяющихся завоеваниях Митридата подействовала на всех в Риме, а не только на финансовые круги. Теперь, когда было пролито столько крови, наконец признали, что необходимо уступить италикам больше, чем они просили в мирное время при посредничестве Друза. Для того чтобы Рим мог создать достаточно сильную армию, способную защитить свои интересы на Востоке, было очень важно закончить войну.
Очень скоро, однако, еще раз стало ясно, что умеренность неэффективна и единство было иллюзорным. Все согласились, что войну в Италии нужно завершить, а армию послать на Восток. Но мнения по вопросу о том, кто будет командовать армией и следует ли сдержать обещание, данное италикам, как всегда, резко разделились.
Казалось, эти вопросы должны были решиться в год первого консульства Суллы. В этот год мне исполнилось четырнадцать. Я мог видеть факты и стал достаточно взрослым, чтобы частично понимать их, хотя в это волнующее, быстротечное, ужасное время понимание было делом нелегким.
Год начался столь нечестным и абсурдным решением сенаторов, что в него почти невозможно было поверить. Они были вынуждены предоставить римское гражданство италикам, но потом нашли возможность сделать эту уступку совершенно бессмысленной. Реорганизация представительного голосования в законодательном собрании должна была привести к тому, что италийские избиратели независимо от их числа всегда бы оказывались в значительном меньшинстве по сравнению с римлянами.

Слева направо: монета с портретом Атия Бальба, шурина Цезаря;
серебряная монета царя Вифинии Никомеда, друга и союзника Цезаря;
Луций Мунаций Планк, друг и соратник диктатора

Это бесстыдное и очевидное жульничество было придумано сенатом, чтобы завоевать поддержку римского народа, который никогда не стремился делить свои привилегии с другими. Но совершенно очевидно, что его результатом стало бы продолжение войны в Италии и дальнейшее ослабление Рима как раз в то время, когда его интересам столь серьезно угрожали на Востоке. Сулла, конечно, поддерживал предложение сената, хотя он должен был знать, насколько оно опасно. Но он был консулом и был уверен в том, что сенат предоставит ему командование на Востоке. Угодив людям таким простым способом, он рассчитывал, что никакая агитация в пользу другого командующего не будет иметь шансов на успех. Как только он получит этот пост, судьба Италии станет ему безразлична, по крайней мере на некоторое время.
В то время я верил, что противники Суллы в сенате были движимы высочайшими мотивами патриотизма. Конечно, это было не так.
Никогда ни одна партия не имела монополии на жадность, высокомерие или эгоистические амбиции. Но это не означает, что все партии одинаковы. В решающие периоды истории, такие, как нынешний, изменения в обществе и в организации управления не только желательны, но и абсолютно необходимы. Этой необходимости нет альтернативы, даже если на самом деле хорошие люди борются против перемен, а плохие стараются провести их в жизнь. И, разумеется, такое предположение ни в коей мере не более истинно, чем прямо противоположное ему. В период моего детства великие герои Марий и Сулла с полным основанием могли быть названы плохими людьми. Тем не менее, всю мою жизнь я предпочитал одного другому, и не просто потому, что Марий был моим дядей, или потому, что позже его имя и репутация стали полезными для меня в моей политической карьере. Это было потому, что Марий представлял жизнь, какой она была на самом деле, в то время как мир Суллы был мертвым.
В тот самый год, когда Сулла впервые стал консулом, оппозиция в сенате, объединившаяся вокруг старого Мария, направлялась трибуном Сульпицием.
В политику он пришел сенатором, но, так же как Котта и Ливии Друз, испытывал отвращение к ограниченности и некомпетентности сенаторского правительства того времени, поэтому он хотел выступить против него и выбрал единственную доступную для него возможность — обратиться непосредственно к народному собранию.
В этом не было ничего антиконституционного, но из недалекого прошлого Сульпиций знал, что у сената не было никакого желания сделать так, чтобы конституция действовала. Поэтому он подготовился таким образом, чтобы у него была возможность ответить насилием на насилие. Повсюду он появлялся в сопровождении группы из шестисот молодых людей, задача которых, по-видимому, заключалась в том, чтобы критиковать сенат. Кроме того, он мог собрать еще по крайней мере три тысячи человек: гладиаторов, лично зависимых от него людей, бывших рабов, которые могли использоваться для охраны митингов и срыва собраний его противников. За эти предосторожности его, конечно, не раз объявляли революционером и ниспровергателем законного порядка. На самом деле в революционности надо было обвинять тех, чьи действия впоследствии сделали эти предосторожности необходимыми. Все-таки есть некоторая историческая справедливость в вердиктах, восхваляющих удачливого революционера как освободителя и осуждающих неудачливого как злодея.
Я видел целый ряд неудачных революций, и все они причинили больше вреда, чем пользы. Они разрушали один порядок, не заменяя его другим, результатом становились наступления контрреволюций, которые, как случилось и в этот раз, заставляли отложить на годы необходимые преобразования. Но трудно и обвинять Сульпиция. Судя по всему, он был убежден в успехе, принимая логику того времени и противостоя ей с еще большей силой. Если бы ему пришлось иметь дело не с таким человеком, как Сулла, успех бы сопутствовал ему. Но в то время Сулла еще не проявил всю безжалостность, на которую он был способен.

Семейный мемориал Цестиев
Семейный мемориал Цестиев

Поначалу казалось, что для Сульпиция и поддерживавшего его Мария всё идет хорошо. Их пропаганда была грамотной и решительной. В основном она состояла из прекрасно подготовленных нападок на сенат за его ведение войны с союзниками и бестолковую политику на Востоке. В любых нападках на правительство имя и присутствие Мария были неоценимы. Он фактически сам вышел в люди, начав свою карьеру с противостояния членам известных семей. Он, несомненно, спас Рим от германского нашествия и становился консулом большее число раз, чем кто-либо за всю историю. Таким образом, он был вполне подходящим объектом восхищения, как «человек народа». Его грубая сила и человечность хорошо контрастировали с жадностью, исключительностью и инертностью правящих классов. Но это впечатление не соответствовало действительности. Марий был так же жаден, как и Сулла, а Сулла в это время играл более заметную роль, чем Марий. И все-таки впечатление от Мария в какой-то степени соответствовало реальности.
Люди, конечно же, видели это, но не желали замечать его недостатков. Я с удовольствием наблюдал, как статуя Мария на форуме ежедневно украшалась цветами и листьями. Речи Сульпиция, в которых он разумно сочетал непопулярную тему справедливого отношения к италикам с популярным предложением передать командование на Востоке Марию, вызывали бурные аплодисменты, в то время как его оппоненты даже не могли добиться внимания аудитории. Что касается Мария, то иногда было довольно забавно смотреть, как он ведет себя на людях. Даже с самыми лучшими намерениями старику не удавалось выглядеть любезным. На самом деле толпы он боялся гораздо больше, чем вражеской армии. Его речи были бессвязны и неразборчивы. Когда он пытался выглядеть любезным и улыбнуться, его лицо приобретало отталкивающее выражение. И все же за все это люди любили его еще больше. Многие могли помнить, как после побед над германцами дома на своих пирах они устраивали благодарные возлияния: «За богов и Мария». Для них он всё еще был почти богом и в то же время одним из них. Ему также помогало присутствие его сына, молодого Мария, у которого было много достоинств, так недостающих его отцу. И в самом деле, мой двоюродный брат был одним из самых приятных молодых людей в Риме. Если события сложились бы по-другому, он также мог бы стать хорошим командующим. Даже в то время его уже знали как «сына Марса», хотя из-за многочисленных любовных похождений его враги предпочитали называть его «сыном Венеры». Это была не слишком сильная критика. Как было подтверждено моей собственной карьерой, нельзя сказать, что эти божества несовместимы.
Итак, по мере того как шли дни, становилось очевидным, что народное собрание проголосует за все, что предложит Сульпиций. Но сенат и консулы, одним из которых был Сулла, не были готовы подчиниться. Они издали декларацию, что на неопределенный срок запрещается всякая общественная деятельность на том основании, что ситуация слишком напряженная, чтобы проводить спокойные и разумные дискуссии. Результатом этой декларации, разумеется, было то, что ситуация стала еще более напряженной, чем раньше. Сульпиций, даже если бы хотел этого, уже больше не мог управлять своими сторонниками, и когда консулы проявили неразумность, придя на форум в окружении вооруженных сторонников, их появление немедленно спровоцировало одно из самых жестоких столкновений, которые когда-либо видел Рим. Моей матери удалось оградить меня от этих сцен насилия и кровопролития, но весь Рим говорил об этом дне. Помню, как по прошествии длительного времени я обсуждал эти события с моей третьей женой, дочерью коллеги Суллы по консулату. Она видела их, будучи еще маленькой девочкой. Одним из ее самых ранних воспоминаний было то, как домой принесли тело ее брата. Он был убит в этих столкновениях, а ее отец, консул, чудом спас свою жизнь.
Сулла тоже спасся, но самым странным способом. Толпа оттеснила его на боковую улицу, и он понял, что находится в таком месте, где хотел бы оказаться меньше всего. Это был вход в дом Мария. Он был вынужден попросить убежища у Мария, и тот принял его.
Что в точности произошло, трудно сказать. По прошествии лет сам Марий весьма невнятно рассказывал об этом случае, так велика была его ярость по отношению к Сулле за те события, которые последовали вскоре после этого. И таким горьким было его сожаление о том, что тогда он спас Суллу. А Сулла в своих мемуарах опускает детали, поэтому очень правдоподобно звучат утверждения многих о том, что он на коленях просил о спасении своей жизни перед старым врагом. Я не думаю, что Марий решился бы хладнокровно убить римского консула, но даже если бы и решился, то сам, потому что, по всей видимости, его партия теперь была независима от него.

Могила Горациев и Куриациев
Могила Горациев и Куриациев

Ясно одно. В результате угроз или уговоров Сулла покинул дом Мария в сопровождении сторонников последнего и проследовал прямо на форум, где заявил, что запрет на общественную деятельность отменен. Теперь ничто не мешало Сульпицию продвигать свою программу, и в течение нескольких последующих дней его предложения были представлены народу и стали законом. Так, в частности, командование армией на Востоке было отобрано у Суллы и передано Марию. Тем временем Сулла, делая вид, что его жизнь находится в опасности, ускользнул из города, чтобы присоединиться к своим войскам.
Не нужно было быть арифметиком, чтобы оценить расстановку сил: если Сулла обладал шестью легионами на юге Италии, Марий и Сульпиций вообще не имели войск. В то же время за всю историю Рима не было ни одного случая неповиновения правительству, поэтому, когда легаты были направлены на юг, чтобы от имени нового командующего отобрать у Суллы армию, никто не сомневался, что сделать это будет очень легко.
Народ был потрясен известием о том, что солдаты Суллы насмерть забили камнями этих командиров. Но и тогда инцидент рассматривался скорее как заговор в войсках, чем мятеж самого военачальника. Не прошло и нескольких дней, как стало ясно, что Сулла движется на север. Его командиры, которые сочувствовали Марию и Сульпицию, дезертировали и прибыли в Рим с этой новостью. В то же время друзья Суллы покидали Рим под тем или иным предлогом, спеша на юг, чтобы присоединиться к мятежникам. Люди осознали, что римский командующий поднял мятеж еще до того, как это было признано правительством. Можно сказать, что с обеих сторон действия сначала предпринимались, а потом уже обдумывались.

Храм Юпитера Статора. Руины

Храм Юпитера Статора.

Руины

Что бы ни пытались сделать Марий и Сульпиций, всё было тщетно. Они казнили нескольких друзей и знакомых Суллы. Но эта мера лишь заставила других сторонников мятежника открыто перейти на его сторону. Было слишком поздно собирать армию, но всё еще возможно контролировать сенат, хотя большинство в нем тайно поддерживало Суллу. Декретом сената преторы с жезлами власти и в пурпурных тогах были посланы к Сулле с приказом остановиться. Когда они достигли наступающей армии Суллы, им была сохранена жизнь (потому что Сулла легко манипулировал настроениями своих солдат, когда этого хотел), но жезлы власти были сломаны у них на глазах, а красные одежды сорваны с плеч. Я помню уныние, охватившее город по возвращении униженных посланцев. Нечто такое, что не могло и присниться, внезапно стало реальностью — Рим будет насильственно оккупирован римским командующим.
Так вскоре и произошло. Последние гонцы, посланные к Сулле, чтобы остановить его наступление, предложили ему различные уступки, но возвратились лишь с той утешительной новостью, что после того, как его войска войдут в город, он разобьет лагерь за его пределами. В этот день моя мать не выпускала из дому ни меня, ни моих сестер, ни учителя. Время от времени кто-нибудь появлялся то с одной, то с другой новостью: правдивой или ложной. Нам говорили, что Марий предоставил свободу рабам и готовился с их помощью отбивать наступление Суллы в самом центре Рима. Эта новость потрясла нас, и мы не сразу поняли, что она была ложной. Марий был достаточно опытным военачальником, чтобы понимать: легионам Суллы можно противостоять только с помощью хорошо обученных войск, а таких у него не было. Как мы узнали позже, в то время он с сыном уже покинул Рим, что было очень мудро с его стороны. Затем нам сказали, что Сулла остановлен на окраинах города и его люди даже были вынуждены отступить к стене под давлением невооруженных граждан, которые с крыш швыряли на солдат кирпичи и черепицу. Так на самом деле и происходило, но к тому времени, как эта новость дошла до нас, ситуация изменилась.
В стороне Эсквилинского холма в воздухе клубились высокие столбы дыма. Шум от воплей был невообразимым. Эхом он разносился от улицы к улице, и время от времени его перекрывал чистый голос, выкрикивающий в изумлении очевидные вещи — «Рим горит» или — «Сулла убьет всех нас, если мы будем сопротивляться».
На самом же деле сопротивление таяло. Оно и не могло быть эффективным. Сулла только ускорил неизбежное, поджигая дома на пути к Риму. Таким образом, он впервые продемонстрировал свою безжалостность. В этой безжалостности он отличался от Мария, который, несмотря на крайнюю жестокость и кровожадность, грубо, по-своему, но всё же соблюдал некоторые приличия. Сулла не принимал во внимание ничего, что могло стать препятствием на пути к немедленному достижению цели. К вечеру Рим был оккупирован его войсками. Я помню, что улицы были необычно тихи, а войска вели себя лучше, чем можно было ожидать. Возможно, теперь, когда они достигли своей цели, то оказались подавлены тяжестью того, что произошло. Возможно, смутно они осознавали, что содеянное ими противоречило всему ходу нашей истории.
К счастью, Марий спасся, хотя никто не знал, что стало с ним. Сульпиций был предан одним из своих рабов и убит без всякого намека на законность. Даже те, кто больше всех не любил Сульпиция, были оскорблены этим деянием. Убить трибуна в уличном столкновении казалось им разумным и достаточно достойным, но убийство магистрата римского народа по доносу одного из рабов ужасало их. Их отношение к произошедшему может показаться нелогичным, но это не совсем так. Они поняли, хотя и неотчетливо, тот факт, что логика Суллы была жестока до неприличия, а без соблюдения приличий цивилизованная жизнь невозможна. В характерной для него манере Сулла попытался сгладить в глазах народа впечатление от этого убийства. Сначала он даровал свободу рабу, предавшему Сульпиция, но потом раб был арестован и сброшен с Тарпейской скалы. Этот образец сверхтонкой морали ни на кого не произвел впечатления.

Форум. Портик храма Фортуны

Форум. Портик храма Фортуны

Сам я ненавидел Суллу и был рад видеть, что чувства мои разделяло большинство жителей Рима. Я с удовольствием отметил, что Сулла столкнулся с непредвиденными трудностями. Правда, его легионы контролировали Рим, но они были необходимы и на Востоке, где Митридату сопутствовал постоянный успех. Основной целью революции было сделать Суллу главнокомандующим в этой войне, и если Сулла не отправится в путь немедленно, война будет проиграна. С другой стороны, если он выведет свои легионы из Рима, его друзья окажутся в опасном положении, а город может перейти в руки врагов. Это стало ясно после выборов, в которых выдвиженцы Суллы проиграли. От одного из консулов, избранных на следующий год, суеверного реакционера Октавия, не исходило никакой угрозы. Но другим был Цинна, лидер партии популяров. Он был резким противником методов, целей и самой сути политики Суллы. Я восхищался Цинной, не зная, что очень скоро познакомлюсь с ним и его дочерью Корнелией, с которой позже был так счастлив в браке. В это время я, несомненно, надеялся, что Цинна отменит смертный приговор, вынесенный дяде Марию, и вернет старика в Рим. Хотя никто не знал, где он находится, было очевидно, что ему удалось бежать из Италии. Я каждый день молился о его возвращении и говорил об этом с сестрами и каждым, кто был готов слушать меня. Мысль о том, что деяния Суллы должны сойти ему с рук, казалась мне чудовищной.
Я думаю, каждый из нас почувствовал огромное облегчение, когда в конце года Сулла, покинув Рим, двинулся на юг, чтобы начать военные действия на Востоке. Перед отбытием он заставил Цинну публично поклясться в том, что тот сохранит дружеское отношение к нему лично и не предпримет попытки свергнуть существующий режим. Но Сулла не мог рассчитывать на то, что Цинна будет верен клятве. И действительно, не успел он уйти за пределы Италии, как Цинна начал его юридическое преследование и снова поставил на голосование предложения Сульпиция о справедливом отношении к новым гражданам.
На улицах тут же начались беспорядки. Однако необходимо заметить, что они мне мало чем запомнились и были менее удивительными, чем те стычки, которые предшествовали им, и менее ужасными, чем то кровопролитие, которое за ними последовало. Однако много крови было пролито, прежде чем консулу Октавию и его соратникам, составляющим большинство сената, удалось выпроводить Цинну и его союзников по партии из Рима.
Однако Цинна обратил это явное поражение в свою пользу. Он всё еще сохранял престиж консула и в отличие от другого консула, оставшегося в Риме, вполне мог рассчитывать на поддержку италиков, права которых он всегда отстаивал. Таким образом, его шансы на создание армии были куда больше, чем шансы его врагов, оставшихся в Риме, а, как недавно продемонстрировал Сулла, в конечном счете именно физическая сила определяла, какая из двух партий получит власть. Поэтому Цинна начал собирать армию. В этом неоценимую помощь ему оказал человек, который, без сомнения, являлся величайшим военным гением из когда-либо живших на земле. Это был Квинт Серторий.
Итак, в основном благодаря силе и энергии Сертория в распоряжении Цинны в скором времени оказалась достаточно большая армия. Тем временем в Риме консул Октавий делал очень мало или почти ничего для того, чтобы противостоять этой силе. Несмотря на то, что он всегда призывал неотступно следовать конституции, Октавий добился того, что сенат принял абсолютно неконституционный декрет, лишающий Цинну его звания консула и объявляющий его общественным врагом. Затем, даже не проведя формальной процедуры выборов, он назначил консервативного сенатора по имени Мерула на место Цинны. Мерула занимал довольно значительный пост, он был жрецом Юпитера.
Наши смешанные чувства радости и страха, когда мы говорили о приближающемся наступлении Цинны и Сертория, вскоре уступили место более личным эмоциям. Если я не ошибаюсь, то незадолго до дня моего пятнадцатилетия мы получили известия о том, что Марий был не только в безопасности, но уже высадился в Италии. С этого самого момента и до тех пор, пока мне удалось лично увидеть Мария, я стал постоянно навещать тетушку Юлию, и она часто позволяла мне слушать посланцев, которые приходили к ней и сообщали новости о ее муже. Всю историю его изгнания мы услышали гораздо позже, но именно тогда узнали достаточно, чтобы забеспокоиться, удалось ли ему после перенесенных испытаний сохранить трезвость ума. В Италии его преследовали всюду как сбежавшего раба, ему приходилось совершать длинные переходы без еды и питья, однако он продолжал бороться за жизнь, несмотря на то, что все его товарищи давно потеряли надежду; его раздетого вытащили из бассейна, наполненного грязной водой, где он пытался спрятаться, и в соответствии с приказом Суллы суд ближайшего города приговорил его к смерти. Однако его величие сохранило ему жизнь. Наемник-кимвр, служивший палачом, который вызвался убить его, не смог вынести вида сверкающих глаз старика, лежащего на полу темной комнаты. Он уронил свой меч и выбежал на улицу, крича: «Я не осмеливаюсь, я не осмеливаюсь убить Гая Мария!» И, услышав это, горожане устыдились принятого ими решения, предоставили Марию корабль и сделали всё от них зависящее для того, чтобы облегчить его путь. Множество злоключений ему пришлось перенести по дороге в Африку, где наконец удалось встретиться с сыном, младшим Марием, и друзьями, которые покинули Рим вместе с ним. Однако Марий оставался тверд в своем убеждении, что еще раз в своей жизни он станет консулом, и позже он рассказывал нам, что научился унимать боль и побеждать усталость, концентрируя свое внимание на именах и лицах своих врагов, которым он намеревался отомстить.
Итак, нам рассказали, что он вместе со своим сыном и небольшим отрядом, собранным в Африке, высадился в Этрурии. Этот отряд вскоре превратился в армию, потому что Марий, не колеблясь, обещал свободу рабам, которые будут сражаться вместе с ним, и записывал в ряды своей армии ремесленников, пастухов и всех недовольных или обедневших простолюдинов, которые были счастливы уже тем, что оставляли своих хозяев и даже часто убивали их перед тем, как уйти. Однако он был достаточно проницательным для того, чтобы попытаться каким-то образом легализовать свое положение. Прежде всего он послал гонца к Цинне с посланием, в котором сообщал о своем прибытии и выражал желание служить простым солдатом в рядах его армии. Конечно же, это предложение было сделано в чисто пропагандистских целях. Марий хотел сам возглавлять войско, однако этот весьма характерный для него жест в то время обманул очень многих, включая меня самого.
И все-таки Марию не удалось обмануть Сертория. Я был потрясен до глубины души, получив известие о том, что тот резко выступил против присоединения Мария к его союзу с Цинной. Я был склонен объяснять подобную позицию исключительно низменными порывами ревности и высокими амбициями Сертория. В действительности он был человеком, для которого чувства, подобные ревности, не могли повлиять на принятие серьезных решений, и оказалось, что он абсолютно правильно оценивал сложившуюся ситуацию. Он заявил Цинне, что их армия, и так уже достаточно мощная, всё еще продолжает пополняться, «но главное в том, что, как только им удастся установить свою власть в Риме, наступит период мира, порядка и законного правления, во время которого они смогут так укрепить свои позиции, что сумеют противостоять армии Суллы на Востоке. Серторий не сомневался, что Сулла, конечно же, не захочет смириться с тем новым режимом, который они собирались создать. Всё это, говорил Серторий, они в состоянии сделать сами, в то время как, предоставив Марию власть, они подвергнут себя огромному риску. Он хорошо знал этого человека и потому мог догадываться, как тот будет себя вести. Его действия, вероятней всего, сильно ослабят их партию с политической точки зрения и не укрепят ее военной мощи.
Мало кто поддержал мнение Сертория, и, так как он никогда не занимал высоких постов, ему не хватало влиятельности для того, чтобы отстоять свои планы. Цинна был честным человеком с благими намерениями, но он понятия не имел о тех силах, которые готовы были вырваться наружу, и впоследствии он продемонстрировал всем, что не имеет никакой возможности контролировать их. Он заявил, что Марий не должен оставаться в тени, что это несправедливо по отношению к великому полководцу. Я был полон восхищения, когда узнал, что он оказывает ему все почести, подобаемые бывшему консулу, и сделал его полноправным членом верховного командования объединенных сил.
Марий, искусно направлявший свой флот, занял порт Остию, отрезав таким образом Рим от всех путей снабжения. Тем временем основные силы под командованием Цинны и Сертория с разных сторон подходили к городу. И уже ходили слухи о жестокости войск Мария, в особенности больших отрядов освобожденных рабов, которых он держал в качестве личной охраны.
Это были последние хоть сколько-нибудь значительные военные действия. Войска абсолютно не доверяли консулу Октавию, потому начались мятежи, а некоторые легионеры даже в открытую переходили на сторону противника, который к тому моменту полностью окружил Рим. Друзья Октавия предложили ему бежать из города, пока еще такая возможность оставалась. Однако он как ребенок верил предсказателям, этрусским пророкам и вычислениям гадателей. По их сведениям, ему не грозила никакая опасность, и потому он остался в Риме, а сенат тем временем, охваченный паникой, отправил Цинне послание, в котором сенаторы заявляли о своей готовности капитулировать при том условии, что им будет гарантирована полная безопасность. Цинна заявил, что, во-первых, необходимо отменить законы, лишившие его звания консула, что же касается репрессий, то он постарается быть настолько милосердным, насколько позволят обстоятельства. Итак, Мерула, который почти ничего не сделал за тот короткий промежуток своего правления, был смещен, и Цинна вошел в Рим уже как консул.
Мы ожидали, что Марий войдет в город в то же самое время, и осуществили некоторые приготовления, чтобы как подобает встретить его. Однако старик решил войти в Рим по-своему. Он отправил в сенат послание, в котором после довольно длинного описания своих прошлых достижений заявлял, что в данный момент находится в изгнании и за его голову назначена цена. Далее он говорил, что, уважая конституцию Рима и свободу римского народа, он не может вернуться в свой дом и к своей семье до тех пор, пока римский народ не выразит свою волю и не предложит ему вернуться. Подобное уважение к закону потрясло, как и ожидал Марий, многих людей, и сенат тут же подготовил всё необходимое для того, чтобы провести голосование. Тем временем передовые отряды Мария вошли в Рим, явились прямо на форум и хладнокровно убили консула Октавия. После его смерти в кармане его одежды были обнаружены расчеты гадателей, в которых ему гарантировалась счастливая и удачная жизнь в течение многих лет.
Это проявление жестокости потрясло многих, но для всех, исключая, пожалуй, одного Октавия, это событие не было таким уж неожиданным. Более того, в тот момент довольно трудно было с уверенностью сказать, кто же в действительности приказал совершить это убийство. На следующий день Марий и авангард его армии вошли в Рим. Его встречала огромная толпа народа, здесь же были его родственники и друзья, страстно желающие поздравить его со счастливым возвращением. Что касается меня, то я был сильно взволнован приближающимся событием. Я надел свой лучший наряд и с восторгом думал о том, с каким почтением будут приветствовать моего дядю, возвращающегося в город, который он когда-то спас. Я зачарованно разглядывал лица воинов его армии, а на самого полководца смотрел с некоторым удивлением, потому что с трудом мог поверить, что он действительно вернулся. Несмотря на свой возраст, Марий оставался всё таким же крепким стариком, как и раньше, перенесенные трудности и лишения не сломили его. Я заметил, что его мало интересовали приветственные речи, произносимые в его честь. Всё это время свирепым взглядом он обводил толпу и, как вскоре выяснилось,
искал в ней вовсе не своих друзей, а врагов. У него уже давно был отработан простейший план. Он собирался уничтожить любого человека, который когда-либо, по его мнению, оскорбил его. У Мария был отличный инструмент для осуществления своих планов, потому что его армия, состоящая в основном из освобожденных рабов и бывших гладиаторов, была так же жестока, как и ее главнокомандующий, солдаты подчинялись любому приказу своего кумира и исполняли любое его поручение.
Общепринятая церемония произнесения речей была скоро прервана. В толпе Марий заметил сенатора, который когда-то высказался против его мнения по какому-то незначительному вопросу, и, более не обращая внимания на произносимую кем-то хвалебную речь, Марий указал на этого человека рукой. В мгновение ока его вытащили в центр и закололи. Затем тело обезглавили и голову как трофей нацепили на острие копья.
В толпе нашлись слабоумные, выведенные из состояния душевного равновесия происходящими событиями, которые начали аплодировать.
И, хотя лучшие люди всех сословий поспешно удалились в свои дома, значительная часть последовала за Марием, который стал последовательно обходить все улицы, приказывая выволакивать из домов его врагов или тех, которых он считал таковыми, и убивать их на месте, сам же он хладнокровно наблюдал за исполнением своих приказов.
Убийства, насилия и поджоги не прекращались в течение пяти дней и ночей. Свидетельства этой жестокости можно было обнаружить повсюду. Все убитые сенаторы, а их было по меньшей мере пятьдесят, были обезглавлены для того, чтобы их головы можно было продемонстрировать на форуме как ужасные трофеи мести. Что же касается остальных, в основном принадлежащих к высшим сословиям, но не входивших в сенат, их тела просто оставляли на улице на съедение собакам и птицам. Трудно точно сказать, сколько людей пало жертвами этой бессмысленной жестокости, но их было не менее тысячи. Скоро убивать стали почти без разбора. Некоторых закалывали на улице, потому что они не поприветствовали Мария, когда он проходил мимо, других потому, что Марий не потрудился ответить на их приветствие. Многие совершили самоубийства из страха перед грозящей им гибелью, многие, которым лично не грозила никакая опасность, решились на этот крайний шаг от стыда или отчаяния, увидев, что всё их имущество уничтожено, а жены и дети изнасилованы.
Всё это время Марий вел себя как опьяненный дурманом. И это было недалеко от истины. Он пил очень много вина, поддерживая свои силы, почти ничего не ел и не спал, и, кроме того, его полностью поглотила жажда крови и разрушений. С ним абсолютно невозможно было разговаривать. И хотя он приветствовал Цинну и Сертория отвратительной улыбочкой, но не обращал абсолютно никакого внимания на то, что они ему говорили. Еще меньше он прислушивался к мнению своей жены или других членов нашей семьи. Он даже позволил Фимбрию, одному из самых жестоких своих командиров, убить брата моего отца, Луция Цезаря, и выставить его голову в форуме.
В конце концов Серторий взял всё в свои руки. Он был единственным человеком в Риме, кто мог сделать это, и у него было достаточно смелости. Настал момент, когда усталость сморила Мария. Ему пришлось на время остановить резню, и он отправился в свой дом для того, чтобы немного отдохнуть. Действуя с обычной для него быстротой, Серторий вызвал свои когорты. Надо отметить, что лишь в рядах его войска сохранялась дисциплина и только его солдаты вели себя как подобает. При помощи этих людей он окружил охрану Мария, состоящую из бывших рабов, и уничтожил их всех. Это была очень простая операция, но в то время никто, кроме него, не рискнул бы осуществить ее. А когда Марий узнал об этом, то оказался достаточно прозорливым — возможно, был слишком измучен и истощен избытками вина и недостатком сна,— не попытавшись предпринять ответных действий. Более того, он сделал вид, будто оправдывает то, что сделал Серторий, и с того момента стал относиться к нему с каким-то уважением, как будто побаивался его и пытался добиться его расположения.
Однако это ему не удалось, потому что за несколько дней он сделал как раз то, чего боялся Серторий. Он заставил отвернуться от партии популяров всех тех людей, которые придерживались умеренных взглядов, и в результате фактически окончательно разрушил всякую надежду на то, что эта партия сумеет удержать власть. Несомненно, Сулла попытается восстановить то положение, которое он потерял, и теперь им будут руководить не только амбиции, но и желание отомстить, потому что его дома, его собственность уничтожены, его статуя сброшена, многие из его друзей и некоторые из родственников убиты, а те, кому посчастливилось, после множества злоключений и унижений бежали для того, чтобы присоединиться к нему и рассказать обо всем, что произошло. Ему и его восточной армии мог противостоять только единый Рим и объединенная Италия. Менее чем за неделю Марий сделал так, что теперь единство казалось чем-то маловероятным, если не невозможным.
В моей душе эти события оставили неизгладимый отпечаток. Впоследствии мне предстояло стать свидетелем еще множества кровопролитий, многие из которых по своим масштабам, жестокости и хладнокровию превосходили в некотором смысле даже то, что совершил Марий. Но никогда в своей жизни я не видел ничего более непристойного, зверского, отвратительного, чем поведение Мария и его рабов. Тогда я осознал, что из всех чувств, присущих человеку, самое недостойное — это страсть к отмщению.
Что касается Мария, то мое мнение о нем всегда было двояким. Последние месяцы его жизни стали для меня периодом ужаса и разочарований. Я старался избегать проявлений его доброты. Когда он был достаточно трезв, чтобы узнать меня, то всегда интересовался моим будущим. И все-таки я продолжал цепляться за тот образ, который возбуждал мое воображение в детстве. Я знал, что мое мнение о нем не было полностью ошибочным. То, что теперь происходило с Марием, являлось крушением, но крушением чего-то великого и могущественного.
Он умер в начале следующего года, после того возвращения в Рим. Его смерть стала облегчением для меня и для всех остальных. В начале года он и Цинна были избраны консулами, и по этому поводу Марий сбросил с Тарпейской скалы одного из своих врагов. Однако это был последний его жестокий поступок. Предсказания, которые действительно имели место или были придуманы им самим, исполнились. Он в седьмой раз стал консулом, но не прошло и семнадцати дней с момента избрания на эту должность, как он умер. Перед смертью он сильно страдал. Его мучила бессонница и даже хуже того, потому что, когда ему удавалось заснуть, сон был беспокойным и становился настоящей мукой, так как его преследовали кошмары и видения. Большую часть времени он, по всей видимости, был не в своем уме. Не помогало даже вино, которое он поглощал в неимоверных количествах, чтобы заглушить свои дурные предчувствия и получить возможность хоть немного поспать под воздействием этого пьянящего дурмана. Бывали моменты, когда ему казалось, что он ведет армию против Митридата, и тогда Марий, носясь по комнате, жутким голосом выкрикивал команды, хватал в руки первое попавшееся под руки оружие и, как только пальцы начинали сжимать его, будто по волшебству превращался в трезвого человека или, по крайней мере, в неподвижную статую воина. Однако скоро его пальцы ослабевали, и оружие падало, а вместе с ним часто и сам Марий валился на землю. Однако старик умер не от недосыпания и не от переизбытка вина, хотя казалось абсолютно невероятным, что человек способен долго выдерживать такую жизнь. Болезнью, оказавшейся для него роковой, стал плеврит, который, по мнению врачей, был вызван простым сквозняком. Эта болезнь оказалась милостью богов, потому что позволила Марию расслабиться и умереть с достоинством. Тогда же он сочинил речь, в которой перечислил все свои победы и поражения, а в заключение заявил, что благоразумному человеку не стоит полностью полагаться на судьбу. Те, кто слышал, как Марий говорил это, поняли, что он отказался от борьбы, и очень этому обрадовались. Теперь они могли думать только о его минувшем величии, а не жить в постоянном страхе перед грядущими проявлениями его жестокости. Последние дни он много спал и умер спокойно. Те, кто видел Мария мертвым, говорили, что смерть наложила на резкие черты его лица странное благородство и даже мягкость.
Я являлся племянником Мария, и все знали, что я пользуюсь расположением Цинны. А к тому времени, когда мне исполнилось восемнадцать, стало очевидно, что гражданская война возобновится. Самые проницательные наблюдатели уже тогда могли сказать, что партия Цинны проиграет.
Лично мне Цинна нравился. Я не видел ничего предосудительного в том, что он несколько лет подряд становился консулом, и сам понял, что иногда подобного рода практика становится просто необходимой для успешного управления государством. Более того, хотя впоследствии стало модным говорить о «тирании Цинны», его правление во многих отношениях было настолько хорошим, насколько это было возможно при существовавших тогда обстоятельствах. В частности, наконец нашла свое окончательное разрешение италийская проблема, из-за которой было пролито столько крови, и в результате «тирания Цинны» была более популярной, чем любое другое альтернативное правительство в Италии.
Режим был слаб лишь в самом центре, в Риме. Здесь, как и предвидел Серторий, резня, инициированная Марием и его командирами, имела губительные последствия. Просвещенные люди, придерживающиеся умеренных взглядов, такие, как, например, Котты, на время отошли от политики и сделали это не по расчету (хотя если бы в то время они не оставались в бездействии, то позже их жизнь, вероятно, оказалась бы в опасности), а просто из чувства отвращения. И если умеренные представители аристократии не пожелали, чтобы их имена ассоциировали с новым правительством, то остальные, а их всегда большинство, многие из которых стремились отплатить за смерть своих близких или за унижения, оскорбления и лишения, только и ждали случая заставить других почувствовать то, что пришлось перенести им самим.
На заднем плане всегда присутствовала тень Суллы. Продолжали поступать известия о его победах на Востоке. Сначала мы узнали, что он завоевал Афины и учинил жуткую резню после капитуляции города. Затем до нас дошли новости о двух крупнейших сражениях в Греции, результатом которых стало полное поражение лучших войск Митридата и его самых опытных военачальников. Затем пришли сообщения о том, что Сулла направляется в Азию. Мы даже не надеялись на то, что он может задержаться там дольше, чем потребуется для того, чтобы вновь завоевать провинции, или же на то, что он примирится с правительством, которое его враги создали в Риме.
Меры, принятые для того, чтобы защититься от этой угрозы, оказались неэффективными. На Восток была отправлена армия под командованием консула Флакка, якобы для того, чтобы вести борьбу с Митридатом, а на самом деле, чтобы, если это окажется возможным, сражаться с Суллой. В ряды этой армии вошло значительное число наиболее известных своей жестокостью сторонников Мария, среди них и Фимбрий, убивший моего дядю Луция и на похоронах Мария чуть было не убивший великого понтифика Сцеволу. Вскоре после своего приезда на Восток он убил Флакка, своего главнокомандующего, и сам возглавил армию. Здесь он продемонстрировал неплохие тактические способности, но оказался не в состоянии удержать на своей стороне войска. Сулла позаботился о том, чтобы людям Фимбрия сообщили, как его солдаты обогатились во время сражений, как в периоды затишья им позволяли вести свободный образ жизни без всякой дисциплины и как они, подобно саранче, уничтожали всё, что попадалось им на пути, грабя население тех городов, в которых останавливались. Вскоре войска Фимбрия стали терпеть неудачи, и вся его армия в полном составе перешла на сторону Суллы, бросив Фимбрия, вынужденного покончить жизнь самоубийством.
Эти новости дошли до Рима вскоре после того, как я вступил в свой непродолжительный брак с Коссуцией, и примерно в то же время в сенат пришло послание от Суллы, в котором он заявлял, что отвоевал потерянные провинции и что война с Митридатом подходит к концу. Затем Сулла жаловался на то, что он и его друзья получают лишь черную неблагодарность за эти великие достижения. И в заключение он предлагал защитить его друзей и призвать к ответственности всех тех, кто поддерживал его врагов. Это послание было написано тоном человека, который уже один раз вошел в Рим как завоеватель и был готов повторить это снова. Подобный тон был свойствен Сулле и оказался достаточно эффективным, ибо сильно ослабил решимость сената, по меньшей мере половина которого никогда не поддерживала Суллу, а значительная часть другой половины склонна была думать лишь о том, чтобы никого не обидеть. Сенат немедленно принял весьма благочестивую резолюцию, в которой призывал консулов, а именно Цинну и Карбона, прекратить мобилизацию армии, и предлагал вступить в переговоры с Суллой, как только он сложит с себя командование. Как способ предотвратить начало гражданской войны эта резолюция оказалась абсолютно недееспособной. Сулла вовсе не собирался распускать свою армию. Цинна, Карбон и Серторий прекрасно понимали это и не желали оказаться незащищенными. Однако действия сената стали очень полезными для Суллы, потому как они создавали для него некоторые легальные позиции после его высадки в Италии.
В течение последующих месяцев подготовка к войне продолжалась. Цинна и Карбон предполагали сразиться с Суллой в Греции. План сам по себе был неплох и мог бы оказаться успешным, если бы его правильно осуществили. В действительности же этот план оказался абсолютно неэффективным как в силу обстоятельств, так и из-за некомпетентности его исполнителей.Я же начал задумываться о политической карьере и в то же время влюбился в дочь Цинны Корнелию, понимая, что могу стать зятем самого могущественного человека в Риме. Подобная перспектива особенно прельщала мою тетушку Юлию, которая, являясь вдовой Мария, до сих пор имела влияние и пользовалась большим уважением среди тех людей, которые считались сторонниками партии популяров. Именно она обратилась к Цинне и добилась его согласия на мой брак с его дочерью. В данном случае мне, конечно же, помогли родственные связи с Марием, но, кроме того, и у Цинны, как мне кажется, к тому времени уже сложилось хорошее впечатление о моих способностях.
Итак, я развелся со своей женой Коссуцией и женился на Корнелии. Она была хорошей женой, и я оставался ее мужем до тех пор, пока она не умерла шестнадцать лет спустя. Первые месяцы нашей совместной жизни были на удивление счастливыми. Я мог много времени проводить вместе с женой, потому что жреческие обязанности заставляли меня оставаться в Риме, и я был на вершине блаженства, когда стало понятно, что она ждет ребенка. Наше счастье, спокойствие и мои амбиции были очень скоро разрушены. Я стал сильно опасаться за здоровье жены, когда незадолго до рождения ребенка до нас дошла страшная весть о том, что Цинна убит. Это случилось в Акконе в лагере легионов, ожидающих своей отправки в Грецию. Никакого мятежа не было, говорили лишь о незначительных беспорядках в некоторых когортах. Цинна вошел в лагерь с маленькой охраной и был абсолютно не готов справиться с той ситуацией, с которой ему пришлось столкнуться. Он глупо поступил, позволив вовлечь себя в беспорядки, ценой его ошибки стала жизнь. В то время я был так обеспокоен здоровьем жены (ведь эта новость, естественно, потрясла ее до глубины души), что не сразу понял значение смерти Цинны. Она имела весьма серьезные последствия как с политической, так и с военной точки зрения. Нельзя сказать, что Цинна был выдающимся военачальником, однако он умел прислушиваться к советам других, а именно к советам Сертория. Первым результатом его смерти стало то, что Карбон, ставший теперь единственным консулом, отменил план, по которому предполагалось встретить Суллу в Греции, и отозвал войска, которые уже находились там. Это была весьма серьезная и, можно сказать, роковая ошибка. Кроме того, после смерти Мария Цинна занимал лидирующее место в партии, теперь оно оказалось незанятым, хотя и Карбон, и молодой Марий, мой кузен, желали занять его, а Серторий не только обладал для этого всеми способностями, но и по праву заслуживал его. Таким образом, в то время как с одной стороны выступали сплоченные силы Суллы, с другой стороны были лишь нескоординированные планы, нестабильная политика и отсутствие единого командования. Тот факт, что, несмотря на эти преимущества, Сулле пришлось сражаться почти два года, является ярким свидетельством того, что в руках его противников были сосредоточены значительные силы, и если бы они были организованы так, как это мог сделать Серторий, то Рим можно было бы спасти от самой кровопролитной резни в его истории, а революция, которую я весьма небезуспешно предпринял позднее, могла быть осуществлена более безболезненно и с меньшими трудностями. Но обстоятельства сложились так, что ненависть породила ненависть, а кровь — всё новую кровь, и такая ситуация сохраняется даже сегодня.
Шло время, надвигались самые темные дни в истории Римской республики, период, когда казалось, что порядок может существовать лишь при жесточайшей диктатуре и терроре, а трезвые мысли рождаются лишь в умах, истощенных избытками страстей.
С момента возвращения Мария прошло четыре года, когда Сулла высадился в Брундизии с сорокатысячной армией, состоящей из ветеранов, привыкших к грабежу и насилию и ожидающих богатой наживы. Как обычно, тут же заговорили о предзнаменованиях, и действительно, многие из них имели место. Например, за неделю до того, как мне исполнилось девятнадцать лет, огнем были уничтожены храм и статуя Юпитера в Риме. Хотя здание и не имело больших архитектурных достоинств, ему было присуще особое очарование, свойственное всем произведениям античности, и, кроме того, гробница во многих отношениях была одним из самых священных мест в городе. Я сам, будучи жрецом Юпитера, принимал участие в расследовании причин пожара, но их так и не удалось установить. Однако вполне возможно, что это была работа поджигателей из партии Суллы, и, конечно же, пожар сыграл ему на руку. Люди в Риме начали говорить, что сами боги выступают против существующего правительства, а профессиональные предсказатели быстро приспособились к создавшейся ситуации и начали предвещать различного рода бедствия, которые и действительно надвигались на Рим.
К тому моменту, когда в городе случился пожар, Сулла, медленно продвигаясь на север, уже добился определенных успехов и начал получать значительное подкрепление от своих друзей и партии оптиматов в Италии.
Что касается меня, то я был всё еще слишком молод для того, чтобы принимать какое-либо значительное участие в войне, и в любом случае мне не позволял сделать это статус жреца. Моя жизнь с Корнелией была очень счастливой. Когда родилась наша дочь Юлия, мы часто занимались тем, что фантазировали по поводу того, какое восхитительное будущее ждет нашу малышку. Однако ни одному из нас не пришло в голову, что она станет женой Помпея. Мы даже не догадывались о том, что к тому времени Помпей станет, без сомнения, самым великим человеком в мире.
В конце этого года случилось весьма значительное событие. Сертория назначили наместником в Ближнюю Испанию. Здесь его военный гений получил полную свободу, тем временем как в Италии консулы, командующие армиями, продолжали пренебрегать его советами, а в результате сами же страдали от этого. В Испании Серторий творил чудеса, но в Италии марианская партия в самый критический момент войны потеряла единственного командующего, который мог противостоять и даже победить Корнелия Суллу. В начале следующего года Сулла повел свою армию по латинской дороге к Риму. Против него выступали консулы: Карбон и мой кузен, молодой Марий. Им обоим была присуща смелость и решительность, но оба они были чересчур самоуверенны и мало что понимали как в политике, так и в военных делах. Молодой Марий всё еще оставался хорош собой. Можно даже сказать, что он был самым красивым человеком в Риме после Помпея. Но он стал практически таким же жестоким, каким был его отец в последний период своей жизни. Хотя он, конечно, мог рассчитывать на лояльность своих войск, ему недоставало способностей отца, чтобы эффективно использовать эту преданность и верность. Я помню, что был холодный, дождливый день, когда до нас дошли известия о том, что он потерпел поражение от Суллы на холмах южнее Рима и с остатками своей армии скрылся в Пренесту. Здесь, хотя бы на время, он был в безопасности, и отсюда он посылал приказы об эвакуации Рима, потому что гарнизон был слишком мал для того, чтобы защитить город. Войска должны были направиться на север для того, чтобы присоединиться
к армии Карбона. До эвакуации Рим увидел еще одну страшную резню, осуществленную в соответствии со спешными приказами Мария. Многие сенаторы потеряли жизнь во время этой жестокой и бессмысленной бойни. Среди них был Сцевола — великий понтифик, который едва избежал смерти на похоронах старшего Мария. Теперь Сулла мог беспрепятственно войти в Рим. Мы часто все вместе обсуждали вопросы о том, следует ли мне покинуть Рим и отправиться в Африку, Испанию или же в армию на север. Однако я и думать не хотел о том, чтобы оставить мою жену, мать и маленькую дочку. Кроме того, я прекрасно понимал, что, хотя мой предшественник на посту жреца Юпитера и вынужден был покончить жизнь самоубийством, он был пусть и не лучшим, но все-таки консулом, а я до сих пор не принимал никакого активного участия в политике. Поэтому я решил остаться и стал свидетелем того, как войска Суллы во второй раз вошли в Рим как завоеватели. Паника, охватившая всех в те дни, в любом случае была несколько преждевременной, потому что кампания еще не закончилась. В действительности в самый последний момент Сулла чуть было не потерял плоды всех своих побед. На севере Карбон слишком быстро отчаялся и бежал в Африку. Однако в окрестностях Рима всё еще были сосредоточены отличные армии самнитов и луканцев, действующих под командованием своих военачальников и до сих пор сохранивших верность памяти Сульпиция и Цинны, которые в свое время обеспечили этим италийским племенам права, которых они заслуживали. Эти армии попытались освободить Мария из Пренесты, где его умело задерживал один из командиров Суллы, Лукреций Офелла. Однако, обнаружив, что силы Суллы способны остановить их, они неожиданно поменяли направление своего движения и быстро двинулись на Рим, который остался практически беззащитным. Сулла, чтобы удержать город, был вынужден вступить в бой под вечер и после долгого перехода. Сражение состоялось у Коллинских ворот и оказалось решающим. За ходом событий со стен города наблюдали многие римляне, однако ни зрители, ни сам Сулла не знали результатов сражения до следующего дня. Левое крыло армии Суллы было полностью разбито и вынуждено было отступить и скрыться за стенами своего лагеря. Те, кто знал Суллу, говорили, что в моменты неудач он полностью терял контроль над собой, хотя обычно умел сохранять присутствие духа в самых сложных ситуациях. Оказывается, в сражениях он всегда носил с собой небольшую золотую статуэтку Аполлона, которую во время войны в Греции взял в Дельфийском храме. Теперь он неистово целовал эту статуэтку и со стонами и рыданиями кричал: «О, мифический Аполлон! Ты, который в стольких сражениях сделал Суллу счастливым, великим и знаменитым! Не подведи его сейчас! Не дай ему погибнуть прямо у самых ворот Рима!» Как оказалось, молитва эта была ненужной, потому что еще до полуночи он получил новости от Красса, который командовал правым крылом и одержал сокрушительную победу над большей частью вражеской армии. На следующий день Сулла присоединился к нему, и они вместе окружили остатки армии самнитов. Многие из них, поверив в обещания Суллы сохранить им жизнь, если они помогут ему, вступили в бой со своими же. И в конце концов после продолжительного боя между собой их число сократилось до шести тысяч. Впервые Сулла дал понять, каким образом он собирается править, как раз своими действиями по отношению к этим пленным. Все шесть тысяч воинов, безоружные, прошли по улицам Рима в цирк, где их содержали под стражей. На следующий день Сулла созвал сенат в храме Беллоны и обратился к нему с речью. Однако вскоре стало практически невозможно разобрать, что он говорит, из-за жутких воплей и криков, раздававшихся где-то неподалеку. Обескураженные и испуганные сенаторы, не зная, что происходит, начали перебивать его. Сулла, лишь слегка повысив голос, ответил: «Я должен попросить вас слушать то, что я говорю, и не перебивать меня. Это кричат преступники, которых я велел наказать». В действительности же это кричали шесть тысяч пленных, которых хладнокровно убивали в цирке.

Окончание следует

TopList